Текст книги "Вдохнуть. и! не! ды!шать!"

Автор книги: Владимир Березин

Соавторы: Оксана Санжарова,Юка Лещенко,Нина Хеймец,Тимофей Шевяков,Александр Снегирев,Елена Ежова,Татьяна Замировская,Юлия Рублева,Сергей Узун,Елена Смирягина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Да, – заключил Ларе, – я собираюсь сделать это. «Walther», – мягко, на пробу, произнес он. – Это мне нравится гораздо больше.

После паузы он сказал, словно пробуждаясь:

– Я положил в карман твоих джинсов сто долларов. Не сердись на меня. – (Марина рассеянно провела рукой по платью вниз.) – На тебе сейчас нет никаких джинсов, – сказал Ларе. – Я имею в виду те, что остались в квартире. Не забудь.

Санкт-Петербург – Москва, сентябрь 2002 – декабрь 2003

Отдельное спасибо Карине Тереховой за моральную поддержку и подробную консультацию относительно шведско-петербургских названий и Марии Дружковой за помощь в разработке финала.

Таня Говнючко (tanya-govnuchko)
Вдохнуть. И! не! ды! шать!

Маслоу – это вам не это. Маслоу – он придумал пирамиду Маслоу. Он придумал, а я мучаюсь, вечный конфликт первичных потребностей. Покушать или размножиться? Приоритеты не расставлены. Постоянно хочу или того, или другого. Или оба два сразу.

В выходные запустила новый проект под условным названием «Послеремонтная уборка». Сами знаете, что это обычно сопровождается выносом из дома хлама, строительного говна, определением, какое говно еще сгодится и куда его класть, перемещением вещей с места на место, отмыванием всего и вся от пыли.

Как человек с претензией на интеллект и знающий слово «транецендентальность», я решила, что книги – это моя стихия. Начала их протирать. Идей, как их расставлять, было много. Например, по алфавиту. Или по цвету обложек, или по росту. Но, посчитав данные концепции бесперспективными, – решила ставить по тематике. Женские романы – вот сюда, очень-очень женские романы – вот сюда, женские детективы – сюда, женскую психологию – сюда, женского Конан Дойля – сюда. В процессе сортировки книги кулинарной ориентации откладывались отдельно, как объекты, не поддающиеся классификации. Когда вся литература была разобрана, я с большим удивлением обнаружила кулинарную кучу внушительных размеров. Книг оказалось штук десять. Целые талмуды, посвященные выпечке, салатам, фруктам, горячим блюдам и прочим гурманским изыскам.

Глядя на эту библиотеку, случайный свидетель может получить ложное представление о кулинарных навыках моей семьи вообще и моих в частности. Открывать их я, конечно, открывала. Содержание читала, картинки смотрела. На этом поварские курсы заканчивались. Более пристального внимания однажды была удостоена книга «Вегетарианская кухня». Не ограничившись просмотром картинок, я прочитала три страницы рецептов. Но мой бортовой самописец, неспособный воспринимать подобную информацию, сам себе нажал Reset. Такие жертвы были обусловлены тем, что я тогда спала с вегетарианцем. И он, между прочим, мне нравился. А еще он лучше всех делал ланет. Гурман потому что.

А потом я влюбилась. Влюбилась до слез.

Хорош мерзавец! Эти руки, плечи, грудь, самая потрясающая задница из всех, что я целовала. А когда занимался сексом, все время смотрел на меня. Это так заводит. Не выдерживала этого взгляда, закрывала глаза и улеталааййййуууооохоооо!!!! Нравилась мне эта странная любовь. Я в ней такая красивая была.

Млела, когда он так делал. Когда гладил меня по лицу. Как зверюшку какую прирученную. Всей ладонью гладил по щеке, задевал лоб и ухо. Запускал пальцы в волосы, массировал голову, почесывал за ушком. Потом опять спускался на скулы, гладил по щеке, проводил пальцами по подбородку, задевая шею. Потреплет загривок. Гладит вот так, гладит. Я теку, теку. Гладит, гладит. Разве что по спине не хлопает и не говорит: «Хорошая сука, хорошая».

Однажды любимый мужчина сказал, что я пахну сексом, обнял и уютно захрапел в ухо.

А я его так и не приручила. Чукча не приручатель. Не умею этого, никогда не было в этом необходимости. Не знаю даже, что в таких случаях обычно делают. Наверное, силки расставляют, капканчики маскируют. Я же не играю, я такая, какая есть. Искренняя. Даже если на хер посылаю – делаю это искренне, от чистого сердца, от всей души. Такой я забавный зверек.

После двух недель молчания объявился. И у меня получилось. Сказать: «Извини, занята». А на следующий день на CMC: «Соскучился», ответить: «А я нет». Обиделся, если не врет. Любимый? Да пошел ты в жопу, любимый.

Но все это не проходит сразу и бесследно.

Началось еще утром. В супермаркете увидела дезодорант, которым любимый мужчина постоянно пользовался. Замерла в оцепенении. Хотелось кинуться к полке и долго жадно нюхать крышечку дезодоранта, а инстинкт самосохранения молил: «Нет, пожалуйста, не надо». Так захотелось прямо сейчас прижаться к л. м., уткнуться носом в его ключицу, вдохнуть его запах, дышать им, дышать. А инстинкт самосохранения бился в истерике: «Нет, Таня, нет!» Так и смотрела, стоя на ватных ногах, внутрь себя и поражалась противоречивости чувств.

Вечером пришла домой, в квартире тихо, никого нет. Решила сварить суп. А в голове одна мысль: «Секс, секс, секс». Люто сублимировала на картошку, яростно и жестоко счищала с нее кожуру. Секс, секс, секс. В состоянии аффекта зарезала морковку. Режу лук, а на глаза наворачиваются слезы. А вдруг он приедет, а у меня глаза красные. Скажу, что порезала пальчик. Больно. Подуй. Нет, скажу, с тоски на стены лезла, сорвалась. Больно. Подуй. Или нет, скажу, веревку мылила, мозоль натерла. Больно. Подуй.

Не приедет, не жди, режь лук, эти слезы ненастоящие. Не жди и не звони. Не ждать и не звонить. Последний раз, когда я делала флюорографию, тетенька-флюорографистка говорила всем пациентам одну и ту же фразу, с одной и той же интонацией: «Вдохнуть. И! не! ды! шать! Вдохнуть. И! не! ды! шать!» Именно так, чеканя каждый слог, четко произнося каждый звук хорошо поставленным голосом. Почему-то мне эта фраза, эта интонация очень запомнилась. Вот и я так же чеканила: «Не ждать. И! не! зво! нить! Не ждать. И! не! зво! нить!» А в голове пульсирует: «Секс, секс, секс». А с ним же нельзя «просто секс». С ним надо разговаривать, смеяться, курить, открываться, кокетничать, быть мягкой, женственной, нежной. Столько эмоциональных трудозатрат, и все в черную дыру – засасывает, но ничего не отдает. Не ждать. И! не! зво! нить!

Добавляю специи. А в голове пульсирует: «Секс… секс? Еда! Еда!» Приоритеты поменялись, другая первичная потребность взяла верх, пирамида Маслоу решает.

Вот уж и готово. Пойдем, Полкашка, котяра ты моя ебанутая, покушаем. Нравится? Еще бы. Суп со вкусом девочковых надежд, со вкусом ожиданий чуда, со вкусом томления внизу живота.

А потом я передумала его любить. Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Банальность, конечно, ни один уважающий себя писатель не позволит себе такие вещи. Но, как говорится, я же не настоящий сварщик.

Александр Снегирев (snegirev)
Смертельный укол

Подружка влетела в квартиру и заявила:

– Я была у гинеколога! Хотела узнать, могу ли я родить ребенка, если захочу. Могу ли я родить здорового ребенка от тебя!

– Ну?

– У меня обнаружили такси… гипер… – черт! Забыла! Я даже забыла, как эта дрянь называется! Короче, инфекцию, передающуюся половым путем! Что это значит?! Откуда она у меня?! А?!

Откуда я знаю, откуда? Если у нее таксигипер или еще черт знает что, я-то тут при чем?

– Может, ты в бассейне подцепила?

– Ага! В каком бассейне?! – злилась подружка, тряся гривой натуральной блондинки.

– Бывают половые инфекции, которые не обязательно половым путем передаются, например хламидиоз, я его однажды подцепил от полотенца одной дуры…

– Точно, хламидиоз! – завопила подружка. – А я название забыла! А откуда ты так хорошо разбираешься? – Она испытующе меня разглядывала, так, что мне даже стало неудобно, словно я не симпатяга в полном расцвете сил, а какой-то червивый болгарский перец. Я решил не строить из себя супергероя, знающего не понаслышке множество венерических болезней.

– В медицинском справочнике читал, – сдержанно ответил я.

– А… – как-то разочарованно мяукнула она. Но не успокоилась. – Признайся, ты меня специально путаешь? При чем тут полотенце?

– При том, что этим действительно можно заразиться в бассейне или через полотенце… – Я решил быть спокойным до конца. Было не трудно, я ведь говорил правду.

– Ну и хер с ним, – удовлетворенно сказала подружка и, выдержав паузу, со злорадным удовлетворением добавила:

– В любом случае, если у меня хламидиоз, то у тебя тоже хламидиоз! Короче, врачиха сказала, что нам обоим придется делать уколы.

– О'кей, я умею делать уколы.

– На днях я куплю ампулы и будем колоться.

– Будем колоться, – эхом повторил я.

Мы молча допили кофе, подружка закурила, я собрался отчаливать.

– Ты точно ни с кем не трахался?.. Без презерватива?

– Без презерватива… точно, – честно сказал я. Чего прицепилась, все ей расскажи.

Неприятно, когда в парочке оказывается, что у кого-то венерическая болезнь. Пусть и мелкая, не СПИД, не сифилис, но все равно… Я-то знал, что ни с кем не изменял подружке… без презерватива, так что подозрение падало на нее. Эта фея с ангельским личиком, конечно, могла… Хотя… я вспомнил один сомнительный, с точки зрения безопасного секса, эпизод в моей недавней биографии… Ну да, не важно уже, я или она. В любом случае надо доверять близким и любимым людям. Если я в себе до конца не уверен, то чего требовать от нее, а значит, просто выброшу это из головы.

Через несколько дней подружка приволокла домой целый пакет с ампулами и шприцами. Уколов надо было сделать четырнадцать, по одному в два дня. В тот же вечер я с видом знатока взялся за дело.

Сначала надо отломать горлышко у ампулы, потом раскупорить одноразовый шприц, потом набрать лекарство в шприц, потом протереть место укола смоченной в специальном растворе ваткой, затем выпустить кислород из шприца и вонзить его в тело недрогнувшей рукой. Дело нехитрое, однако, не все шло гладко.

Я делал уколы, когда-то давно своей бабушке, но с тех пор почти утратил навык. Для начала я слишком сильно сжал ампулу, и она раздавилась между пальцами. Порезался. Забыл продезинфицировать попку подружки и вспомнил об этом, уже занеся над ней шприц. Пришлось отставить шприц на пол, аккуратно пристроив его на шаткий поршень, чтобы игла не касалась нестерильного паркета. Пока искал пузырек с дезинфицирующим средством и ватку, шприц таки опрокинулся и пришлось колоть как есть. Кроме того, мне не удалось вонзить иглу с первого раза. Рука в последний момент предательски обмякла, я не мог осмелиться проколоть подружкин зад и сидел в нервном ступоре. В общем, соблазнительная попка вскоре покрылась многочисленными следами иголки, в разы превышающими количество сделанных уколов. Надо отдать должное подружке, она не сердилась, все переносила героически. Уколы нас даже еще больше сблизили и стали по-своему развлекать.

Себя я колол сам, изогнувшись за спину винтом и стараясь одновременно расслабить правую ягодицу. В напряженные мышцы игла входит плохо и причиняет боль. В левую часть зада колоть не удавалось, левая рука слушалась намного хуже правой, а правая, как уже было указано, действовала из рук вон плохо. Случались иногда счастливые деньки, когда игла с первого раза входила в тело и я медленно впрыскивал золотистую жидкость, прислушиваясь к разливающемуся по ягодице окаменению. Но такое произошло раза два-три, остальные уколы удавалось совершить со второго, а чаще с третьего и четвертого разов, после долгих душевных мук, самоуговоров и медитаций. В такие моменты я в ярости носился по квартире, орал матом и хватал разные вещи, чтобы швырнуть их об стену, но вовремя опоминался и ставил все на место. Господи, за что мне все это? За что я так страдаю? – стонал я, вонзая иголку себе в задницу снова и снова.

Наконец наступил последний день. Первым делом я по-джентльменски обслуживал подружку. Она совсем привыкла и, хихикая, улеглась на диван. Ее тело выглядело весьма соблазнительно на темно-коричневой коже мягких подушек. Ее беззаботное настроение передалось мне, и я, проделав все подготовительные действия, с первого раза вонзил иглу в ее упругий попец.

Надавил на поршень…

Рядом с иглой из кожи пошли пузыри.

Я в ужасе отдернул руку со шприцом, но было поздно.

– Кислород! Бля, я забыл выгнать кислород из шприца!

– Что случилось? – лениво осведомилась подруга, повернув ко мне личико.

– Когда набираешь жидкость из ампулы, в шприц попадает несколько пузырьков кислорода… его обязательно выдавливают из шприца перед уколом – жмут на поршень, пока из иглы не брызнет лекарство… иначе… иначе кислородный пузырек попадет в кровь, закупорит сосуд и все, кирдык!.. Я тебе вдул такой пузырек…

Я был бледен как мел, меня трясло.

– Что ты мне вдул? Я могу умереть?!!! – заорала она.

– Ну… нет, я же недолго жал, кислорода мало попало… хотя…

– Придурок! Мало того что ты трахался с какой-то шлюхой и заразил меня, так ты еще меня и убил!!! Козел неблагодарный!

Я вглядывался в ее лицо, с ужасом ожидая, что оно вот-вот исказится предсмертной судорогой.

– Извини, прости, господи… я думаю, все будет нормально… боже что делать? Может, «скорую» вызвать?

– И что ты им скажешь?! Головой подумай! Если этот кислород уже во мне, они не помогут… – На ее глаза навернулись слезы. – Какая глупая смерть, – меланхолично произнесла она. – А знаешь, я готова… так все надоело…

Я сидел, беспомощно опустив руки. Она прервала тягостную паузу:

– Ладно, доделывай укол и пойдем спать.

На этот раз весь ритуал я совершил как во сне, игла вошла как по маслу. Подружка удалилась, я долго не мог сделать укол самому себе. Уже штаны спустил, а уколоть не мог. Стоял, смотрел в темное окно и пытался подумать о чем-нибудь приятном. «Ведь посадят за убийство, если что. Скажут, изменял, а потом убил… И все-таки удивительно, как неожиданно и нелепо можно умереть. Живешь себе, мнишь что-то о себе, строишь какие-то планы… Ну, хоть от пули наемного убийцы, а так, от кислородного шарика из шприца, от руки самого близкого человека… Как непредсказуемо устроен мир…»

Спал я плохо. Как-то особенно четко вдруг осознал, как все неважно: кто кому изменял, кто кого обманывал… как все это мелко и ничтожно перед любовью, которую особенно сильно чувствуешь, оказавшись на краю, на полшага от гибели, любовью к жизни, к человеку, который рядом, любовью и умением прощать…

Проснувшись очень рано, я первым делом осмотрел лежавшую рядом подружку. Она не шевелилась и не сопела. Я тревожно толкнул ее в бок. Ничего. Я толкнул сильнее. Ноль реакции. Я принялся трясти ее что есть мочи…

– Что такое?! Сколько времени? – Она никак не могла проснуться.

– Ты жива?! Жива?!

– А что такое?.. А… Ну жива, кретин, чуть не умерла из-за тебя. Жива еще пока! Дальше что?

– Ничего… я тебя так люблю.

– А… – Подружка уютно перевернулась на другой бок, уткнулась носом мне в плечо и шепнула: – Любимка, прости меня… это я…

– Что ТЫ?

– Я… это… я тебе изменила…

Я отстранился от нее и расхохотался:

– Ну, слава богу, а то меня совесть замучила. Думал, сначала заразил, а потом еще и кислород вколол. Просто подонок какой-то! Ха-ха-ха!

– Ты меня теперь не бросишь? – пискнула подружка.

– Нет. Я же тебя люблю!

Мы прижались друг к другу и крепко уснули. Мы снова были здоровы и счастливы. Вот только кто кого заразил, так и осталось загадкой. В любом случае, я ни о чем не жалею.

Сергей Узун (frumich)
Тихое место

Однажды Петровичем был обнаружен странный забор на пересечении двух улиц, настоящие названия которых были утеряны, наверное, еще до основания города в этом месте.

Улица, что убегала от Петровича вперед и назад, испокон веков именовалась Менделеевской. Разумеется, до рождения Менделеева, она, скорее всего, называлась Шаромыжнической или еще как-нибудь, но после того, как Менделеев стал знаменит, улица моментально превратилась в Менделеевскую.

– В честь Менделеева, разумеется! – восклицал любой заезжий человек.

И, как правило, не угадывал. Потому что улица так называлась в честь распивочной, что всегда находилась на этой улице.

– Водка! Точно! – восклицал опять тот же самый любой заезжий человек.

И ошибался еще раз. Никакой водки. Только вино наливом и на месте из граненых стаканов, изгрызенных не одним поколением выпивох.

Опа… Так Менделеев к вину не имеет никакого отношения! – восклицал неугомонный турист.

И ошибался в очередной раз. Потому как в распивочной с вином химичили всегда. Аш-два-о, понятное дело, лилось безо всякой химии и по рецептуре предков. А вот добавки, для вкуса и крепости, – тут и сам Менделеев вздохнул бы от зависти. В вине было все. Спившийся учитель физики, завсегдатай распивочной, убил двадцать лет на ежевечерние исследования в попытках на глазок определить присутствие изотопов естественных радиоактивных элементов в предлагаемом вине и добился-таки успеха. Всего-то за два дня до потери рассудка, на почве непонимания общественностью и беспробудного пьянства.

Поэтому всех продавцов вина из этой распивочной называли не иначе как Менделеев.

И улица была Менделеевской. Потому как едва ли не каждый половозрелый мужчина, встреченный на этой улице, либо только что слезно попрощался с Менделеевым, о чем свидетельствовала его поступь, либо направлялся на встречу с Великим Химиком.

Улица, что пересекала путь Петровича, буквально на следующий день после появления Шаромыжнической, именуемой впоследствии Менделеевской, стала Отливочной.

– Из-за того, что располагалась близко к лаборатории Менделеева! – смеялся заезжий турист. И наконец-то был прав.

Жители улицы постоянно отлавливали клиентов Менделеева в процессе, давшем название улице, стыдили их всяко и били крепко, но в своей Священной Войне терпели поражение изо дня в день, из года в год, из десятилетия в десятилетие. Уж они-то точно знали, что улица называлась Огородной, но, кроме них, это знание не передавалось никому. Поэтому разговор с таксистом звучал примерно так:

– На Огородную, пожалуйста.

– Опа. А где у нас в городе Огородная?

– Ну как же… По Аграрной…

– Чего? По какой?

– По Менделеевской! А там – третий поворот…

– Тю-ю-ю. Отливочная, что ль? А она Огородная, что ль?

– ДА!

– Тю-ю-ю. А я всегда ее как Отливочную знаю…

Ну, в общем, на известном всем перекрестке Петровичем вдруг был обнаружен забор. Причем забор не был построен за ночь, не был перекрашен или передвинут с места. Забор на этом углу был всегда. Просто Петрович обнаружил его только в этот вечер. Раньше он его просто не замечал.

Знаете ведь, как это бывает? Ну, вспомните свой последний диалог с женой:

– Соседи картину купили, как у нас. Точь-в-точь.

– Какую картину, дорогая?

– Ну, нашу. С тюльпанами.

– Какую нашу?

– У нас в спальне. Над кроватью. Картина. Что на ней нарисовано? Скажи мне, пожалуйста.

– Ну-у. Ты меня совсем уж… Тюльпаны нарисованы… Конечно. Чет я отвлекся…

– Как ты можешь, а? Ну как? В спальне у нас ромашки! А тюльпаны у нас в прихожей! Ну как так можно, а? Они ж тут уже лет пять висят!

– Дааа? Ну-ка, погоди… Хмм. Смотри… и вправду картина…

…Ну, так вот. О чем, бишь, мы? Забор! На перекрестке был обнаружен высоченный забор, который здесь стоял всегда. По крайней мере Петровичу не вспоминался пейзаж, в котором вместо этого забора фигурировали бы другие виды. У забора сидело не менее десяти человек, которые почему-то не торопились ни к Менделееву, ни на Отливочную. Они просто сидели у забора и напряженно прислушивались к чему-то. Петрович специально минут десять внимательно смотрел на них – ни слова, ни жеста, ни друг на друга не посмотрят. Просто сидят и ждут чего-то. На забор смотрят и прислушиваются. Один даже ухо приложил.

– Але! – вежливо начал разговор Петрович. – Чего ждем, народ? Каменный забор мироточить обещается?

– Тс-с-с-с! – зашикал на Петровича народ и вновь обратился в слух.

– Величие наше растет на глазах! – раздалось вдруг из-за забора.

– Оуу! – воскликнул один из слушающих и начал быстро записывать в блокнот.

– Допиши там! – предложил благодушно настроенный Петрович. – Величие наше на пятках расти не может, ибо это низко. У военных величие растет на погонах. У остальных – на глазах, вызывая косоглазие, бельмы, дальнозоркость и расфокусировку. У женщин величие растет на радость мужчинам…

– Тс-с-с-с! – опять шикнули на Петровича. – Не мешай!

– Я не могу без тебя! – с надрывом сказали из-за забора. – Не могу, и все тут. Можешь делать с этим что хочешь!

– О! Мое это! – сказал молодой человек из слушающих. – Тиха все! Еще должно быть что-то.

– Чего тебе еще надо, Сеньор Чудилио? – хмыкнул Петрович. – Если без тебя за забором не могут, мучаются и страдают – надо за забор лезть, а не слушать тут. Чего еще будет… Ничего тебе не будет с такой позицией!

– …все для тебя, – долетела концовка чего-то еще из-за забора.

– Не услышал!! – закричал молодой человек на Петровича. – Из-за тебя не услышал!

– Надо было за забор прыгать сразу – там лучше слышно. Там бы услышал! – парировал Петрович, которому было-таки неудобно за то, что помешал молодому человеку слушать. – Там дама тебя просит! Исстрадалась вся! А ты тут стоишь – слушаешь. Жестокий ты человек!

– А ну марш оба отсюда! – попросили остальные слушающие. – Сейчас тут пропустим все из-за вас. Идите вона подальше и там ругайтесь.

– Эх-х, – попрощался со всеми молодой человек, окинул на прощанье Петровича тем еще взглядом, сплюнул презрительно и ушел за угол.

– И нечего в меня глазюками стрелять! – кинул в спину Петрович. – У меня супротив таких залпов броня толстенная. У любого спроси тут: «Реагирует Петрович на взгляды молодых людей?» Люди тебе скажут. Посмеются и скажут. Я тебе в отцы гожусь! Иди вона на отца своего глазами постреляй! Ты посмотри на них. Все обидчивые стали, как Прибалтийские страны.

– Вот ведь мудак этот Петрович! – зло сказали из-за забора. – Старый, неадекватный дурак.

– Что-о? – взъярился Петрович. – Кто это там смелый такой?

– Точно мудак! – голосом молодого человека прокричали из-за забора.

– Я вот сейчас кому-то там устрою! – пообещал Петрович. – Сейчас там кому-то участок станет тесен! Сейчас там кому-то взгрустнется очень! Сейчас там без кого-то придется обходиться всем дамам!

– Козел ты, Петрович! Шумное чмо! Скандалист престарелый! Псих! – ответил десяток голосов из-за забора. – Шел бы отсюда! Дать бы тебе по морде, да мараться неохота!

– Ну, все, – с громким хлопком лопнуло терпение Петровича. – Заготавливайте бинты там. Не расходитесь, мужики. Сейчас к вам из-за забора ваши ораторы полетят.

Петрович зашагал вдоль забора в поисках калитки и, как водится, выбрал неправильное направление изначально.

– Сейчас-сейчас, – пообещал он опять мужикам, проходя мимо них обратно. – Сейчас здесь будут крики.

Калитка обнаружилась шагах в тридцати.

«А ну как побьют?» – мелькнуло в голове Петровича. – «Много их там вроде».

Петрович замялся у калитки. «Плюнуть, что ли?.. Неет… Нельзя. Эти там смотрят. Скажут, струсил. Зайду! В драку ж не полезу – чего им на меня прыгать? Опять же с дамами вроде сидят… Зайду!»

Петрович толкнул калитку и шагнул на чью-то утопаюшую в деревьях частную собственность, на всякий случай втянув голову в плечи. Потому что втянутая в плечи голова – залог, что шею не сломают сразу и вообще должно как-то расположить хозяев к незваным гостям.

«А красиво тут, – оценил Петрович. – Домик, сад… Прям рай».

– Э-э-э, – позвал Петрович. – Люди тут есть? Кто-то живой?

«Что-то я ерунду говорю», – подумал Петрович и решил исправиться:

– Кто-то есть?! А?!

– Всегда кто-то есть. Бэ. Обязательно живых надо? Да еще и людей? – последовательно ответили на все вопросы за спиной.

У Петровича с громким и неприличным звуком екнуло сердце и со скрипом подогнулись колени. Петрович медленно обернулся и с облегчением обнаружил за спиной мужичонку ростом всего-то метра полтора. Мужичок закрывал калитку за Петровичем.

– Откуда ж люди тут! – перешел к делу Петрович. – Тут сволочи какие-то. Обзываются через забор. Обижают всяко. Главное, ничего ж не сделал. Мимо шел. А еще и женщины иже с ними!

– Я тебя обзывал? – спросил мужик. – Ко мне претензии есть?

– А я знаю? – сварливо сказал Петрович. – Мне через забор не видно.

– Ну, посмотри на меня. Я похож на хулигана? – Мужик улыбнулся Петровичу и зачем-то показал ладони. Как будто человек не может обзываться с пустыми руками. Однако Петровича почему-то именно этот жест убедил, что мужик не виноват.

– Да не! К тебе нет претензий, – протянул руку Петрович. – Петрович я.

– Садовник я, – протянул руку мужик.

– О, молодец. А зовут как? – спросил Петрович.

– Не помню. Всегда Садовником называли, – пожал плечами мужик. – А какая разница?

– А никакой, действительно, – согласился Петрович. – Я… Я это… Пенсионер я.

– А. Тоже неплохо, – одобрительно кивнул Садовник.

– Невозможно так жить! – донеслось из сада. – Ты мне надоел до смерти!

– Вот! Вот! Слышал? У тебя в саду кто-то есть! Я ж говорил, ругается! Меня обругали тоже. Обидно очень, – заговорил о своем Петрович.

– Нет там никого, – покачал головой Садовник.

– Я катастрофически одинок! – подтвердили из сада.

– Как же нет! Я ж слышу. Там же кто-то болтает! За дурака меня держишь? – обиделся Петрович.

– Сам посмотри, – открыл Садовник калитку в сад.

Петрович заглянул в сад. В саду кроме деревьев и травы под ними не обнаружилось никого.

– Как же… – повернулся он к мужику. – Я ж слышал только что…

– Вот я дурак был! И чего связался с ними! – сказали в саду.

Петрович развернулся и опять не увидел никого. Он шагнул в сад и тщательно его осмотрел. Заглянул за каждый ствол, оглядел каждую ветку – никого.

Садовник присел на скамеечку, закурил трубку и улыбался, наблюдая за Петровичем.

– Чертовщина какая-то, – растерянно сказал Петрович Садовнику. – Я ж слышал.

– Ты никогда не слышал меня! И не старался услышать! – раздался мелодичный женский голос за спиной Петровича.

– Ох, ё! – испугался Петрович и резко обернулся. За спиной не было никого.

– Что это, а? – растерянно спросил Петрович у Садовника.

– Чаю будешь? – предложил вместо ответа Садовник. – Идем чай пить?

– Идем. – Петровичу стало очень страшно и неуютно в саду с голосами.

Через минут пять они сидели друг напротив друга и пили чай.

– Слышь… Садовник… А, Садовник? – в который раз спросил Петрович. – А что у тебя там? Невидимки?

– Нет, – покачал головой Садовник. – Невидимок не бывает. Наверное. Не верю я в них, в общем. Ерунда какая-то получается. Человек – и вдруг невидимый. Его б еще в роддоме потеряли бы. Не бывает. Наверное.

– Ay тебя в саду что? – возразил Петрович.

– Слова, – ответил Садовник и отхлебнул из чашки.

– Вестимо, слова, – согласился Петрович. – Их же кто-то говорит? Ведь так?

– Конечно, говорит, – кивнул Садовник. – Иначе зачем слова? Чтоб говорить.

– Во-о-от. А кто говорит? – мягко продолжил Петрович.

– Да разные люди говорят. Ты вона тоже говоришь, – опять непонятно разъяснил Садовник.

– В саду! В саду кто говорит?! – не выдержал Петрович.

– В саду никто не говорит. Там плоды созревают, – улыбнулся Садовник. – Хотя, конечно, и в саду говорить можно.

– Ты дурак какой-то, а? Или издеваешься надо мной? – вскипел Петрович так, что самовару стало завидно. – Я в саду… Я сам слышал!

– И я слышал. И что? – хихикнул Садовник.

– И кто у нас в саду-у-у-у? – сыграл в воспитателя детского сада Петрович.

– Никто-о-о! – сыграл в ребенка Садовник и засмеялся.

– Злой ты! – обиделся Петрович. – Трудно сказать, что ли? Уйду сейчас ведь!

Петрович даже встал и сердито засопел, показывая, что вот-вот уйдет.

– Присядь, Петрович, – миролюбиво остановил его Садовник. – Просто скучно мне. А ты забавно так волнуешься. А потом я все объясню и станет неинтересно тебе. Пропадет азарт.

– А если не скажешь – мне тоже станет неинтересно, – присел Петрович. – Потому как я сейчас помру от любопытства, а у жмуриков интересы очень ограничены. Мало чем интересуются. Ну, расскажи, что там у тебя.

– Слова, – сказал Садовник.

– Опять?! – взвыл Петрович.

– Неа. Слова у меня там растут. В саду, – серьезно проговорил Садовник.

– Не понял? – действительно не понял Петрович.

– Слова. Слова ведь не просто так говорятся. Слово – оно назреть должно. Вот у меня и созревает, – просто объяснил Садовник. – Зреет, зреет. Потом с дерева срывается. Созрело, стало быть. И кто-то кому-то эти слова говорит. Или не говорит. А у меня слышно. Иногда незрелое падает.

– Я готов жизнь за тебя отдать! – закричали радостно в саду.

– Вот. Незрелое как раз. Ванька Казанова ляпнул опять кому-то, – покачал головой Садовник.

– Ленькин сын который? – уточнил Петрович.

– Он. Ляпает чего ни попадя, балабол, – кивнул Садовник. – Во-от.

– Ха-ха-ха-ха! – засмеялся Петрович. – Погодь-погодь. Так меня чехвостили не за забором, а те, кого я доставал там? Или нет? Они ж молчали… Чет не сходится у тебя.

– Сходится, сходится, – уверил Садовник. – Оно у них назрело. Просто сказать побоялись. Они ж там кто, по-твоему?

– Слушатели? – попытался угадать Петрович.

– Неа. Слюнтяи они. Сидят и чужое подслушивают. А потом говорят чужими словами. Ну, или подслушивают, чего им готовы сказать близкие. Так себе народишко, – махнул рукой Садовник.

– Значит, правильно я им мешал, – с удовлетворением кивнул Петрович. – Не фиг им… О! А мои слова тут не растут разве? Не слышал совсем.

– Растут. Просто у тебя в унисон получается. Созрело – сказано.

– О! И у тебя. Я-то думал эхо в саду, когда с тобой говорил, – сказал Петрович.

– И как? Неинтересно стало? – подмигнул Садовник.

– Интересно. Посидим, послушаем, – подмигнул в ответ Петрович. – Налей-ка чаю еще, а?

В саду вдруг бахнуло отборным, затейливым трехэтажным матом. Да так бахнуло, что Садовник чуть чашку не выронил.

– Ого! – уважительно протянул Петрович. – Вот это вызрело у Гришки Прапора…

– Ага. Он, – согласился Садовник. – Видать, споткнулся опять.

И они пили чай и неспешно беседовали, пока не созрело последнее слово в саду.