Текст книги "Матрешка"

Автор книги: Владимир Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Наконец Борис Павлович заговорил:

– Повторяю – у нас нет доказательств, скорее подозрения. Были б доказательства – не разгуливал бы сейчас на воле. Он занялся наймом и переправкой путан за границу. Сначала – в Стамбул, а оттуда в Западную Европу и Штаты.

– Сутенер?

– Однозначно. По-нашему, папаша. Хотя с некоторыми особенностями. Во-первых, заочный – поначалу страны не покидал. Во-вторых, замаскированный – официально его агентство подбирало девочек и девушек для продолжения учебы или для работы за границей: официанткой, массажисткой, продавщицей, сиделкой, домашней прислугой. Да мало ли! Вот почему ему инкриминировалось не сутенерство, а изготовление поддельных документов, хотя кормился он, конечно, от проституции. Наконец, в-третьих, его агентство было, похоже, филиалом некой разветвленной организации, которая платила лично ему до полутора косых комиссионных за каждую девочку – в зависимости от ее рыночной стоимости. Довольно скоро всплыло, что его клиентки предназначались на мужскую потеху и сразу же по приезде оказались в борделях либо на улицах красных фонарей. Его пытались привлечь к судебной ответственности, но он опять отмазался: по его словам, агентство не способно уследить за злоключениями клиенток за пределами России. Его кореш, который подзалетел на три года, был куда как откровенней, весь расклад выдал, терять ему все равно было нечего: как раз против него у следствия имелись неопровержимые улики, он сопровождал клиентуру за границу. Вот и заявил на суде, что девочки знали, на что шли и каким местом будут зарабатывать. Пожалуй, верно по отношению к большинству, хотя не исключены мелодраматические сюжеты. "И двенадцатилетние?" – спросил его прокурор. В ответ подсудимый расхохотался: "А почему нет? На них пробы негде ставить! Любви все возрасты покорны." Напарник шел по другим статьям: нарушение режима пересечения границы, вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность и, наконец, прямым текстом – торговля живым товаром, то есть сексуальными рабынями.

– Торговля?

– Продажа в рабство. В Стамбуле, куда чаще всего сбрасывается девичий десант из России, есть по крайней мере несколько гостиниц в "русском" Аксарае, где регулярно устраивается невольничий рынок. "Герлс" делятся на оптовый товар и штучные экземпляры: первые попадают обычно в турецкие, китайские либо польские притоны, а штучный товар – в Западную Европу и Америку. Дальнейшая их судьба, по мере старения, точнее взросления, также разнится. Ночные бабочки на панели – это обычные шлюхи, дешевка. Классом выше – бордельные барышни для утех и телефонные проститутки. Наконец, заказные дамы полусвета, другими словами – хай-леди. Экстра-класс, больше для понта, чем для дела, но идут по пятьсот баксов за час, а то и за раз представьте, есть, оказывается, и такая такса. Основной клиент у них, как ни странно – новые русские, которые тусуются по заграницам, находясь там на отдыхе, по делам или в бегах.

Я уже обо всем начал догадываться, но все равно слова Бориса Павловича – как обухом по голове:

– В смысле отбора вашей будущей жене повезло: она прибыла в Штаты, минуя Стамбул, в партии таких вот малолеток, а на нашей фене – вы, помню, коллекционер таких словечек – "сосок", "синявок", "малышек", "сопливок", "сыроежек" или "путан с бантиками". От двенадцати до шестнадцати. Судя по всему, ваш новоиспеченный родственник обслуживал педофилов. Возможно, это был всего лишь предлог. Двойной камуфляж: официально она ехала поступать в Джульярд– скул, неофициально – в бордель для педофилов, а на самом деле брат оказывал сестре великую услугу, переправляя ее за границу в партии девочек для притона, которую лично и сопровождал. В выездной ксиве у вашей будущей жены стояло – ПМЖ.

– ПМЖ? – не понял я.

– Постоянное место жительства, – пояснил Борис Павлович. И после небольшой паузы добавил:

– Худший вариант, впрочем, тоже не исключен, хотя все-таки маловероятно, чтобы родной брат собственноручно продал сестру в рабство. Такое тоже, конечно, случалось. Что брат, когда мать и отец продают своих малолеток! Здесь мы вступаем в область гипотез – что произошло с Леной в Америке, не знаю.

– Зато я знаю! – не выдержал я, но молча.

В действительности, я ничего тогда еще не знал, а из предложенных вариантов надеялся на лучший, но опасался худшего.

Поблагодарил Бориса Павловича, заглянул домой, отксерил и отфаксовал ему фото Лены и бегом же обратно – на лекцию. Тема в самый раз – "Настасья Филипповна в "Идиоте" Достоевского и Лара в "Докторе Живаго" Пастернака". Судьбы, конечно, разные, но первоисточник один – совращение в малолетстве. Давно, хоть и отчужденно, интересовался этим сюжетом – словно предвидел, предчувствовал, что самолично столкнусь с ним на старости лет. Кое-что раскопал

новенькое относительно Лары – хоть физически Пастернак писал ее с последней своей пассии Ольги Ивинской, судьбу позаимствовал у Зинаиды Пастернак, своей жены,

которую в пятнадцатилетнем возрасте соблазнил родной дядя, и связь между ними длилась несколько лет. Пастернака этот сюжет волновал необычайно, недаром в "Докторе Живаго" дан такой отвратный образ совратителя, но для его жены, судя по ее воспоминаниям, это была не только первая, но и единственная настоящая страсть, о чем Пастернак не мог не догадываться и бесился еще больше. Обычно я рассказываю об этом, как о забавном казусе, трактуя его с фрейдисткой точки зрения, а тут вдруг не выдержал и посреди лекции разревелся. Вот в каком был в тот день состоянии. Лекцию пришлось прервать, а ошарашенных студентов распустить на все четыре стороны. Посидел минут пятнадцать у себя в кабинете, принял каптоприл, привел в порядок расходившиеся нервы и отправился домой, так и не решив – выложить все Лене сразу или таить некоторое время про себя. Нетерпелось ее увидеть – и одновременно боязно.

Мои сомнения разрешились сами собой. Вместо Лены, застал дома бэби-ситтершу, которая занималась с Танюшей, а на столе записку от Лены: без каких-либо дополнительных объяснений сообщала, что вернется поздно. Так и оказалось – прождал до полуночи, но когда, наконец, вернулась, притворился спящим.

Это был последний день моей прежней невинности и первый день нового опыта, если только мои догадки были тождественны знанию.

Вот что предстояло выяснить, чего бы ни стоило! Глядя исподтишка на лежащую рядом Лену и чувствуя, как всегда, неловкость от подглядывания, раздумывал, с чего начать допрос. Одновременно во мне росло желание, настоенное на подозрениях, ревности, ненависти и брезгливости. Любовь моя, мука моя, Елена. Я придвинулся к ней и, делая вид, что во сне, со сна, обнял, положил руку ей на грудь. И почувствовал вдруг сопротивление. Это было так странно, первый раз отказывала. Повернувшись ко мне спиной и ровно дыша, она спала. Но мне почему-то почудилось, что она только делает вид, что спит, обманывая меня, как только что обманывал ее я. Обычно она спит в позе эмбриона, а сейчас лежала спиной ко мне, выпрямившись, напряженная какая-то, неестественная. Так никогда ей не признался, что подслушал ее кошмары – она часто кричала со сна, сумел даже разобрать, что ей снилось будто ее кто-то надувает, и она вот-вот лопнет, как воздушный шар. Я ее обнимал, и она затихала.

С той ночи она отказывала мне под разными предлогами: усталость, головная боль, менструация. В конце концов, я перестал домогаться, решив, что природа свое возьмет, сама захочет, если только у нее нет кого на стороне. Призрак брата, которого я выследил в Ди Эф Кей и проводил неведомо куда, снова замаячил на горизонте, нагло поблескивая золотой фиксой. Однажды не выдержал и как-то, когда говорили совсем о другом, неожиданно, чтобы застигнуть врасплох, прямо спросил, спала ли она с братом. Она также прямо ответила:

– Ну спала.

И устало добавила:

– Какое тебе дело, с кем я спала до тебя! Какое это имеет значение? И вообще не вяжись. Прошлое не изменишь.

Но я не отступал:

– Ты с ним спала до того, как тебя изнасиловали в школе?

Сам не знаю почему, но мне это было важно знать.

– Никто меня не насиловал. Это я выдумала.

– Зачем?

Но ничего от нее в тот раз не добился.

Я знал о ней больше, чем говорил ей, и узнавал все больше и больше, а уж о чем догадывался – точнее подозревал – об этом гипотетическом знании и заикнуться боялся. С каких-то пор я даже стал извлекать некое удовольствие от моего одинокого и тайного знания, которым я с ней не делился. Теперь я уж знал точно, что она меня обманывает, а чего я не знал, так это – знает ли она, что я уже знаю. Чувствовал себя мазохистом, когда как ни в чем не бывало разговаривал с ней на сторонние темы, не касаясь главного, либо целовал на сон грядущий ее родные лживые губы. Почему оттягивал, почему не выложил все начистоту? Не из одного все-таки мазохизма, а скорее потому, что угадывал за своим тайным знанием тайну еще более глубокую и ужасную, которую предпочел бы не знать вовсе.

Просыпался среди ночи и глядел на нее, как убийца на жертву. Меня захлестывали разноречивые чувства – желание, нежность, ненависть, отчаяние, глухая тоска. Если это любовь, то любовь человека, обреченного убить любимую женщину. Мысленно обращался к Богу, чтобы он освободил усталую мою душу от жизненных оков и тем самым – от греха смертоубийства. В сильнейшем был напряге, готов был на все, хоть прежде и не подозревал в себе такого. Вот я и говорю, исходя из собственного опыта: человек себя не знает. А способен на все – любой человек на любое действие, которое ему по силам физически. И даже сверх.

Лена стала все чаще исчезать – на полдня, а то и на целый. Вместе с нашей старенькой "тойотой камри", которую ласково называла "тойотушкой" и время от времени попрекала меня, что экономлю и не куплю новую. Или еще одну, в добавление к "тойотушке". Но зачем, скажите, нам две машины, когда Куинс-колледж через дорогу от дома? Что касается замены, то да, краска полезла, у салона вид плачевный, вся обивка отодралась и прочее, но машина бегает, это главное, а от добра добра не ищут, напоминал я ей русскую поговорку.

На этот раз она исчезала без всякого с моей стороны повода, не было больше ни ссор, ни даже размолвок. Зато резко ухудшились ее отношения с Танюшей, на грани нервного срыва, один раз ударилась в слезы – понятно, не железная моя Танюша, а моя трепетная лань Лена. Вот тогда и заметил, что в ее исчезновениях есть некая закономерность: отсутствовала по вторникам, пятницам и субботам. Решил, что устроилась где-то работать, тяготясь материальной зависимостью от меня. Приготовился к худшему: разводу. С потерей Лены смирился – а что мне оставалось? – но за Танюшу буду бороться не на жизнь, а на смерть. Томиться больше неизвестностью я не мог, принял решение и назавтра же приступил к его осуществлению. Тем более, ночью мне приснился странный сон, как меня казнят – со всеми подробностями и с диким страхом. По пути на казнь описался. Во сне, конечно, а не наяву.

Не прообраз ли это моего будущего, если меня обвинят в убийстве жены?

Была как раз пятница, выдался серый такой неопределенный денек с играющим в прятки солнцем, и на взятой напрокат машине я отправился вслед за нашей "тойотушкой". Следить за Леной было легко, рассеянность была ее врожденным пороком. Мы мчались по лонгайлэндовскому большаку, не доезжая Ривер-Хэд, съехали на двадцать седьмую и после Саус-Хамптона – у меня глаза полезли на лоб – свернули на Саг-Харбор. Тот самый Саг-Харбор, который мы с ней всегда избегали в наших наездах на Лонг-Айлэнд. Тут до меня, наконец, стало доходить что к чему. Так вот, значит, в чем причина ее, как мне казалось, неосознанного страха перед Саг-Харбором. Когда мы подъезжали к городку, я был уже уверен, что истина у меня в кармане и мне предстоит сейчас встреча с ее братаном, которая – клянусь! – для одного из нас кончится плохо.

Только зря я клялся.

Любовь – это мифомания: измысливаешь на месте реальной женщины нечто романтического толка, даже несчастья выдуманные, о настоящих не подозреваешь. Я измыслил ее, каковой она никогда не являлась. Разве что в детстве. Вот я и говорю: мы любим баб какими их изначально создал Великий Инкогнито, но жизненные обстоятельства навсегда отдалили их от божественной модели. А как насчет мужиков?

Господи, как бы я мечтал теперь, задним числом, чтобы те мои наивные подозрения оправдались. Увы! Увы мне и всем нам. Зарок на остаток жизни себе, а заодно и читателям – поостеречься с выводами.

7.

– Я видела маму, – сказала мне Танюша назавтра после похорон.

Место для утопшей я выбрал живописное и патетичное – кладбище на скале, чудный вид на залив Фанди, чьи волны два месяца носили ее неприкаянный труп. Лене бы понравилось. Как она любила бродить по кладбищам, рассматривать памятники, читать надписи, а я терпеть не мог, отшучивался: "Мы успеем еще здесь побывать, когда присоединимся к большинству человечества." Вспомнил, как представлял прежде ее смерть – в глубокой старости, я давно уже в могиле, и все равно не было горше трагедии в мире. Переживал, помню, дико ее неизбежную, рано или поздно, смерть.

Поставил православный крест с ее именем и моей фамилией. Год рождения, год смерти: двадцать пять лет.

Как подросток каждые пять минут думает о сексе, почти с такой же частотой человек моего возраста возвращается к мыслям о смерти, пусть и сознавая всю праздность, всю бессмыслицу сего занятия. Я бы сказал даже так: чем меньше думаешь о сексе, тем чаще – о смерти. Не только о своей. Помню в молодости меня приводила в отчаяние мысль о смертности гения: ну ладно я – с этим еще мог смириться. Но Шекспир! Моцарт! о Боже! Даже в редчайших случаях своих избранников, коими, несомненно, являются гении, Бог не делал для них исключения. А когда женился на Лене, она заняла место гения в моих неотступных, навязчивых думах о смерти – такова была изначальная власть этой женщины надо мной. О своей так не думал, относясь покорно и стоически, без буйного разгула воображения. И вот, когда она исчезла, я никак не могу вырваться из-под ее власти, продолжая с ужасом представлять ее небытие.

Мадемуазель Юго деликатно оставила меня одного перед деревянным крестом. Нашел ее стоящей у памятника своему соплеменнику со странной надписью: "Last French Commander and Defender of Arcadia. Honour to unsuccesful Valour. He died and was buried among enemies."

– Памятник врагу, – сказала мадемуазель Юго.

– Враг, друг – поди разберись. Вот мы с вами враги, а вроде бы уже сдружились.

Она как-то странно, искоса на меня глянула, но ничего не сказала. А я и вправду немного привязался к этой французской милашке. Вот ведь – даже снилась.

– Вы мне недавно снились, – сказал я.

– Вы мне тоже.

– И пытался вас убить?

Так был поражен совпадению, что сморозил глупость.

– Нет, зачем же! – расмеялась она и сняла очки, мгновенно превратившись из дотошного следователя в наивную девчушку, а в ее близорукости проглядывала трогательная незащищенность. И добавила:

– Совсем в иной ситуации.

Честно говоря, жаль было с ней расставаться. И еще жалко, что нас ничего с ней не связывает, кроме "плывунчика" и ее подозрений.

Узнал в эту встречу, что мою собеседницу зовут Жаклин. Жаклин Юго. Красиво.

Танюше, понятно, ни словом, вернувшись, не обмолвился о цели моей поездки в Нью-Брунсвик.

Зато она мне выложила сразу.

Прошла, наверно, вечность, прежде чем ей ответил.

Не могу сказать, что Танюша пришла из балетной школы, высокопарно названной русскими иммигрантами "Академией искусств имени Михаила Барышникова", возбужденной более чем обычно. Если ее что и возбуждало, то скорее всего нетерпение поделиться со мной новостью. Может быть, следовало все-таки сообщить ей о похоронах?

– Ты ошиблась, – сказал я.

А что мне оставалось?

Будь я стилистом, прошелся бы по рукописи и повычеркивал, где можно, эту фразу. Это личное мое клише, однако, – свидетельство моей беспомощности перед обстоятельствами. Бывший морской романтик, на суше я становлюсь фаталистом.

Таня воззрилась на меня своими невинно-голубыми, в мать, да так, что мне стало тошно. Но я выдержал ее взгляд, не сморгнув.

– Ты думаешь, я говорю неправду?

– Ты с ней разговаривала? – спросил я, противореча себе.

– Не успела. Когда она заметила, что я ее вижу, сразу отвернулась и скрылась за углом.

– Вот и выходит, что ты ошиблась. Разве она могла, увидев тебя, не заговорить с тобой?

– Она пряталась, – продолжала упрямиться Танюша.

– Почему ты решила, что она пряталась?

– У нее теперь другая прическа. Волосы черные и курчавые, как у негров. И огромные темные очки.

– Как же ты ее узнала? – попытался я подловить мою дочурку.

– Она грызла ногти.

– Господи, мало ли людей грызет ногти!

– Как я могла не узнать маму? – обиделась вдруг Танюша. – Ты бы меня разве не узнал, если бы я выкрасила волосы и по-другому постриглась?

Я бы и Лену узнал в любом камуфляже, как бы она ни вырядилась. На пляже я ее узнавал за полкилометра наверно, хотя даже моя нынешняя дальнозоркость не могла на таком расстоянии схватить ее конкретные черты. Выходит – помимо них? Может, по запаху, как самцы некоторых тварей, не помню каких.

Даже если Танюша видела Лену, что невероятно как встреча с потусторонним миром, мертвецам путь назад заказан, то все равно прямой отцовской обязанностью было убедить Танюшу в обратном.

– Когда я был в твоем возрасте, то всем рассказывал, как самолет пролетел рядом со мной, да так низко, что я мог коснуться его рукой, и все считали меня неисправимым лгунишкой, а я обижался, уверенный, что говорю правду.

– Но ты говорил неправду, – сказала Танюша. – А я говорю правду. Есть разница?

– Не принципиальная. Помнишь, я тебе рассказывал про Сократа?

– Это тот старый дурень, который по указу народа принял яд, хотя мог бежать?

– Ты несколько упрощаешь, но не будем отвлекаться. Так вот, у него был ученик Платон, благодаря которому мы, собственно, и знаем про Сократа. Платон ввел в философский обиход понятие "ложного воображения" – это когда не сам человек лжет, а ему, этому человеку, лжет его воображение.

Так и говорят: воображение разгулялось. Человек живет одновременно в двух мирах: реальном и воображаемом. Воображаемый мир – это твои сны и фантазии, то есть сны наяву. Боги создали сны, чтобы слепцы могли увидеть свой путь – это древнеегипетская поговорка, которую удалось расшифровать ученым. Не спорю, ты видела маму, но это было видение: ты так хотела ее увидеть, что твое желание в конце концов реализовалось. Согласись, ты хочешь ее увидеть?

– Хочу, – призналась моя бедная сиротка.

– Вот видишь, – обрадовался я, хотя впору было плакать. – И зачем было, скажи, маме от тебя прятаться? – И тут же понял, что сболтнул лишнее.

– Она пряталась не от меня.

– А от кого?

– От тех, кто поджидал ее в машине.

Танюшины фантазии приобретали все более зловещие черты, а чем зловещее, тем реальнее. Надо бы распросить ее, не напугав.

– Что еще за машина? Как давно ты ее заметила? И откуда ты знаешь, что они следили именно за мамой?

– Они уже несколько дней там караулят. Машины разные – сначала черный "мерседес", потом "олдсмобил" и "нисан", а сегодня опять "мерседес"", но с другим номером.

– Ты запомнила какой-нибудь номер?

– Нет. Только первые буквы у "мерседеса" – те же, что нас: VSV. Потому и запомнила. Это в первый раз. А сегодня буквы совсем другие: GPR.

– Номера ньюйоркские?

– Да, со статуей.

– Почему не рассказала раньше?

– Ты не спрашивал.

– Как я могу спрашивать о чем не знаю.

– А откуда мне знать, что тебе интересно, а что нет?

Как всегда, она права, моя Танюша.

– А почему ты говоришь "они"? Сколько их?

– Двое.

– Какие из себя?

– Мужчины. Без бороды.

– Исчерпывающая характеристика!

– Плохо видно, а из машины они не выходят!

– А вдруг это кто из родителей ваших ребят?

– Нет. Они так и уезжают, никого не взяв.

– Откуда ты знаешь?

– Сара сказала. Она последняя уходит из школы, ее мама всегда запаздывает. Сара заметила, что они уезжают, как только я ухожу. И потом у них лица похожие.

– Похожие? – переспросил я. – Они, что, братья?

– Нет, не друг на друга, а на тех в Фанди, которых мы встретили. Когда маму потеряли.

– Ты уверена?

– Да. Очень похожи.

– Вот почему ты решила, что они следят за мамой, а не за тобой.

– Нет. Сначала думала – за мной. Но сегодня, когда увидела маму, совсем о них забыла. А они перехватили мой взгляд, и когда мама убежала, они сорвались с места и помчались в ту сторону, куда я глядела. Наверно. они и не видели маму, но когда заметили, куда я гляжу, бросились в погоню. Нечаянно я выдала маму, – сказала Танюша и расплакалась.

Я прижал ее к себе.

– Теперь ты веришь, что это не ложное воображение? – сказала она сквозь слезы.

– Не знаю,– честно сказал я. – Но учти, если к тебе подвалит какой-нибудь дядя, что бы тебе ни предлагал, что бы ни говорил, держись подальше, ни на какие предложения не соглашайся. Особенно если дядя с русским акцентом. Опасаться нечего – я тебя встречаю и провожаю, а если не я – то Джессика (так зовут бэби-ситтершу). Говорю так, на всякий случай.

– А что если они ее поймали? – спросила Танюша, шмыгая носом.

– Не думаю, – сказал я решительно.

А что мне оставалось?

(Опять!)

Жать дальше на Танюшу не имело смысла – ни в

смысле получения от нее добавочной информации, ни по линии предупреждений. Схватывала она с полуслова, а излишнее давление могло вызвать обратный эффект. Куда более сложным был вопрос, делиться ли мне полученными сведениями – и с кем? У меня были все основания не связываться с ньюйоркской полицией – скорее бы предпочел Бориса Павловича с его частным сыскным агентстом на базе бывшей гэбухи. Но между ним и мной Нептун катил атлантические воды, и по сравнению с оным пространством Нью-Брунсвик, из которого я только вернулся, был рукой подать. Уложив Танюшу и прикрыв из предосторожности дверь, набрал Жаклин, пусть и был риск – даже двойной: во-первых, могла не поверить, как я Танюше, а поверив – это во-вторых могла обернуть полученную информацию против меня. Так и не понял, какие выводы сделала моя собеседница на другом конце провода, но выспрашивала она меня более пытательно, чем я – Танюшу.

– Я не могу вам сказать больше, чем знаю сам! – не выдержал я, уже жалея, что позвонил.

Жаклин поразило то же, что меня – обнаруженное Танюшей сходство между двумя русскими в Фанди и сидящими в машине филерами. И тут я вспомнил, что и на стоянке в Фанди, когда мы вернулись без Лены, стоял черный "мерс", который, как мне показалось тогда, я видел не впервые.

Сказал об этом Жаклин, пояснив, что мерседес – любимая иномарка новых русских.

Ее предложение приехать и лично допросить Танюшу было отвергнуто любящим отцом бесповоротно.

Даже обрадовался, когда оператор нас перебил. Оказалось, меня добивался "Уэстерн Юнион". Через минуту вернулся к Жаклин и продиктовал ей полученную из Парижа телеграмму без подписи: "Береги Танюшу". Она сказала, что немедленно свяжется с ФБР и ньюйоркской полицией, а через Интрепол – с парижской. Вынужден был согласиться, хоть и представил гипотетические возражения Лены. Мои собственные контрвозражения Лене, которые мне теперь некому было высказать, сводились к тому, что когда задействовано столько сил, можно быть спокойным за Танюшу – одному мне за ней не уследить. На ставку было поставлено все, что у меня оставалось – ведь я и женой пожертвовал, чтобы сохранить дочь. Недолго посомневавшись, дал Жаклин питерский телефон Бориса Павловича, пояснив в общих чертах что к чему: бывшая российская гэбуха должна знать о русских мафиях больше, чем ФБР. Под конец Жаклин огорошила меня вопросом:

– А вы сами-то верите, что ваша дочь видела Лену?

– Вроде бы вчера мы с вами ее похоронили. Или я ошибаюсь? Это не я лично опознал объеденный морскими хищниками женский труп и подозреваюсь в убийстве жены?

– Почему не рассказали об этом дочери?

Тут до меня дошло, куда она клонит.

– Как же, помню. Вчера вы буркнули что-то о заговоре.

– Совместно с женой. Зачем – не знаю, но, положим, ей было необходимо исчезнуть, и вы ей в этом поспособствовали.

– Утопив ее в Фанди?

– Или сделав вид, что утопили. Или сама утопла, но понарошку.

– А как же труп?

– Труп – чистая случайность. Как нос Клеопатры.

– Нос Клеопатры?

– Пример Паскаля по поводу роли случайности в мировой истории. Будь нос Клеопатры покороче – лицо мира было бы иным.

– Хорошо сказано, но какое отношение это имеет к нашей истории?

– С трупом вам просто повезло. Его могло и не быть. А так – верняк. Смерть вам обоим подходит еще больше, чем исчезновение.

– Нам?

– Вам и вашей жене.

– Вы думаете, что проницательны, а скорее изобретательны, – сказал я. Собственную выдумку принимаете за реальность.

– Это не выдумка, а рабочая гипотеза. Один из вариантов: инсценировка собственной смерти. Почему бы и нет?

А коли так, то вы с женой добились чего хотели.

– Не рабочая версия, а экстраваганза, – сказал я, прощаясь. – Это уже из области литературуры, а не криминалистики. У Льва Толстого есть даже пьеса с подобным сюжетом – так и называется "Живой труп". А может, настоящее ваше призвание – писать романы, а не вести следствие? Тем более, у вас есть великий однофамилец.

– Почему однофамилец? В прямом родстве. Виктор Юго – мой прапрапрадед.

– А Жорж Сименон вам случайно не родственник?

Кладя трубку, я все еще слышал ее смех. Что ж, чувства юмора не лишена, а это не так уж плохо в моей ситуации. Досадно, что у нее также хорошо развитый нюх. Как охотничий пес. Будь у Жаклин, а не у Клеопатры, другой нос, наша история приняла бы, возможно, иные очертания. Самый тонкий расчет разбивается о такие вот ненужные случайности: нюх мадемуазель Юго, труп беременной девушки. Или наоборот – укрепляется с их помощью? Да и что такое случай как не анонимное вмешательство все того же Великого Инкогнито. В закономерностях Бог проявляется явно, а в случайностях – тайно. Лично я предпочитаю тайного Бога.

А что если сознаться в убийстве, пока не поздно?

Противоречивые чувства одолевали меня. Я так и не знал, как реагировать на сообщение Танюши. Радость, страх, надежда, отчаяние. Лена спаслась тогда, но выдала себя сейчас, попавшись в западню, расставленную ей мерзавцами. Удастся ли ей улизнуть от них снова?

8.

Проследив ее до самого конца, сделал круг и припарковался на деревянной пристани. Мимо китобойного музея и масонского храма, мимо старинного кладбища на пригорке, мимо увитой плющом заброшенной фабрики, откуда повеяло сладким ароматом глициний, а вот и двухэтажный, потрепанного вида дом, куда нырнула Лена, оставив нашу "тойотушку" в двух кварталах от. Засел в кустах напротив и установил наружное наблюдение. Интересно, братец уже на месте или Лена его опередила?

Ждать пришлось недолго. К дому подъехал лимо, но вместо братца вышли два классно одетых, крепко сбитых и коротко стриженных мужика, в которых я легко признал "ежиков". Они прошли по аллее в дом, лимо тут же снялся с места и исчез за поворотом, в направлении благоухающей глицинией фабрики. Минут за двадцать, пока я прятался в кладбищенских кустах, подрулил черный "мерс", на этот раз с одним пассажиром той же новоявленной породы, а потом такси, из которого выпорхнула похожая на жирафу длинноногая сексапильная красотка. Прочь сомнения! Мне предстоит узнать, о чем я и так догадывался: моя жена возвратилась к тому, с чего начала свою жизнь в Америке.

Я знал что теперь делать. Не выдержав пытки, выскочил из кустов и помчался к дому, где Лена сейчас, может быть, уже расточала ласки, на которые была так скупа, за единственным исключением, в нашей совместной жизни, кому-нибудь из мужиков, а может и нескольким сразу. Круша все по пути, я ворвался в этот вертеп и тыкался то в одну дверь, то в другую, пока не застиг мою девочку на месте преступления – голой и прекрасной, а на ней сопело и трудилось какое-то толстокожее животное. Ночной кошмар, который оказался самой что ни на есть реальностью. Никогда не думал, что способен на убийство, но это единственное что оставалось. И я совершил его без малейшего сожаления.

На самом деле я все еще сидел в кустах в полной прострации, представляя как врываюсь в дом и застаю мою девочку с этими отвратными животными, а вовсе не милыми ежиками. Воображение рисовало мне одну картину гаже другой, но какая-то тайная, неведомая сила удерживала от решительных действий. Как Гамлет, замучивший себя мыслями о ебле любимой матери с нелюбимым дядей пусть даже, согласно модной концепции, тот был его настоящим отцом. Или как Леопольд Блум, который бездействует, бродя про Дублину, хотя знает, что Молли вот-вот ему изменит, и даже догадывается – с кем: в его силах вмешаться, предотвратить, но он этого почему-то не делает. Вот это "почему-то" и удерживало меня от вмешательства и решительных действий. Паралич воли. А в это время моя Лена еблась с "новыми русскими". О господи!

Я вышел из своего укрытия, но вместо того, чтобы ворваться в дом, повернул к деревянной пристани, где оставил машину. Позади меня скрипнули тормоза, но я даже не обернулся, зная и так, что это еще один клиент либо товарка моей жены. Кто бы ни был, дела не меняет.

– Профессор Кендалл, – услышал я за спиной и, обернувшись, увидел еще одного представителя "новорусской" породы, которая и прежде не вызывала у меня особых симпатий, а теперь были добавочные причины для антипатии: ражий, широченная будка с мощным подбородком и крутыми скулами, нулевая стрижка, темные очки в пол-лица, длинное кашемировое пальто, а из-под него выглядывали лакированные сапожки. Вот еще одно – вспомнил! – их прозвище: "стриженые затылки". Потому, наверно, и не воспринял индивидуальные его признаки и не узнал, как не сразу узнаешь знакомого, если привык видеть его в гражданском, а он подвалит к тебе, скажем, в полицейской униформе. К тому же, этот тип и знакомым не был, а, как выяснилось, овцой из того, с годами все более многочисленного стада, которое я пас по долгу службы.

– Вы меня не узнаете, профессор, – продолжал ненавистный незнакомец, который прибыл в Саг-Харбор трахать мою жену. – Не мудрено – у вас столько студентов. Я брал ваши курсы в Куинс-колледже.

– Когда? – сразу же спросил я.

– Да уж лет десять с тех пор.

Отлегло: значит, он не может знать, что одна из бордельных девок – моя жена.

– А здесь что делаете?

Он помялся, хотя, будь догадливее, вертанул бы вопрос ко мне.

– Так. В гости к соплеменникам намылился, – ответил он, ухмыляясь.

Я тут же воспользовался своим преимуществом, уверенный, что он не знал, что я знаю, куда именно, и выпалил напрямик:

– Возьмите меня с собой – потренируюсь в русском. А то, я знаю, язык катастрофически меняется в последнее время. А мой тем временем ржавеет. Вот вы говорите "намылился". Это то же, что и "наладился", да? Мне уже нужен толмач с русского на русский.