Текст книги "Матрешка"

Автор книги: Владимир Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Где девочка?

Танюша покорно выползла из-под кровати.

– Смывайтесь, – сказал Тарзан и вытолкнул нас с Танюшей в коридор. Как можно скорее. "Карамазовы" пронюхали, что дом оцеплен. Думают, по нашей накатке. Кто бы лягавых не вызвал, переговоры сорваны. Уходите пока не поздно, я вас прикрою, – шепнул он, когда мы ринулись в коридор.

Вдруг он схватил Колобка и впихнул обратно в комнату, а дверь запер.

– На всякий случай. От этой сучары всего ожидать можно. Иди с ними, приказал он Володе.

Снаружи все изменилось. Метрах в пяти от входа корчился подстреленный бугай. Пригибаясь, к нему с разных сторон бежали несколько человек. Из машин торчали стволы.

– Сюда! – услышал я крик и узнал Стива, хотя лицо негра сливалось с окрестной тьмой.

Я побежал на его голос, держа крепко Танюшу за руку и припадая на левую ногу. Проклятая нога! В минуту наивысшей опасности, она совсем отказала. Я волочил ее за собой, а она тянула назад. Дорого бы дал, чтобы от нее сейчас избавиться – уж лучше скакать на одной, чем с этим балластом. Снова раздались выстрелы – из дома. В ответ оперативники обрушили огонь по снайперам в окнах. Шанс уцелеть в этом перекрестном огне был не так уж велик.

Кто-то вдруг рухнул на Танюшу, повалил, прижал к земле. Я упал рядом и услышал то ли комариный писк, то ли жужжание пчелы, но вмиг стихло, звук выключили, упала мертвая тишина, будто я уже умер, и со мной – весь мир. Я протянул руку к Танюше и тут же же одернул, вляпавшись в липкое и горячее. Как свист пули я принял за писк комара, так же не сразу понял, что это кровь. Господи! Ранена? Убита?

Подоспел Борис Павлович и стал осторожно вытаскивать Танюшу из-под лежащего на ней плашмя тела.

– Жива? – прошептал я, боясь нарушить мертвое безмолвие.

– Он ее спас, – и потащил Танюшу на ту сторону улицы, к машинам.

Только теперь я увидел, кому принадлежит безжизненное тело, и вспомнил, как Лена защищала от меня Володю. И вот он мертв, мертвее мертвого, а моя Танюша жива, и я в неоплатном долгу у мертвеца, который из злодея в мгновение ока превратился если не в святого, то в жертву.

Едва успели укрыться за машинами, все простраство перед домом осветилось фарами и прожекторами. Тут только я заметил, как на первом этаже, в единственном неосвещенном окне, мелькнула женская фигура и тут же исчезла. Как будто кто-то отволок ее от окна. Лена? Я метнулся было обратно к дому, но Борис Павлович меня удержал. Тишину огласил усиленный мегафоном голос Стива – он предлагал окруженцам сдаться, сопротивление бесполезно. Особняк осажден со всех сторон, повсюду полицейские и фебеэровцы с обнаженными стволами. На заливе, у берега, покачивался полицейский катер. Стив сдержал слово и начал действовать после того, как Танюша оказалась в безопасности. А как с Леной? Я уже не сомневался, это была она.

В окне второго этажа возник Колобок и замахал белым полотенцем. Действовал он от имени всех осажденных или по собственной инициативе? Тишина стояла, как в немом кино. Звуковой штиль. Прожекторы были нацелены теперь на входной портик. Дверь распахнулась, первым появился Колобок с поднятыми руками. Он пугливо озирался, вид пришибленный. Один за другим вышли еще несколько боевиков, потом женщина, но это была не Лена. Чтоб я опознался? Полицейские и агенты тут же хватали вышедших, надевали на них наручники и заталкивали в воронок. Ярко освещенная прожекторами, дверь была широко распахнута, но никто больше не появлялся. Как в театре – спектакль окончен, поклоны, зрители ждут выхода премьера, а его все нет. Ладно, в Лене я мог ошибиться, но Тарзана видел собственными глазами, а его среди сдавшихся не было.

Стив повторил в воки-токи приказ сдаваться, его подручные все теснее окружали дом, приготовившись к штурму. И тут мы услышали всплеск и сразу за ним – треск заводимого мотора. Полицейский катер снялся с места и стремглав помчал в залив. На берег весь мокрый вылез фараон, скинутый с катера.

– Не стрелять! – успел крикнуть Стив, первым заметив на борту, кроме Тарзана, еще и женщину. Стив вызвал по мобильному телефону вертолет и предупредил береговую охрану. Катер тем временем удалялся от берега на предельной скорости, пока не исчез во тьме залива.

И тут я понял, что потерял Лену окончательно.

Навсегда.

P.S. ГОД СПУСТЯ

На этот раз я жил в Риме в раю – в самом что ни на есть буквальном смысле. Площадь, на которой стоял мой альберго, так и называлась "райской": Пьяцца Парадизо. Окна выходили в патио, а нем стояли горшки с экзотическим цветами – "райские птицы". Неподалеку – Пьяцца Фарнезе с одноименным палаццо на ней и маленькой, не обозначенной в справочниках церквушкой, где однажды вечером, утомившись от скитаний по злачным местам, я слушал ангельское пение юных монахинь – что-то всколыхулось в моей душе, сидел и плакал.

Альберго был дешевый – комната без душа и даже без уборной (а зачем когда две на этаже?), 65 долларов в день без завтрака, завтрак я себе варганил сам, добывая ингредиенты на соседнем Кампо де'Фьори, хотя на этом рынке продают что угодно, а не только цветы – от выловленной ночью рыбины до собранной рано утром земляники, которой так хотелось бы поделиться с моими девочками, но одна из них жила в Нью-Йорке, другая – неведомо где. В том числе грибы, к которым меня пристрастила Лена – итальянцы, судя по всему, не менее страстные их собиратели, чем русские, хотя и более разборчивые. Не площадь, а рог изобилия. И всегда в наличии свежевыпеченный, еще горячий хлеб, жирные пирамидки рикотты и в полтора охвата мортаделла – моя утренняя трапеза. Кофе я кипятил себе сам с помощью купленной еще в Стамбуле электрической спиральки. Дешево и сердито.

Днем, подобно заправскому туристу, я обходил любимые места. Их у меня в Риме так много, что месяца бы не хватило, а у меня в запасе была от силы неделя, потому что Рим был не первой и, как я полагал, не последней остановкой в моих странствиях по публичным домам Европы. Включая упомянутый Стамбул, с которого я начал, памятуя рассказ – точнее, пересказ – Лены об ужасах житья-бытья там русских проституток. Хотя если быть топографически и географически пунктуальным, "русский" Аксарай с его печально знаменитым невольничьим рынком расположен как раз в азиатской части города. Следущим пунктом были Афины, где в "польских склепах" вокруг площади Омони (там тусуются русские) я рассматривал в альбомах, а потом и живьем, симпатичных славяночек, и был, признаюсь, соблазн – скорее все-таки по аналогии, но я его преодолел, чтоб не размениваться по мелочам и не отвлекаться от цели. В Париже меня привлекла реклама "Russian Girls с площади Бастилии", я побывал там тоже – вдобавок к списку, которым меня любезно снабдил Борис Павлович. Не знаю, что бы делал без этого путеводителя по борделям европейских столиц, где можно повстречать русских девиц. Прочесывал их один за другим, основательно, без исключений. В Рим прибыл без никакой надежды, скорее формально, из свойственного мне педантизма и для очистки совести. Впереди была Вена, где, по моим расчетам, мне светило чуть больше.

Танюшу оставил в надежных руках. Вскорости после событий на Стейтен-Айленде, Жаклин уволилась с прежней работы, переехала к нам и, благодаря протекции Стива, устроилась в ФБР. Пока что на канцелярскую должность – в архив, но с перспективой дальнейшего продвижения в карьере. Стив, похоже, не прочь перетянуть ее в свой отдел по борьбе с организованной преступностью русских в Америке и ждет федеральных ассигнований на расширение штата. Его личной карьере очень способствовала операция на Стейтен-Айленде, хотя раненному в бедро Тарзану и удалось уйти под покровом ночи – брошенный полицейский катер нашли на противоположном берегу залива, а его и след простыл.

Не так давно Тарзан вынырнул вдруг в Москве, слегка прихрамывая зазеркальный мой двойник. Он завел там вполне легальный бизнес и прошел в Думу, получив депутатский статус неприкосновенности. Выделяется среди других думовцев пиджаком с пуговицами из чистого золота, гайками на пальцах и черными очками в пол-лица, которые никогда не снимает. Избран был, кстати, по списку коммунистов и сейчас входит в дюжину ведущих политиков России вот уж, воистину, пути Господни неисповедимы. Легализация русской мафии? Криминализация Кремля? Куда уж дальше! Или он в самом деле человек идеи, русский граф Монте-Кристо? На кого он держит зло? Против кого нацелена его вендетта, если для ее осуществления ему нужны большие бабки и неограниченная власть? Продолжает ли под депутатским прикрытием торговать наркотиками и оружием? Все попытки американского правительства добиться его выдачи кончились провалом. Что мне доподлинно, благодаря Борису Павловичу, известно: Лена не с ним. А что она вернулась к прежнему ремеслу, это я сам вычислил, хоть и нет, конечно, стопроцентной уверенности, и предпринял розыски по притонам Европы, без большой, впрочем, надежды на успех.

Ума не приложу, как им удалось тогда уйти, когда Стив вызвал на подмогу несколько катеров береговой охраны и вертолет. Тем более пуля задела Тарзана, размозжив ему правое бедро. Борис Павлович говорит, что единственный, кто был в курсе стейтенайлендовой тактики Тарзана – Володя. Увы, не было еще случая передачи информации оттуда сюда. Тарзан с Леной дождались освобождения Танюши и только потом слиняли, или как она однажды выразилась, "сделали ноги", воспользовавшись проколом Стива: он плотно окружил особняк с трех сторон, а со стороны залива стоял только полицейский катер с одним человеком, с которым Тарзан, несмотря на рану, быстро справился. Бежала ли Лена добровольно или Тарзан держал ее заложницей? Видела ли, как был убит ее брат? Знала ли, смываясь, что он погиб, спасая Танюшу? Это как раз те вопросы, ответ на которые я мог бы получить, если б обнаружил Лену в одном из столичных вертепов. Хотя искал я ее, понятно, вовсе не для этого.

А для чего?

Чтобы убедиться, что жива?

Чтобы возвратить в лоно семьи, где ее место временно заняла Жаклин?

Чтобы не сойти с ума, когда является тебе в ночных кошмарах, а наяву бежишь за ней по улице, а хватаешь за плечо и разворачиваешь, оказывается незнакомка?

Положение у Жаклин было двойственное. Она привязалась ко мне и к Танюше, и тем не менее по ее инициативе я предпринял это европейское турне, и сложись оно удачно, ничего, кроме страданий, лично ей бы не принесло. Я регулярно звонил домой, несмотря на дороговизну междугородных разговоров, и мои малодушные попытки прекратить поиски ввиду уменьшающихся с каждым днем шансов на успех решительно пресекались Жаклин. Еще одна перфекционистка: все или ничего.

Время от времени Жаклин сообщала мне дополнительные подробности той ночи, когда была спасена Таня, убит Володя, арестованы бр.Карамазовы и драпанул на полицейском катере раненый Тарзан с моей Леной.

Моей?

Ничьей.

Реконструируя задним числом события, с сожалением должен признать, что если бы не вмешательство фараонов, можно было обойтись и без крови. Меа culpa. Борис Павлович предоставил на мое усмотрение – звонить или не звонить Стиву. Я позвонил и тут же пожалел. Но если бы не позвонил, тоже бы сомневался, а случись что с Танюшей, никогда бы себе не простил. Как все произошло?

Борис Павлович разыскал Володю по моей наводке и через него вышел на Тарзана. Так, по крайней мере, я полагал поначалу. Люди Тарзана вели переговоры с "Карамазовыми" на предмет освобождения Танюши – ради Лены, Тарзан шел на значительные, как он говорил, "территориальные" уступки, ограничивая число своих притонов Нью-Йорком и еще несколькими точками на восточном побережье, а по сути свертывая бизнес, к которому он охладел, обнаружив более выгодные сферы применения своих недюжинных талантов. Именно эти новые сферы его деятельности – наркота и оружие – больше всего и интересовали Стива. Был ли со стороны "Карамазовых" подвох, когда они шли на переговоры с Тарзаном? Руководствовались они деловыми соображениями и выгодой либо были движимы темным инстинктом мести за прежнее поражение и гибель товарищей? Не знаю. Зато знаю, что Тарзан шел на переговоры, не держа камня за пазухой. Так или иначе, в самый разгар переговоров "Карамазовы" узнали от своих дозорных, что особняк окружен лягашами. Перебздев, переметнулся на их сторону Колобок, который до этого служил и нашим и вашим и, наверно, сам не знал, кто его настоящий хозяин. С его подачи, "Карамазовы" и решили, что Тарзан подстраховался и вызвал на подмогу мусоров. Вот тут и затрещали выстрелы в бейсменте, которые мы услышали со второго этажа – один из бр.Карамазовых в разборке был убит, а Тарзана ранило в бедро. Услышали выстрели и ребята Стива и решили, что отсиживаться в укрытиях больше нельзя. Однако в самом начале штурма снайпер из команды "Карамазовых" подстрелил полицейского. Именно тогда нас и вытолкнул из особняка Тарзан, полагая, что внутри находиться еще опаснее, чем снаружи. Боюсь, его расчет был неверным. Ведь если бы не Володя, прикрывший собой Танюшу... Рука не поворачивается написать что бы произошло, кабы не Володя. А ведь целились именно в Танюшу.

Пора признать: ревность застила мне глаза. Сейчас я даже его блатной говорок вспоминаю с грустью и дорого бы дал, чтобы перекинуться с ним парой словечек.

А в чем роль Бориса Павловича в тех событиях? В чем его гешефт? В наводке ФБР на русскую мафию и налаживании контактов между двумя сысками русским и американским? Не думаю, что только в этом. Тем более, он предупредил меня, что, может, лучше не ввязывать Стива в операцию по освобождению Танюши. Не исключаю я и гуманитарных причин, но полагаю, что был у него и свой, личный резон, и Тарзану удалось бежать, пусть и по стечению обстоятельств, но и не без помощи Бориса Павловича. Это видно и из дальнейших событий. Борис Павлович перебрался вскоре в столицу и возглавил там филиал питерского сыскного агентства, в котором работал. Именно это сыскное агентство предоставило Тарзану охрану, когда тот выставил свою кандидатуру в Думу. Это только то, что дошло до меня, а сколько не дошло! Не исключаю, что Борис Павлович и Тарзан стали контачить на деловом уровне задолго до описанной мной заворушки. И приехал Борис Павлович в Нью-Йорк вовсе не ради ФБР или меня, а по вызову Тарзана. Не так он прост, как кажется – недаром ишачил на гэбуху. А может и по сю пору, если она, действительно, сменила официальный статус на подпольный. Верченный, крученый он – дай Бог. Во всей этой истории проще меня никого не было – потому так и опростоволосился в оценке людей: Володи, Бориса Павловича, Тарзана и особенно Лены. Святая простота! Почему русские считают, что простота хуже воровства, а скромность паче гордости? Либо еще одна поговорка: за одного битого двух небитых дают. Теперь я сам битый. Цена меня нынешнего – два меня прежних.

Предоставленный самому себе в моих странствиях, я поневоле размышлял о моей жизни, особенно о последних ее изломах, включая матримониальную катастрофу. Оторванный от места действия, от близких, от работы, среди чужих языков, одинокий и неприкаянный, бродил я по чужим городам с закрытыми глазами, мало что поначалу замечая окрест, но и на оставленную жизнь глядя вчуже, остраненно, будто и не со мной все это было. Был в этом отчуждении некий обезболивающий эффект, если хотите – своего рода анестезия.

Так и не пойму, что врачевало мои душевные раны – время или пространство?

Под последним имею в виду, как сказал Анри де Ренье, "живое прошлое", которое тесно обступало меня повсюду и в конце концов околдовало меня. Бродя по кладбищу мировых цивилизаций и вбирая в себя чужие столетия и даже тысячелетия, я ощутил все преимущества живого перед покойниками – не только в том смысле, что я жив, а они мертвы, но что я живу на триста или на три тысячи лет дольше, чем мертвецы, потому их прошлое принадлежит мне, а мое настоящее им не принадлежит. Особенно остро это превосходство заемной жизни я почувствовал в средиземноморских странах, где кладбищенские мотивы переплетались с колыбельной песней, то есть

историческое кладбище было одновременно колыбелью мировой цивилизации.

Никогда в прежней жизни не путешествовал так много. Пользуясь шпаргалкой Бориса Павловича, я расширял круг поисков за счет интернациональных курортов, типа Ниццы или Мариенбада. Уже в Турции я смотался в Анталию, а оттуда, не обнаружив Лены ни в одном из борделей, проехался по всему греческому побережью Турции – вплоть до Эфеса и Трои. А где я разгулялся по-настоящему, так это в самой Греции – как материковой, так и островной: Эгина, Миконос, Делос, Родос, Патмос, Крит, Санторини. От одних имен кружится голова.

Как нигде в мире, ощущаешь на этих островах всю глубину, а точнее бездонность колодца времени. Я побывал в четырех дворцах минойской цивилизации на Крите и Санторини, физически ощущая провалы времени. Как воздушные ямы в полете. Ничего даже отдаленно похожего в моем прежнем опыте не было. Я чувствовал себя навсегда затерянным в лабиринте времен, стоя на площади в Акротири и заглядывая в чужие окна. Не по себе как-то. Голова кругом идет. А сам стремглав летишь в бездну. Обморок времени. Обратно, на поверхность современности, ну никак не вынырнуть. Собственная жизнь в этот момент казалась мне до такой степени ничтожной, что я не мог припомнить собственное имя, как ни бился.

Иногда мне становилось стыдно, что я здесь один. Без Лены. Без Танюши. Без Жаклин.

Когда мы с Леной в медовый наш месяц в Италии побывали в Помпеях, то постоянно ловили себя на мысли, в какую древность нас занесло. Но Помпеи на два тысячелетия моложе Кносского либо Акротирского дворца. Или подсчитывая в обратном направлении: минойская цивилизация – если отсчет вести от ее расцвета – на несколько столетий старше Троянской войны, Нефертити и Эхнатона, Соломона и Давида, на полтора тысячелетия – Сократа, Софокла и Перикла, на два тысячелетия – Иисуса, на два с половиной тысячелетия Магомета, а короля Артура и князя Владимира – на целых три тысячелетия. О средневековой и ренессансной Италии и говорить нечего – на этот раз она предстала предо мной современницей. Само понятие исторической древности становится в подобных путешествиях условностью. Зато кожей чувствуешь протяженность времени, раздвигаешь тесные границы собственной жизни – увы, в прошлое, а не в будущее. И тем не менее. В самом деле, что твои несколько жалких десятилетий по сравнению с тысячелетиями мировой цивилизации, начиная с Атлантиды, к которым ты, путешествуя, приобщаешься? Машина времени выносит тебя обратно в современность не постаревшим, а умудренным за счет исторического опыта: не стариком, а древножителем. По физическим ощущениям лет тебе столько же, сколько и было, плюс несколько благоприобретенных тысячелетий, которые круто меняют тебя эмоционально. В этом смысле я и говорю о возрастных преимуществах живых над мертвецами, но ощутить это дано только путешествуя по историческому кладбищу европейской цивилизации, когда твое мнимое некрофильство оборачивается на поверку неистовым жизнелюбием и даже тайным самодовольством.

Сколько я пропустил в своей жизни, в упор не видя. Что мешало мне так вот путешествовать с молодости, проникая в глубь живого прошлого глазом, кожей, душой? Мой ванька-встанька – вот главная помеха! Ведом был им и ничего окрест не замечал. И это притом, что не Дон-Жуан и не Казанова. А каково тем? Вот кто воистину слепцы.

Не так чтобы тотально был невежествен, но мое знание застряло на дюжине клише, которые сами по себе часто были прекрасны, хоть и превращены в туристский китч. Тот же Парфенон, скажем, или Ботичелли в Уффици. Зато разочаровался в трех гениях Возрождения – Леонардо скорее уважаю, чем люблю, Микеланджело люблю выборочно, а Рафаэля разлюбил, да и не уверен, что любил когда – просто не задумывался. Взамен очарован Пьеро делла Франческа, Гирландайо, Гоццоли, Мартини, Карпаччо, Мантенья, Беллини и мог бы говорить и говорить про них, да не с кем. Именно в Италии на меня напала вдруг тоска, я вспоминал, как мы были здесь шесть лет назад с Леной и сколького недосмотрели, недопоняли, недовкусили. Какое-то еще "недо", но мой русский недостаточен, чтобы выразить это членораздельно. Единственный "экскюз": нам было тогда не до искусства. Мы сами были в разгаре творческого процесса и сотворили в конце концов Танюшу: хоть и родилась в Америке, зачата была в Италии. Если когда-нибудь медицина научится определять день зачатия, то его и следует отмечать как начало жизни, а не день рождения. Противники абортов правы: фетус – уже человек.

А в этот раз, забыв о цели путешествия, увлекся самим путешествием и пытался оправдать себя тем, что мое бордельное относительно Лены предположение могло быть и

ошибочным. Сомнения мучили меня. Лена отдалилась, будто ее уже не было в живых, я вылечился от своей злосчастной, злокачественной страсти, соскочил с этого дикого коня. Иногда мне даже казалось, что Лены в самом деле уже нет в живых: кто хоть раз понарошку умер, тому долго не жить.

Один случай особенно удивил меня.

В наше свадебное путешествие мы жили в Риме на правом берегу Тибра, в Трастевере, неподалеку от Изолы Тиберины, где однажды краснорясый монах впустил нас в подземную часовню, стены которой были сплошь облицованы человеческими костями, даже мебель и люстры были составлены из черепов и берцовых костей, искусно сплетенных друг с другом в причудливые гирлянды. На мой взгляд, довольно однообразное зрелище, но Лену было не оторвать – тут я впервые обратил внимание на ее какой-то особый, пристальный интерес к смерти. Особенно ее достало обращение метвецов к живым, хотя лично я не обнаружил в нем и проблеска оригинальности: "Тем, что ты есть сейчас, мы уже были, а тем, что мы теперь, ты еще будешь." Я уже приводил этот мнимый парадокс, а на самом деле трюизм из трюизмов.

Наш дешевый альберго находился на отшибе туристских маршрутов, на крошечной vicolo у не отмеченной ни в одном путеводителе арки Толемея – рано утром мы отправлялись на прогулку по "вечному городу", возвращались поздно вечером. То ли это было такое счастливое время, что я ничего вокруг не замечал, то ли теперь, на старости лет на меня напал топографический идиотизм, но сколько ни кружил по Трастеверу, обнаружить эту заколдованную арку Толемея никак не мог. Нашел, несмотря на название, остерию Il Labirinto, где мы пили по вечерам vino di casa и закусывали filetti di Baccala (потрясающее по вкусу филе из вяленой, а потом отмоченной и обжаренной в тесте трески); обнаружил даже наш с Леной любимый, хоть и ничем вроде не примечательный – маска идиота и кран с водой – фонтан Мascherone на via Jiulia. А вот арка Толемея как в воду канула вместе с моим тогдашним призрачным счастьем и моей Леной. Так было странно – не найти пьяццу деи арка Толемея, куда выходили окна нашей комнатушки и где мы были счастливы таким обособленным, неомраченным и абсолютным счастьем, как будто впереди ни старости, ни смерти, а тем более всего того, что с нами стряслось. Однажды ночью, сидя в постели, наблюдали мы из окна, как шумные толпы разыгрывали карнавальное шоу – это был Festa de'Noantri, местный праздник, про который в остальном Риме слыхом не слыхивали. В конце длинной площади, замыкая ее перспективу, стояла, слегка наклонившись старая романская кампанила, а под ней была устроена деревянная сцена, на которой танцевали, кувыркались и кривлялись разодетые самодеятельные актеры, больше похожие на марионеток, чем на живых людей. Наверно, это и была настоящая, изначальная commedia dell'arte с Панталоне, Арлекино, Пульчинеллой и прочими итальянскими фиглярами. Я тогда ничего не знал о балетном прошлом Лены, а потому умилился ее наивной восторженности: Лена глядела на представление не отрываясь, завороженно, глаза блестели от возбуждения, а потом вдруг расплакалась без всякой на то причины.

И еще я вспомнил, как однажды вечером еле живые от усталости, возвращались мы пьяццей Навоной, не обращая внимания ни на вечное passegiato по этой площади, ни на огнеглотателя, ни на индейский джаз из Колумбии, ни даже на человека, который представлял неподвижную статую, что было забавно ввиду противоестественности – так выматывал вечный город днем и избыточный секс ночью, что нам было не до уличных актеров. Зато благодаря трем бьющим фонтанам на Навоне было прохладно. Я торопился домой, предвкушая постельную близость с Леной, хотя и не сознавал тогда ее великую цель: зачать Танюшу. "Пошли скорее", – сказал я, но оказалось, что в пустоту: обернувшись, Лены не увидел. Пошел обратно, прочесывая многолюдную площадь в поисках своей любимой, пока не обнаружил стоящей среди еще нескольких зевак, а перед ними парочка танцоров лихо отплясывала какой-то народный танец. Не сразу понял, что русский. Девица в разноцветной косынке, а парень в кепке набекрень. Высокий, мускулистый и немного даже брутальный, он обхаживал девицу с понятно какой целью, похоже было на брачный танец какой-нибудь птицы, а девица играла озорную, разудалую молодуху и замечательно выламывалась и кривлялась. С первого взгляда было ясно, что это парочка профессионалов. Так и оказалось – отстали во время гастролей от хореографической группы из Петербурга, чтобы немного подзаработать в Риме, а потом двинуть в Нью-Йорк в поисках счастья.

Отплясав свой балаганный номер, девушка скинула косынку и сарафан и оказалась в черном трико: гибкое тело, короткая, под мальчика, стрижка, а ее тоскующие глаза выдавали русскую, по которым я крупный спец. Она повязала себя с головы до щиколоток каким-то белым саваном и в нем, связанная в движениях и ничего не видя, стала танцевать слепую, осторожно щупая худыми ладошками воздух, боясь нарваться на невидимое препятствие, но одновременно словно бы раздвигая пространство. Танец был потрясающий, не оторваться! Теперь-то я понимаю, что испытывала Лена, глядя на этих бездомных нищих танцоров, которым ничего не светило ни в Риме, ни в Петербурге, ни тем более в Нью-Йорке: она им люто завидовала.

Как-то вечером, возвращаясь из очередного притона по списку Бориса Павловича, я заглянул на пьяццу Навону, но не застал там, конечно, ни русских танцоров, ни колумбийский джаз, ни человека-статую. Среди новых исполнителей оказался только один старожил – огнеглотатель. Я узнал его еще до того, как увидел – как и тогда, его окружала огромная толпа и бурно реагировала. Я протиснулся вперед – огнеглотатель заметно постарел, обрюзг и, наверно, как артист, выдохся, подумал я, приготовившись увидеть ослабленную копию его прежних рисковых номеров. И тут же понял, что ошибся: он расширил репертуар и изощрил свое искусство. Представление было в самом разгаре. Весь в поту и в грязи, в синяках, ранах и ожогах, он продолжал истязать и калечить себя, а публика замирала от страха и визжала от восторга, когда ему удавалось выйти живым из очередного испытания. Если бы я не знал, что это представление, решил бы, что какой-то утонченный род мазохизма, самоистязание шиита. Это была многократная попытка самоубийства, но каким-то чудом она каждый раз срывалась. Тем более, он производил опасные манипуляции не только с огнем, как раньше, но и с другими смертельными материалами – битым стеклом и бритвенными лезвиями, который опасной кучей лежал на земле, образуя нечто вроде матраца. Вспомнил героя романа Чернышевского "Что делать?", но тот всего лишь, если мне не изменяет память, спал на гвоздях.

Иногда я отворачивался – невозможно было смотреть на весь этот ужас, как на начальный кадр фильма Дали и Бунюэля, где во весь экран показан человеческий глаз, который взрезает бритва. С моей точки зрения, и то и другое было не искусство, а игра на нервах зрителей. Я уже решил уйти прочь, но остался, заинтригованный следующим номером. Актер развязал набедренную повязку – единственное, что на нем было, и в результате это блиц-стриптиза остался в чем мать родила. Кривляясь и подпрыгивая, он обежал по кругу, демонстрируя публике классически лежащего на мошонке присмиревшего зверька. Время от времени приостанавливался и вглядывался в зрителей. Будто выискивал кого-то среди них. Пока не стало ясно, что он ищет женщину. Точнее партнершу. Под гогот зрителей, он вырывал из толпы то одну, то другую красотку, критически оглядывал ее и возвращал обратно. Постепенно становился понятен критерий его отбора – не просто красавица, но скромница, то есть в идеале девственница, и чем больше кандидатка сопротивлялась, тем больше подходила. Наконец, он нашел свою избранницу – та наотрез отказывалась выйти из круга и даже норовила сбежать, но зрители, сомкнувшись, не выпускали, а наоборот, подталкивали вперед, к артисту, еще не зная его намерений, но не сомневаясь, что после стольких приготовлений он такой отколет номер закачаешься. Сопротивление скромницы возбуждало не только зрителей, но и актера – девушка вырывалась, но он крепко держал ее за руку, и на наших глазах его вялый орган отвердел и встал в изготовку, огромный, требовательный, хищный. Девушка в ужасе завизжала. Да и зрители немного растерялись, не зная, чего ждать дальше. Держа девушку за руку, он не отрываясь глядел на нее, гипнотизируя, и в конце концов загипнотизировал на самом деле, потому что когда отпустил ее, она стояла не шевелясь, завороженно глядя на его мощный член. Не отрывая взгляда от девушки, актер бросился на матрац из бритвенных лезвий и колотого стекла и, внедрив свой член внутрь этого отвратного месива, стал производить непристойные движения, пока не взвинтил себя до оргазма и, издав звериный рык, замертво пал на свой адский матрац. Над Навоной нависла мертвая тишина. Артист стал медленно подниматься, по его телу текла кровь, он стыдливо прикрывал детородный орган, но сквозь пальцы тоже сочилась кровь и капала на брусчатку. Зрелище отвратное, мерзкое, безумное. И тут он внезапно схватил себя за член, вырвал из тела и бросил на землю. Все так и ахнули. Но артист спокойно отряхнулся, стал приводить себя в порядок, и только тогда мы заметили, что он вовсе не голый, а в тонком, телесного цвета трико, оторванный пенис не настоящий, а искусственный, прицепной, игрушечный, короче – дилдо. Вздох облегчения среди зрителей, вслед за ним грохнула овация. Чем не катарсис?

Бросив несколько монет, я выбрался из толпы, глубоко взволнованный тем, что увидел. Ведь то, что искромсанный в любовном сражении член оказался накладным, принеся эмоциональное облегчение зрителям, еще больше усиливало символический смысл представления. Понятно, я думал о моей собственной любви, которая искромсала и уничтожила меня. И тут я окончательно понял, что и Лену мне никогда не найти, не увидеть, не вернуть – жива или мертва, она принадлежит теперь тому прошлому, которое исчезло вместе с ней. Вот именно: нельзя войти в одну и ту же реку дважды.