Текст книги "Я все еще влюблен"

Автор книги: Владимир Бушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Часть вторая

Глава первая
«ВСЕ ТАК ПРОСТО!..»

Минуло несколько лет после революции 1848 года…

Маркс находил вполне естественным, что поражение революции всегда так потрясает ее участников, в особенности выброшенных в изгнание, что даже сильных людей делает на более или менее продолжительное время словно бы невменяемыми. Они не могут дать себе отчета в ходе истории, не могут понять, что форма революционного движения изменилась. Поэтому часть их впадает в безнадежный пессимизм, отказывается от всякой борьбы и даже ренегатствует, другая часть предается игре в тайные заговоры и путчи, идет на террористические акты, всеми средствами гальванизирует вооруженную борьбу.

Маркс и Энгельс прекрасно понимали опасность и вредность обеих крайностей. Сами они года через два после революции в какой-то мере тоже отошли от открытой партийно-политической борьбы. Энгельс по настоянию отца и для того, чтобы иметь хоть какую-то возможность материально помогать Марксу, жил в Манчестере и занимался делами отцовской торговой фирмы. Но это отнюдь не была капитуляция. Для открытой борьбы пока просто не было эффективных путей. Друзья видели сейчас свою задачу в том, чтобы готовить революцию теоретически, научно.

Маркс, живя в Лондоне, с головой ушел в литературную работу, приступил к главному труду всей своей жизни – «Капиталу».

Вместе с Энгельсом они создавали революционную науку, воспитывали партийные кадры. Это было в ту пору единственно возможным и необходимым революционным делом. А трусы и авантюристы, при всем их внешнем различии столь схожие в плоско-упрощенном подходе к жизни, лишь отвлекали от дела. Вот почему с таким гневом Маркс говорил об этих людях, которым «приходит наитие «свыше», которые не тратят ни малейших усилий на реальную практическую работу: «Зачем этим счастливчикам мучить себя изучением экономического и исторического материала? Ведь все это так просто… Все так просто!»

На Дин-стрит, 28, где Маркс жил со своей семьей вот уже не первый год, к нему раза два наведывался какой-то таинственный Господин весьма респектабельного вида. Хозяина он никак не мог застать дома, а на вопросы Женни, кто он такой и с какой целью ему нужен Маркс, в первый раз ничего не ответил, во второй же сообщил, что Маркса ему надо непременно видеть лично по крайне важному делу.

Наконец однажды утром настойчивому визитеру повезло – он нагрянул, когда Маркс еще не ушел работать в библиотеку. Женни проводила его к Карлу и по своему обыкновению не слишком торопилась оставить посетителя наедине с мужем, перебирая на столе бумаги, которые ей надо было сегодня переписать. Гость не представлялся и не начинал разговор. Маркс, указав рукой на кресло, начал сам:

– С кем имею честь?

В последнее время ему чаще всего приходилось сталкиваться с людьми лишь двух упомянутых выше идейно-психологических разновидностей, поэтому Маркс, вглядываясь в гостя, невольно пытался отгадать, кто перед ним на этот раз.

– Видите ли, господин Маркс, я хотел бы поговорить наедине, – негромко, но внятно начал гость.

Маркс улыбнулся. Вопреки ожиданию незнакомец раскрыл себя с первой же фразы. Ну конечно, он из племени заговорщиков и авантюристов. Они были особенно активны в дни самой революции – им не терпелось ускорить ее ход, во что бы то ни стало расширить, перебросить из одной страны в другую. В начале марта сорок восьмого года, когда революция во Франции уже совершилась, а в Германии еще не начиналась и, естественно, никто не мог с уверенностью сказать, что она там непременно вот-вот начнется, – в те дни один из них, Георг Гервег, известный немецкий поэт, начал сколачивать отряд из живших во Франции соотечественников с целью вторгнуться в Германию, вызвать там революцию и провозгласить республику.

Используя революционное воодушевление масс, тупоголовые демагоги осуществили свой замысел. Последствия оказались самыми плачевными. Легион Гервега был разгромлен нюрнбергскими войсками при Нидердоссенбахе, что в земле Баден.

Вспомнив эту внешне красивую, а по существу глупую, жалкую и преступную историю, Маркс болезненно поморщился.

– Моя жена, – сухо сказал ом, – в курсе всех моих дел, писаний и встреч.

– И все-таки, господин Маркс, – настаивал гость. – Прошу прощения у мадам, однако…

– Ну хорошо. Ты слышишь, Женни?

Та пожала плечами, повернулась и вышла.

– Позвольте представиться, – начал, смущенно улыбаясь, гость. – Густав Леви, адвокат из Дюссельдорфа. Я безмерно счастлив видеть воочию и пожимать руку великого борца за социализм.

– Приятно познакомиться, – сдержанно-отчужденно сказал хозяин.

– Господин Маркс! – проникновенно воскликнул Леви. – Я убежденный последователь идей социализма. До недавних пор моей путеводной звездой, моим кумиром социалистической мысли был Фердинанд Лассаль. Я, как и тысячи рабочих Германии, от имени которых я к вам приехал…

– Вот как? – заинтересованно перебил Маркс. – От каких же рабочих?

– От рабочих Изерлона, Золингена и некоторых других промышленных городов… Все мы, я повторяю, до недавних пор считали Лассаля своим учителем, вождем, поклонялись ему.

– Так, так, – постучал пальцем по столу Маркс. – Но не слишком ли суммарно вы говорите, не превышаете ли свои полномочия, делая такие заявления от имени рейнского рабочего класса? Я помню, что многие рабочие тех мест почти всегда с некоторой настороженностью относились к Лассалю.

– Нет, господин Маркс, мы его боготворили! Но… – Леви сделал паузу, чтобы видно было, как трудно ему сказать то, что он должен сказать, – но он предал нас. Точнее говоря, готовится предать… Он постыдно подпал под влияние графини Гацфельдт, живет на ее счет и теперь собирается вместе с ней переехать в Берлин. Рабочих, идеи социализма он бросит как ненужное ему теперь оружие и перейдет к буржуазии. В этом уже нет никаких сомнений.

– То, что вы говорите, очень серьезно, – строго сказал Маркс. – Какие у вас основания так думать, какие факты?

– Фактов сколько угодно, множество. Но я приехал не для того только, чтобы информировать вас о падении Лассаля, моя главная цель совсем в другом. Поэтому я позволю себе привести лишь один факт и этим ограничиться. Судите сами. Лассаль прекрасно знает меня как последовательного революционера и убежденного социалиста. И вот недавно я попросил у него взаймы две тысячи талеров. Как же, вы думаете, поступил Лассаль – Фердинанд Лассаль, вождь германских рабочих, светоч социалистической мысли? Он дал мне только пятьсот! – как уничтожающий аргумент Леви энергичным движением выбросил перед своим лицом растопыренную короткопалую пятерню.

За дверью раздался приглушенный смех Женни. Меблированная квартира Марксов была так мала – всего две жалкие комнатки, – что если в одной из них говорили немного громче обычного, то в другой все можно было слышать, даже не желая этого. Ну а сдерживать смех, как муж, Женни никогда не умела.

– Но все-таки дал! – владея собой на этот раз несколько лучше своей жены, воскликнул Маркс.

– Да, но лишь четверть той суммы, которую я просил.

– И следовательно, по вашей логике, он стал теперь лишь четвертью революционера?

– Как? Вас это не убеждает?

– Хорошо, – примирительно сказал хозяин. – Перейдем наконец к главному, ради чего вы приехали. Оставим Лассаля с его графиней и талерами в покое, разберемся во всем этом потом.

– Да, господин Марке, – Леви обрадовался. – Итак, Лассаль предал. И вот всю свою любовь, всю веру и благоговение, обожание и надежду мы теперь перенесли на вас.

– Я вам уже сказал, – с нажимом проговорил Маркс, – что о Лассале лучше поговорить особо, мне тут многое неясно. Но так как вы не можете отказаться от принятой вами схемы и без нее, вероятно, не в силах закончить изложение своих мыслей, то я не стану больше возражать. И условно допустим, что все взоры обращены на меня. Что дальше?

– Господин Маркс! – по голосу Леви было ясно, что наконец-то он приступает к сути. – У вас скоро день рождения.

Неподдельное удивление и даже растерянность отразились на лице Маркса.

– Ну, не очень скоро, но, конечно, день рождения будет, – проговорил он.

– Я знаю: пятого мая. Но в данном случае это срок небольшой.

– Для чего – небольшой?

– Один момент, господин Маркс. Пятого мая ваш юбилей, вам исполнится сорок лет. И вот в день юбилея великого революционера…

– Извините, прежде всего какой же это юбилей – сорок лет? А кроме того, вы меня несколько старите.

– Неужели? – Леви растерялся и даже как-то сник.

– Уверяю вас – до сорока еще несколько лет. Я пока совсем молодой человек. А сорок – это страшно подумать!

– Ну, как бы то ни было, – довольно быстро пришел в себя Леви, – а пятого мая у вас день рождения.

– Не отрицаю. – Маркс все никак не мог понять, куда клонит гость.

– В этот знаменательный день мы, ваши единомышленники и почитатели, решили преподнести вам подарок…

– Бог мой! – Маркс сокрушенно развел руками. – Вот к чему городился весь огород! Не надо мне никакого подарка. И без этого мои враги кричат, что я эксплуататор, наживаюсь на рабочих… Но позвольте, – Маркс вдруг насторожился, – ведь о подарках вроде бы не принято предупреждать, а вы почему-то предупреждаете, и к тому же за несколько месяцев. Хотелось бы знать – почему?

– Видите ли, мы решили преподнести вам особенный и очень дорогой подарок…

– Особенные мне особенно не нужны, дорогие тем более. За всю мою жизнь самым дорогим подарком для меня были сорок долларов, которые в Америке один безвестный немецкий рабочий-эмигрант отдал моему товарищу на издание моей брошюры «Восемнадцатое брюмера». То был прекрасный подарок к тридцать четвертому дню моего рождения.

– Нет, господин Маркс, речь идет не о долларах, не о серебре или золоте… Мы преподнесем вам подарок, – голос Леви сделался пророчески-торжественным, – который только и может быть достойным великого революционера, бесстрашного борца, железного вождя пролетариата. Мы преподнесем вам восстание!

– Что?! – крикнул Маркс, вскочив, – он не поверил своим ушам.

– Мы положим пятого мая к вашим ногам, – продолжал декламировать Леви, – революционное восстание рабочих в Изерлоне, Золингене и других городах вашей родины – Рейнской провинции! Подготовка уже началась…

Маркс с трудом владел собой. Он подошел к окну, чтобы скрыть бешенство, полыхавшее в его глазах. Он лихорадочно думал. Как поступить? Легче всего, конечно, вытолкать гостя взашей, обозвав кретином. Но он уже не раз встречался с такими первобытными революционерами, с такими фанатиками, и ему хорошо известно, что они способны на все. Ведь Леви сказал, что подготовка уже началась. Речь идет не только о его, Маркса, репутации, а прежде всего о жизни многих рабочих, которых подобьют на восстание.

Кое-как совладав со своими чувствами, Маркс повернулся к гостю и довольно спокойно спросил:

– Сделать мне подарок – это единственная цель запланированного вами восстания?

– Может быть, оно послужит началом революции. А нет, мы будем рады и тому, если оно окажется лишь подарком ко дню вашего рождения – и ничем более.

– Господин Леви, – чеканя каждое слово, сказал Маркс, – у меня такое впечатление, что вы и ваши единомышленники не ведаете, что творите. Я уже не говорю о всей дикости и мерзости вашего плана приурочить восстание ко дню моего рождения – этим вы лишь дали бы моим врагам повод называть меня не только эксплуататором рабочих, доктором красного террора, но и Минотавром, требующим кровавых жертв. Дело еще и в том, что восстание в Германии сейчас бессмысленно.

– А разве не вы учили нас, – Леви простер к собеседнику свою короткопалую длань, – что оружие критики не может заменить критики оружием, что материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой? Мы стремимся эти ваши смелые революционные мысли воплотить в действительность, и только. Все очень просто!

– Ах вот как вы изучали мои произведения… – Маркс безнадежно усмехнулся. – Господин Леви! Недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению в действительность – действительность должна стремиться к мысли. В сорок восьмом году я сам покупал оружие для бельгийских рабочих, но сейчас в Германии нет революционной ситуации. Если нам удастся создать международную социалистическую рабочую организацию – а дело идет к этому, – то и она никогда не будет искусственно вызывать стачки или восстания.

Вплотную подойдя к Леви, Маркс спросил, помнит ли он о походе Гервега.

Да, Леви прекрасно помнит об этом.

А знает ли он о затее Кинкеля?

Готфрид Кинкель, тоже, как Гервег, поэт, долгие годы метался от одной крайности к другой. Не так давно он предпринял поездку в Америку с целью получения там займа в два миллиона долларов – «займа на организацию предстоящей республиканской революции в Германии», а также для сбора предварительного фонда в двадцать тысяч талеров.

Кинкель не только не стеснялся попрошайничать, но, попрошайничая, не стеснялся в Северных штатах выступать против рабства, а в Южных – за рабство. Самая же большая пошлость и глупость состояла, конечно, в том, что Кинкель точно определил, сколько стоит республиканская революция в Германии: ровно два миллиона долларов и двадцать тысяч талеров! Вот только бы достать деньги (около десяти тысяч талеров ему все-таки удалось выцыганить!) – остальное в этой ультрареволюционной затее «все просто»…

Леви знает и о предприятии Кинкеля.

– Гервега и Кинкеля, пожалуй, можно понять и в какой-то мере даже извинить, – старался быть рассудительным Маркс, – потому что оба они поэты, буйные головы, любители красивых безумств, что с них взять, но вы-то, господин Леви, юрист! У вас, казалось бы, должны преобладать трезвость, учет всех pro et contra.

– Что же нам остается – только сидеть и наблюдать? – словно для того, чтобы укор был особенно наглядным, Леви удрученно и растерянно опустил руки.

– Я действительно сижу – сижу все дни напролет в Британском музее, но это не значит, что я только жду революцию – я работаю на нее. Каждый должен найти свое место в этой работе. А поднимать восстание рабочих и вообще возбуждать население, не давая ему никаких твердых, продуманных оснований для деятельности, значит просто обманывать его. Это преступление. – Маркс гневно шагал по комнате и лишь изредка взглядывал на сидящего Леви. – Обращаться к рабочему без строго научной идеи и положительного учения равносильно пустой и бесчестной игре в проповедники, при которой, с одной стороны, полагается вдохновенный пророк, – он ткнул пальцем в сторону Леви, – а с другой – допускаются только ослы, слушаюшие его разинув рот, – и опять он ткнул пальцем в сторону Леви.

– Значит, – криво усмехнулся гость, – надо полагаться только на распространение научного революционного сознания?

– Вы напрасно усмехаетесь, – очень серьезно сказал Маркс, – сознание такая вещь, которую мир должен, – он произнес последнее слово с нажимом, – должен прибрести себе, хочется этого или нет. А люди без положительной доктрины ничего не могут сделать, да ничего и не сделали до сих пор, кроме шума, вредных вспышек и гибели самого дела, за которое они боролись.

– Возможно, – непонятно о чем сказал Леви, – но в данном случае, господин Маркс, уже поздно рассуждать. Подготовка к восстанию развернулась…

– Ничего не поздно, пока восстание не началось. Вы завтра же поедете в Германию и передадите своим единомышленникам мою точку зрения – мое решительное требование прекратить всякую подготовку к подарочному восстанию! Ясно?

Леви помолчал, что-то взвешивая, потом негромко, упрямо ответил:

– И все-таки я думаю, что выступление уже вряд ли удастся предотвратить. Рабочие встретили с энтузиазмом мысль о восстании. И они твердо уверены, что вы, Энгельс и все ваши друзья немедленно поспешите к ним, так как мы, конечно, будем сильно нуждаться в политических и военных руководителях.

– Разумеется, если восстание вспыхнет, – Маркс потряс перед собой вытянутыми руками, как бы взвешивая тяжесть возможных событий, – мы сочтем своим долгом явиться к рейнским рабочим, но я сильно опасаюсь, что при ваших весьма упрощенных планах вас четырежды успеют уничтожить прежде даже, чем вы сможете покинуть Англию.

– Так что же нам делать?

– Что вам делать в Германии, я уже сказал, – не скрывая гнева и презрения, ответил Маркс. – А сейчас садитесь сюда и напишите мне обязательство, что вы прекратите всякую подготовку к восстанию, – властным жестом он указал, куда надо сесть.

Леви послушно пересел за стол и написал требуемое. Маркс взял бумагу, внимательно прочитал, положил в стол.

– Твердо запомните, – жестко сказал он, – если до меня дойдут сведения о подготовке к восстанию – а я располагаю немалыми связями с Рейнской провинцией, – то я выступлю в прессе и, используя это ваше обязательство, разоблачу ваш безграмотный, отвратительный заговор. А теперь идите.

Леви вяло, опустошенно встал из-за стола, поклонился и вышел.

Маркс тяжело опустился в кресло…

Через несколько минут вошла Женни.

– Ты слышала, о чем мы тут беседовали с этим господином?

– Я слышала только начало. Это было занятно.

– Дальше пошло еще интересней, – мрачно проговорил Маркс. – Он, видишь ли, разочаровался в Лассале, а так как без идола такие люди жить не могут, то он избрал новым идолом меня. Это вечный тип людей. В области философии они поочередно делают идолами то Платона, то Аристотеля, то Гегеля…

Астроном Кирхер пригласил как-то одного иезуитского профессора посмотреть в телескоп, чтобы убедиться в пятнах на Солнце. Знаешь, что тот ему ответил? «Бесполезно, сын мой. Я два раза читал Аристотеля с начала до конца, и я не обнаружил у него никакого намека на пятна на Солнце. А следовательно, таких пятен и нет».

И вот теперь такие люди добрались до меня. Но у современного идолопоклонника, в отличие от его духовных прародителей, оказывается, есть потребность не только молиться на идола и проверять по нему пятна на Солнце, но и приносить ему жертвы, в данном случае это было названо «сделать подарок». И ты знаешь, какой презент он собирался преподнести мне ко дню рождения? Вооруженное восстание в Изерлоне и Золингене!

– Господи! – у Женни расширились глаза. – Гекатомба! Как в какой-то древней деспотии, как свирепому божеству или кровавому тирану… Невозможно поверить!

– Я бы и не поверил, если бы собственными глазами не видел этого господина и собственными ушами не слышал его речей.

– Ты его выгнал? – Женни с ее тонким чутьем к смешному, очевидно, уже нашла в случившемся какую-то и комическую сторону.

– Конечно.

– Напрасно! Ты дал маху! Надо было ему вежливо сказать, что такие подарки ты не принимаешь, а вот, мол, если бы к дню твоего ангела организовали ограбление Лондонского банка…

– Женни, ты можешь шутить?

– Что же, и мне надо сделаться такой мрачной, как ты, от бредовой болтовни этого сумасшедшего? Нет, я бы непременно потребовала от него в доказательство преданности и верности ограбить Английский банк, если не сейчас, то хотя бы к твоему пятидесятилетию. Но лучше, конечно, сейчас. Как бы нам это пригодилось!

– Видишь ли, – Маркс уже слушал жену невнимательно, – страшно то, что еще так много людей даже среди искренне мнящих себя революционерами, борцами за социализм, для которых все очень просто. Им хочется отсидеться вдали от революционной борьбы – они сочиняют удобную теорию; им вздумалось учинить революцию – они собирают за границей добровольческий легион вторжения или добиваются на это дело займа в два миллиона долларов; им просто в подарок обожествленному идолу поднести даже восстание! Если мы создадим социалистический рабочий Интернационал, то я уверен, эти люди захотят одному его конгрессу подарить забастовку, другому – восстание, третьему – вторжение в страну, которая покажется им недостаточно революционной, и так далее. Им все просто!

– Ты прав, Карл, таких людей много, – согласилась Женни. – Но я думаю, после твоего «Капитала», – она ласково улыбнулась, – их станет меньше. Поэтому собирайся, я провожу тебя в библиотеку. Тебя ждет работа.

– Да, пошли, – сказал Маркс, собирая бумаги, – меня ждет работа.

Прощаясь с женой у дверей Британского музея, Маркс спросил:

– Так ты думаешь, что по «Капиталу» не будут справляться о пятнах на Солнце или о жизни на Марсе?

– Хотелось бы надеяться, – одобрила Женни мужа и, отойдя два шага, помахала ему рукой.

Глава вторая СЕРЕБРО ГРАФОВ АРГАЙЛЬ

Маркс играл в шахматы с Ленхен.

Женни стояла за креслом мужа и, положив тонкую белую руку на его иссиня-черные волнистые волосы, следила за игрой. Положение Карла было трудным. Он горячился и нервничал. Вдруг в прихожей раздался звонок. Не спеша сделав очередной ход, Ленхен пошла открыть дверь.

– Женни, а ведь я проигрываю, – не отрывая глаз от доски, проговорил Маркс.

– Вижу, – ответила жена. – И вчера ты проиграл.

– Вчера? Нет! Вчера я выиграл!

– Нет, проиграл, – мягко, но настойчиво повторила Женни. – Это в воскресенье ты выиграл.

– Разве?

– Да, в воскресенье. И не в шахматы, а в шашки. Там ты гораздо сильнее.

– Женни, а ты не скажешь Ленхен, если я вот эту пешечку чуть-чуть подвину?

– Как тебе не стыдно, Карл? – тонкая рука утонула в черной львиной гриве и слегка дернула ее.

– Ну, я же, конечно, шучу, – сказал Маркс и все-таки протянул руку, чтобы подвинуть пешку.

Рука Женни опустилась на его руку.

– Перестань дурачиться, Карл. Я хочу поговорить с тобой о деле.

– О каком? – Маркс взял своего короля и положил его на середину доски в знак того, что сдается.

– Ты знаешь, что завтра нам нечего будет есть?

– Во-первых, – Маркс обернулся к жене и взял ее руки, – это, мой друг, еще недостаточная причина, чтобы твои глаза были так печальны. А во-вторых, ты преувеличиваешь.

– Нисколько!

– Не падай духом. Что-нибудь придумаем.

– Но что можно придумать?

– Давай заложим в ломбард какую-нибудь вещь.

– Карл, милый, оглянись вокруг себя. Где ты видишь такие вещи, которые заинтересовали бы лондонский ломбард?

– Неужели ничего такого у нас не осталось?.. Вот не думал!

– Конечно, нет. – Женни сокрушенно покачала головой, постояла минуту, задумавшись, и вдруг тихо сказала: – Впрочем…

В ломбарде было много народу, и Маркс обрадовался этому, надеясь, что не привлечет к себе чрезмерного внимания. Он пристроился в хвост очереди и стал незаметно разглядывать людей, которых привела сюда нужда… Бледная, плохо одетая девушка. Она так пуглива и стеснительна, что сразу видно: пришла впервые. А вот старик, должно быть давно уже изучивший все тонкости заклада. Он ни на кого не смотрит. Ему все безразлично. Рядом с ним еще не старая женщина со следами не совсем увядшей красоты на гордом лице. Она, наоборот, со всеми заговаривает, словно оправдываясь, объясняет, почему и как попала сюда: муж почему-то невзлюбил давно висевшую в гостиной картину и велел ее выбросить… Женщину все слушают, сочувственно качают головами; но она видит, что ей никто не верит. Маркс отворачивается – так больно смотреть на это красивое, гордое лицо, которое искажают ложь и унижение…

– Что у вас? – наконец слышит Маркс безжизненный тихий голос.

Маркс кладет на прилавок набор столового серебра. Старичок оценщик медленно перебирает ложки, ножи, вилки, легко касаясь их чуткими бледными пальцами. Затем он сгребает все это и, ни слова не сказав, скрывается за низенькой коричневой дверью. Проходит почти четверть часа, пока он возвращается и говорит:

– Вам придется подождать. Ваш набор требует тщательной оценки. Им занялся старший оценщик.

Маркс отходит в сторону и ждет. Проходит десять минут, двадцать… Внезапно дверь с улицы распахивается и входит сержант полиции. Оценщик встает со своего табурета и голосом, неожиданно обретшим силу, кивнув головой на Маркса, говорит:

– Этот!

– Прошу следовать за мной, – важно произносит полицейский.

– В чем дело? – удивляется Маркс.

– Сейчас разберемся. Идите.

Публика начинает шуметь. Раздаются голоса:

– Кто бы мог подумать? Такая благородная внешность!

– Не верьте никогда внешности!

– Какой ужас!

Маркс, полицейский и оценщик проходят через ту же коричневую дверь и оказываются в небольшой, плохо освещенной комнате. На столе лежит принесенный Марксом набор. Полицейский берет ложку, внимательно разглядывает ее, потом спрашивает:

– Ваше имя, сударь? Род занятий?

– Карл Генрих Маркс. Доктор философии, публицист, литератор. Я прошу немедленно объяснить мне причину моего задержания.

– Причина та, – неторопливо отвечает полицейский, – что вы подозреваетесь в присвоении чужой собственности.

– Я?

– Да!

– Какой собственности?

– Вот этой, – с вилкой в руках выскакивает вперед старичок оценщик. – Вы слишком неопытны и торопливы. Вы не заметили впопыхах, что здесь стоит герб графов Аргайль… Этим ложечкам-вилочкам лет триста, не меньше, Только вот не пойму, что на них написано.

Все наконец поняв, Маркс улыбнулся. Это злит полицейского и особенно старичка.

– Над чем вы смеетесь? – спрашивает полицейский.

– Над прозорливостью этого господина, – Маркс кивает в сторону оценщика и снова улыбается. – Ложечки в самом деле очень старые.

– Объясните все как есть.

– Что ж тут объяснять! Моя жена со стороны бабки, матери отца, происходит из древнего шотландского рода Аргайль. Это серебро ее приданое, и на нем вы можете видеть их девиз: «Справедливость – мой приговор». По-моему, неплохой девиз.

– Слишком просто, молодой человек! – не унимается оценщик. – Кто вам поверит, чтобы женщина графского рода вышла замуж за какого-то публициста…

– Видите ли, – Маркс еще продолжает улыбаться, – среди предков моей жены было немало странных людей. Например, дед Филипп Вестфален (отец ее отца) отказался от звания генерал-адъютанта, которое ему хотели пожаловать. А еще раньше один из графов Аргайль был сожжен на костре как участник восстания за независимость Шотландии. Спустя двадцать пять лет другой Аргайль за такую же странность был обезглавлен на рыночной площади Эдинбурга…

– Я могу допустить даже это, – перебил, желчно скривясь, старичок, – но чтобы женщина графского рода вышла замуж…

– В роду моей жены, – перебивает, в свою очередь, Маркс, – и среди женщин встречались большие чудачки. Женой упомянутого Филиппа Вестфалена, который был прекрасным полководцем, но совершенно безродным человеком, рядовым бюргером, стала не кто-нибудь, а дочь знатного барона, наследница тех самых Аргайлей. Так что моя жена, урожденная баронесса фон Вестфален, лишь последовала чудаческим традициям своего рода.

– Выйти знатной женщине за полководца, хотя бы и безродного, это вполне понятно, – продолжал клокотать старикашка, – ибо полководцы не бывают бедняками. Но за пу-бли-циста?.. – он опять так скривился, что на лице его стало невозможно различить, где рот, где нос, где глаза.

– Сударь! – гневно прерывает Маркс, терпение которого наконец лопнуло. – Через ваши руки проходят многое, но все-таки мир несколько шире вашего ломбарда, и в мире есть вещи, которые вам никогда не приносят в заклад и о которых вы поэтому не имеете никакого представления.

– И кроме того, – почти визжал оценщик, – уж я-то знаю, что фамильное серебро сдают в ломбард только при последней нужде! А разве можно поверить, господин сержант, что этот человек в такой нужде! Он спокоен, он улыбается. И даже повышает голос на нас… Нет, тут было бы не до улыбок, не до гонора!

Полицейский оказался человеком, видимо, неглупым. На него спокойствие Маркса, его улыбки, а затем и гнев произвели совсем другое впечатление. Он лишь спросил адрес задержанного.

– Дин-стрит, двадцать восемь, – сказал как отрезал Маркс.

– Спросите у него еще, господин сержант, – никак не может утихомириться оценщик, – почему он так беден, если женат на аристократке.

– В самом деле, господин Маркс, почему? – поддается полицейский.

Маркс не отвечает. Он кивает старику:

– Итак, любезный, сколько я могу получить за столовое серебро графов Аргайль?