Текст книги "Гравировщик и Рита (СИ)"

Автор книги: Владимир Прудков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

  Но вскоре Рита напомнила о том, что она, во всяком случае, жила-была на белом свете. Поздним вечером в квартиру позвонили. Виктория Павловна и Виолетта уже легли спать, и Шаров сам вышел в коридор. За дверью стояли два молодца в темных костюмах, похожие, как родные братья. Глеб сразу припомнил тот случай, когда оказался втянутым в аферу с подписанием документов. "Ну вот и расплата, – деревенея, подумал он. – Рыцари, сражающие с преступностью, пожаловали". Один из гостей пристально на него глянул и, осведомившись об имени и фамилии, вытащил из внутреннего кармана плотный конверт.

  – Это вам.

  – Письмо, что ли? – спросил Шаров, облегченно вздохнув, и поняв, что парни не из милиции.

  – Типа того.

  – От кого?

  – От Леонида Сергеича.

  – От какого Леонида... Ах, да! – Шаров припомнил, что Леонидом звали "перспективного" жениха Риты.

  – При нас не вскрывайте, – вступил в разговор второй посланник. – Когда уйдем, тогда. Так наказал Леонид Сергеич.

  – А что здесь?

  – Сами увидите. На словах шеф велел передать, что благодарит вас и, возможно, еще к вам обратится. До встречи!

  Четко, как военные по команде, повернулись и вышли. Шаров вскрыл конверт. Там лежала стопка стодолларовых купюр. Он неприятно удивился. Что с ними делать? В милицию сдать?.. Рита рассказывала, что когда всё случилось, ее отец был ошарашен, раздосадован и уязвлен. Так, может, деньги ему предложить?.. В качестве компенсации за неудачно прожитые годы. Но как он на это посмотрит?.. Эх, находилась бы рядом Рита – можно на неё потратить. Еще одно колье купить или какой другой подарок. А так, без Риты, даже не интересно. И нет никакого смысла становиться на скользкую колею. "Возможно еще к вам обратимся". Нет, не хочет он оказывать никаких услуг.

  "Придут во второй раз – верну", – решил и положил конверт на полку с книгами. Но серый прямоугольник то и дело попадался на глаза и портил и без того никудышное настроение. Шаров придавил конверт Библией – с глаз долой. И временно успокоился.

  Как-то по телевизору показали больную девочку. Она лежала в больничной палате – вялая, малоподвижная, с печальным потухшим взглядом. Ей предстояла дорогостоящая операция, на которую еще нужно было найти деньги. Он списал с экрана банковские реквизиты и переслал на этот адрес весь преступный гонорар. А конверт выбросил в мусорный ящик. Но потом, вернувшись из банка домой, запоздало подумал: "Что же я наделал! Получается, что я принял предложение о сотрудничестве с преступниками!"

  Несколько дней ходил в растерянности, потом до предела ужал затраты, перестал посещать кафе, питался супами в пакетах, вконец отощал и осунулся. На сэкономленные деньги стал покупать валюту, с целью набрать искомую сумму и вернуть, если те деятели потревожат. А девочка, что ж, может и выжила с его помощью.

  Однако накопить нужную сумму не удалось. Вскоре последовал новый неприятный сюрприз.

  – К сожалению, мы не можем продлить с вами договор, – объявил при повторном приглашении Роман Федорович Пулатов. – Увы, господин Косарь намерен перепрофилировать отдел и снести вашу кабинку.

  – Да что вам моя кабинка далась? – вырвалось у Шарова.

  – Вы тут не шумите, – Пулатов поморщился и потянулся к графину с водой. – У меня и без того голова болит.

  Далее последовала знакомая процедура смачивания платка, который директор, как и в первый раз, приложил ко лбу. Но телефонного звонка не последовало, и возможности оказать услугу не выпало. Не судьба!

  Так Шаров стал безработным. Правда к нему приходили с заказами жители «околотка», знавшие его, но почему-то они считали, что он состоятельный человек и должен бескорыстно помогать им. Одна женщина возила его на кладбище, и он восстанавливал таблички на памятниках её родителей и мужа. «Сколько с меня?» – спросила она. Он пожал плечами, и вдова занесла бутылку водки, которую у него потом выпросил кто-то из страждущих соседей. Где-то через неделю Шаров пошел на биржу по трудоустройству. Там молодой и обаятельный сотрудник, судя по речи проштудировавший всего Карнеги, доброжелательно объявил:

  – У вас специфическая профессия, и вы должны сами найти выход из положения...

  – Я пробовал...

  – Может, переквалифицироваться желаете?

  – А что вы предлагаете?

  – Например, мы вас можем послать на курсы пользователей персонального компьютера. Только они платные.

  Шаров усмехнулся, вспомнив, что когда-то предлагал такие же курсы Рите.

  – Спасибо, я еще погожу.

  К нему теперь не подбегал Саша, реже обращалась Виктория Павловна. Она делала ремонт в своей секции и в присоединенной комнате, ожидая приезда дочери с новым мужем. Шаров будто вновь очутился в пустыне Сахара, и легко можно было представить себя сидящем на камне с прутиком в руке.

  В принадлежащую ему спальню, наконец, заселилась новая семья – Рита-два и ее теперешний муж, двухметровый гигант с насмешливым взглядом. Он с самого начала почему-то повел себя свысока. Встречаясь в коридоре или на кухне, поглядывал из-под потолка и словно говорил: "Чтой-то за вирус у меня под ногами шастает". Но до словесного общения не снисходил. Правда, Шаров иногда слышал его громкий, уверенный голос – когда новый жилец общался с близкими.

  А потом он как сквозь землю провалился, и в квартире вновь стало тихо. Шаров не мог понять, что случилось, только по виду Виктории Павловны понимал: худо дело. Позже, на кухне, женщина не сдержалась и пожаловалась: не везет её дочери. Новый муж бросил Ритулечку и ушел к другой женщине, у которой большая трехкомнатная квартира и маленькая декоративная собачка. Но она, Виктория Павловна, имея большой жизненный опыт, уверена, что он и даму с собачкой в скором времени бросит, если ему подвернется владелица шикарного особняка со стаей дипломированных псов.

  Под Новый Год заглянула к Шарову, увидела, что он сидит один, и пригласила к себе. Глеб начал отнекиваться, но она оказалась настойчивой и за руку ввела его в свои апартаменты.

  Стол ломился от яств: салаты, заливная рыба, бутерброды с красной икрой, фрукты в большой вазе. За столом сидела Рита-два, длинноногая девица, с желтыми, темными у корней волосами, пасмурная и обиженная. Тут же крутилась Виолетка. Виктория Павловна при общем молчании произнесла тост прощания с уходящим годом, будь он не ладен. А по поводу того, что дочь осталась одна, выдала традиционную поговорку-отговорку:

  – Ну, что ни делается, все к лучшему, – пригубила из бокала и закусила салатом оливье, прибавила: – Не дай бог жить с таким негодяем, как этот Ростислав.

  Рита-два молчала. А её маму прорвало бурным потоком. Она продолжала подробно рассказывать, теперь уже лично Шарову, про очередное неудачное замужество дочери, упоминая о ней в третьем лице.

  – Он издевался над моей Ритулечкой! Требовал кофе в постель, и она исполняла. Сам хотя бы раз, когда Рита себя плохо чувствовала, предложил. Ничуть не бывало! Больше того, когда она однажды заторопилась ему услужить и нечаянно пролила кофе на его майку, он обозвал её "растопшой"... Глеб, вы хоть раз слышали такое слово? Вы сможете мне объяснить, что оно означает? Оно не входит в лексикон ни одного интеллигентного человека! И наша деточка, наша Виолеточка его не полюбила. Ребенок сразу распознал нехорошего человека... Виолетта, не мешай дяде Глебу кушать!.. Я знаю, что и вы, Глеб, находитесь в подобном положении: вас предала невеста. Предлагаю вам поддержать друг друга в равнозначном горе.

  Еще долго сидели за столом. Виктория Павловна подливала ему сладкого, густого ликера, которого он терпеть не мог. Но видя к себе такое участие, не осмелился отказаться. Да и Рита-два тоже изрядно выпила, раскраснелась, и стала поглядывать на Шарова с интересом.

  Ночью ему сильно захотелось пить, он встал и пошел на кухню. Рядом, в ванной, журчала вода. Дверь вдруг чуточку приоткрылась, и тихий голос позвал его:

  – Глеб, можно вас побеспокоить?

  Шаров остановился.

  – Войдите, мне плохо.

  Он вошел и опустил голову, предполагая, что Рита-два смутится, если он глянет на неё, обнаженную. Но она, не смущаясь, проговорила слабым, измученным голосом:

  – Сил нет. Окажите любезность, отнесите меня в постель.

  Шаров поверил, что ей плохо, извлек из ванной, мокрую и теплую. Она обняла его за шею. Первой от ванной – дверь в секцию её мамы. Он приостановился, не зная, что делать дальше: то ли достучаться до Виктории Павловны, то ли самому, открыв дверь пинком, ввалиться с ношей в чужие владения.

  – Да не сюда! – с досадой шепнула Рита-два. – Несите в вашу постель.

  Ночь провели вместе. Шаров уже давно не спал с женщиной и, чего греха таить, засомневался: получится ли у него. Но, всё к его удивлению, получилось. Может, из-за того, что он оставался почти равнодушным к ночной гостье.

  С утра Рита-два поднялась, торопливо поцеловала его и, шепнув, что ей на дежурство, ретировалась. Он еще некоторое время лежал, не вставая. И представлял: а что если вместо Риты-два, оказалась бы Рита-один. Скорее всего, он выплеснулся бы после первого же прикосновения к ней. Подумав так, вздохнул и сделал вывод: "Нет, что б ни говорили, а продуктивно сексом можно заниматься только с нелюбимым человеком".

  На обед пригласила Виктория Павловна. Ухаживала за ним, кормила чуть ли не с ложечки и открыто радовалась:

  – У вас все налаживается с моей Ритулечкой. Я так рада! И только одна мысль меня удручает. Ведь вы могли и раньше сблизиться! Еще когда Риту бросил её первый муж, и она, как сейчас, осталась с ребенком на руках. Ой, и даже прежде, до того, как Виолеточка родилась...

  – Бабушка, ты что говоришь! – обиделся ребенок. – Ты против, чтобы я родилась?

  – Да нет, душечка. Я к тому, что вместо тебя появилась бы другая Виолеточка...

  – Такая же хорошенькая? – продолжала расспрашивать девочка.

  – Наверняка.

  Виолетта задумалась, сморщив лобик.

  – Но ведь эта девочка была бы не я?

  – Не сбивай меня! Я с дядей Глебом разговариваю. О, господи! Глеб, согласитесь со мной: сколько понапрасну прожитых лет, сколько ни к чему не приведших усилий! – Виктория Павловна грустно улыбнулась. – А Ритулечка от вас в восторге. Уходя на дежурство, по секрету шепнула, что вы в форме, хотя и мягкий, интеллигентный человек. Да последнее-то я и сама вижу. Из вас веревки можно вить. Ой, простите за прямодушие!.. И наша Виолеточка полюбила вас. Давно уже. Помню, она была еще совсем маленькая и всё спрашивала меня: "У всех есть папы, а у меня кто папа – дядя Глеб, да?"

  Она посадила подскочившую к ней девочку на коленки и погладила по голове.

  – Виолеточка, ты по-прежнему хочешь, чтобы дядя Глеб стал твоим папой?

  – Хочу, – ответила девочка, заулыбавшись и не отводя ласковых глаз от "дяди Глеба". – Он такой смешной!

  – Чем же он смешной?

  – У него такие большие уши!

  Виктория Павловна взглянула на уши Шарова.

  – Не фантазируй! Нормальные уши. И ты по-прежнему любишь дядю Глеба?

  – Я его очень люблю, – ответила девочка и перелезла на коленки гостя.

  – А чем вы, Глебушка, ответите на любовь безгрешного ребенка? – стала допытываться Виктория Павловна.

  – Тем же, – ответил он, не задумываясь. – Но... но... – хотел уточнить, что не любит Риту-два, однако соседка упредила его.

  – Вас беспокоит, что Виолеточка вам не родная? – спросила она и сама же ответила: – Да, разумеется, ваши ДНК не совпадут при анализе. Хотя, признаюсь, у меня раньше возникала мыслишка: а вдруг!.. Мы жили бок о бок, Ритулечка всегда была очень скрытная. Она вполне могла бы зайти к вам ночью еще шесть лет назад... Вы не припоминаете такого факта?..

  – Нет, такого не могло быть, – возразил он. – Вы же переехали сюда уже с Виолеттой.

  – Ах да! – Виктория Павловна досадливо сморщила нос. – Извините за столь ранний склероз.

  Она передохнула и сняла Виолетту с коленок гостя, наказав девочке, чтобы не мешала кушать.

  – Однако, это не беда, – заключила, что-то подкладывая ему в тарелку. – Ребенок вам хлопот не доставит. Пока я жива и здорова, всю заботу беру на себя. И притом Риточке из Ростова на Дону ведь шлют алименты. Её ж первый муж летун, в смысле авиатор.

  К вечеру вернулась Рита-два и, запросто, не стесняясь матери, приобняла гостя и поцеловала. Еще минута, другая, и его окончательно сосватали бы. Но тут в коридоре зазвонил телефон. Виктория Павловна первой двинулась туда, а потом позвала Шарова. Сделала с неохотой и с ревностью к тому, кто на него всё еще претендует.

  – Вам звонит эта... ваша родственница.

  Звонила А. М. Она опять попеняла, что он надолго пропал и потребовала срочно придти. "Я не буду говорить – для чего, – конспиративно сообщила трубка. – Сам должен догадаться".

  – Хорошо, приду, – пообещал он. Понятно, что-то хочет сообщить об Оксане.

  Переговорив по телефону, вернулся в комнату к соседям, но не стал проходить, а остановился в дверях.

  – Виктория Павловна, я вас хотел известить раньше, но вы мне слова не давали вставить...

  – И о чем же ты, Глебушка, хотел нас известить?

  – Дело в том, что у меня есть невеста.

  Удивленно вытянулось лицо у Риты-два. Злость и досада появились на лице её мамаши, а девочка Виолетта, услышав это известие, почему-то запрыгала и радостно захлопала в ладоши. Бабушка с досадой шлепнула ее по попе. Девочка навзрыд заплакала.

  Оставив расстроенных и разобиженных соседей, Шаров ушел из дому. Однако не сразу направился к А. М. Прогулялся по заснеженной набережной – там, где гулял раньше с Ритой-один. Навстречу шли веселые, праздные люди. Он поравнялся со стайкой девушек, и одна молоденькая барышня, смеясь, окликнула: "Дядя, а ты чего такой скучный? Присоединяйся к нам!" И её подруги повторили приглашение.

  Шаров приостановился. Но, конечно, они пошутили и, смеясь, проскочили мимо. Явившись, к А. М. он понял, что не ошибся в своих предположениях. Еще стоял на пороге, когда она торжественно объявила:

  – Глеб, Оксана уезжала в отпуск к родителям, но вот вернулась, и я передала ей твой привет.

  – А разве я передавал?

  – Здрасте! Что-то у тебя с памятью стало, попей новотропил, я тебе дам. Оксанка обрадовалась. Ну, прямо очень! И приглашает тебя на праздник.

  – На какой праздник?

  – Седьмого января – светлый день Рождества Христова.

  – По идее, я её должен пригласить, – заметил он. – Это ж у меня седьмого день рождения.

  – Ах, у тебя ж тоже! – всплеснула руками А. М. – Как я запамятовала? Да-да, припоминаю! Мы же с твоей мамой раньше шутили: надо ж, в один день родились: Иисус Христос и наш маленький Исусик.

  – Я уже давно стал большим.

  – Вот именно! Поэтому бери инициативу в свои руки. Созвонись с Оксаной, и там решите, кому кого и куда приглашать. – А.М. потянулась к столу и взяла листок бумаги. – Вот тут её телефон и адрес. Я записала заранее, зная, что ты не откажешься от встречи.

  Он медленно покачал головой.

  – Вряд ли я привлеку её внимание. Я сейчас безработный.

  – Не беда, устроишься.

  – Я пробовал. Не могу найти работу по специальности. Да и специальности у меня, в сущности, нету.

  – Ты же гравировщик, – напомнила А. М. – И вообще разносторонне развитый молодой человек. Рисуешь, стихи пишешь...

  – Стихи пишу? – с недоумением спросил он.

  – Ладно, не притворяйся. Я тут вечерком просматривала старые письма, открытки и на одной из них прочла твои замечательные стихи: С Новым годом, тетя Настя, пожелать хочу Вам счастья и здоровья крепкого. Ваш племянник, Глебка.

  – Да ну, нашли стихи. Эту открытку я послал вам, когда мне было лет семь. Я только-только научился писать, и всем, впервые в жизни, открытки посылал.

  – А мне понравилось! Всё так складно! По крайней мере, рекламу мог бы для телевидения сочинять. Там такие нескладухи выдают! Хуже, чем на заборах, разве что без мата.

  – Кому я там нужен, на телевидении. Мне, видимо, придется переквалифицироваться, – он вспомнил, что ему предлагали платные курсы и добавил со вздохом. – Но для этого нужны деньги. Вот выучусь на каких-нибудь курсах, овладею стоящей профессией и тогда начну прилично зарабатывать.

  – Тебе нужны деньги, чтобы зарабатывать деньги? – удивилась она. – Хорошо, на курсы я выделю. А также на подстрижку и на крем после бритья. А ты, уж будь любезен, приведи себя в порядок и явись на свидание к заждавшейся тебя девушке.

  И он, поддавшись ее уговорам, взял бумажку с телефоном и адресом Оксаны.

  Но судьба-злодейка в очередной раз внесла изменение в его планы. Накануне Рождества к нему опять пришли. Дверь открыла вездесущая Виктория Павловна и язвительно доложила, заглянув в комнату: «По вашу душу». И он, как увидел двух молодцов, сразу понял – вот и пришла пора расплачиваться. На этот раз явились другие ребята, не похожие на прежних. Если первые визитеры, вручившие ему конверт с долларами, своей аккуратностью, подтянутостью, корректностью, были в его представлении похожи на служителей Фемиды, то при виде этой парочки Шаров заподозрил, что явились братки из ОПГ. Небрежно одеты, в разномастных курточках с капюшонами; особенно отвращал от себя один, с бульдожьей физиономией. Но вот они-то и оказались сотрудниками милиции.

  – Шаров? Глеб Константинович? – вопросил тот, который походил на бульдога.

  – Да.

  – Собирайтесь, пройдемте. Вот ордер на ваш арест.

  Он беспрекословно стал одеваться.

  – Что ж вы не спросите, в чем подозреваетесь? – ухмыльнувшись, спросил второй сотрудник. – Вы, что ли, живете в постоянном ожидании, когда вас посадят?

  – И в чем же я подозреваюсь?

  – Ладно, подскажу, хотя вы и так прекрасно знаете. В соучастии при получении взятки в особо крупных размерах.

16. Под следствием и суд

    Участок земли, который бывший жених Риты экспромтом «сплавил» нечистому на руку деятелю, изначально предназначался авторитетному в городе лицу, входившему в узкий круг друзей мэра. Вернувшись из отпуска на Багамах и, узнав, что его «кинули», авторитет очень осерчал. К делу подключили лучших следователей. И в первую очередь насели на Николая Петровича. Но тот доказал, что у него стопроцентное алиби, так как он находился в Москве. У предусмотрительного и обстоятельного чиновника сохранились даже счета гостиницы, а билеты на самолет зарегистрированы и хранились в архиве бухгалтерии.

  Шаров неделю провел в СИЗО, где из него выпотрошили все нужные сведения. Затем выпустили до суда, взяв подписку о невыезде. Правда, он никуда ехать и не собирался. Сидел дома, почти не выходя и ожидая очередной повестки. Последние запасы продовольствия у него закончились, а "кушать" иногда хотелось.

  И только однажды за эти дни Шаров вдоволь наелся. В гости зашла А. М. и накормила его пирожками. Она принесла их целый пакет: с мясом, с рисом, с капустой... И порадовалась, что Глеб без лишних слов, с аппетитом набросился на стряпню. Глядя как он поглощает пирожки, посмотрела осуждающе, покачала головой.

  – Эх, упустил такую девушку! В тот день, когда ты не пришел к ней, Оксанка вышла на улицу и за углом познакомилась с молоденьким сотрудником ДПС.

  – А почему за углом? – не понял он, на миг перестав жевать.

  – Они там часто дежурят. Подкарауливают нарушителей за знаком запрещенного поворота.

  Ну и ладно. Очередная невеста нашла своё счастье. Этим сообщением тетушки для него закончился еще один, впрочем, так и не начавшийся роман. Он долго не решался сказать А. М., что находится под следствием. До самого последнего момента надеялся, что всё обойдется.

  А вот Виктория Павловна прознала, что он под следствием, и на супы приглашать перестала. Мало того, всему дому раззвонила, что её сосед попался, в чем она не сомневалась, учитывая его поведение. Она поведала сердобольным слушательницам, что этот скрытый гангстер «фактически» изнасиловал её дочь Риту, и та впала в длительную депрессию. Одна женщина сочувственно присоветовала:

  – Так и вы заодно на суд подайте.

  Виктория Павловна прикидывала шансы: а что, если и вправду подать? Тогда, пожалуй, и отчужденную комнату можно оставить себе на веки вечные. Она обратилась к дочери. Но Рита-два, вспыхнув до корней желто-рыжих волос, отказалась участвовать в этом деле и впервые в жизни назвала родную мать на "вы":

  – Мама, не вздумайте!

  Соседка перестала с ним общаться. И только Виолетта, как ни в чем ни бывало, забегала в комнату и удивлялась:

  – Дядя Глеб, а почему вы перестали угощать меня конфетами?

  Он беспомощно пожимал плечами. Впрочем, один раз её бабушка все-таки заглянула к нему.

  – К вам опять пришли, – сухо известила она и впервые подкинула такую идею: – В конце концов, поставьте себе отдельный звонок, чтобы ваши посетители не отнимали у меня время.

  "Судебный исполнитель, – подумал он, – наконец-то!"

  Но оказалось, что явился слесарь Вася с завода, где Шаров начинал трудовую деятельность. Вася или, в соответствии с возрастом, Василий Андреевич на досуге занимался рукоделием: выпиливал, вытачивал всякие финтифлюшки, которые дарил многочисленным родственникам. Надписи он всегда поручал делать Глебу, заходя в "Райские кущи". На этот раз в магазине гравировщика не нашел и по старой памяти явился на дом.

  – Ну и ну, – удивился он, увидев истощенного, бородатого хозяина. – Тебя, что ли, с креста сняли?

  – Да нет, – с мягкой улыбкой возразил Шаров. – Еще и не пришпиливали.

  Пригласил гостя в комнату, вытащил турбинку, вставил нужный бор, готовясь сделать надпись на самодельной шкатулке.

  – А что написать-то, Василий Андреич?

  – Маше хочу подарить. Мы с ней уже тридцать лет вместе. Как это называется?

  – Жемчужной свадьбой.

  – А почему так?

  Шарову уже приходилось отвечать на подобные вопросы.

  – Потому что жемчуг является символом безупречных отношений. Тридцать лет совместной жизни – как будто тридцать жемчужин на нити времени. Состоятельные люди жемчуг и дарят. Он никогда не тускнеет.

  – Ну, у меня зарплата не та: жемчуга дарить.

  – Это поправимо. Сейчас изобразим, – с готовностью отозвался Шаров.

  Он взял с полки одну из книг с иллюстрациями, полистал, разглядывая цветные фото, с изображенными на них драгоценностями из музейного фонда Эрмитажа; выбрал одно ожерелье и, включив машинку, стал наносить рисунок на крышку шкатулки. Гость дышал в затылок.

  – Ух ты! – восхитился он. – Точно жемчуг. Даже блестит.

  – Что написать? – спросил Шаров, покончив с рисунком. – "Любимой Марии" или "Дорогой Маше"?

  – Че хошь, – разрешил гость. – Только, если вместится, добавь все-таки: мол, дарено на тридцатилетие совместной жизни.

  – Вместить-то можно, – кивнул Шаров. – Но я же объяснил: жемчуг и символизирует тридцатилетие. А так – повторение получится. Всё равно, что сказать: "Масло масляное".

  – Ну, ниче, – стоял на своём слесарь, – Как говорится, кашу маслом не испортишь.

  Рассчитываясь, вытащил из бумажника тысячерублевую бумажку. Он и раньше всегда непременно расплачивался и возмущался, если Шаров говорил, что не надо. В ответ Василий Андреевич читал нотацию, что любой труд должен быть оплачен, а халяву он сам на дух не переносит. Шаров, прослушав, пожимал плечами и принимал деньги. Но сейчас даже обрадовался: "Ну вот, подкалымил", – и сразу принял купюру. Правда, посчитал, что много:

  – Ой, а у меня сдачи нет.

  Прозвучало, как жалкое признание. Прочувствовав ситуацию, гость благодушно сказал, что сдачи брать не будет, а через месяц зайдет с новым заказом: его младшей племяннице исполнится шестнадцать.

  – Вряд ли я смогу выполнить, – признался Шаров.

  – А че так?

  И вот тут он исповедовался – выложил все, как есть. Что сидит без работы, что находится под следствием.

  – И сколько могут припаять? – полюбопытствовал гость.

  – Не знаю. Лет пять.

  – Все одно сдачи не надо. Я и через пять лет к тебе зайду. Думаю, заказов за это время у меня много наберется.

  В эти же дни, словно преодолев в себе какой-то барьер, Шаров выложил последние известия дворнику Моисею. Впрочем, тот сам приметил, что с гравировщиком что-то не так.

  – Тоже, значит, бороду отпустил, – дворник пристально посмотрел и по-доброму усмехнулся. – Мы с тобой щас, как близнецы-братья. У тебя и глаза сделались такие же грустные, как у меня. Ну, со мной-то вопрос ясен. Мы, дети израилевы, ощущаем двухтысячелетнюю скорбь от соучастия в расправе над бомжом из Назарета. А с тобой-то что происходит?

  И совсем уж неожиданная встреча произошла на улице, когда Глеб ходил в булочную за хлебом. Рядом притормозила сверкающая перламутровой краской машина. Из открывшегося переднего окна выглянул Чибисов.

  – Садитесь, подвезу!

  – Да, ладно, я еще насижусь, – трафаретно ответил Шаров.

  Однако Чибисов оказался настойчивым и все-таки посадил гравировщика в салон автомобиля; они заехали во двор, и во дворе еще долго сидели в машине. Чибисов подробно расспрашивал про обстоятельства дела. Хмурился и напоследок дал совет:

  – Валите всё на Риту.

  Главным обвиняемым на суде был Леонид Сергеевич, которого Шаров не видел с той злополучной встречи в «Райских кущах». Его заключили под стражу и не выпускали в продолжении всего следствия; теперь, на суде, он сидел в клетке, как в зверинце, под охраной милиционера с автоматом. Ему вменялось несколько серьезных статей, в том числе и организация ОПГ. Шаров же шел прицепом, как участник банды. Еще на предварительном следствии он признался, что получил вознаграждение от Щукина – такова оказалась фамилия у главного обвиняемого. В общем-то правдиво изложил, что и как было. Но только, вопреки совету Чибисова, о Рите не упомянул ни разу. Имя Риты вообще не фигурировало в ходе судебного процесса. Странно, что Щукин оставался солидарен с ним и про Риту тоже не заикался. Это, косвенным образом, усугубило вину Шарова: выходило, что он напрямую связан с «главарем банды»... В ходе судебного расследования обвинитель хотел уточнить, как они познакомились.

  – Через одну общую знакомую, – небрежно пожав плечами, ответил разжалованный жених Риты.

  И Шаров в своих ответах не сообщил, кто именно попросил его расписаться в липовом договоре.

  – Попросили и подписал, не думая о последствиях и не представляя, что именно подписывал, – ответил он.

  Но в его действиях обвинитель обнаружил сознательный умысел, так как Шаров принял деньги – это тоже вскрылось в ходе предварительного расследования. А на суде он насел на гравировщика с удвоенной энергией:

  – А, может, вы нам чистосердечно признаетесь, когда еще использовали свой уникальный талант? Ведь было такое?

  – Да, было. – Шаров с грустью вспомнил тот замечательный день, который провел с Ритой на острове.

  – И где же вы расписывались?

  – На песке.

  Это признание судья и обвинитель сочли за наглую выходку, что тоже сработало не в его пользу.

  Прения закончились, судья предоставил обвиняемым последнее слово. Щукин не преминул воспользоваться возможностью защитить самого себя. Он встал, ухватился руками за решетку.

  – Ваша честь, не судите меня строго. Моя вина в том, что я поздно родился. Когда объявили, что для успешного развития общества нужны хозяева, то есть собственники, и пошла дележка общегосударственного имущества, я ходил еще в детсад. И не успел даже к заключительному шапочному разбору: мне ничегошеньки не досталось. Также ничего не досталось и моим родителям, учителям в школе. Ну да, им хотя бы и предложили – они б отказались. Моя мама до сих пор уверена, что она не вправе присвоить даже чужой кошелек, найденный на обочине большой дороги, а не то что фабрику, завод или пароход, – тут обвиняемый поглядел на судью и задал ему несуразный вопрос. – А что же с ним делать, ваша честь, с кошельком-то, если вы поимели случай его найти и подобрать?..

  Судья, хмурый, седой мужчина, ничего не ответил. Но в зале вдруг поднялась худенькая женщина с заплаканными глазами и сказала:

  – Я положила бы его на видное место, Леня.

  – Может, ты и права, мама, – повернулся к ней подсудимый.

  – Прекратите посторонние разговоры! – судья обрел дар речи и ударил молоточком.

  – Извините, – Щукин опять обратился к нему. – Согласен, с такими установками, как у моей мамы, вполне можно рассчитывать на работу в школе и сеять разумное, доброе, вечное. Но все дело в том, что я не хотел, как она, становиться учителем русского языка и словесности. С юных лет, увлеченный происходящими процессами, возжелал стать предпринимателем. В этой роли, ваша честь, я мог бы принести много пользы нашей державе. Ведь мне за неё тоже обидно, во что она превратилась. Я чувствовал в себе большие возможности и достаточно сил, чтобы успешно работать на этой ниве. Но мне был необходим капитал для начала. Ваша честь, извините за вульгарный пример: как кружка пивка необходима алконавту для рывка. К сожалению, я не нашел возможности приобрести стартовый капитал легальным путем. Прошу учесть мои благие намерения и осудить на минимальный срок.

  Кто-то в зале даже захлопал в ладоши. Судья, призывая к порядку, опять стукнул молотком. "Сколько ж Леониду дадут за позднее рождение?" – подумал Шаров. Дали семь лет. Сам же Шаров, в последнем слове, выразился кратко: "Поступил необдуманно. Виноват". Он схлопотал три года.

17. От сумы и от тюрьмы...

    Срок Шаров отбывал в Восточной Сибири. В бараке ему отвели место на втором ярусе, а койку под ним занял признанный авторитет – плотный, широкий, почти квадратный мужчина. Ни фамилии его, ни имени Шаров не знал, все обращались к нему по кличке: «Буча». Однажды вечером, перед отбоем, он устроил пирушку. Один из его корешей спросил:

  – А что отмечать будем?

  – Двадцатипятилетие моей деятельности!

  – А с чего она началась? – подобострастно продолжала расспрашивать шестерка.

  – Неоригинально, – ответил авторитет. – Залез ночью в сельпо в родной деревне. Там же выпил три бутылки портвейна, закусил шоколадными конфетами и отрубился. А утром пришли и тепленького меня повязали.

  Сейчас же, спустя двадцать пять лет, пили не портвейн, а водку "Посольскую", закусывая твердокопченой колбасой и маринованными огурцами. Насчет того, откуда взялась "Посольская", Шаров ничего не мог сказать, а вот за твердокопченую колбасу знал точно. Ему в очередной раз прислала посылку не забывающая его А. М. Сам Шаров в пиршестве участия не принимал, лежал на своей шконке. И, надо же, Буча в разгар вечеринки обратил внимание на скромного зэка.

  – А ты че, Воробышек, не слетаешь вниз? – укоризненно спросил и добавил угрожающе: – Не хочешь выпить за мой юбилей?

  Отказываться – себе дороже. Шаров слез. В бараке стояла жара, такая же, как за окнами. Буча разоблачился до пояса. У него были чудовищно мощные руки и жирная, широкая спина.