Текст книги "Внешняя политика России эпохи Петра I"

Автор книги: Владимир Бобылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

В инструкциях Балюзу говорилось, что Россия и Швеция, заключив при содействии Франции мир, должны совместно выступить посредниками в деле прекращения воины за Испанское наследство В случае же отказа Великого союза у северных держав «было бы достаточно сил для того, чтобы заставить себя слушаться и даже если б они не угрожали действовать враждебно против тех, которые отказались от их посредничества, уже было бы достаточно отозвания войск, которыя некоторые из них доставили врагам его величества» Но наиболее эффективным средством давления на морские державы было бы введение царем экономического эмбарго на торговлю с ними, чем он «и без оружия может в один день причинить более вреда голландцам и преимущественно англичанам, которому они не подвергались бы, проиграв сражение» Если же и эти меры не принесут нужного результата, то тогда Россия и Швеция должны оказать поддержку венгерским повстанцам Со своей стороны Франция не будет выступать против выдвижения кандидатуры сына Петра царевича Алексея на венгерский престол и готова заключить торговый договор с Россией При этом Франция не только добьется нормализации русско турецких отношений, но и получит согласие султана на приход русских кораблей из Черного моря в Средиземное Таким образом, весь смысл французских предложений сводился к тому, что за услуги, которые окажет Париж в установлении мира со Швецией и Турцией, Россия должна будет заплатить вступлением в борьбу с державами Великого союза на стороне Франции.

Эта тонко задуманная политическая игра Версаля на востоке Европы, которую блестяще начал Дезальер, не получила своего дальнейшего развития Известие об объявлении войны Турцией не вызвало паники в правящих кругах России и их призыва к Франции о спасении любой ценой, как этого ожи дали в Париже Более того, предложения Людовика XIV были встречены русским правительством достаточно прохладно, а самого Балюза даже обвинили в том, что он «больше ищет интересу швецкого и Лещинского, нежели государства своего». Французскому послу так и не удалось снять подозрения царя о причастности Франции к разжиганию русско турецкой войны и добиться у Петра согласия на ее посредничество в улаживании русско-шведского конфликта Провал миссии Балюза был обусловлен тем, что русской дипломатии удалось вплотную подойти к разгадке политической игры Версаля Так, А А Матвеев в письме к Б И Куракину писал в начале 1711 г «Сама причина дел кажет – французскому двору в наших делах никакой важный интерес быть не видится Токмо чтобы, ними начав, по тому примеру с великой способностью потом дойти и мешать себя в дела цесарские и цесарства» Эту мысль Матвеев развивал и на переговорах с представителями голландского правительства, говоря, что если турки с юга вторгнутся в Польшу, а с севера их поддержит корпус Крассау, то Северный союз может и не устоять После же выхода из войны России, Франция направит Турцию в союзе со Швецией на Австрию, и «учиня конечное развращение делам союзничьим, принудит их совершенно такой Франции дозволить мир, какой она похочет».

Канцлер Г. И. Головкин рекомендовал русским послам в странах Великого союза публично объявлять, что русско-турецкая война, начатая «по факциям французским и по внушению короля шведского», выгодна лишь Парижу, а потому «на учиненный алианс у Франции с Портой, с шведом и с венгеры. Высоким алиатам взять меры, соглашаясь с его царским величеством». Таким образом, дипломатическая интрига, затеянная правительством Людовика XIV с целью ослабления Великого союза с помощью России, привела к совершенно иному результату, чем это первоначально намечалось в Версале.

Безрезультатность переговоров Балюза и гнев Петра по поводу двойной игры Парижа не привел, однако, к окончательному разрыву русско-французских отношений. Объяснение этому мы находим в письме В. Л. Долгорукого, который советовал царю, не беря на себя каких-либо обязательств, показать Людовику XIV «некоторую склонность. Польза от того быть та, – продолжал он, – что Франция, увидев к себе склонность со стороны России, станет продолжать войну, потом союзники (морские державы – В. Б.) так сильно идут наперекор интересам царского величества, и если они действительно станут против нас действовать, то Франция будет нам нужна». Первое соображение Долгорукого было исключительно актуально, ибо известие о начале предварительных консультаций о заключении мира между Францией и Великим союзом весной 1710 г. вызвало серьезную озабоченность русского правительства. Поэтому сообщения об их провале и об успехах французского оружия в Испании в 1710 г. с облегчением были встречены в России, так как считалось, что «ныне Франция будет удалятца от неполезнова миру». Летом 1711 г. во Францию с целью продолжения политического диалога был направлен Б. И. Волков.

Среди тех политических сил, которые отмечались в переписке Петра и русских послов, в качестве поджигателей русско-турецкой войны, фигурировала и австрийская дипломатия. Действительно, решение османского правительства объявить войну России было встречено Тальманом с нескрываемой радостью. «Благодаря принятой Портой резолюции, – писал он, – хвала божескому провидению! – удалось, несмотря на существующую уже семь лет опасную конъюнктуру (возможность Турцией поддержать движение Ракоци. – В. Б.), добиться того, что ничего подобного не может угрожать Вашему Рим. К. В.». Однако в Вене господствовали совершенно иные настроения. Правительство Иосифа I предпочитало видеть мир на своих восточных рубежах, а не пожар войны, который, помимо его воли, мог легко перекинуться и на территорию Империи. В связи с этим Тальману предписывалось препятствовать разрыву Порты с Россией. Это хорошо видно из донесения австрийского посла от 8 ноября 1710 г., в котором он писал, что по получении инструкции «я самолично представил великому везиру все, что может послужить помехой планируемых враждебных действий против Польши и Москвы, принимая во внимание шведов и французов; я повелел моим информаторам высказать то же самое в нужных местах, а равно подчеркнуть великолепные победы, одержанные Вашим Рим. К. В. и союзниками, и, напротив, указал на отчаянное положение французов, шведов и мятежников (венгерских повстанцев. – В. Б.), в поддержку которых Порта хочет взяться за оружие». Поэтому нам кажутся напрасными те выпады Петербурга в адрес Вены, утвердившего, что войну с Портой «цесарский двор ко вреду нашему и к пользе шведам учинил». Если у русского правительства и были какие-то подозрения на этот счет, то их следовало отнести не к австрийскому правительству, а его представителю в Константинополе.

Действия Тальмана, точка зрения которого расходилась со взглядами его руководства по вопросам русско-турецких отношений, были далеки от требований, изложенных в инструкциях императора. Правда, он писал, что использовал якобы все средства с целью «удержать Порту от разрыва», но делал это «со всей осторожностью и скромностью, ибо большее усердие могло бы ввергнуть нас в другие, более опасные затруднения и вместо того, чтобы предотвратить разрыв с Москвой и Польшей, могло бы привести к тому, что оттоманская держава обратилась бы именно против Венгрии». Итак, вопреки требованиям Вены, Тальман в сущности занял позицию пассивного наблюдателя, которую в султанском дворце расценили как австрийский карт-бланш Порте в ее политике по отношению к России.

Как и предвидели в Вене, начало русско-турецкой войны принесло Австрии дополнительные тревоги и заботы. По свидетельству голландского посла Рехтерна, имперский двор располагал достоверными сведениями о том, что Франция прилагает все силы, чтобы примирить царя с Портой и обратить их оружие против Венгрии. Кроме того, в Вене было известно и о французском плане последующего раздела Империи. Польша передается Лещинскому, Чехия – королю Августу II, Венгрия – царю, а южные австрийские провинции отойдут Османской империи. Но ведь этот «проект» почти полностью совпадал с основными идеями французского плана создания против Австрии восточного фронта! Было ли это результатом исключительной прозорливости венских политиков или скорее всего наличием их информатора во французском министерстве иностранных дел – в данном случае не так уж важно. А вот решения, принятые австрийским правительством под воздействием этой информации имели серьезные последствия как для интересов морских держав, так и для Франции. Венский двор, ссылаясь на угрозу турецкого вторжения, категорически отказался перебросить из усмиренной Венгрии на французский фронт свою 50-тысячную армию, на чем упорно настаивали Англия и Голландия. Таким образом, первоначальное предположение правительств морских держав о том, что русско-турецкая война позволит Австрии сконцентрировать все свои силы на западе, оказалось ошибочным.

Прибалтийская катастрофа, постигшая шведов в летнюю кампанию 1710 г., вызвала очередное беспокойство у правительств морских держав. Их надежды, что Россия надолго увязнет в борьбе с неприступными шведскими крепостями в Прибалтике и будет при этом достаточно обескровлена, были развеяны умелыми действиями русских артиллеристов и гренадеров. В Лондоне давали себе отчет в том, что у Швеции уже нет сил, чтобы в одиночку восстановить рухнувшее равновесие на севере Европы. А помощь Карлу XII в этом деле могли оказать только его гостеприимные хозяева. К тому же русско-турецкая война, как считали в Лондоне, устранит потенциальную опасность для Австрии со стороны Порты. Английский статс-секретарь Г. Сент-Джон писал: «До тех пор, пока мы не закончим наше великое дело с Францией, в наших интересах, без сомнения, поддерживать пожар в этих местах».

С ведома английского посла Р. Саттона банкиры константинопольского отделения британской Левантинской кампании предоставляли Карлу XII крупные займы, которые он использовал для подкупа турецких сановников. Но ни Саттон, ни его голландский коллега Я. Кольер не принимали участия в разжигании антирусских настроений, считая, что их вмешательство будет излишним. Действительно, решение о немедленном выступленим против России было принято османским правительством самостоятельно, хотя, разумеется, им учитывались и призывы к реваншу со стороны Швеции, и советы Франции, и благосклонность морских держав, и австрийский нейтралитет.

На протяжении 1700–1710 гг. русская внешнеполитическая стратегия была направлена на достижение положения, исключавшего войну на два фронта. Петр понимал, что успех в Северной войне возможен лишь при условии сохранения мирных отношений с Турцией. Вот почему он не жалел ни материальных, ни дипломатических средств для умиротворения южного соседа, постоянно добиваясь от султана конфирмации Константинопольского договора от 1700 г.

Однако после освобождения от шведов Восточной Прибалтики, откуда они могли реально угрожать вторжением в центральные районы России, Петр мог вздохнуть с облегчением, ибо с этого момента война на два фронта становилась в большей степени понятием политическим, чем военным. Опасность выступления корпуса Крассау хотя и не отрицалась в Петербурге, но считалась минимальной, поскольку по численности он уступал даже объединенным силам датско-саксонской армии в полтора раза. Поэтому объявление Турцией войны было встречено в политических кругах России довольно спокойно, как нечто давно ожидаемое. Предвидя возможность разрыва Турции с Россией, а может быть даже и его неизбежность, Петр сразу же после Полтавы предпринял определенные дипломатические шаги. Так, в конце 1709 г. им был заключен секретный оборонительный союз с валашским господарем К. Бранкованом, который обязался предоставить России в ее борьбе против Турции 30-тысячный вспомогательный корпус и снабжать русскую армию продовольствием и фуражом. Со своей стороны царь согласился признать независимость Валахии на правах ассоциированного с Россией государства. Предложения о – восстановлении антитурецкой коалиции делались и австрийскому послу генералу Велчку, но они не получили, однако, позитивного отклика со стороны Вены. А в середине апреля 1711 г. Петр заключил договор и с молдавским господарем Д. Кантемиром о принятии его княжества в российское подданство. Летом 1710 г. в Польшу была дополнительно переброшена часть сил из-под Риги и Эльбинга, а войска, стоявшие на границе с Молдавией, были приведены в боевую готовность «против турского нападения».

Одновременно русская дипломатия активно действовала и в вопросе отмены «Акта о северном нейтралитете». В связи с официальным заявлением Карла XII от 30 ноября 1710 г. о его отказе присоединиться к данному соглашению и нежеланием морских держав силой оружия покарать нарушителя «покоя в Империи» дальнейшее соблюдение Россией конвенции о нейтралитете теряло всякий смысл. В условиях войны с Турцией, отвлекавшей на южное направление значительные силы, и возможностью вторжения корпуса Крассау в Польшу правительство Петра было крайне заинтересовано в том, чтобы вступлением датских и саксонских войск в Померанию блокировать находящуюся там шведскую группировку и обеспечить тем самым правый фланг и тылы русской армии.

Декларацией от 29 апреля 1711 г. Петр поставил в известность правительства морских держав и Австрию, что с этого момента северные союзники будут вынуждены принимать меры, которые сочтут необходимыми, не считаясь более ни с чьими интересами.

Принимая решение о денонсации «Акта о северном нейтралитете», Петр учитывал и международную обстановку в Западной Европе, где возникли новые тенденции в связи со смертью в апреле 1711 г. австрийского императора Иосифа I. Ближайшим претендентом на императорский трон становился брат покойного – эрцгерцог Карл, который, как известно, был официально признан морскими державами испанским королем. Разумеется, морские державы, решительно выступавшие против создания единого франко-испанского государства, были совершенно не расположены содействовать соединению испанской и австрийской короны. Призрак реанимации чудовищной Империи Карла V, похороненной Вестфальским миром, с неизбежностью должен был привести к пересмотру ранее заключенных соглашений между участниками Великого союза, что ставило под вопрос его дальнейшее существование, как и продолжение войны с Францией.

Для интересов Северного союза эти события имели ту позитивную значимость, что они существенно отвлекли внимание морских держав от северных дел, предоставив тем самым участникам антишведской коалиции определенную свободу действий. Кроме того, на время подготовки выборов нового императора блюстителем императорского трона был назначен Август II, в распоряжении которого временно оказались военные силы Империи, сражавшиеся на фронтах войны за Испанское наследство. Петр немедленно воспользовался данным обстоятельством, заключив 30 мая 1711 г. в Ярославе соглашение с Августом II о совместных действиях в Померании. Морским державам ничего не оставалось, как согласиться с решением северных союзников, которое вскоре было закреплено в международно-правовом отношении Гаагской конвенцией от 3 августа 1711 г. Англия и Голландия пошли на отмену «Акта о северном нейтралитете» крайне неохотно, обвиняя во всем Карла XII. Вместе с тем, ставя свои подписи под этим соглашением, правительства морских держав считали, что длительная война с Турцией станет серьезной преградой на пути активной политики России в Южной Прибалтике.

Набегом крымской конницы в начале января 1711 г. под Харьков Турция открыла военные действия против России. Но, потерпев несколько неудач в стычках с русской кавалерией, Девлет-Гирей II поспешно отошел в Крым. Провалом закончился и рейд на Правобережную Украину крымского царевича, в 30-тысячную армию которого входили отряды Лещинского и запорожские казаки под начальством Ф. Орлика. Потеряв в сражениях за Белую Церковь около 2 тысяч убитыми и ранеными, крымцы покинули пределы Польши.

Поражение татар в пограничных боях зимой 1711 г. было обусловлено тем, что русское командование было заблаговременно информировано о планах противника и приняло соответствующие меры для укрепления южных рубежей страны. В конце 1710 г. к границам Турции и Крымского ханства были переброшены войска под командованием М. М. Голицына, И. И. Бутурлина, И. И. Скоропадского и Д. М. Голицына, а 23 декабря царь приказал основным силам русской армии, дислоцированным в Прибалтике, выступить на юг.

Петр писал датскому королю, что он лично возглавит армию на турецкой границе и поведет ее на Балканы. Все это говорит о том, что Петр с самого начала войны не надеялся на возможность урегулировать русско-турецкий конфликт мирными средствами, да, по-видимому, и не очень-то стремился к этому, судя по жесткому тону его грамот, направленных султану. Триумф русского оружия на фронтах Северной войны царь решил подкрепить грандиозной победой над Османской империей, которая обеспечила бы утверждение России в Причерноморье и привела бы к радикальному изменению всей политической карты Юго-Восточной Европы.

Петр обещал Кантемиру «оружием нашим христианским и оные многие, под игом его варварским стенящие, христианские народы освободить». Кроме того, успех на Дунае, по мнению Петра, несомненно ускорил бы и окончание Северной войны. Он считал, что разгром и капитуляция Турции не только лишат Швецию последнего союзника и, тем самым подорвут ее волю к дальнейшему сопротивлению, но и, вполне возможно, принесут царю и личную капитуляцию «его брата» Карла XII со всеми вытекающими отсюда последствиями. Петр приказал М. М Голицыну следить за каждым шагом шведского короля и его свиты, а для этого рекомендовал создать специальные отряды с целью «учиниь над ними поиск и их разбить». 22 февраля 1711 г. в Москве был обнародован царский манифест о вступлении России в войну с Турцией.

На военном совете в Слуцке в апреле 1711 г. был окончательно принят стратегический план ведения войны с Турцией. Его основная идея заключалась в том, чтобы стремительным броском выйти к Дунаю и не допустить вторжения турецких войск в Молдавию и Польшу. В дальнейшем, опираясь на всеобщее восстание болгар, греков, валахов и молдаван, намечалось развернуть наступление на константинопольском направлении. Петр писал Б. П. Шереметеву, что как только русские войска вступят в пределы Турции, балканские народы «встанут против турка и одни присоединятся к нашим войскам, другие поднимут восстание внутри турецких областей; в таких обстоятельствах везир не посмеет перейти за Дунай, и большая часть войска его разбежится, а может быть, и бунт поднимут». Учитывая, к тому же, превосходные боевые качества русской армии и, в первую очередь, ее огневую мощь, Петр не сомневался в победе.

Оптимизм царя разделялся и его ближайшим окружением. Так, канцлер Г. И. Головкин в своих инструкциях русским послам весной 1711 г. писал о планируемой победе над Турцией чуть ли не в прошедшем времени, настоятельно рекомендуя им объявить при европейских дворах, что «мы уповаем делам нашим в турской войне доброго сукцесу (успеха. – В. Б.)». Ему вторил и гвардии полковник В. В. Долгоруков, доносивший в ставку, что «турки от войска царского величества в страхе».

Подобные настроения возникли в Петербурге не только под влиянием страстной агитации посланцев балканских народов и заверений господарей Молдавии и Валахии о том, что война с Турцией станет для русской армии легкой прогулкой по Балканам, путь которой будет устлан цветами. Благоприятной основой для их утверждения явилась всеобщая эйфория, охватившая правящие круги России в послеполтавское время. Предполагаемая борьба с Портой рисовалась ими на фоне грандиозных побед, одержанных над самой передовой в военном отношении европейской державой, и виделась не иначе, как в облике картины, изображавшей полный разгром героями Лесной, Полтавы и Риги плохо вооруженных и неорганизованных толп янычар. Правда, не все из «птенцов гнезда Петрова» оказались в плену триумфальных настроений. Опытный и осторожный фельдмаршал Б. П. Шереметев довольно критически относился к идее молниеносного броска налегке к Дунайскому рубежу. В этом случае армия должна будет отказаться от автономного снабжения продовольствием и фуражом и находить все необходимое в местах ее продвижения, что вызвало у Бориса Петровича мрачные думы. Ему было известно из сообщений киевского губернатора Д. М. Голицына, что на Украине и в Молдавии из-за недорода и падежа скота «у крестьян ни хлеба, ни скота не обретается». Но, даже зная об этом, Петр был непреклонен, требуя от фельдмаршала «итить со всяким поспешением, ибо и ныне от всех христиан таки письма получили, которые самим богом просят, дабы поспешить прежде турок, в чем превеликую пользу являют».

Однако несмотря на приказы царя, переброска армии из Прибалтики на Украину совершалась крайне медленно. Как и предвидел Шереметев, длительная распутица и нехватка продовольствия и фуража существенным образом сказались на темпах ее движения Положение резко ухудшилось в июне, когда армия вступила в Молдавию. «Оскудения ради хлеба начали есть мясо, ибо здешний край конечно разорен, что хлеба взять весьма невозможно», – доносил фельдмаршал. Войска же генерала Л. Н. Аларта вообще голодали, так как у них, по словам царя, не было «уже пять дней ни хлеба, ни мяса». Продовольственная и военная помощь молдавского и валашского господарей, на основе которой и строился весь план молниеносной войны с Турцией, оказалась в значительной мере эфемерной. Шереметев доносил, что провианта в Молдавии «готового нет и вскоре взять негде». Численность войск Кантемира, присоединившихся к нему в Яссах, составляла не более 5 тысяч всадников. Что касается Бранкована, то он предпочел отказаться от выполнения взятых на себя ранее обязательств, поскольку в конце мая 60-тысячная турецкая армия вышла к Дунаю, закрыв тем самым путь русским войскам в Валахию.

Таким образом, стратегический план русского командования рухнул еще в конце мая, когда части Б. П. Шереметева еще только подходили к Днестру. И все же Петр считал, что положение можно выправить. На военном совете 28 июня было решено направить в район Браилова конный корпус генерала К. Ренне, а главным силам идти вдоль Прута к Дунаю на Галац. О целях удара на Браилов царь писал, что «сей марш зело отчаянно учинен для обнадеживания господаря мултянского». Своими активными действиями корпус Ренне и войска Бранкована должны были оттянуть силы турок на запад и не допустить их вторжения в Молдавию. Тем временем русские войска стремительным броском на юг достигнут Дуная и, переправившись на правый берег реки, нанесут туркам сокрушительный удар с тыла. Но и этот план начал выполняться с запозданием, так как турецкая армия еще 18 июня форсировала Дунай и, соединившись с 70-тысячной конницей крымского хана, двинулась на север к Яссам.

Измученные голодом и жаждой русские войска медленно продвигались на юг по испепеленной солнцем безводной степи. Датский посол Ю. Юль писал, что впоследствии «царь передавал мне, что сам видел, как у солдат от действия жажды из носу, из глаз и ушей шла кровь, как многие, добравшись до воды опивались ею и умирали, как иные, томясь жаждою и голодом, лишали себя жизни». К тому же русское командование не располагало точными данными о численности и месторасположении турецкой армии. Считалось, как это видно из письма Г. И. Головкина Ф. М. Апраксину, что количество османов не превышает 50 тысяч человек. Утром 7 июля авангард генерала Я. Эберштедта неожиданно столкнулся с главными силами турок, численность которых составляла более 130 тысяч человек. В связи с этим Петр приказал отойти несколько на север, соединиться с дивизией А. И. Репнина и «в удобном месте дать баталию».

Вечером 9 июля 38-тысячная русская армия под командованием Петра была окружена близ урочища Новые Станилешти превосходящими ее примерно в четыре раза силами Турции и Крымского ханства. Не дожидаясь следующего дня, передовой 20-тысячный корпус янычар устремился на штурм русского лагеря. Однако плотный артиллерийский и залповый огонь пехоты отбросил их на исходные позиции. Потеряв около 9 тысяч убитыми, турки прекратили атаки. В момент их отступления адъютант великого везира заявил наблюдавшему за боем С. Понятовскому: «Мой друг, мы рискуем быть разбитыми, и это неизбежно случится». Об этом писал и Саттон, указывая, что если бы русские знали о том ужасе и оцепенении, которое охватило турок, и смогли бы воспользоваться своим преимуществом, продолжая артиллерийский обстрел и сделав вылазку, турки, конечно, были бы разбиты. Однако Петр отказался от контратаки, поскольку «сие не могли учинить для того, что обоза окопать не было временя, а ежели б не окопав итить на них, то б конница их ворватца могла, и все б могли потерять пропитание, которого и так мала было».

Если в русском лагере, несмотря на усталость и нехватку продовольствия и воды, наблюдался эмоциональный подъем и даже ставился вопрос о вылазке, то в турецких войсках господствовали совсем иные настроения. Деморализованные понесенными потерями, янычары утром 10 июля категорически отказались вновь идти на штурм русских позиций и стали требовать от везира, чтобы тот вступил в мирные переговоры с царем. Но Мехмет-паша не спешил. Всю первую половину дня турки вели методический обстрел русского лагеря и подходов к реке, не давая наладить снабжение питьевой водой. Петр начал догадываться, что противник решил взять русскую армию измором, а так как боеприпасы, провиант и вода были на исходе, то положение становилось критическим. Поэтому на военном совете было принято решение предложить везиру перемирие, а в случае отказа прорываться вдоль Прута на север к Яссам. Вначале турки не реагировали на русские предложения, но вскоре вдруг прекратили огонь и сообщили, что они «мир приемлют, и для того учинить унятие оружия, и чтоб прислали, с кем об оном мире трактовать». Тотчас в ставку везира направился подканцлер П. П. Шафиров, получивший от Петра полномочия идти на максимальные уступки, кроме капитуляции. В этой довольно нервной обстановке русский дипломат, проявив незаурядную выдержку и профессиональное мастерство, заставил турецкую сторону первой выложить на стол переговоров ее требование. И каково же было удивление Шафирова, когда он услышал, что Порта согласна на мир при условии возвращения Азова, разорения Таганрога, Каменного Затона, Самары, выдачи Д. Кантемира и сербского патриота С. Рагузинского и сдачи тяжелого вооружения. Учитывая положение русской армии и реальную возможность надеть через несколько дней на ее умирающих от голода и жажды солдат кандалы, эти требования казались более чем умеренными. Поразила подканцлера и та учтивость, с какой его принял великий везир, что было оценено Шафировым как серьезное стремление турецкой стороны к достижению мира.

Что же заставило Мехмет-пашу так поспешно согласиться на переговоры? Согласно румынским хроникам, причиной этого явилось взятие 7 июля корпусом Ренне Браилова, о чем стало известно турецкому командованию во второй половине дня 10 июля из перехваченной депеши генерала царю. Этого документа нет в нашем распоряжении, а поэтому мы можем лишь догадываться о том, что же в нем было, помимо информации о взятии Браилова. Но, судя по реакции великого везира, генерал Ренне, скорее всего, предложил Петру повернуть его корпус на соединение с основными силами русской армии. Мехмет-паша не был до конца уверен в том, что царю не известно о результатах рейда русской конницы к Браилову. Ведь могло быть и несколько гонцов. К тому же предложение царя о мире, синхронно совпавшее с сообщением о крупном успехе русских на Дунае, наводило везира на мысль, что, по-видимому, он все же установил связь с генералом Ренне и решил ждать подхода его частей, а переговоры использовать, дабы выиграть время. Перспектива подвергнуться двойному удару русских с юга и севера в условиях психологической подавленности и неустойчивости янычарских частей вызывала у везира острое беспокойство. Поэтому, чтобы не искушать судьбу, он предложил царю заключить мир на условиях восстановления границ 1695 г., хотя и не был до конца уверен, что Петр примет эти требования.

Однако в русском лагере не было известно об успешных действиях корпуса генерала Ренне. Петр узнал о взятии Браилова только после подписания мирного договора. В связи с этим в русском лагере совершенно иначе смотрели на сложившуюся ситуацию, чем в ставке везира. Петр писал, что «никогда как и почал служить, в такой дисперации (безнадежном положении. – В. Б.) не были понеже не имели конницы и провианту». Естественно, что в обстановке, которая ухудшалась с каждым часом, царь воспринял условия мира, предложенные турками, как божий дар, и безоговорочно их принял, ибо иного выхода из окружения, кроме гибели или плена, он не видел.

Весь следующий день Шафиров вел интенсивные переговоры, в ходе которых ему удалось значительно смягчить первоначальные требования турецкого командования. 12 июля 1711 г. подканцлер и великий везир поставили свои подписи под мирным договором. Согласно его условиям, Россия возвращала Турции Азов, разоряла Таганрог и другие южные крепости; обязывалась не вмешиваться в польские дела и признала покровительство султана над запорожцами. Особой статьей оговаривалось о свободном пропуске Карла XII в Швецию.

Таким образом, война с Турцией, которую в Петербурге планировали закончить в 1711 г. триумфальным вступлением русской армии в Константинополь, обернулась если не военным, то тяжелым внешнеполитическим поражением России. Прутский договор, перечеркнувший результаты Азовских походов, значительно ухудшил ее позиции в Северном Причерноморье, на Правобережной Украине и в Польше.

Говоря о причинах неудачи турецкой кампании 1711 г., необходимо, прежде всего, отметить, что план броска к Дунаю строился в надежде на благоприятное внешнеполитическое развитие ситуации в регионе, которая в значительной степени оказалась иллюзорной. Но решающую роль в трагических событиях на Пруте сыграл тот фактор, что царь ничего не предпринял для нейтрализации сил Крымского ханства. Предположения русского командования, что Девлет-Гирей II будет действовать летом 1711 г. на азовском или киевском направлениях, были ошибочными. Соединение 70-тысячной крымской конницы с 60-тысячной турецкой армией создало четырехкратное их превосходство над русскими войсками, последствия которого нам хорошо известны. Крайне плохо действовала и русская разведка, не сумевшая точно установить силы противника и их местонахождение.