Текст книги "Замогильные записки"
Автор книги: Владимир Печерин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Легенда о монахе и бесе
(Из Четьи-Минеи)
Tout se sait (M-me de Mentenon).
Nihil est opertum, quod non revelabitur, et occultum, quod non scietur
(Evang. Matth. Cap. 10, 26)[169]169
Все узнается. (Г-жа де Ментенон). Нет ничего тайного, что не стало бы явным, и ничего скрытого, что не разоблачилось бы. (Евангелие Матвея, гл. 10, 26).
[Закрыть].
В некотором царстве, в некотором государстве, в те времена, когда везде уже развелись железные дороги для вящего блага христианского мира, для распространения истинной веры и торговли, в лето от Р.X. 185*, однажды под вечер большой поезд остановился на главной станции железной дороги в городе Л. Высыпала бездна народа, между прочим из одной кареты вышло довольно замечательное лицо: высокий, тучный, широкоплечий, брюхастый, краснощекий монах-миссионер, больше похожий на екатерининского гренадера, чем на умерщвленного плотью инока. Он был в партикулярном светском платье, т. е. говоря попросту, в демократическом сюртуке. Вышедши на платформу, он как-то осторожно повел глазами кругом и, заметив вдалеке извозчика, подозвал его к себе изгибом указательного перста. Извозчик тотчас подбежал: «Куда прикажете?» – «Послушай-ка, братец, сказал миссионер, нагнувшись и говоря почти на ухо в полголоса: «не можешь ли ты свезти меня к хорошенькой девушке… знаешь к этакой красотке, какой лучше в городе нет?!!»… Извозчик смышленно кивнул головою и, лукаво прищуря правый глаз, отвечал: «Ну уж свезти-то, барин, свезем, да еще к такой знатной, что только бароны да графы туда ходят! а на водку-то, чай, прибавка будет?» – «Разумеется, что будет: ты об этом уж не беспокойся; итак дело слажено подавай же карету».
Карета подъехала и миссионер увесисто бухнул в нее – так что едва рессоры не лопнули под бременем его громадной особы. «Ну теперь погоняй по всем по трем». Повезли его разными вавилонскими улицами и переулками и наконец в сумерки остановились в довольно уединенной улице перед небольшим домиком с зелеными ставнями… Таинственно постучались медным кольцом у зеленой двери.
Святого отца ввели в очень хорошо убранную комнату: тут был какой-то тяжелый запах муска, какое-то удушающее благовоние – обыкновенная примета известных домов. На круглом столе лампа под матовым колпаком разливала какой-то волшебный и соблазнительный полусвет. На красной софе сидела впух разряженная и немножко подкрашенная красотка. Миссионер раскланялся по-кавалергардски и начал подвозить разные турусы на колесах… Но к чему тут излишнее красноречие! Да и Крылов советует, чтоб там речей не тратить по-пустому, где нужно власть употребить. Итак он, не теряя времени, подсел к этой деве и, как муж духовный и истый артист, сразу предался эстетическому созерцанию-пластической красоты. Разрушая постепенно одну за другою все ревнивые препоны, он зорким оком художника все исследовал, все осмотрел, все ощупал, все облобызал, но греха не учинил! Все, испытал – и ничему не покорился! Как это умно и деликатно! Таким образом он ускользнул от цензуры церковной: перед церковью он чист; и бесу угодил, и бога не раздражил! Вот что значит быть умным человеком!
Насладившись вполне этим невинным созерцанием изящного, он встал, напечатлел последний поцелуй на полинявших устах красавицы и, как порядочный человек, честно и благородно расплатился с нею за ее пассивные труды. Вышел на крыльцо, как будто ни в чем не бывало, с важною осанкою и величаво уселся в карете, вынул четки и, перебирая их, начал размышлять о суете мира сего, яко преходит мир и вожделение его, и приготовляться к завтрашней проповеди…
А завтра-то было воскресенье. Погода как нарочно стояла прекрасная. Церковь битком набита. Женский пол, как обыкновенно, преобладал. Тут были и дамы в персидских шалях, шелках и бархатах, и бедные девушки в скромных ситцевых платьицах. Но и мужского пола было довольно, были господа в сюртуках из тонкого сукна и некоторые джентльмены в изношенных сермягах; тут был весь евангельский люд: толпа бродяг, нищих, слепых, хромых, немых, чающих движения воды… В безмолвном ожидании все глаза устремлены на кафедру… Скоро ли он появится – этот знаменитый оратор? Громкая молва ему предшествовала. «От его громоносного красноречия, – говорила молва, – окаянные грешники трепетали, как осиновый лист, а чувствительные женщины истекали слезами».
Вот он! вот он наш старый знакомый! Подкрепившись предварительно бутылкою вина для большего куража, он вышел на сцену в орденской одежде, весь блестящий здравием и силою, яко исполин тещи путь. С самоуверенным видом он медленно обозрел все собрание, как генерал осматривает поле накануне битвы и казалось был доволен своим обзором.
Мы вовсе не намерены выписывать целиком его проповедь, сохранившуюся в летописях монастыря. По нашим понятиям из всех скучных и бесполезных вещей самая скучная и бесполезная есть проповедь. Довольно сказать, что красноречивое слово этого благочестивого миссионера было направлено против ужасного греха плоти, греха сластолюбия. «Ах, возлюбленные братия! Какой это ужасный грех! От него все бедствия на свете произошли. От него древний мир затоплен был волнами потопа; от него Содом и Гоморра сожжены огнем небесным; от него погибли Вавилон и Ниневия… Но что тут говорить о временах глубокой древности? Даже ныне, в нашем христианском мире – я с горестью должен сказать – ежедневно сотни, тысячи, миллионы душ низвергаются в геенну огненную. Ах, христиане! Как мы легкомысленны, как беспечны! Мы резвимся и пляшем на краю пламенной бездны. Я обращаюсь особенно к вам, молодые люди, молодые девицы! Вы знаете, что я говорю правду без всякого лицеприятия, говорю прямо, без обиняков. Слушайте ж, молодые девушки: не правда ли, что вы иногда это считаете милою шалостью, легким отпускным грехом – украдкой дать поцелуй молодому человеку? – Слушайте ж меня теперь: я торжественно объявляю вам именем бога и со всем авторитетом моего священного сана: этот поцелуй вовсе не шалость, не легкий отпускной грех – нет! Это смертный грех первой величины: за этот один поцелуй вы будете повергнуты в пламя геенны на вечные веки веков. Да что я говорю о поцелуе? Иногда одного взгляда достаточно, чтоб навеки погубить бессмертную душу по словам св. писания: аще воззрит на жену, вожделея ее… Ах, какое ослепление! За одну минуту чувственного наслаждения потерять бесконечное блаженство рая! за одну минуту этого скотского наслаждения подвергнуться вечным мукам в геенне огненной – насколько времени вы думаете? на несколько столетий? тысячелетий? Нет! на бесконечные миллионы миллионов лет – пока бог и вечность существуют! – О, легкомыслие! о, безумие! лекажу теперь словами Иеремии пророка: «Кто даст очам моим потоки слез, да сяду и восплачусь о погибели дщерей моего народа!» Проповедник видимо был тронут – слезы умиления блистали…
Жорж Занд. – Мишле. – Religion saintsimonienne.
Viloa la femme evangelique![172]172
Вот евангельская женщина!
[Закрыть] – сказал мне молодой итальянец, указывая на портрет Жорж Занда в «Revue des deux mondes»[173]173
«Обозрение двух миров» – парижский журнал.
[Закрыть]. Это было в Цюрихском музеуме. Этот музеум был нечто в роде публичной библиотеки, где получались все газеты и журналы обоих полушарий и все насколько-нибудь замечательные новые книги. За 5 франков в месяц можно было вдоволь наслаждаться всеми этими сокровищами. Но так как там всегда было много людей читающих, делающих разные справки и выписки, то уставом этого заведения предписано было строгое молчание.
По случаю Жорж Занда мы как-то разговорились, сначала шопотом, потом вполголоса, а потом уж и очень громко. Почтенный пожилых лет господин подошел к нам и очень учтиво заметил, что здесь разговаривать не позволяется. Я нимало этим не обиделся: у меня настолько еще было здравого смысла, чтобы найти это очень естественным; но не так смотрел на вещи мой собеседник: он тут не сказал ни слова, мы оба замолкли: но на другое утро прихожу в кофейню и слышу новость – что мой итальянец послал картель, т. е. вызов на дуэль этому почтенному господину, одному из значительных граждан Цюриха. Можно ли вообразить себе что-нибудь этого глупее? Разумеется, из этого ничего не вышло, а только весь город смеялся над задорным юношею. Но не грустно ли думать, что доселе эти взбалмошные понятия господствуют на материке Европы? Дуэль, по моему мнению, есть чисто средневековое феодальное учреждение: два благородных рыцаря поссорились между собою: нельзя же им итти тягаться перед судом; ведь судья ниже их, он простолюдин, он vilain, а они благородные рыцари; да сверх того они, как военные люди, гражданским законам не подлежат и в грош их не ставят, а все дела между собою решают мечом; к этому присоединялось еще и суеверие. Не забудь, что первоначально поединок то же, что суд божий. «Мы вот этак подеремся, а потом уж сам бог решит, кто прав, кто виноват». Пуля виноватого найдет, как теперь говорят наши солдаты. Итак, в последней половине 19-го столетия мы все еще свято храним этот остаток безурядицы и изуверства средних веков… Но это не сказка, а только присказка, а сказка будет впереди. Это было в 1838 в Цюрихе, а Жорж Занд развилась у меня в Льеже в 1840. Итак, да здравствует 1840-ой год!
Жорж Занд! Какое имя! Какие звуки! Они затрагивают в душе моей давно отзвучавшую, онемевшую струну: но от их легкого эфирного прикосновения она снова трепещет и симпатично отзывается[174]174
Жорж Занд – литературный псевдоним французской романистки Авроры Дюпен-Дюдеван (1804–1876). Ее романы и повести, посвящены в начале ее деятельности протесту против неравноправного и угнетенного положения женщины в современном обществе, вскоре, под влиянием роста социалистических идей во Франции, приняли характер страстной проповеди социального освобождения угнетенных классов, стали проводниками того неопределенного «социализма», который господствовал в среде тогдашней, радикальной интеллигенции. Художественная деятельность Жорж Занд оказала громадное влияние на рост социалистических идей в среде русской интеллигенции 40-х гг.; об этом единодушно свидетельствуют показания Тургенева, Щедрина, Достоевского. Особенно характерны, в связи со строками Печерина, посвященными Ж. Занд, признания Достоевского: «Об огромном движении европейских литератур с самого начала 30-х гг. у нас весьма скоро получилось понятие. Были уже известны имена многих ораторов, историков, трибунов, профессоров, даже хотя отчасти, хотя чуть-чуть, известно стало то, куда клонит все это движение. И вот особенно страстно это движение проявилось в искусстве, в романе, а главное – у Жорж Занд… Появилась же она на русском языке примерно в половине 30-х гг…. Я думаю, так же, как и меня, еще юношу, всех поразила тогда эта целомудренная, высочайшая чистота типов и идеалов и скромная прелесть строгого, сдержанного тона рассказа… Я не ошибусь, если скажу, что Жорж Занд… заняла у нас чуть не самое первое место в ряду целой плеяды новых писателей, тогда вдруг появившихся и прогремевших во всей Европе. Вдруг возникло новое слово и раздались новые надежды, явились люди, прямо возглашавшие, что дело (дело революции. Л.К.) остановилось напрасно и неправильно, что ничего не достигнуто политической сменой победителей, что дело надобно продолжать, что обновление человечества должно быть радикальное, социальное… К половине 40-х гг. слава Ж. Занд и вера в силу ее гения стояли так высоко, что мы, современники ее, все ждали от нее чего-то несравненно большего в будущем, неслыханного еще нового слова, даже чего-нибудь разрешающего и окончательного». И. С. Тургенев писал: «Жорж Занд – одна из наших святых». Смутные социалистические стремления Ж. Занд, нашедшие выражение в ее романах, опираются на целиком идеалистические воззрения. Популярность и значение деятельности Ж. Занд пали после революций 1848. г., нанесших сокрушительный удар мечтательно-чувствительному интеллигентскому «социализму».
[Закрыть].
Святые отшельники Фиваиды, с воображением, разгоряченным уединением и молитвою, часто видели наяву спасителя, богоматерь, ангелов и нечистых духов: вот так и я в моей келье у мадам Жоарис, глядя в окно, осененное густыми деревьями, часто воображал себе, что вижу Жорж Занд: вот она проходит мимо окна в мужском платье в соломенной шляпе с широкими полями… Сколько раз я говорил самому себе: «Дай пойду к ней в Nogent sur Aube[175]175
Ножан на Обе – поместье, в котором жила Жорж Занд.
[Закрыть]: попрошу ее взять меня себе в прислуги, как она взяла того каторжника»… Voilà de sublimes folies![176]176
Вот благородные фантазии.
[Закрыть] Но из этих-то именно глупостей и составляется истая, неподдельная шекспировская поэзия жизни!
Странно сказать – не верится, а всеж-таки это сущая правда, что Жорж Занд имела решительное влияние на мой переход в католичество. Это требует объяснения.
Французская литература, несмотря на ее атеистическое направление, все еще сохраняет какой-то осадок или закваску католического мистицизма: от этого французы доселе никак отделаться не могут. Передовые мыслители тридцатых годов были: Пьер Леру (Pierre Leroux)[177]177
Пьер Леру (1797–1871) – французский публицист, республиканец и демократ с социалистическими тенденциями. Свою проповедь социализма Леру начал в качестве сенсимониста, но вскоре отделился от сен-симонистской общины и создал собственную систему с сильным мистическим уклоном. Он пользовался широкой популярностью, оказал сильное влияние на направление художественных произведений Жорж Занд и был хорошо известен в России 40-х гг. Леру принял активное участие в революции 1848 г., примкнув к крайней левой Учредительного собрания; после переворота Луи Бонапарта был изгнан из Франции и жил эмигрантом в Англии.
[Закрыть], Мишле (Michelet)[178]178
Мишле (1798–1874) – французский историк и публицист, республиканец и демократ, автор ряда исторических и публицистических (в частности антиклерикальных) работ. Произведения М., будучи лишены серьезного научного значения, представляют страстную проповедь начал свободы и братства, воплощавшихся для Мишле в демократической республике. Мишле, типичный представитель мелко-буржуазного мировоззрения, был в 40-х гг. виднейшей и авторитетнейшей фигурой среди французской оппозиционной интеллигенции.
[Закрыть] и Ламене[179]179
Ламене (1782–1854) – французский публицист и политический деятель; начал свою общественную деятельность правоверным католиком и клерикалом-монархистом, но после революции 1830 г. выступил с проповедью демократической программы и обновления католицизма. В 1834 г. он выпустил книгу «Paroles d‘un croyant» («Слова верующего»). Книга представляла красноречивую критику современного социального и политического строя с точки зрения демократически-истолковываемого христианства; она произвела громадное впечатление, была осуждена папой и привела к окончательному разрыву Ламене с католической церковью: он снял рясу и стал журналистом, сблизился с республиканцами и выступил с рядом остроумных памфлетов, в которых пытался соединить проповедь христианства с проповедью демократических идей и резкой критикой господства буржуазных клик. Будучи противником социализма и революционных методов действия, Ламене своей борьбой с папой и правительством июльской монархии содействовал широкому распространению революционных настроений в мелко-буржуазной среде.
[Закрыть]. Несмотря на их любые идеи, у них все еще проглядывает, мистицизм. Они избрали своею музою – Жорж Занд; ее тогдашние романы были вдохновенные поэмы, священные гимны, в коих она воспевала пришествие нового откровения. Там у ней по лесным полянам и скалам гуляют почтенные пустынники с длинными белоснежными бородами, – являются духи в образе прелестных юношей, – слышатся голоса из другого мира (как напр. в «Spiridion» или «Les sept cordes de la lyre», а все это с тою целью, чтобы низвести религию» на степень прелестной мифологии (как это сделал Мейербер в опере: Robert le Diable[180]180
«Роберт Дьявол» опера знаменитого композитора Мейербера, впервые и с громадным успехом появилась на сцене в Париже в 1831 г.; в основе ее лежит старинная легенда, рассказывающая о борьбе добрых и злых сил за душу человека.
[Закрыть] и вместе с тем доказать, что лучшие стороны религии: аскетизм, самоотвержение, любовь к ближнему могут развиться независимо от нее из чистого разума с помощью стоической философии.
Возьмем, напр., Мопра (Mauprat)[181]181
Все три упоминаемые Печериным произведения Ж. Занд – «Мопра», «Спиридион» и «Семь струн лиры» – появились в печати в 1837–1839 гг. Они написаны в эпоху сильнейшего увлечения автора социально-религиозными идеями П. Леру и представляют фантастическую смесь освободительных идей с мистическими настроениями, связывавшими дело освобождения трудящихся от язв капиталистической цивилизации с проповедью «новой», «очищенной», «обновленной» религии. Развращающее влияние этой проповеди Печерин целиком испытал на себе.
[Закрыть]: сцена во Франции накануне революции в 1789. Главное лицо – простой мужик, грамотный и смышленый: он ни во что не верит, но ему удалось случайно прочесть Ручник Эпиктета[182]182
Эпиктет – греческий философ конца I – начала II в.; словом Ручник Печерин переводит заглавие сборника моральных поучений Эпиктета, составленного его учеником, – «Руководство». Эпиктет – крупнейший представитель стоической философии, проповедывавшей самоограничение, презрение к внешнему миру и безусловное подчинение мировому разуму или божеству, познание законов которого – единственный путь к счастью.
[Закрыть] и из этого стоического философа он составил себе правила самого возвышенного аскетизма. Он живет в лесу в каком-то древесном дупле, питается кореньями и отвергает хлеб, потому что, говорит он, от хлеба все зло происходит: из-за куска хлеба люди продают себя. Пробил роковой час – настала революция: он выходит из своей пустыни и как вдохновенный пророк публично перед судом обличает пороки правительствующих лиц, дворянства и духовенства Его суровая аскетическая фигура очень рельефно выдается в сравнении с этими негодными монахами (траппистами), интригующими за одно с епископом, чтобы как-нибудь забрать себе в руки имение фамилии Мопра.
Тут я ужасно как сошелся с Жорж Зандом: я узнал самого себя. Лишь только я выучился по-латыни в Киевской гимназии, я нашел в библиотеке моего деда Симоновского Selectae Historiae, т. е. собрание анекдотов и изречений стоических философов. Я прочел ее от доски до доски, усвоил ее себе и из нее составил особенное нравственное уложение (code de morale) без малейшей связи с христианскою верою.
Я сделался в 16 лет стоическим философом. Еще хуже Онегина, я из Энеиды удержал только один стих: Tune cede malis, sed contra audentior ito![183]183
Не уступай злу, но смелей иди против него (стих из «Энеиды» Вергилия).
Онегин – герой романа Пушкина «Евгений Онегин», который
…помнил, хоть не без греха
Из Энеиды два стиха.
[Закрыть] Потом я приобрел стоическое правило sustine et abstine – терпи и воздерживайся, и отрывок из греческого оракула: «Терпи, лев, нестерпимое».
Я нарочно выписываю эти слова: они имели важное значение в моей жизни, они руководили мною и укрепляли меня в трудных обстоятельствах. А тогдашнее мое отношение к христианству можно видеть из следующих слов, записанных в моем дневнике в Новомиргороде: «Придет время, когда станут рыться в развалинах какой-нибудь христианской церкви и, найдя случайно крест, станут спрашивать с недоумением: что это значит? к чему служило это орудие?» Неправда ли? довольно смело для семнадцатилетнего мальчика.
Как у того французского мужика, у меня также была своя пустыня. В Липовце, где началось мое воспитание по Руссо, мы стояли на квартире в доме какого-то польского помещика; там был довольно обширный сад: где-то в самой чаще деревьев я прочистил себе уголок в виде беседки, поставил себе там скамеечку и вывесил над нею на большом листе белой бумаги крупными буквами надпись: Убежище мудрого (как это пахнет Руссо! La retraite du sage!). Туда я приходил читать Руссо и философствовать на просторе. Иногда на заре там пел соловей на веточке у самого входа беседки: он был такой смирный, что я подходил близко к нему и почти смотрел в его зажмуренные глаза во время его пения. Как это очаровательно!
Но на счастье прочно всяк надежду кинь:
К розе как нарочно привилась полынь.
В одно прекрасное майское утро, когда воздух был наполнен благоуханием цветов, а мой голосистый соловей пел еще голосистее и разливнее, подхожу к беседке, гляжу – о, ужас! – моя святыня осквернена! Какой-то мошенник – с позволения сказать – на…л[184]184
Это выражение в лучшем классическом вкусе: оно часто встречается у Аристофана и пр. (Примечание В. Печерина).
[Закрыть] целую кучу по самой средине беседки. После этого разочарования я перестал посещать Убежище мудрого.
Хотелось бы мне, чтобы ты как-нибудь прочел Спиридиона (Spiridion) Жорж Занда: там ты найдешь историю моей монастырской жизни: я тогда еще ее предчувствовал. Некоторые книги лучше всякой ворожеи предвещают нам будущее. Но об этом после.
Мишле (Michelet). Решительно участь жизни моей зависела от последней книжки, вышедшей из парижских тисков. Вышло Luther par Michelet. С восторженным красноречием автор живыми красками изображает возвышенный нравственный характер великого реформатора; но что всего более меня поразило, это было, что Лютер в библии нашел новую очищенную религию. «Вот этого мне и надо! этого я давно ищу! Ну что ж! Если Лютер мог найти чистую веру в библии, то почему ж и мне не попытаться? Но я не люблю делать вещи вполовину: ты мне подавай их целиком! Уж коли читать библию, то надо читать в еврейском подлиннике; а библия в переводе это – десятая вода на киселе».
Сказано – сделано. Отправился к букинисту, нашел библию себе по карману, т. е. просто еврейский текст без точек и без малейшего объяснения. Я принялся за работу с помощью английского перевода (Authorised version). Я предварительно ничего не знал кроме азбуки да и то пополам с грехом. Это конечно не самая легкая, но зато очень прочная метода. Когда впоследствии я добыл себе грамматику и словарь, то половина дела была уже сделана. Я сам по догадкам составил себе и грамматику и словарь. Нет ничего пагубнее так называемых легких метод… Methode facile pour apprendre la langue française en douze leçons!!![185]185
Легкий способ усвоить французский язык в двенадцать уроков.
[Закрыть] О приобретении знания можно то же сказать, что о приобретении богатства: одно только то достояние прочно, которое приобретено личным, честным, тяжелым трудом. По новой системе Тиндаля[186]186
Тиндаль – английский физик, изложивший свое учение о тепле, как форме движения, в курсе лекций, изданных в 1863 г. Печерин после выхода из монастыря усиленно занимался естественными науками.
[Закрыть], жар есть не что иное как движение, вот так же можно сказать, что знание и богатство есть не что иное как – труд. Я не на шутку взялся за библейское дело. Начал вставать в пятом или шестом часу и работал до 8-го часу: тут я с особенным удовольствием зажигал спиртовую лампу и варил себе кофе и с хлебом и маслом наслаждался своим завтраком, как самый утонченный эпикуреец. Потом, как известно, я отправлялся в свой департамент т. е. к капитану. Вот так-то я был завлечен в богословскую сферу – и кем же? – Мишле!
В библиотеке капитана было три тома Religion de Saint Simon[187]187
Сен-Симон (1760–1825) – один из крупнейших социальных мыслителей начала XIX века; в его учении, оказавшем сильное влияние на выработку социалистической мысли, основное место занимает еще противопоставление феодального и буржуазного общества, но в своих планах общественного переустройства Сен-Симон уделяет, прежде всего, внимание организации «самого многочисленного и самого бедного класса», а в основу их кладет принцип труда, работы, производства ценностей. В сочинениях С.-Симона Энгельс констатирует «гениальную широту взглядов», позволившую ему «уловить зародыши почти всех новейших социалистических идей». Благодаря этому Сен-Симон занял место среди трех великих социалистов-утопистов начала XIX века. В деятельности его учеников и, в частности, Анфантена. особенное развитие получили религиозно-утопические элементы его учения. Под именем трех томов «Религии Сен-Симона» Печерин, по-видимому, разумеет три тома сборника статей, напечатанных предварительно в сен-симонистском журнале «Le globe», носившем подзаголовок «Орган сен-симонистской религии». Эти сборники вышли в 1830–1832 гг.
[Закрыть]: я, как жадный волк напал на эту добычу, унес ее к себе домой и проглотил все до чиста. Тут опять видно, что французы никак не могут отделаться от католицизма. Что такое сен-симонизм? Та же католическая церковь, только в новом виде. Верховный отец (le père) тот же непогрешимый папа, безотчетно управляющий душами и телами членов церкви: в руках его все сокровища земли: он распределяет работы и занятия, смотря по наклонностям и способностям каждого, и раздает награды, соображаясь с нуждами и заслугами каждого. Тут опять видна та неизлечимая любовь к крайней централизации и деспотизму, какою страждут французы.
В этой книге с особенною похвалою отзывались о сочинениях графа Иосифа де-Местра[188]188
Де-Местр (1754–1821) – французский публицист и пьемонтский дипломат; один из самых выдающихся апологетов феодальной реакции начала XIX века; он прожил 15 лет (1802–1817) в Петербурге и написал здесь ряд произведений, представляющих непревзойденный образец монархо-католической контр-революционной публицистики. В своих произведениях, рядом с апологией «божественной» власти папы он создал апофеоз палача, как выполнителя «божьего дела на земле». Герцен называл его «кровавым террористом католицизма».
[Закрыть], особенно о его Soirées de St-Petersbourg, где он будто бы предсказывает появление новой религии, долженствующей пополнить и у совершить старую. Тут логически следовало, что мне непременно надобно прочитать эту книгу. Пошел на толкучий, нашел Soirees de St-Petersbourg и начал читать: вижу – добродетельный, благочестиво-напыщенный с тремя восклицаниями!!! слог. Мне стало стыдно. «Неужели, думал я, я так низко упал, что читаю подобные вещи? Но что ж делать? Ведь надо же следовать внушениям моего евангелия, т. е. Religion de St-Simon». Как бишь это говорит пословица? сживется – слюбится. Вот так и я сжился и слюбился с Иосифом де-Местром, привык к его слогу и идеям. Шербюлье (Cherbulliez)[189]189
Виктор Шербюлье (1829–1899) – французский журналист и беллетрист, сотрудник распространенного французского журнала «Revue des deux Mondes» («Обозрение двух миров»).
[Закрыть] очень хорошо сказал: «Заприте человека одного в комнате на неделю или на две и заставьте его несколько раз в день повторять: «бог есть бог, а Магомет его пророк!» В конце концов он не в шутку поверит в Магомета!» А вот теперь мое мнение о графе де-Местре; он наглый и бессовестный фанатик, прикрывающий политические виды мантиею религии, заклятый враг всякой свободы, ярый поборник самого крайнего деспотизма, направляемого свыше непогрешимым папою… а главным исполнителем непреложных велений и верховным жрецом этого государства-церкви у него будет – кто вы думаете? – Палач! Не понимаю, как могли его провозгласить гениальным писателем. Слог его тяжелый и напыщенный, он бросает пыль в глаза своею мишурною ученостью или начитанностью. – Это просто ослепление, дух партии.
Вот этот-то самый граф де-Местр обратил в католичество нашу Свечину[190]190
Свечина София Петровна (1782–1859) – русская аристократка, перешедшая под влиянием Де-Местра в католицизм. Поселившись в 1817 г. в Париже, она создала вокруг себя центр клерикальной и иезуитской пропаганды; ханжество, католический фанатизм, а также большие средства, которыми она поддерживала католическую пропаганду, создали ей в среде руководителей католицизма большую популярность; вожди воинствующего католицизма были ее ближайшими друзьями; она была, между прочим, ближайшей покровительницей знаменитого французского католического проповедника Лакордера.
[Закрыть] столь известную в Париже и почти причисленную к лику святых.
Я был у нее в 1844. Она приняла меня avec toute la hauteur d'une grande dame[191]191
С высокомерием дамы большого света.
[Закрыть].
Да и правду сказать, я дал ужасного промаху. Я вовсе не знал ее сношений с Лакордером, не знал, что она была его покровительницею, обожательницею, матерью (mère de Lacordaire)[192]192
Лакордер (1802–1861) – французский церковный проповедник; считается «величайшим католическим оратором XIX в.»; с католической проповедью Лакордер сочетал ловкую политическую пропаганду в духе умеренного либерализма и был очень популярен в кругах французской буржуазии.
[Закрыть]. Я пришел к ней прямо из Notre Dame после проповеди, да так спроста и брякнул, что, по моему мнению, проповедь Лакордера сбивается больше на лихую журнальную статью (magnifique article de journal), чем на «христианское слово». А перед этим я был у княгини Любомирской, которая приняла меня очень просто, мило, радушно и откровенно мне призналась, что ездит слушать Лакордера потому, что он в моде, а для себя предпочитает проповедь приходского священника. Вот я и это замечание повторил перед Свечиной. Могло ли что-либо быть глупее? Она непременно должна была принять меня за ужасного невежду. Мне как-то не везет с этими аристократками…
А о Лакордере мое мнение осталось тем же. Чтобы не шутя, серьезно приняться доказывать совершенное согласие науки с религиею (harmonie de la sceince et de la révélation) для этого надо быть просто фокусником, каким Лакордер действительно и был. Вообще я терпеть не могу так называемых ложных родов (faux genres) в литературе: к этим ложным родам я причисляю: дидактическую поэзию и проповеди Лакордера, Гиасинта, Феликса[193]193
Гиасинт (1827–1897) – католический монах, привлекший внимание своими проповедями в парижском соборе; после провозглашения догмата о непогрешимости папы, Г. оказался в оппозиции к папской власти и стал одним из вождей старо-католического движения.
Феликс (1810–1891) – знаменитый католический проповедник, иезуит, с 1853 г. проповедывавший в парижском соборе; он пытался доказать совместимость прогресса с верностью католической религии, но после провозглашения во Франции республики, выступил ее решительным противником.
[Закрыть] и tutti quanti – а в заключение скажу, что истинно образцовыми проповедями я считаю – Беседы Иоанна Златоуста, Следовательно, тут вся Россия будет на моей стороне.
