Текст книги "Шум ветра"

Автор книги: Владимир Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Жемчужницы, сверкавшие в косых лучах солнца, мгновенно попадались на глаза и так же мгновенно исчезали, если сразу не засечь их. Фуаду мешали водоросли, стрелой проносившаяся мимо гладкая рыбешка. А то перед самым носом замрет морской черт, уставится немигающими глазками. Бывает, какая-нибудь диковинная рыба выпустит сноп пузырьков прямо в лицо – вот ты и потерял жемчужницу…

Фуад ловко, как циркач, поднимался по канату вверх и вниз, но напрягался иногда так, что звенело в ушах. Он, однако, не подавал виду, что жемчуг достается ему с таким трудом.

Дни шли за днями. Фуад постигал не только искусство лова, но и неписаные житейские законы ловцов жемчуга, созданные в незапамятные времена.

– Как законы шариата, – сказал внимательно слушавший рассказ друга Шаукат.

– Нет, – возразил Фуад, – основа шариатского законодательства – в священном писании. А тут безмерная алчность, и все. Ловцы сами суют голову в хомут – залезают в долги, которые придется отрабатывать во время следующего сезона.

– А если должник утонет в море или, скажем, его уколет морская змейка и он умрет?

– У них все предусмотрено. Умер должник, – значит, долг отработает сын. Отец заболел – сын обязан подменить его. Иной ловец жемчуга хотел бы найти работу на суше, ан нет – не получится: иди в море – ты ведь должник.

– Кабала. Прыжки во мглу…

Фуад рассказал, как прошел день расчета. На красивом моторном самбуке прибыл тававиш – скупщик жемчуга, владелец суденышка, на котором выходила в море бригада Фуада. Тававиш был мал ростом, зато пальцы у него длинные, худые, похожие на щупальца. Он тут же отсыпал себе пятую долю всей добычи. Капитан взял десятую часть. Оставшееся разделили между членами артели. На каждого пришлось не слишком много.

Началось священнодействие – торговля в присутствии свидетелей. Купец и капитан сели друг против друга, обвязали руки кусками красной материи и приступили к манипуляции, именуемой «торговлей без слов». По достижении обоюдного согласия объявили цену, которая якобы выносилась на обсуждение членов артели, но на самом деле никакому обсуждению не подлежала. Мешочек с жемчугом, доставшимся людям с таким невероятным трудом, перешел в руки маленького ловкого тававиша.

– Не торговля, а грабеж, – заметил Шаукат.

– Да еще от здоровья при этом ничего не остается, – вздохнул Фуад.

Ему, новичку, тогда досталось меньше всех, потому что капитан удержал из его доли ссуду, которую дал ему перед выходом в море.

Все равно Фуад не ушел бы от ловцов жемчуга, если бы не болезнь. За два года он сильно сдал – побледнел, начались головокружения, рвота, обмороки. Похоже, черный жемчуг напоминал о себе – теперь Фуад поверил в приметы.

– Кесонная болезнь?

– Она.

Опытные ныряльщики объяснили Фуаду, что болезнь изнурительная, но успокаивали его, уверяя, что она пройдет, – надо, мол, только полежать дома. У Фуада-то как раз и не было места, где полежать. Быть обузой для других на самбуке он не захотел.

– А ты знаешь, чем вызывается эта болезнь? – спросил Шаукат.

– Нет.

– В организме человека, в тканях, содержится азот, – Шаукат не прочь был блеснуть знаниями, – вещество такое. Ты нырнул, ушел в глубину, тут же резко изменилось давление и нарушилось кровообращение. Дыхания тоже нет, стало быть, организму недостает кислорода, а азот при этом переходит из жидкого в газообразное состояние, рассыпается в крови пузырьками, вызывая кожный зуд, головокружение и все прочее.

Фуад снова вздохнул:

– Тяжелая болезнь. Врагу не пожелаю.

Он вспомнил, как привезли назад, на острова, тяжелобольных ныряльщиков и сдали их с рук на руки родителям. Те были просто убиты горем – они ведь ждали сыновей с большими заработками… Промысел в тот раз закончился глубокой осенью.

«Гуаз-аль-кабира», большая ловля, обернулась бедствием и для Фуада. Он никак не мог поправиться. Пришлось уехать на материк. Вскоре на площади родного города, куда он вернулся, случай свел его с новым вербовщиком – этот записывал добровольцев на стройку. Как и вербовщик, по милости которого Фуад два года работал ловцом жемчуга, новый сулил золотые горы: дескать, по окончании строительства предприятия все желающие получат «чистую» работу у станка.

Фуад опять записался, опять получил аванс. «Что ж, – решил, – попытаю счастья еще в одном незнакомом деле». Он надеялся, что снова возьмется за молот: должна же быть кузница на такой большой стройке, о которой и пишут и говорят по радио и на которую приезжает молодежь из других стран.

Его снова взяли разнорабочим. На большее пока не приходилось рассчитывать, Среди рабочих было много квалифицированных, грамотных и знающих языки. Но все равно Фуад был счастлив – есть заработок, есть надежды на будущее.

На окраине города Фуад рыл котлован, под немилосердным солнцем возил тачку, работал у бетономешалки, сколачивал опалубку. Жил он там же – в домике из старых ящиков и картона. И, как когда-то в аэропорту, числился примерным работником. Фуад втайне мечтал о прекрасном, отлаженном станке, который будет жужжать, гудеть и исполнять его волю. Тогда-то Фуад наконец почувствует себя человеком. Правда, ему не хватает образования, но он обязательно осилит науку.

Завод строило акционерное общество, состоявшее из членов одной-единственной семьи. Общество возглавлял отец, пайщиками были его жена, сын, дочь, зять и младший брат с женой. Все они решили вложить свои сбережения в дело, казавшееся им перспективным, чтобы потом стричь купоны и делить прибыль соответственно вложенному капиталу.

Председатель акционерного общества дневал и ночевал на стройке. К нему обращались со всеми делами. Стройка шла быстро. Иногда председатель, раис, как его называли, собирал рабочих., Он говорил:

– Мы строим завод с помощью аллаха; после аллаха первые наши помощники – англичане. Богатства нашей земли будут отданы народу. На заводе мои соотечественники найдут работу – источник благополучия и процветания. Это будет лично мое благодеяние, и за это аллах вознаградит меня. Видите: это я о вас забочусь, я! Иные думают, завод строит правительство. Нет! Завод строю я, ваш благодетель. Докажите же свою благодарность – трудитесь как можно лучше, чтобы завод поскорей пустить. Мы будем поставлять продукцию всему миру, и деньги к нам потекут отовсюду. Правительство, – продолжал раис, передохнув, – мешает мне, не дает земли под новые цеха. Придется самим ее отбирать. Это не только в моих интересах, но и в ваших… Пустим завод, и вы станете к станкам…

Отовсюду раздавались голоса:

– Захватим!

– Отберем! Земля принадлежит народу!

– Все равно земли вокруг пустуют!

– Народу надо – правительство согласится!

Администрация района выставила вооруженную охрану, чтобы обнаглевший акционер не захватил прилегающие к стройке земельные участки, на которые претендовал, прикрываясь чистейшей демагогией.

Изредка на стройку приезжала родня раиса, члены акционерного общества, приезжала лишь для того, чтобы поглазеть вокруг, ничего не донимая, чтобы походить по дощечкам, боясь увязнуть в грязи, и еще раз спросить «папу», не ошиблись ли они, отдав свои деньги на это дело.

Раис их успокаивал:

– Алюминий – белое золото. Мы живем в век авиации. В небоскребах полно алюминия – окна, двери… Потерпите. Я из вас сделаю миллионеров, будете меня помнить…

Пайщики уезжали довольные. Довольны были и рабочие, рассчитывавшие получить станки, а там, глядишь, и квартиры, ну хотя бы однокомнатные. Фуад мечтал о том же, поэтому трудился изо всех сил. На аэродроме ему не повезло, может быть, повезет здесь…

Со дна котлована поднялись фундаменты цехов, выстроились длинные ряды железобетонных столбов с ажурными перемычками. Еще стен нет, а крышу уже ставят, заливают пол бетоном, выкладывают плитками. Каждое утро, выходя на работу, Фуад замечал что-то новое, чего не было вчера, и чувствовал себя причастным к рождению большого завода.

Объясняться со специалистами-англичанами было трудно. Иногда англичанин говорит-говорит, а потом рассердится да и сам начинает размешивать бетон. На земле еще ничего. А вот наверху, где соединялись и сваривались огромные железобетонные детали… По взмаху руки, по интонации, по выражению глаз надо было понять, что следует делать. «Спецы» чертыхались, кляли арабов, как только могли. Однажды техник-англичанин отвесил Фуаду оплеуху – якобы за нерадивость. Фуад мог дать сдачи, но побоялся, что уволят и он не дождется «чистой» работы.

Он попытался, правда, пожаловаться раису, но тот лишь отмахнулся. Ссылка на то, что земля арабская, а англичане на ней «пришельцы», не произвела впечатления. Раис, разумеется, держал сторону «спецов», которых сам пригласил. Фуад понял, что тут в одиночку ничего не достигнешь; чтобы кусок хлеба не вырвали из твоих рук, надо действовать сообща, не то вырвут в два счета – дело к тому идет.

Прошло два года. Как только поставили крышу, стало поступать оборудование. Фуад надеялся, что его позовут к машинам, но англичане искали строителей «с языком» – тех, кто знает английский. Фуад под эту категорию не подходил.

«Это пока не поставят станки», – утешал себя Фуад, но уже начал кое-что понимать. Его по-прежнему держали подсобным рабочим. Между тем из грамотных и знающих язык рабочих создавались специальные производственные бригады. Фуад попытался приткнуться к ним – куда там, даже не подпустили. Выяснилось, что все местные неграмотны, бригады поэтому составляют из арабов, приехавших из других стран. Получалось странно: земля принадлежит одним, завод тоже, а работать будут другие.

Чем виноват Фуад, что не знает английского?

Учили бы – знал бы не хуже, чем пришлые.

Об этом надо было сказать вслух, пока их всех не выгнали за ворота;, должно же быть хоть какое-то равенство. В ходе пуско-наладочных работ на главном конвейере произошло разделение рабочих на «своих» и «чужих»; водоразделом служило знание английского. «Чужие», то есть пришлые, уже в цехах, на виду у англичан, а «свои» все еще копаются где-то на территории.

Что делать? Идти снова жаловаться? Бессмысленно. Фуад поговорил с одним, другим – все соглашались с его словами. Надежда, ради которой они побросали семьи и вкалывают, не считаясь со временем, таяла, словно мираж в пустыне. Фуад (не спал ночами, ворочался на голых досках и все обдумывал план действий, слова, с которыми он обратится к рабочим.

Как-то рано утром Фуад выкатил к воротам бочку из-под цемента и, дождавшись часа, когда мимо пошли рабочие и специалисты, вскочил на свою трибуну;

– Подождите, не приступайте к работе! Подождите! Я хочу сказать вам кое-что важное…

Многие шли дальше, не обращая внимания, но нашлись и такие, что остановились, сгрудились вокруг оратора, стоящего на бочке. Строители знали: Фуад – серьезный парень, он не способен на пустые выходки.

– До пуска завода осталось совсем немного. Мы поздравляем правление акционерного общества и дорогого нашего раиса. Спасибо, что на нашей земле возник новый завод. Но его построили мы, построили вот этими руками. – Фуад поднял вверх свои сильные руки. – Нам тоже должны сказать спасибо. Пуск завода будет всеобщим праздником. Пусть первый его гудок (Фуад не знал, что заводских гудков не будет) разбудит всех, кто тянется к прогрессу, просвещению. Не беда, что многие из нас еще не знают грамоты, не умеют читать чертежи, не имеют специальности. Закончим строительство, – будем учиться. Создадим свой профсоюз, он поможет нам…

Толпе не терпелось:

– Чего ты хочешь? Скажи сразу.

– Идем работать, хватить язык чесать!

– Чего я хочу? Равенства! Понимаете, равенства! Все рабочие, здешние и нездешние, должны быть равны, как перед аллахом.

– Почему ты думаешь, что у нас нет равенства?

– Нет у нас равенства. Говоришь по-английски – свой человек, получай «чистую» работу. Не говоришь… Вышло так, что жители этой земли, ее хозяева, оказались чужими лишь, потому, что не обучались грамоте, иностранному языку…

То ли раису успели сообщить о происходящем возле заводских ворот, то ли он случайно оказался поблизости, – во всяком случае, он уже стоял неподалеку от Фуадовой бочки. «Завод еще не пущен, – думал раздраженно раис, – а уже завелся бунтовщик… Ишь, горлопан, я ему укорочу язык!» Но вслух ничего не сказал, напротив, прислушавшись, изобразил на лице дружелюбие и заинтересованность Дождавшись, пока Фуад переведет дух, хозяин заговорил сам:

– А дельно толкует! Правильно, рабочие должны быть равны. У меня так и будет. Я даже правительству не позволю, не то что профсоюзу, нарушать принцип равенства.

Раис ушел только тогда, когда Фуад, выговорившись, замолчал. Но в это утро Фуада никто публично не поддержал, а через два дня он был арестован. Он никак не мог понять, за что. Сам раис при всем народе восхищался им («Дельно толкует!»), после митинга он работал, как и раньше. Рабочие подходили, пожимали ему руку, благодарили за то, что он «брал слова из их сердец», и вдруг арест…

Фуад вспоминал слова раиса: «Построим завод – золото потечет». Вот тебе и золото – решетка, через которую едва пробивается косой луч. Вышло, как на островах: нырял, нырял, а сетка пуста. Видно, беда ниточкой привязана к его ногам. Куда Фуад, туда и она, словно других нет. В океане черный жемчуг принес горе, а на земле? Невезучий он, Фуад, с самого детства. Подрос, пошел в молотобойцы за «прокорм». А какая там кормежка? Фуад ни разу не ел досыта, разве только в дни праздника, когда все забивают баранов и, боясь нарушить завет аллаха, раздают мясо беднякам. В эти дни он только и наедался, а потом опять переходил на гнилые фрукты и бобы…

Фуада повезли в суд. Следствия никакого не было, да и расследовать, собственно, было нечего. Все ясно. Фуад сам признает себя виновным в важном преступлении – в незнании английского языка. За это и получил оплеуху. До сих пор руки чешутся, не может простить себе, что не дал англичанину сдачи. Попадись тот теперь – получил бы сполна…

«Судить не шариатским, а гражданским судом!» – приказал раис, ибо не верил в строгость шариатских законов. Фуада осудили как бунтовщика и противника экономического развития страны. Подумать только: Фуад против развития страны… Какая нелепость!

Мечта получить «чистую» работу оказалась несбыточной. После суда, длившегося три минуты, Фуада препроводили в хабс. Год спустя он встретился там со старым своим другом – Шаукатом. Нет худа без добра.

Ват так Фуад надолго нырнул в тюремную мглу. Он уже свой в хабсе. Все его знают, и он знает всех.

«КОСОЙ ЛУЧ»

Глава повествует об обитателе земного ада, который по кускам проглотил стенную газету, но, несмотря на неприятные ощущения, факт этот имел для него благие последствия

Фуад и Шаукат снова прониклись друг к другу доверием и дружбой; сами себе они казались двумя зернами одного колоска, раскачиваемого ветром. Один без слов угадывал мысли другого.

Однажды Фуад сказал:

– Знаешь, есть идея.

Шаукат недоверчиво посмотрел на друга: дескать, какие идеи в тюрьме…

– Пропадает твой талант. А ведь можно сделать коммерцию.

– Коммерцию? Здесь?

Фуад не шутил:

– Жечь сердца словом. Слово остается словом даже в тюремной камере.

– Что же ты надумал?

– Надо выпускать газету – она выразит думы и чувства заключенных.

Шаукат приподнялся, опершись на руку, и вгляделся в товарища. Нет, Фуад действительно не смеялся.

– Газета в тюрьме? Ты с ума сошел. Тебе глотку заткнут навсегда.

Но отговорить Фуада уже было невозможно.

– С ума я не сошел. Я в здравом уме, а ты подумай. – Фуад подсел к Шаукату поближе. – Я собираю материал, отдаю тебе. Ты его литературно обрабатываешь, переписываешь на большом листе бумаги, рисуешь заголовки, и готово. Газету отдаешь мне, а я делаю бизнес.

– Какой бизнес?

– Ношу газету по камере, предлагаю всем праведникам утолить духовную жажду. Утолил – плати. С миру по нитке – бедному рубаха. Глядишь, наберем на пачку сигарет. Чем не работа? Аллах как сказал? Ты только двигайся, я помогу достигнуть цели. Мы-то не двигаемся, а сидим сложа руки. И зря.

Шаукат задумался. В самом деле, неплохая забава. Будет за чем коротать время.

– Ты гений, Фуад.

– Спасибо – признал. Талант – что драгоценный камень, зарытый в землю. Его надо найти, отчистить, вставить в оправу, тогда он засверкает.

– Вижу, тебе оправы не хватает. Ладно, договоримся. А название?

– Название, милый мой, твоего ума дело. Я быстрей до Мекки дойду, чем придумаю.

– А материал где ты, интересно, собираешься добывать?

– Материал у нас под ногами, только поднимай. Расспрошу этих горемычных. Думаешь, все они осуждены справедливо? Большинство попало сюда случайно. Телеграфным агентством будут новенькие. Появился в камере человек, спросим: «Что на воле делается?» Он читал газеты, слушал радио, расскажет с удовольствием. А ты говоришь – материал. Я ворох за пять минут наберу – ты только успевай писать и переписывать.

– Знаешь, твой талант даже в оправе не нуждается.

Осталось раздобыть большой лист бумаги для первого номера.

Идея захватила Шауката. Он; конечно, придумал и название.

– «Косой луч»? Отлично. Я же говорю, поэт у нас зря пропадает. – Фуад наморщил лоб. – Только объясни, почему «Косой луч»?

– Видишь, свет через окно падает в камеру, луч его перемещается по полу, как часовая стрелка. Присмотрись – луч косой. Что высвечивает этот косой луч, то мы и видим. Он наша единственная связь с небом, с солнцем, со свободой, он один поддерживает в нас надежду. По нему мы узнаем, когда наступает день… Газета – тот же самый лучик света во мгле.

– Убедил, убедил, лучшего названия не надо. Думай дальше, бумагу я беру на себя. Это уже мой талант.

– Кстати, ты не слышал старинной легенды о талантах?.. Пророк раздал трем крестьянам таланты. Одному – пять, другому – два, третьему – один и сказал: «Живите, не поминайте меня лихом, а я посмотрю, как у вас пойдут дела». Тот, у кого было пять талантов, за год прибавил еще пять. Трудяга, значит. И тот, у кого два, на циновке не лежал. Нырял, видно, в море, добывал жемчуг. Удвоил свои таланты. Третий же, лентяй и лежебока, свой талант закопал, чтобы он не пропал, а сам бездельничал, как мы с тобой тут.

– Ну, ты сочиняешь.

– Аллах мне свидетель, все как в легенде. Ты слушай, слушай. Пришел пророк требовать отчета у феллахов. Первого выслушал и говорит: «Молодец, я дал тебе мало, ты способен на большее. Я найду тебе крупное дело». Второму сказал то же самое, А на третьего поглядел с презрением: «Ты отлежал себе бок, а талант твой в земле только потускнел. На тебе суму, иди на все четыре стороны…» Какой вывод?

– Какой?

– Чтобы не потускнел твой талант, надо его пустить в дело.

– Тебя бы председателем акционерного общества. Дал бы ты фору моему раису…

– Ладно, Фуад, только учти: выпускать в тюрьме стенгазету… Знаешь, что за это может быть? Секим башка. – Шаукат приподнял подбородок, пальцами изобразил нож. Но Фуад лишь усмехнулся.

Вместе с лучом зари в камеру проник далекий голос муэдзина, призывавшего правоверных на утренний салят. Спавшие зашевелились, поднялись и, выстроившись в ряд, повернув лицо в сторону Мекки, зашептали про себя молитву. У них это получалось синхронно даже без муллы.

Фуад и Шаукат не собирались молиться. Шаукат, например, считал кощунством совершать салят без омовения. Коран разрешает умываться песком, если нет воды, но где тут взять даже песок? Воспользовавшись тем, что обитатели камеры, сбившись в кучу, сосредоточились на молитве, Фуад отправился искать бумагу. Поиски его увенчались успехом.

Первый номер «Косого луча» вышел на куске сероватой оберточной бумаги, покрытой большими масляными пятнами. В ней кому-то из узников принесли передачу. Бумага к тому же была мятой. Но Фуад оказался мастером на все руки. Лежа на полу, долго разглаживал бумагу, потом «проутюжил» эмалированной кружкой. Времени, слава аллаху, у них было предостаточно, и тюремный «издатель», коим себя теперь в шутку именовал Фуад, делал свою работу не торопясь, тщательно, не помышляя о том, какой бедой может обернуться их веселая затея. Всерьез об этом не думал даже Шаукат.

Шаукат и Фуад решили скрыть газету от товарищей по несчастью, пока она не будет окончательно готова. К тому же мало ли какие люди сидят в их камере… Бывают и «подсадные утки» – провокаторы. Об этом Шаукат предупредил своего «репортера», который, подсаживаясь к заключенным, заводил с ними душевные разговоры. Многие были готовы излить свою боль, радовались, что нашелся человек, пожелавший выслушать то, чем не поинтересовался суд. В суде, видимо, было не до разговоров: «Схватили тебя во время беспорядков?» – «Да, но я ходил по поручению хозяина». – «Это нас не интересует». Вот и все правосудие… Но это был «взрывной» материал, писать о нем опасно. Фуад поэтому искал более спокойных тем.

Вскоре по камере пошла молва: стенная газета!

Фуад, не выпуская листка из рук, объяснял: «Во время прогулки подсунули». Он неизменно заботился о плате за чтение или «погляд», даже требовал денег вперед, иначе не давал читать. Популярность газеты быстро возрастала. Пока одни, отойдя в угол, читали «Косой луч», другие томились в очереди, установленной Фуадом. Впервые в камере послышался смех. Люди минутами забывали, что они в тюрьме, громко повторяли понравившуюся им фразу, просили еще раз показать карикатуру, веселились, обнаруживая бесспорное сходство рисунков с оригиналами. Находились, конечно, и ханжи, видевшие в затее Шауката грех и предсказывавшие за него божье наказание. На них, однако, никто не обращал внимания. Газета имела такой успех, что практичный Фуад решил увеличить плату за чтение. Тоскливая монотонность тюремной жизни нарушилась. То тут, то там вспыхивали жаркие споры.

Гвоздем номера была конечно же статья о шарте, которую автор рассматривал как источник зла, подстерегающего каждого парня или девушку. В подтверждение приводились данные, не опубликованные ни в каких документах. Шаукат сохранил их в памяти еще с тех времен, когда писал свою «Декларацию». Он называл цифры, обозначавшие общее количество девушек и парней в какой-нибудь деревне, а против них проставлял другие: это было количество живущих там же старых дев и бобылей. На вопрос, почему все эти люди остались одинокими, следовал однозначный ответ: из-за шарты. Автор статьи повторил фразу, из-за которой угодил за решетку, и написал, что отмена шарты – это требование времени и законодательные органы должны подумать над ним. Под рубрикой «За что мы сидим» приводились факты из жизни осужденных. Неправильных приговоров было с лихвой, хватит на много номеров.

По просьбе Фуада Шаукат нарисовал карикатуру: на фоне строящегося завода стоит высокомерный англичанин. Рядом с ним большая плетеная корзина с человеческими языками, на которых написано: «английский». В очередь к англичанину выстроились молодые арабы. Англичанин у каждого вырывает его собственный язык и вставляет язык из корзины. Обладатели нового языка бегут на завод, а те, что, видимо, не пожелали подвергнуться экзекуции, до изнеможения вкалывают на заводском дворе. Карикатура вызвала живейший интерес, заключенные готовы были платить отдельную плату, за то, чтобы посмотреть ее еще раз.

Под шапкой «В земном аду» автор стенгазеты поместил зарисовки из тюремной жизни. В облике могучего ивлиса, служителя ада, перед читателями предстал начальник тюрьмы; к ногам его штабелями сложили узников, точно поленья, и он, словно заправский кочегар, бросал их в топку, а надзиратели глядели в глазок, похожий на тот, что сделан на дверях камер, как несчастные пляшут в аду.

Слух о бомбе, взорвавшейся в недрах «земного ада», вскоре дошел до тюремного начальства. Последовал обыск, и газета попала в руки властей. В тот же день Шауката вызвали на допрос. Дело оказалось весьма серьезным. Фуад напрасно прикидывал, что после выпуска еще нескольких номеров они смогут покинуть каменный мешок с кругленькой суммой в кармане, на которую им удастся даже прожить первые дни после освобождения, пока не подвернется работа: ведь обоим мучиться в каменном тюремном аду оставалось совсем немного.

Шауката вызвал сам начальник тюрьмы, лютый жандарм, нещадно терзавший заключенных, заковывавший их в кандалы за малейшее непослушание.

Впрочем, случай свел Шауката и с чином куда выше – с самим шариатским судьей Исмаилом. Исмаил и начальник тюрьмы встретили Шауката суровым молчанием. На столе перед ними лежал «Косой луч».

– Я с добрыми намерениями прибыл сюда, – начал Исмаил, ворочая длинной шеей. Он некоторое время смотрел на Шауката глазами кобры, заприметившей добычу, потом медленно перевел взгляд на злополучную газету. – Хотел освободйть тебя, аллах мне свидетель, после аллаха вот он. – Судья кивнул на начальника тюрьмы.

– Истинно так. – Начальник тюрьмы, грузный, бровастый мужчина с бритой головой, приподнялся со стула, как бы подтверждая слова судьи; когда он опустился снова, стул под ним жалобно скрипнул.

Шаукат улыбнулся, издали глянув на газетную карикатуру, изображавшую ивлиса в аду. Черты начальника тюрьмы в основном все-таки схвачены правильно. Пожалуй, надо было еще больше сузить лоб. Он у него такой маленький, что голова кажется приплюснутой. Толстые губы следовало нарисовать еще резче. В соответствии с оригиналом руки «ивлиса» на карикатуре волосатые, крупные. Говорят, начальник своим кулачищем чуть не убил заключенного с одного удара; с тех пор каждый, кого приводили к нему в кабинет, переступал его порог с трепетом.

– И вот приходится мне, наоборот, увеличить твое наказание, – продолжал судья и ткнул палкой в газету, как во что-то мерзкое, – вот из-за этого. Подумаешь, новый Джагфар нашелся! Мало тебе одного урока? Все шарта да шарта. Свадебный адвокат. Сознайся, это ты написал?

– Он. Достоверно известно, что он, – подтвердил начальник тюрьмы, опередив Шауката, чтобы тот не отпирался. – Ночами не спал: писал, рисовал. Мало того, что возводит на всех клевету, ему еще деньги подавай. Заключенных грабит, последние гроши отбирает. За его писанину не деньгами надо платить, у меня есть другая звонкая монета – кандалы. Звенят лучше серебра. Расплачусь с ним этой монетой – враз отобью охоту бумагу марать.

Судья будто и не слышал слов начальника тюрьмы. Он повторил свой вопрос:

– Я спрашиваю: ты намалевал?

– Я.

– И это за тебя хлопочет издатель газеты!.. Говорит, не может без тебя. Репортер и поэт, в четыре руки, мол, работает…

– Он ему наработает, – проворчал «ивлис».

– Как тебя аллах надоумил такую пакостную листовку состряпать? В угоду кому ты это сделал? – Исмаил повысил голос, грозно засопел и выпрямился на стуле, словно в своем судейском кресле. – Молчишь, будто в рот воды набрал. Отвечай!

– Я учитель по образованию.

– Знаем…

– Журналист по профессии.

– Тоже известно. Кому служишь, скажи?

– Людям…

– Каким? Я человек, вот господин начальник тюрьмы – человек, губернатор, дай бог ему долголетия, – человек, шейх Абдулла Керим – святой, уважаемый человек. Нам ты не служишь, это видно по в; сему. Так кому же?

– Всем, за исключением тех, кого ты назвал.

– Мы, значит, не люди? – вскинулся начальник тюрьмы. – Аллаху мы угодны, а тебе нет? – Он плотно сжал губы, выпятил вперед подбородок, его красноватые бычьи глазки сузились до предела.

– И аллаху вы не угодны! – проговорил Шаукат, презрительно улыбаясь.

– Что?! Мы не угодны аллаху! А ты угоден? – Начальник побагровел и привстал, опираясь руками о стол, отчего тот зашатался. – Аллаху и вот это угодно? – «Ивлис», рассвирепев, скомкал газету и бросил ее на пол. – Ты ответишь за это! Карцер будет твоим гонораром.

– Я и так получил солидный гонорар. Сыт по горло.

– Нет, ты еще горя не знаешь. Не звенел еще кандалами на голом полу. – Начальник сделал шаг вперед, чтобы поднять упавшую газету.

«Это единственная улика, которую можно предъявить на суде», – подумал Шаукат. В следующую секунду он наклонился, схватил скомканный лист бумаги, оторвал от него зубами кусок, проглотил, потом откусил новый. Начальник тюрьмы, поняв, какую оплошность он допустил, бросился спасать улику. Шаукат не давался; вырываясь из цепких жирных рук тюремщика, он продолжал разжевывать бумагу. Ком застревал в горле, Шаукат задыхался, но продолжал отчаянно сопротивляться.

Начальник позвал на помощь надзирателя, стоявшего за дверью, и пока он ему объяснял, что нужно делать, Шаукат почти справился с газетой. Надзиратель схватил его за горло, но было уже поздно.

– Выдави! Выдави! – остервенело орал начальник тюрьмы. – Сжевал. Черт! Сжевал газету!

– Съел улику! – Судья тоже был потрясен. Все это произошло так быстро. Только что перед ним лежал лист бумаги…

Надзиратель поглядел на своего хозяина: дескать, может, увести арестованного и там продолжить «разговор»…

– Оставь. Теперь уже ничего не сделаешь.

– Не бойтесь, судья, – с трудом, морщась, выговорил Шаукат. – Я выпущу новую газету. Она будет еще острей. То, что здесь сегодня произошло, – материал отличный, его хватит на целый номер. Будьте уверены, все это станет достоянием народа…

– Какого народа? – Если бы не судья, начальник тюрьмы поговорил бы с Шаукатом иначе.

– Того, которому я служу. Никто не знает, что творится тут, в вашем каменном мешке. Но погодите, господин начальник, сочтемся мы с вами. В долгу я не останусь. Сегодня же возьмусь за дело, опишу ваши издевательства…

– Кто над тобой издевался? Ты сам трусливо проглотил свою газету, – пришел наконец в себя Исмаил. – Если ты бросаешь обвинение администрации…

– И самому судье, – снова включился в разговор начальник тюрьмы. – Почему ты проглотил свою правду? Правду не глотают, не прячут. Если прячут, то это уже не правда.

– Ты же прячешь! Что-то не видно, чтобы ты нес свою правду над головой. Твоя правда в сейфах английских колонизаторов, в карманах купцов, у губернатора на губе, на конском хвосте шейха…

– Замолчи! – Судья затрясся от гнева.

– Ну, Шаукат, смотри! – пригрозил начальник тюрьмы. – Справедливейший шариатский суд сам видел, с кем мы имеем дело. Я за тебя возьмусь, ты у меня запоешь. Попробуй только подбивать арестованных на бунт своей пачкотней! – Он повернулся к Исмаилу и вдруг заорал: – Судить! Судить его надо, господин судья!

– Судить не будем. Я без суда продлеваю ему срок заключения еще на три месяца: месяц за то, что газету выпустил, месяц за то, что деньги брал с заключенных, месяц за то, что сам же съел газету.

– Мало, господин судья.

– Пока хватит. Добавить всегда успеем. Выкинет еще какой-нибудь номер – будем судить как смутьяна. С ними у меня разговор короткий. Грозит новой газетой – пускай грозит. Гонорар будет, как он сам говорит, солидный. Не месяцы, а годы просидит, пока из его головы не выветрится прелая мука…