Текст книги "Гравировщик и Рита (СИ)"

Автор книги: Владимир Прудков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

  – Ты че на меня зенки выставил? – спросил он.

  – Простите, – извинился Шаров, поплывший после первого же приема "Посольской". – А можно мне задать вам один нескромный вопрос... Только сначала скажите свое имя. У вас же есть имя?

  – Ну есть... Витек я.

  – Виктор, я вижу, у вас на предплечье надпись: "Не забуду мать родную". Вы о маме действительно постоянно помните?

  – А-ха-ха, – опережая всех с ответом, засмеялась сидевшая рядом с юбиляром исколотая шестерка. Мест на её впалой груди и руках-плетьях нашлось гораздо меньше, и художественная галерея была не так разнообразна. – Ну, чмо болотное! То ж у нас совсем другое означает. Мать родная – это тюрьма, а нары – околоплодный пузырь.

  – Закрой поддувало, – остановил его Буча. – Другое-то оно другое, но совпало с моим личным: я и мамку помню.

  – Я тоже не забываю, – кивнул Шаров. – Но у меня, в связи с этим, еще вопрос... Можно?

  – Базарь.

  – Я и отца помню. А у вас про отца в вашей замечательной нательной галерее ни гу-гу. Вы его не знали? Без отца выросли?

  – Почему ж без отца, – пропыхтел Буча. – Был и отец. Но что про него? Скотником в колхозе работал. И меня хотел скотником сделать. Но я с детства потянулся к вольной жизни. Хотя, по правде сказать, в пятилетнем возрасте мне нравилось рулить кобылой. Бывало, стеганешь её кнутом: "Н-но, пошла, Сивка!" Или: "Тпру, стоять, кому говорю!" И верхом отец меня научил ездить. Ну, порол, конечно. Ты хлебни-ка еще разок, Воробышек.

  – Спасибо, Виктор. Вот видите, какие у вас воспоминания отложились об отце. Можно сказать, очень позитивные.

  – Ты на что намякиваешь?

  – Я не намякиваю, а прямым текстом. Если пожелаете, я под надписью про вашу маму и про отца добавлю.

  – А ты че могешь?

  – Пожалуй, у меня получится.

  – Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Буча. – И че ты мне предлагаешь конкретно?

  Шаров на секунду задумался.

  – Значит, ваш отец в сельской местности жил?

  – Ну да. И отец, и дед – все землю пахали. Я первым из нашей родни в город подался, – не без пафоса ответил Буча.

  – Понятно. Предлагаю дописать. И в целом выйдет так: "Не забуду мать родную и отца крестьянина".

  Буча почесал массивный затылок.

  – Хм... Мне нравится, – он поглядел на сокамерников. – А пацаны? Не будем забывать мам родных и отцов крестьянинов?

  Все согласно закивали. Даже шестерка, на которую Виктор Буча положил мощную длань, пригнулся и притих. Только один зэк, чернявый и горбоносый, по кличке "Врубель", признанный на зоне кольщик, сердито возразил:

  – Не по понятиям. Причем тут отец-крестьянин? По-моему, авторитетные пацаны тебя не поймут.

  – Слышь, че базарит? – повернулся Буча к Шарову. – Не в наших, мол, традициях.

  – Но вы же, Виктор, достаточно авторитетны, чтобы самому создавать традиции, – нашелся Шаров.

  – Хм, а ведь в натуре! Кто как не мы, воры в законе, должны их лепить?.. Ладно, коли. А ты, Врубель, закрой своё поддувало и тащи струмент.

  Шаров наколол "отца-крестьянина" иголкой и тушью. Буча морщился, иногда поминал "бога-мать", а гравировщик думал: как же можно терпеть такую боль? Ради чего? Видимо, тщеславие свойственно ворам не в меньшей степени, чем всем остальным человекам. С того вечера он приобрел себе друга в лице Бучи, но и нажил врага в лице Врубеля. Потому что другие зэки захотели, чтобы наколки им делал именно он, Шаров. Но Глеб нашел способ помириться с Врубелем. Многих желающих отсылал к нему, осуществляя общую консультацию.

  Прошел еще год, и Буча завел разговор.

  – Ну вот что, Воробышек, не хрен тебе тут чалиться. Подадим твою кандидатуру на УДО.

  К тому времени Шаров уже знал, что такое УДО – условно-досрочное освобождение, – но никогда не примерял к себе.

  – А разве возможно?

  – Для меня нет ничего невозможного. Вот я на днях кое с кем потолкую.

  – Что ж вы себя не подадите на УДО? – спросил Шаров.

  – У этих бюрократов не проканает, – проворчал Буча. – Я ж еще и половины срока не отмотал.

  С кем он толковал, а может, вообще забыл про свое обещание, Шаров не узнал, но условно-досрочное ему вскоре оформили. Напоследок, Буча спросил, куда он намерен податься.

  – Вернусь домой.

  – А где это, скажи. Может, когда в гости заскочу.

  Глеб сообщил точный адрес.

  – А, ну гастролировал я в твоем городе. У меня там одна подстилка была, симпотная баба. Она сейчас салон красоты держит. Я помог ей с первоначальным капиталом. Как же её фирма называется, черт бы побрал мой дырявый котелок, – Буча поскреб затылок. – Как-то по имени. Её саму Фросей звали. "У Фроси"? Нет, не так. Или так? Что-то близкое к тому. В центре вашего города, в доме со шпилем... Хошь, ей маляву накатаю?

  – Зачем? – не понял Шаров.

  – Она тебя к себе возьмет. Будешь модным девицам тату на жопах колоть... Да и без малявы возьмет! Ты ей привет от "Пончика" передай. Она поймет. Только меня так называла.

  На прощание Виктор Буча, он же Пончик, его обнял, крепко прижав к себе чудовищно толстыми и мощными руками, так что в груди у Шарова что-то треснуло и долго еще болело.

18. Возвращение и возрождение

    Домой ехал поездом. И опять, как на зоне, ему досталась верхняя полка. Ночью не спал, слушал перестук колес и через все прочие мысли вдруг пробилась одна: «Теперь я опять окажусь ближе к Рите». Ворочаясь на жесткой полке, припоминал и анализировал те сведения, что получил от девушки. Морской порт на Черном море, теплоход в Анталию... Судя по всему, Рита говорила о Новороссийске. Шаров припомнил, что побывал там еще мальчиком; ездили всей семьей к другу отца, проживающего близ моря. От той поездки остались яркие впечатления: берег усыпанный ракушками, теплое море, крикливые чайки, живые папа и мама, сидящие на берегу; папа играл в шахматы с другом; а мама беседовала с его женой и часто поглядывала на детей, предупреждая: «Не заходите далеко!» Теперь в тех местах по бережку бродит Рита, нашедшая своё место в жизни.

  Сразу с вокзала Шаров заехал к старой подруге матери. А. М. – единственная – помнила о нем, писала в колонию письма и присылала посылки. Тетушка постарела. Как всегда, она сытно накормила и вспомнила про Оксану.

  – Мальчик у ней родился. И ведь этот ребенок мог твоим быть, – в расстроенных чувствах сообщила тетушка.

  – Ну, вы скажете...

  – Да, да! – подтвердила она. – И надо ж такому случиться! Её муж, милиционер, ведь занял твое место.

  Он ничего не ответил, подумав, что А. М. продолжает выражаться фигурально; однако из дальнейших её откровений понял, что Оксанин муж "занял его место" в более конкретном смысле: посадили. За коррупцию, за превышение полномочий. Ну, так что ж теперь? Общее количество заключенных не изменилось.

  Слава богу, инициативность постаревшей тетушки угасла, и она даже не подумала о том, чтобы свести освободившегося Шарова с одинокой теперь Оксаной.

  Потом он отправился на квартиру. Здесь его ждал сюрприз. Виктория Павловна съехала, умудрившись продать новому жильцу две комнаты – свою и ту, которую Шаров отдал ей во временное пользование. Хорошо еще, все вещи сохранились. И старое запылившееся пианино, и библиотека отца, и мамин портрет на стене.

  Шаров остановился под ним. Мама, как и прежде, ласково и чуть печалясь, смотрела на него. Даже показалось, что печали на портрете со временем прибавилось. Что за чудеса? Время действует не только на людей, но и на их изображения?

  "Странно, что я на вашу маму похожа", – припомнил он, что говорила Рита, в первый раз попав к нему. И ведь, пожалуй, она права. То ли портрет потемнел, то ли в комнате было пасмурно, но теперь мама на стене и ему показалась похожей на уехавшую девушку. Или не похожа? А если на два шага отойти? Или чуть сбоку глянуть?.. Он вздохнул и попытался усилием воли освободиться от мыслей и видений: "Надо придти в себя и продолжать жить".

  Но буквально на следующий день опять припомнил о девушке, встретив во дворе Сашу. Сентябрь уже начал разрисовывать красками зеленую грунтовку листьев. Саша стоял под кленом с группой товарищей; они громко смеялись и передавали друг другу большую пластиковую бутылку. Шаров, желая восстановить с ним общение, подозвал и сообщил, что опять дома, и Саша, как прежде, может заходить к нему за книгами.

  Но Саша, возмужавший, почти сравнявшийся с Глебом по росту, ответил, что сейчас в книгах не нуждается, так как "предки" купили ему компьютер, и он, если надо что узнать, пользуется Интернетом. Говорил теперь Саша баском, только иногда голос у него срывался на юношеский дискант. Шаров отметил его бронзовый загар, покрывавший лицо и шею. Как молниеносный разряд грозы, мелькнула догадка: "Господи! Да уж не к сестре ли он ездил на каникулах?" И, почти уверенный в этом, спросил:

  – Саша, а ты из Новороссийска давно вернулся?

  – Из Новороссийска? – удивился юноша. – Чего я там не видел?

  – Но ты же у сестры был? – продолжил свои предположения Шаров. – На море загорал?

  – А с чего вы взяли, что она в Новороссийске?

  – Ну, прикинул, проанализировал...

  – Плохой вы аналитик, – ухмыльнулся Саша. – В Одессе она. И к ней я не ездил. У нас тоже летом несусветная жара стояла.

  Он отошел к своим друзьям, а Шаров еще долго неподвижным пеньком торчал на месте, обмозговывая новые сведения о Рите. Вон куда её забросило! В город, основанный Дюком Ришелье и воспетый Утесовым, где баркасы, полные кефали, Мурка в кожаной тужурке и знаменитая лестница, по которой катилась коляска с ребенком в фильме "Броненосец Потемкин". Город, в котором в своё время побывал Пушкин. Кажется, именно про Одессу он написал: "Там русский дух, там Русью пахнет". Хотя, правда, это было очень давно, а сейчас там, судя по всему, запашок другой.

  "Однако опять я о Рите, – спохватился он. – Может, хватит?" Но вечером того же дня о Рите ему напомнили еще раз. На той самой скамейке, где подолгу он просиживал раньше, расположился Чибисов. Шаров был рад встрече со старым знакомым. Но, взглянув на него, поразился и не поверил своим глазам. Небритый, неумытый, в помятой шляпе, сдвинутой на затылок, глаза бессмысленно мигают. Да уж не пьян ли сторонник "торпедной атаки" на маргиналов?

  – А это вы?.. – признал-таки. – Садитесь. Вы не меняетесь. А звезды и мне теперь подмигивают. Нахально так. Будто издеваются.

  Он поднял руку, сцепил пальцы в кулак и погрозил небу, хотя звезды еще не высыпали. Затем помолчал, собираясь с силами, и вполне осмысленно исповедовался, признав, что самым большим его желанием было овладеть Ритой.

  – Я может, потому и учиться в универ пошел. И работу денежную стал подыскивать. Купить её хотел с потрохами. Чтобы она полностью подчинилась и цыганочку мне сплясала. Но она улизнула. И от вас, и от меня...

  Шаров послушал его и, свирепо настроившись, сказал себе: "все, хватит тризну справлять по Рите, надо жить". Он отправился устраиваться на работу и зашел, между прочим, в "Райские кущи". Там, на его прежнем рабочем месте, теперь продавали цветы.

  – Вы что-то желаете? – спросила девушка-продавец, совершенно ему незнакомая.

  Он купил гвоздику и подарил ей же. Она поблагодарила и положила цветок отдельно.

  – Вы не думайте, я вашу гвоздичку второй раз продавать не буду, – сочла нужным объяснить с признательной улыбкой. – Себе оставлю.

  Далее ноги сами привели в центр города, к дому со шпилем. На первом этаже там расположился салон красоты. Он назывался "У Афродиты", а не "У Фроси", как предполагал Виктор Буча. Судя по рекламе и наружной отделке, здесь располагалось очень престижное заведение. На стоянке отдыхали шикарные авто. Зайти, что ли? Передать привет от "Пончика"?.. Но, может, здесь управляет другая Афродита, а не та Фрося, которая была "подстилкой" у Виктора...

  – Посторонитесь, дайте пройти! – прикрикнула на него молодая, изысканно одетая дама – видимо, одна из тех, которым ему предстоит выкалывать на ягодицах надписи и рисунки.

  За стеклянными дверями маячила фигура охранника, уже бросившего на него, коротко стриженного удальца, настороженный взгляд... Нет, так и не зашел, засомневался в своих полномочиях.

  Вспомнил о Василии Андреевиче, слесаре с завода, которому остался должен; деньги какие-никакие заработал на зоне, поэтому отправился отдать долг. Встретились на проходной, обнялись. Неспешный разговор продолжили в забегаловке, прихлебывая пиво и закусывая его солеными сухариками.

  – Давай опять к нам, – предложил Василий Андреевич.

  – А примут? У меня же судимость.

  – Мы щас всех берем, – заверил слесарь. – Молодое поколение не очень-то желает. Оно ж до свободы дорвалось. У нас же, как и раньше, проходная. Работаем от и до, без свободного выхода к пивным ларькам. Ты, конечно, в "Райских кущах" разболтался, но теперь ведь к режиму вновь приучили?

  – Можно и так сказать.

  – Ну, нет худа без добра, – заключил Василий. – Я первый тебя порекомендую! И к тому же мы опять возрождаемся. Перепрофилировались; сковородки от фирмы "Тефаль" щас делаем, кастрюли, кружки. Конечно, гравировщиком тебя не возьмут. Надобности нету. Ну, переквалифицируешься. Станешь слесарем или токарем.

  – Да ну, какой из меня слесарь-токарь.

  – Обучим. У тебя руки из правильного места растут, – Василий еще хлебнул пива. – Чей-то с тобой, Глеб?

  Действительно на Шарова что-то накатило. То ли пиво подействовало, то ли благодарность к старому товарищу подступила к самому горлу и увлажнила глаза; а может, припомнилось, как интересовалась когда-то Рита, откуда у него руки растут... Подался он агитации Василия Андреевича и по его рекомендации устроился на завод – слесарем третьего разряда.

  Однако не прошло и месяца, как его вызвал начальник цеха, молодой мужчина, шустрый и предприимчивый, из нового поколения менеджеров.

  – Недавно ездил в Германию, – сказал он. – И там на одной деловой встрече меня угостили чашечкой чая. Чай – изумительный по вкусу. А на чашке выгравировано: "Der Tee gibt die Kraft".

  – "Чай дает силу", – перевел Шаров, никогда не изучавший немецкого, но прочитавший много книг – и о немцах тоже.

  – Совершенно верно! – одобрил начальник. – И что вы скажете по этому поводу?

  – У нас на этот счет есть своя поговорка, связанная, видимо, с общением с тюркским народом, – подумав, ответил Глеб. – "Чай не пьешь – какая сила, чай попил – совсем ослаб".

  – Вон даже как! – удивился молодой начальник, никогда не слышавший такой поговорки. – Но я вас вызвал не для того, чтобы побеседовать о фольклоре. А дело в том, что у меня к вам деловое предложение. Василий Андреевич Коваленко сказал мне, что вы классный гравировщик. И я подумал: а что если на нашей посуде тоже делать рисунки и наносить всякие оригинальные надписи? Мне кажется, что на такую продукцию спрос увеличится. Как вы думаете?.. Знаю, вы отбывали срок. Навыки своего искусства не потеряли?

  – Нет, я там дополнительную практику приобрел.

  – И как вы смотрите на мое предложение?

  – Можно попробовать, – кивнул Шаров.

  – Тогда давайте прямо сейчас, оперативно обсудим, что можно выгравировать, скажем, на нашей новой кастрюле.

  – Раньше мы "кастрюлями" баллистические ракеты называли.

  – М-да?.. Забавно.

  Образец их новой продукции – одноступенчатая кастрюля – стояла тут же, у начальника на столе. И они оба посмотрели на неё. Шаров поразился размерами: почти с ведро. Начальник цеха ждал от него оригинального предложения.

  – Знаете, я почему-то сразу припомнил еще одну поговорку, которая вряд ли известна в Германии, – поднапрягшись, выдал Шаров. – "Щи – хоть белье полощи". Так говорят о жидких щах. А на этой кастрюле, учитывая ее размеры, можно написать: "Хоть щи вари, хоть белье полощи".

  – Хм, ладно, примем, как вариант, – согласился начальник, но Глеб понял, что его не очень восхитила такая реклама.

  – А еще я припомнил стишок, который на зоне сочинил один зэк, – поднапрягся он. – "Я лес валю, ты варишь щи, а вместе мы – товарищи!".. Но самое интересное, что этот товарищ лес никогда не валил, а весь срок отмотал хлеборезом.

  – Хм, а можно что-нибудь другое – без лесорубов, щей и хлеборезов?.. Сейчас я вас не буду торопить, но вы подумайте над вариантами для наших чашек, плошек, кастрюль. И мы еще с вами обсудим.

  Почти всю ночь сидел Шаров за столом, пил крепкий чай, который на зоне называли чифирем, и сочинял. А на следующий день все придумки, общим числом за два десятка, предоставил молодому руководителю. Особенно тому понравился слоган с национальным уклоном: "Питиё чая – есть веселие на Руси".

  Так, благодаря бурному внедрению рекламы в нашу жизнь, гравировщик вернулся к прежней профессии. Реклама теперь преследовала везде и всюду: на улицах мерцали плакаты и таблоиды, через каждые десять метров молодые парни и девушки настойчиво совали рекламные прожекты; а когда граждане входили в подъезды, там их почтовые ящики оказывались доверху набиты рекламными листками и газетками. Шаров сначала их просматривал, но потом они надоели, и он, не читая, выбрасывал в мусорное ведро – то самое, которое чуть не прихватил с собой в кинотеатр, когда впервые позвала Рита...

  Но в общем-то реклама не доставляла много хлопот, и её можно было терпеть. Только однажды из-за рекламы Шаров чуть не лишился своего будущего. Он как всегда вытащил кипу таких газеток, скопившихся за неделю и бросил в мусорное ведро...

  Бросить-то бросил, но что-то смутно зацепило. Что именно? Он припомнил, что из кипы яркой цветной полиграфии выглядывало нечто бледно-серое. Это не могло быть рекламой!.. Забеспокоившись, вытряхнул из ведра все содержимое, перебрал и обнаружил почтовый конверт с единственной заполненной графой. Кому: "Глебу Константинычу, Гравировщику".

19. Финал с прогнозами на будущее

              Здравствуйте, Глеб Константиныч!

  Можно, я вам пожалуюсь? Со сценой у меня ничего не получилось. За мной признали талант, но нашли его чересчур мелодраматическим. Говорят, что даже общеизвестную реплику "кушать подано", я произношу так, будто предлагаю интимные услуги в массажном салоне.

  Невезуха преследует и моего Алексея. Гоголя теперь нам не рекомендуют ставить по политическим соображениям, воспринимая его как "москаля". А в других пьесах, на родной украинской мове, Алексей не преуспел. Любая трагическая реплика в его устах звучит, как потешная шутка-прибаутка. Теперь в фаворитах Пал Иваныч, который сумел превосходно приспособиться. А моего Алексея дружно называют "актером единственной роли". Ну, вы знаете какой – подполковника Ноздрева.

  И мой Ноздрев теперь, не имея возможности исполнять эту роль на сцене, стал проигрывать её в жизни. Стал играть в азартные игры, запил по-черному. Его уволили из труппы, и Алексей уехал в Чернигов, восстанавливать свои права на какую-то усадьбу. А напоследок сказал, что это делает по вашей, Глеб Константиныч, подсказке.

  Я не знаю, появится ли он вновь, но если явится и даже объявит себя владельцем Букингемского Дворца, я уже не смогу жить с ним. Я почувствовала ясно, что он чужой для меня человек. Увы, меня в очередной раз постигла неудача с выбором суженого, потому что он оказался ряженым. Я-то думала, что его удаль – признак широты души, но это оказалось следствием разнузданного эгоизма, не желанием признавать никого вокруг, кроме себя. Хотя я теперь понимаю, что точно такие же фонтаны хлестали из меня.

  Две одинаковые сущности схлестнулись, и ничего хорошего не вышло. И я все чаще стала вспоминать о вас, Глеб Константиныч. И потом меня не оставляет мысль, что я предала вас. Я действительно плохо себя знала и не предполагала, что меня будут преследовать такие мысли. И только сейчас, когда оказалась далеко, я поняла, какой Вы человек. Знайте, я скучаю, думаю о Вас, вспоминаю про наши встречи. Я поняла, что мне теперь ничего и никого не надо, кроме Вас, верного и преданного друга. К родителям возвращаться не хочу. Можете ответ не писать, ответьте только на один вопрос: если я решусь вернуться, вы примете меня?

  – Приму, – вслух произнес Шаров.

  Но как сообщить Рите о своем решении? На конверте обратный адрес не значился. "Как же так? – мучился он. – Если ей так важен мой ответ, почему она не указала адрес?"

  Надо было что-то срочно делать. Во дворе подкараулил Сашу и объявил напрямую:

  – Саша, мне нужен адрес твоей сестры.

  Пацан только плечами передернул: ничем помочь не мог.

  – Рита не велела сообщать, да? – не отступал Шаров, вспомнив прежние конспиративные высказывания девушки.

  – Да нет, я не получал от неё таких указаний. Но они же там, в Одессе, скачут с места на место. И вообще мы редко общаемся. Иногда Ритка звонит на домашний телефон.

  Шаров долго обмозговывал новые сведения о девушке. Вон оно что! "Своей квартиры не имеют. Скачут с места на место". Бедная Рита! Как же связаться с ней?

  В тех рекламных листках, которые он раньше выбрасывал не читая, печатали десятки объявлений. Теперь, не находя решения и впадая чуть ли не в отчаяние, Шаров поглощал всё, что могло бы ему помочь.

  А выбирать нашлось из чего. Экстрасенсы, маги и прорицатели обещали помощь в любой сложной ситуации. Хвалились многолетним опытом работы, дешевыми тарифами. Приворот, отворот, присуха, остуда, обряд против измен, возвращение мужа-жены, сохранение семьи, обряды на любовь и лад, на выход замуж, на успех у противоположного пола. Гармонизация, сексуальная привязка, снятие негатива. Лечение от всех болезней, диагностика без рентгена, поиски людей, собак, кошек, автомобилей, гадание на картах Таро, скандинавских рунах, прогностика, ясновидение; выявления негативных информационных структур в ауре человека, дистанционная и контактная психо-информационная поддержка, психология, психосоматика, биоэнергетика, оккультизм. Осознание собственной победы, новые источники жизненных сил, открытие энергетических каналов... Вы поверите в себя!!!

  Голова у него пошла кругом. Многое неясно, непостижимо для его неизощренного ума. И уж, конечно, он понятия не имел ни о психосаматике, ни о скандинавских рунах, ни о картах Тарбо и вообще не очень-то верилось во все это. В детстве, когда дается основная закладка личности, его убеждали, что никакой чертовщины на белом свете не существует, а есть реальность, данная нам в ощущениях.

  Но не сидеть же в бездействии. И потом в уме проклюнулась и настырно заявила о себе одна хитрая спекулятивная теория. Её суть заключалась в том, что даром ничего не дается. Пусть он потратится, помыкается, потыкается, как слепой котенок, но благодаря нерасчетливым затратам ему подфартит, судьба – получив взятку – станет благосклонна и, так или иначе, вывезет на верную дорогу.

  Он остановил выбор на коротком, энергичном объявлении, в котором указывался процент успеха: "Решу Вашу проблему экстрасенсорными методами. Отыскиваю людей, работаю с фотографиями и вещами. Результат – 100%".

  Его приняла женщина в ярком восточном халате и шароварах с острым носом, с аспидно-черными волосами, перетянутыми зеленой тесемкой. Он путаясь, стесняясь своего откровения, объяснил , что хотел отправить сообщение одной знакомой. Но вот точного адреса не знает и услугами почты воспользоваться не может.

  – А мне услуги почты и ни к чему, – с апломбом ответила экстрасенша. – Я способна передавать сообщения непосредственно в большие полушария мозга.

  – Удивительно, – пробормотал он. – Так можно вас попросить о таком услуге?

  – Почему же нельзя, можно. Только учтите, я ведь при этом напрягаюсь, психофизическую энергию расходую...

  – Я оплачу.

  – Говорите, что и кому вы хотели передать?

  Шарова обескуражил её вызывающий тон, небрежность, с которой она разговаривала с ним. Очевидно, клиентов у неё хватало. Она не спеша курила трубку и пускала струи белесого дыма вверх.

  – Сейчас моя девушка проживает в Одессе, – волнуясь, пояснил он.

  – Гм, в Одессе, – подняла глаза к потолку и стала разглядывать, как будто увидела там географическую карту. – А ведь это заграница.

  – Я оплачу экспортную надбавку.

  – И какое сообщение вы хотите послать?

  – Видите ли, – осторожно начал Шаров, – раньше мы были очень дружны. Но потом обстоятельства разлучили нас. А сейчас есть возможность опять сблизиться. И вся загвоздка лишь в том, что я не могу с ней связаться и подтвердить, что готов принять её в любом случае и при любых обстоятельствах.

  – А покороче составить ваш месседж нельзя? – недовольно спросила она. – Представьте, что вы даете срочную телеграмму. И каждая слово вам станет в копейку.

  – "Приезжай. Приму", – после недолгого размышления продиктовал он телеграфным стилем.

  – Во, другое дело! – подхвалила она. – Как её зовут?

  – Рита.

  – Блондинка или брюнетка?

  – Брюнетка. Примерно такая, как вы.

  – Красится, что ли?

  – Нет, натуральная.

  Задав еще несколько уточняющих вопросов, экстрасенша заверила его, что месседж будет отправлен сегодня же ночью, после трех часов по московскому времени.

  – А почему только после трех? – спросил он.

  – Ну, у нас, экстрасенсов, свои технические проблемы. Под утро, как показывает практика, загруженность эфира минимальная, и передача мыслей на расстояние проходит лучше.

  ...Время летело. Шарову не хотелось надоедать её магическому величеству, но ничто не менялось, никто его не вызывал на связь, и на следующий день он опять отправился к ней.

  – Вы послали моё сообщение?

  – Да, как договорились.

  – Но я не получил ответа!

  – Ишь, какой вы нетерпеливый. Подождите еще пару дней.

  Подождал, убивая непослушное время в чтении романов Сомерсета Моэма, содержание которых напрочь забыл. Пока никаких результатов. Рита не откликалась – ни по почте, ни по телефону, ни через каналы телепортации.

  – Ой, кажется, я спутала, – спохватилась на очередной встрече экстрасенша. – Возможно, не в тот адрес послала. Ведь в Одессе Маргарит уйма. Возможно, какая-то особа, более активная в психофизическом плане, перехватила мой месседж.

  Шаров занервничал. При общении с этой необыкновенной женщиной последние рациональные мысли покинули его бедный рассудок. Он не на шутку обеспокоился тем, что послание экстрасенши воспринято другой особой, и значит, вскоре к нему заявится совсем иная Рита – уже третья по счету.

  – Как же так, вы ошиблись?

  – А не мудрено. По вашим описаниям я так и не представила себе клиентку. Для точного попадания мне бы желательно её фото. У вас есть? Ах, нету! Что ж вы не обзавелись?

  – Хорошо, я постараюсь достать.

  Шаров опять подкараулил Сашу и напрямую, бесхитростно спросил, есть ли у него фото сестры.

  – Где-то есть, – Саша ухмыльнулся и ломающимся юношеским баском полюбопытствовал: – А зачем вам? Мастурбировать будете? Вы лучше в сеть войдите. Там богатый выбор девчат. Сразу про Ритку забудете.

  Но заметив, как исказилось и помрачнело лицо у "дяди Глеба", парнишка миролюбиво пообещал поискать снимок сестры. Однако надолго пропал, куда-то уехал. Что же теперь? Ах, да! Рита же нашла своё сходство с изображением мамы на портрете. Как он забыл! Глеб встал у картины и долго рассматривал. Но как назло, склоняющее к горизонту солнце высветило водопад волос на портрете, и почти полностью сняло сходство. Он задернул шторы. Но портрет словно впитал в себя светлые краски дня. "Преувеличила Рита, все-таки мало сходства, – решил он. – А что, если..." Снедаемый нетерпением, вытащил отцовские реквизиты и краски в тубах, приобретенные перед заключением.

  Красками он так и не пользовался, не вскрывал цинковую запечатку, поэтому не засохли. Долго смешивал на палитре, по памяти подбирая нужный каштановый колер. "Прости мама, – мысленно пообещал. – Потом восстановлю". Осторожными, неуверенными мазками подправил картину. Отошел, оценивая. На него смотрела Рита...

  Ранним утром Глеб поспешил к экстрасенше и попросил поехать к нему на квартиру, пояснив озадаченной, что там она увидит портрет его девушки.

  – Ну вот еще, что придумали, – воспротивилась магиня. -Никуда я не поеду.

  – Я на такси вас отвезу, туда и назад! – упрашивал он.

  – Это ничего не меняет, – вредничала она. – Я куда попало не езжу. Может, в вашей квартире аура не та.

  – Что значит не та?

  – Не будем вдаваться в подробности. Всё равно не поймете. Да и не для всякого внедрение в тонкий мир безопасно.

  Она не успела подкраситься, обесцвеченные пряди волос выбились из-под чепчика, и теперь выглядела, как старуха, и взгляд был злой, неприветливый – не иначе, пиковая дама на воеводстве.

  Убедившись, что её с места не сдвинешь, он вернулся домой, подсушил портрет феном – из старых маминых вещей, и, обернув покрывалом, повез на сеанс. В автобусе кондукторша потребовала дополнительную плату за негабаритный груз. Он не стал спорить, заплатил. Пока ехал, вместе с портретом подпрыгивая на неровностях дороги, с отчаянием думал: "Не то, не то я делаю! Я ж не верю ничему этому!" Однако, фактически продолжал вести себя, как маловозрастный щенок, которого тащат на поводке неведомо куда.

  Старуха подмолодилась, подкрасилась, и стала опять импозантной женщиной. Внимательно посмотрела на портрет, выпустила в него облачко табачного дыма.

  – Ну, теперь, голубушка, ты от меня не отвертишься.

  Стояли ясные дни замечательного бабьего лета, когда в дверь позвонили. Шаров спешно выскочил в коридор. Но туда же вышел и новый жилец – лысоватый мужчина за пятьдесят лет, живший совершенно уединенно.

  – Наконец-то! – обрадовался он. – Я с минуты на минуту ожидаю телеграммы. Ко мне должна приехать женщина, с которой я уже не виделся много лет.

  – Но я тоже жду! – заикнулся Шаров.

  Они вместе подошли к дверям. Сосед не ошибся: почта. За дверью стоял молодой парень, студент, подрабатывающий разноской срочных телеграмм.

  – Кто из вас Гравировщик?

  – Это я, – мигом ответил Шаров.

  Жилец, много лет дожидающий свою женщину, скис и удалился.

  – Глеб Константиныч? – уточнил почтальон. – Странная у вас, однако, фамилия. Звучит, как профессия. Распишитесь в получении.

  Шаров расписался. Текст телеграммы запрыгал перед глазами.

          Выезжаю 29. Поезд 034ША. Рита.

  Телеграмма для него, она едет! Не к папе с мамой и не к брату Саше. Значит, не просто в гости. Тот ответ, который сложился у него в мыслях на её письменный вопрос, каким-то чудесным образом все-таки достиг Риты. И, возможно, вовсе без участия пиковой дамы, содравшей с него солидную сумму. Шаров опять соображал вполне здраво, как учили в школе материалистически мыслящие учителя. Ну да, как там и что, – без разницы. Цель достигнута.

  Он тут же собрался и поехал на вокзал. Можно было по телефону позвонить, узнать о прибытии поезда через справочное бюро, но... не терпелось. А вдруг в эти минуты Рита уже подъезжает. Но изучив на громадном табло расписание, вообще поезда с таким номером не обнаружил. Кинулся к окошечку "Справки". Там ему объяснили, что этот поезд идет только до Москвы. Вон что!