Текст книги "Правда Бориса (СИ)"

Автор книги: Владимир Положенцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

-На той пирушке, на Воздвижение Пресвятой Богородицы, прости матерь божья,– Борис широко, истово перекрестился. Раньше за ним такой набожности Губов не замечал,– меня и хотят отравить бояре.

Годунов жестом подозвал столового человека, велел налить себе яблочного напитка на крыжовнике. Тот от чрезмерной расторопности, пролил на кафтан боярина немного вина. Василий напрягся, ждал как отреагирует царский регент– слишком ли о себе уже возомнил? Но Борис словно и не заметил оплошности холопа.

–Ежели об том ведаешь, для чего же согласился быть?

–А чтоб жало у всех недругов вырвать одним разом. Помнишь, как государь Иван Васильевич говорил?-одним махом и всех злыдней в прорубь.

–Ну а сын-то мой при чём?

Борис хмыкнул, будто удивился непонятливости своего товарища. Он сказал, что мальчонка, находясь в доме Шуйского, должен узнать как бояре собираются его отравить. Какой яд подсыпят, в кубок с вином или в еду– простую цикуту из вёхи, мышьяк или византийскую отраву. Тогда Годунов заранее примет противоядие.

–Да ты ума лишился, боярин!– подскочил с лавки Губов. – На такую опасность сына посылать! Кто я по твоему– упырь, али родич? И откуда ты вообще узнал, что у меня есть малые сыновья? Ехал-то ко мне не наобум.

– Людишки мои заранее проведали. Не горячись. Неужто желаешь, чтоб твоего старого товарища жизни лишили? То-то, сядь.

Василий опустился на скамью, разминая жесткую бороду. Его покрасневшие от негодования шрамы на шее набухли, стали синими.

–По другому нельзя, уж и так и эдак рядили с Ириной. Но ежели желаешь оставить меня в беде, прощай.

Годунов встал, опрокинув кружки и кувшины.

–Погоди,-остановил его Василий.

Он понимал– если откажет отцу царицы, то ни ему, ни его детям доброй, спокойной жизни уже не видать. Да, когда-то приятельствовали, одно дело делали, был тогда Борис разумен и справедлив. Но время идет. Взлетев на вершину власти люди становятся, как правило, совсем другими и в них открываются самые черные стороны. И потом, знать о злодействе и не предотвратить его, грех. Подумал, разумеется, Губов и о выгоде. Недаром Борис упомянул о Шуйском, который получил от царя Федора на кормление целый Псков. Да что, Федор, не он же принял это решение, наверняка Ирина по наущению Годунова осыпала Ивана Петровича милостями, чтоб задобрить одного из самых серьезных недругов. Но, видно, мало боярам, на трон зарятся, по тому и к горлу Бориса подбираются. Всё так. Опасно, но, значит, иного пути нет. Иначе бы не примчался.

–Погоди, Борис Федорович,– повторил Губов.– не горячись и ты. Странно было бы, ежели я разбрасывался своими сыновьями, как гнилыми яблоками.

–Странно,– согласился Борис.– Но и меня пойми. Не токмо о своей шкуре пекусь. О России. Пока в регентстве, могу на многие добрые дела царя направить, немало уже полезного задумал. Хочу с Польшей мир перезаключить, войну окончательно остановить, в Москве университет как в Париже открыть, чтоб наукам всяким боярских да дворянских детей обучать. А, может, и простых тоже. Пошлю их для начала в Европу знания получать. Отстали мы от немцев, на века отстали. Татарва проклятущая...Но ничего, наверстаем, была бы воля! Крестьянам волю дам. Токмо свободный человек может быть зело полезен государству. Или...хотя бы четыре Юрьевых дня в году им позволю. Поглядим. В преобразованиях моя правда! А придут Шуйские али Мстиславские? Сядут по лавкам и будут зады толстые чесать. Ляхи с крымчанами Москву окончательно разорят. Превратится Третий Рим в пепел.

–Ладно,– хлопнул по столу покалеченной десницей, несколько захмелевший от яблочного вина, Губов. – Рассчитывай на меня, Борис. Предположим, мой Михаил выведает чем тебя собираются отравить. А ежели то окажется мышьяк или серная кислота? Противоядие не поможет.

–Да, от мышьяка или кислоты не убережешься.

–Тебе ли не знать,-ухмыльнулся Губов.

–И ты туда же,– опять тяжело вздохнул Годунов.– Да не травил я государя Ивана Васильевича! – вдруг крикнул Борис на всю деревню.

От его звонкого голоса всполошились в сарае куры, а холоп, стоявший невдалеке под березами, от неожиданности присел.

–Тише,тише,– впервые искренне улыбнулся Губов, поняв что попал в больное место Бориса. Он и не предполагал, что это доставит ему удовольствие-подзадорить самого царского регента.– Знамо дело, царь от удара помер.

–Слушай, Васька...,– боярин сжал кулаки.– Тебе ли не знать, что государь предавался безудержным плотским утехам и не токмо с бабами. Думаешь, он так просто, ни с того ни с сего, на Федьку Басманова и все их семейство ополчился? Федька привез из Ливонии нехорошую болезнь и наградил ею государя. А лечился Иван Васильевич ртутью да сурьмой. Ему итальянские лекари не раз говорили, что сие отрава, так он их слушать не желал. Пухнуть начал, бросался на всех без повода аки пес. Впрочем, сами они ничего более действенного не предлагали. Так, какие-то травки да мази, от которых у государя был нескончаемый понос. Вот и не выдержала душа.

–Верю,– кивнул Губов и опять расплылся в улыбке.

–А хоть и не верь, мне всё одно,– махнул рукой Борис и опять случайно опрокинул на столе кружку. Слуга бросился водворять её на место, но Годунов его прогнал.

–Ну а я-то с Кашкой для чего тебе надобен?-спросил Василий.

–А-а,-расправил плечи Борис так широко, что с него слетела накидка. Дворовый кинулся ее поднимать, но снова был прогнан. – Для вас с Дмитрием, коль его разыщешь, у меня особое дело. Боярин Мстиславский из церквей не вылезает, иконы с собой пудовые возит. Ему бы в отшельники на дальний остров. Всех каликов перехожих и юродивых привечает, на двор к себе пускает, кормит и поит, спать укладывает. И допытывается у них что будет с ним завтрева и опосля. Верит им больше, чем попам. Сказывают, весь его дом за Самотёкой псиной от этих убогих пропах. Ха-ха. Помнишь, как я в Белом городе у кабака, где должны были встретиться с Бакуней, Малютиных соглядатаев подначивал: "Дяденька, дай дудочку, а то говном забросаю". Ха-ха.

Борис засмеялся так, что затряслись стриженные деревья. Вспомнив тот день, не смог удержаться от смеха и Василий. Да, изумил тогда его юноша Годунов своей смекалистостью и проворством, ничего не скажешь. Кем ведь был? Мальчонкой с конюшни. А теперь опекун царя и отец царицы. Глядишь, так и до царского трона доберется. Сидит сейчас с ним и запросто вино пьет, да уговаривает ему помочь. Эх, причудливы пути господни, неисповедимы.

А вскоре старые приятели перешли в растопленную до красна баню. И там уже о деле не говорили ни слова. Вспоминали былое и хохотали от души, сотрясая стены крепкого дубового сруба. Потом плавали, ныряли в реке Сестре, брызгая друга ладошками, словно дети. Собравшиеся на высоком берегу дворовые людишки тоже смеялись, показывали на них пальцами. Они и не догадывались, что чернявый, коротконогий как татарин гость хозяина, дурачившийся в воде будто мальчишка, никто иной как будущий царь всея Руси Борис Федорович Годунов. Он лишит их тех немногих прав, которые они имели– отменит Юрьев день и превратит всех крестьян в кабальных холопов.

Возвращение

Дмитрия Кашку, сына Адама действительно взяли в плен в одном из первых боев, во время осады Ревеля. Не сдался бы, конечно, никогда, да ударил ему сзади по голове осколок каменного ядра, выпущенный из русской же мортиры. Когда очнулся– кругом гогочущие ливонцы– то ли шведы, то ли ляхи, то ли литовцы, не поймешь. Да и не до того было, кровь текла из раны не переставая. Ему помог какой-то простой фин из обоза с хлебом. Перемотал Дмитрию голову тряпками, дал напиться. Вместе с другими пленными Кашку угнали в Полоцк, который к тому времени вновь взяли войска Речи Посполитой– возводить разрушенные городские укрепления. А где-то через месяц в Полоцке объявился Андрей Курбский. Ему, видимо, рассказали пленные стрельцы кто такой Кашка, кем был при царе. Курбский его позвал к себе.

–Ну и как же ты странствовал, молодец, с самим государем? Расскажи, зело любопытно.

–Ты и есть тот самый беглый воевода Курбский?– в свою очередь спросил Дмитрий.

–Он самый,– кивнул Андрей Михайлович и рассмеялся.

–Чего веселишься?

–Жизнь славная.

–Токмо конец у предателей обычно невеселый,– хмуро сказал Кашка.

–Да ладно тебе, "предатель"...А кого я предал? Тирана кровавого? Неужто еще не понял кто есть такой Иван Васильевич? Гляжу, отблагодарил он тебя знатно, на войну сбагрил.

–Я сам напросился.

–Что, невмоготу с сатрапом-то уже стало? Ха-ха. Понимаю.

Кашка промолчал.

–Мало того, что царь на непотребной войне своих подданных губит, да ещё всю Россию на край бездны поставил,-продолжил Курбский.– Не устоять Москве перед Речью.

–Еще посмотрим.

–А тебе-то что от этой бойни? Даже ежели государь победит, вернет прибалтийские подати, что дальше? Сытнее станет жить русский народ, веселее? Бессмыслица, полная бессмыслица.

–Чего ты от меня хочешь?

–Ничего, кроме одного. Вот ты, волей или неволей, стал человеком, который спас царя, продлил муки великой страны. Да, да, великой. Наш народ вобрал в себя всё самое лучшее от варягов, славян, прибалтов, татар и многих других племен. Такой могучей крови нет ни у кого. Нам бы жить да процветать. А мы нищенствуем, в дикости несуразной пребываем. Почему? Не токмо потому что нам часто не везет с царями, а потому что мы, со времен орды, привыкли слепо поклоняться ханам-царям. Не позволяем себе даже мыслить против них, какими бы кровопийцами они ни были. Мы должны перестать быть рабами, в первую очередь, самих себя. Вот и желаю я чтобы и ты– избранник божий или сатаны, не знаю– наконец окончательно прозрел, скинул с себя рабские оковы.

За вновь выкопанными рвами загремели пушки. Но Андрей Михайлович даже не обернулся. Это полк поляков вел пристрелочную пальбу по дальним мишеням у леса. В походный шатер, где беседовали Курбский и Кашка, вполз едкий запах пороха. Бывший царский полководец чихнул. Как ни странно, что удивляло многих, он всегда жутко чихал от порохового зелья. Затыкал даже нос тряпками, но ничего не помогало.

То ли убеждения Курбского подействовали на Кашку, то ли накопившейся в груди желчи действительно нужен был наконец выход, но он все рассказал Курбскому. И как встретился с государем в кабаке, и как попал с ним на Сьяны. Поведал о том, что увидел за амвоном церкви Богородицы в Александровой слободе. О пытках, казнях и прочих царских непотребствах.

– Парень ты крепкий и, вижу, смышленый,– сказал Курбский, выслушав исповедь Кашки.– Могу сделать тебя для начала десятником в моем полку. Пять талеров в месяц, дам домишко в Упитском повете. У меня их там много. Сигизмунд подарил.

Опять Кашка задумался.

–Неужто желаешь вернуться в Россию?– нарушил молчание Андрей Михайлович.-Мало тебе мытарств и невзгод, мало крови и злобы на родине видел?

–Злобы и крови я видел немало,– наконец заговорил Дмитрий.– Видел я и как хорошо, чисто живут люди в Литве. Да токмо тяжко мне мне без родины. Пропах я ею, сросся с ней, не оторвать. Я не лучше её, а она не лучше меня. Одно целое. Прав ты, воевода, страдаем от себя. А от себя не убежишь. Кто ж виноват, что она такая? Я и виноват, так за что ж её винить, за что предавать? Отпусти с миром, ежели можешь, молиться на тебя буду.

Курбский встал, отодвинул шторки шатра.

–Ишь, вечер уже скоро. А правую стену так еще и не заделали. На истового богомольца ты не похож. Да и обойдусь без твоих молитв. Умному-воля, дураку– колодки. Эй, Михайло!– позвал Курбский.

В шатер тут же влетел воин в кожаных латах с двумя длинными саблями по бокам. Сам он был лохмат и довольно низок, от чего клинки доставали до земли. Застыл, сверля глазами хозяина.

–Кто привел последний отряд пленных?

–Капитан Суербер.

–Сколько просит за голову?

Пленные русские были нарасхват среди шведов, литовцев и поляков. Кто из командиров брал их в бою, тот ими и владел. Из королевской казны "владельцам" выделялись деньги, если пленные использовались в государственных, а не в личных целях, например, при ремонте стратегических крепостей. Однако пленными торговали направо и налево, что, собственно, в Речи Посполитой не воспрещалось.

–Кажись, три с половиной талера.

Курбский расстегнул дорожную сумку, бросил на походный низенький столик несколько золотых.

–На, передай Суерберу. Скажи, Курпский купил.

В польских документах Андрей Михайлович значился именно как "Курпский", поэтому со временем он сам стал упирать на букву "п" в своей фамилии.

Михайло сгреб в желтые ладони монеты, со скорым поклоном выскочил из шатра.

–Ты свободен, Дмитрий Кашка, сын Адамов,– сказал князь.– Ах, да, сопровождение...

Курбский сел за стол, достал лист гербовой бумаги, быстро написал на ней что-то по– польски, подышав на массивный перстень, поставил печать.

–Можешь идти на все четыре стороны,– со сдержанной злобой сказал Андрей Михайлович.-Не держу. Надеюсь, расскажешь о моей...щедрости.

–Обязательно,– ответил Кашка, запихивая "сопровождение" под камзол. На выходе обернулся.– А ведь под Улой, я слыхал, Андрей Михайлович, ты лихо русских людей побил. И на тебе крови нашей немерено.

Он ждал как отреагирует Курбский. Понимал, что испытывает судьбу. Беглый полководец ведь может разгневаться и забрать назад свою "щедрость". Встретились глазами, кто кого переглядит. Первым их опустил Андрей Михайлович.

В черной дыре

Оператор Юра Головин попытался выглянуть из открытого шлюза корабля, за которым был отчетливо виден Александровский кремль. Капитан «Адмирала Врангеля» Федор Лопухин и не думал его останавливать, настолько он был потрясен. Остальные члены экипажа тоже стояли, словно в немой гоголевской сцене.

Юра вытянул по-гусиному шею, но его лоб тут же уперся в будто прозрачную стенку. Он ощупал ее руками– и сверху, и снизу– одинаково. Тогда он ударил по "стеклу" кулаком. Картина с кремлем стала расплываться, превратилась в насыщенный, абсолютно пустой сиреневый фон.

К оператору подошла медсестра Алге Варнас. Её родители еще в прошлом веке перебрались из Литвы в Россию. На "Адмирале" её называли на русский манер Аллой или просто Алей, а она не возражала. Алге в переводе с литовского– ангел, а Алла с греческого– иная. "Да,– говорила она встряхивая шикарными пшеничными волосами,– я иная, таких ангелов, как я, больше нет". Варнас очень гордилась своей красотой, считала что милостиво одаривает ею окружающих. При кажущейся надменности, внутри она была мягкой и доброй девушкой, но при необходимости очень решительной и смелой.

Алге прикоснулась пальчиком к сиреневой стенке, постучала по ней костяшками пальцев.

–И что это означает?– обернулась она на капитана.– Где причал ╧15, где Энона?

Лопухин изобразил на лице кислую гримасу, тоже подошел к шлюзу, но трогать его не стал. Затоптался, разминая длинными аристократичными пальцами тяжелый двойной подбородок. Он был покрыт легкой щетиной. Командир надеялся привести себя в порядок в лучшем отеле Эноны, где есть и озоновые ванны, и бесконтактные ионные бритвы.

–Да сделайте что-нибудь, задумчивый капитал!– воскликнула медсестра.

–Доктор, дайте своей помощнице успокоительного,– обратился Лопухин к врачу Чернозёмову.– Действительно загадка. Где штурман?

–Я здесь,– вскинул руку штурман Суховой, стоявший среди группы энергетиков, прилетевших на одну из термоядерных станций экзопланеты, на замену своим коллегам.

–Мы шли точно по заданному курсу?

–Бортовой компьютер "Илион" об отклонениях не сообщал,-пожал плечами штурман.

На корабле было установлено два бортовых компьютера. "Софокл" отвечал, что называется, за гуманитарную часть, "Илион" за техническую.

–Так пусть проверят параметры снова.

"Илион" не отвечает,-раздался голос "Софокла",– Попытки войти в его систему, ничего не принесли. "Илион" заблокирован, требует пароль".

–Какой еще пароль?!– не удержался капитан, но сразу же спрятал эмоции, которые были непозволительны для командира. Тем более в сложной ситуации.

–Что за пароль?– переспросил уже спокойно Лопухин.

"Пароль для входа. Он состоит из двух шестизначных знаков. Я пробовал подобрать комбинации. Из десяти триллионов ни одна не подошла".

–Так взломайте же его, черт возьми!– не сдержался уже штурман.

"У меня нет такой программы. К тому же это запрещено. Во время входа в звездную систему Гончих псов, я получал некоторую информацию с "Илиона". Он сам мне её сбрасывал, не полную, не знаю для чего".

–Ну, и? Да говорите же, железка с проводами!– не мог сдерживать нервного напряжения штурман Суховой.

"Международной конвенцией от 19 января...запрещено оскорблять кибернетические системы, как потенциально мыслящих существ",-ответил "Софокл".

–Не обижайся на штурмана, Софоклушка,-взмолилась Алге.– Расскажи что тебе известно, где мы находимся?

"Когда входили в Гончих псов, неожиданно, до нуля упала скорость корабля",– ответил компьютер.

–Да, падение скорости было, это мы заметили,– подтвердил уже менее нервно штурман.– Но решили, что то просто технический сбой. Уже через несколько секунд показания пришли в норму– одна вторая световой, как и положено при входе в звездную систему.

"При этом возросли силы гравитации. До невероятных значений,-продолжил "Софокл". -Такие могут быть только от притяжения черной дыры. Я запросил "Илион", он ответил, что все в порядке".

–Почему же не сообщили мне?– спросил штурман.

–Техническая и навигационная стороны вопроса– не моя прерогатива. За них отвечает "Илион".

–Черт бы вас побрал, железяки неразумные!– снова вспылил Суховой.

–И что это может значить?– осторожно спросил капитан.

–Мы провалились в черную дыру,– высказал предположение продюсер Петя Вельяминов.– Если уж кванты света в ней застревают...Но откуда она здесь взялась? Ведь ее тут не было, так, господин штурман? Иначе бы вы что-то заранее предприняли.

–Не было, конечно,– ответил Суховой.– Не первый раз летаем на Энону. Чушь какая-то...

"Возможно, это небольшая блуждающая квантовая черная дыра,– сказал "Софокл".– Когда-то где-то сколлапсировала карликовая звезда, остался сгусток гравитационной материи. Случайно попала в созвездие Гончих псов. Скорость движения таких пространственно-временных ям неизвестна, а потому невозможно предсказать их появление".

К сиреневой стене подошел журналист Илья Плетнев. Оглядел "занавес", пошкрябал ноготком, хмыкнул:

–Я читал, что приливные силы черной дыры непременно разорвут на части корабль и всех его обитателей при приближении к точке сингулярности. Интересно, мы уже прошли горизонт событий?

На журналиста дико посмотрела медсестра.

–Не умничай, Плетнев,– фыркнула она. Ей нравился Илья, она давно уже положила на него глаз. Но сблизиться с ним ей мешала чрезмерная, как она считала, надменность журналиста, желание считать себя выше других. Теперь слова корреспондента взбесили Алге как никогда. Тем не менее, перспектива быть разорванной приливными силами, о которых она тоже когда-то слышала, её не прельщала.– А почему мы в шлюзе видели...какой-то монастырь?

–Александрову слободу,– поправил девушку Юра Головин,– бывшую резиденцию царя Ивана Васильевича Грозного. Впрочем, при жизни его так никто не называл.

–Вам виднее,– подал голос врач Чернозёмов.– Но здесь действительно прослеживается непонятная пока взаимосвязь между нашим нынешним...хм, положением и картинкой за шлюзом. Её все наблюдали воочию, это не массовая иллюзия, я подтверждаю адекватность восприятия, как медик!

"Думаю, взаимосвязь есть",– ответил "Софокл".

"Он думает,– передразнил шепотом штурман,– раньше надо было думать". И уже в полный голос:

–Ну, и какая же, по-вашему?

"Возможно, историю, которую я сочинял, находящимся в глубоком сне журналистам, уловила черная дыра. Её притяжение не может покинуть не только свет, но и информация".

–Так это ты виноват в наших бедах, "Софокл",– без злобы, даже весело сказал Юра Головин.– Что же нам теперь делать, заживо гнить в этой консервной банке или ждать, когда нас сожмет до атома сингулярность?

"Ложиться спать".

"Что?!"– воскликнули все хором.

"Ложиться спать,– повторил "Софокл". Видимо, черную дыру заинтересовал мой рассказ и она ждёт продолжения. Только после этого она откроет пароль к "Илиону" и даст нам спокойно продолжить путь.

–Но мы отчетливо слышали команды посадочных служб Эноны,– неуверенно возразил штурман Иван Суховой.– И вообще, бред...Живая черная дыра, которой нужны глупые сказки. Нет, товарищи, вам не смешно всё это слышать?

–У вас есть другое предложение?– подошла к штурману медсестра и взглянула на него своими синими, пронзительными как хазарские стрелы, глазами. – Я не прочь немного вздремнуть. Давайте ляжем вместе, Иван Степанович, в одной капсуле, а?

Суховой покраснел до корней волос, а девушка расхохоталась заразительным, несколько неприличным смехом. "Софокл" продолжал:

"Команды могли быть реальными. Провалившись в дыру, мы опередили время, а потом каким-то образом вернулись в своё. В проеме шлюза было изображение эпилога моей истории. Именно так я его себе представлял– поздняя осень, снегопад над Александровой слободой. В ворота въезжают сани, в окружении стрельцов... Голоса диспетчеров могла сымитировать и сама черная дыра. Для чего? Кто ж её знает. Сведений в сети, о том, что они мыслящие, нет, но вселенная огромна, ничего нельзя исключать. Возможно, дыра каким-то образом знает о русской средневековой эпохе больше, чем мы".

–Откуда?

"Информация, как и любая материя, никогда и никуда не исчезает, она лишь трансформируется. Как она к ней попала, неизвестно. Так что, капитан Лопухин, какие будут указания команде?"

Командиру, конечно, не к лицу долго раздумывать, чтобы не потерять авторитет. Но ситуация была из ряда вон выходящей. Поверить в то, что корабль провалился в какую-то блуждающую черную дыру, которую заинтересовали сказки бортового компьютера "Софокла", было невозможно. Но и отрицать безвыходность положения, тоже глупо.

Он приказал еще раз попробовать войти в "Илион", но все попытки оказались тщетными. Виртуальные экраны технического компьютера были пусты, как беззвездное небо. Только через определенное время на них появлялись двенадцать, разделенных между собой точек. "Илион" заблокированный, черной дырой, требовал пароль.

Межгалактический корабль «Адмирал Врангель» погрузился в сон. На этот раз «Софокл» вливал свои исторические фантазии в нейроны головного мозга всем членам экипажа. Начало он уже придумал, оно ему нравилось. Самому было интересно что дальше. Кто-то ему явно помогал– подпитывал его систему неизвестными фактами и событиями. «Софокл» догадывался кто. Ему помогала черная дыра.

Божьи люди

В то лето, несмотря на жару, почти не смолкали дожди. Московские реки вспучились как на дрожжах. По всему городу и за ним– на Пресне, Сущёве, Напрудне, в Вробьеве, набухли всегда тихие болотца, слились между собой, образовав непроходимые топи. Народ перекидывал через них гати из бревен и сучьев, вздыхал: выбрали же предки местечко для жизни, недаром в старину Москва звалась жидкой грязью. Но на таких задирались, шикали несогласные– коренные москвичи– то не топь означает, а медведицу. Медведь– зверь, сильный, коварный, сноровистый. Порвет и глазом не успеешь моргнуть. Так-то, пришлый, бойся. Спорили, а дожди все лили.

Хоромы Ивана Федоровича Мстиславского находились между речками Самотёкой и Капелькой. Слева к ним добавлялась Напрудная. От ливней они разлились так, что дом боярина оказался фактически на острове, к которому можно было добраться только на лодке. Однажды, будучи хмельным, он чуть не выпал со струга и велел поставить через Капельку мостик. За пару дней мужики его соорудили из старых гнилых деревьев, что половодье принесло из леса. Своих, хороших бревен, боярин пожалел.

Теперь через этот мосток пробиралась телега, застревая скрипучими колесами в дырах через каждый сажень. Мужик, видно из торговых крестьян, нещадно хлестал лошаденку, будто она была виновата в том, что людишки положили худое дерево, которое не выдержало веса телеги.

Ближе к съезду на слегка подсохшую дорогу (небо сжалилось и второй день не проливало на землю сильных дождей, лишь моросило), повозка окончательно застряла. Крестьянин пытался вытолкать ее из расщелины дрыном, но тот сломался. И позвать было как назло некого– утро только занималось. Мужик сплюнул, облокотился на телегу, отчего та еще шибче провалилась, дернув в сторону худую, с облезлым боком лошадь. Та фыркнула, вскинула заднюю ногу, задев телегу. С нее слетела корзина с копченой рыбой.

"Ну, ты еще!"-замахнулся на кобылу мужик, собирая с опилок жирных окуней и судаков.

Тут он заметил двух грязных, оборванных нищих. Один-жилистый и длинный, опирался на кривую клюку, другой кряжистый и угловатый, на его плечо. У обоих челюсти были подвязаны тряпками, под уставшими, ввалившимися глазами– темные синяки. На шеях, вместе с иконками, болтались какие-то амулеты и мешочки.

–Эй, добрые люди, подмогните что ль, рыбки дам на пропитание. Застрял и маюсь.

–Пару рублей бы отсыпал, тогда сошлись бы,– ухмыльнулся жилистый.

–Дядь, дай дудочку, а то говном забросаю– заблеял другой и заржал как конь, обнажив вполне здоровые зубы.

–Что?!– дико выпучил глаза торговый и замахнулся на нищих кнутом.-Я вас сейчас, наблазки...!

–Поори еще,– спокойно сказал высокий,– щас телегу твою в речку опрокинем, будешь заново рыбу свою ловить. А тебя на дворе за потерю высекут, да еще деньгу за обман сдерут. Ивану Федоровичу что ль рыбку везешь?

–У-у,– насупился мужик, опустив кнут.– Кто такие?

–Разве не видишь? Странники божьи, милостыней пробиваемся, да еще людям их будущее угадываем.

–У-у,– опять произнес мужик. Теперь в его голосе не было угрозы, одно любопытство.– И как же так? Правду что ль сказываете, али всё врете?

–Желаешь, и тебе скажем,– подошел к телеге высокий ободранец, взглянул в расщелину, где застряло колесо, постучал по ней клюкой. – Да, одному тебе не вылезти. Так желаешь?

–У-у,– произнес, видимо, излюбленное выражение мыслей торговый.

–Что ты всё ухаешь, как сыч на дубе,– приблизился к крестьянину и кряжистый нищий, оглядел его невыспавшуюся физиономию. -Вижу что на твоем лбу написано. Будет у тебя новый домишко и конь исправный. Коль не слободырничаешь.

–Откуда же?-прищурился мужик, а потом захохотал.– Ну, ладно, проваливайте с миром, такие сказки не по мне. Других надувайте. А не уйметесь, стражу кликну,– кивнул он на высокий боярский забор, который возвышался в ста саженях от реки, словно крепостная стена. В ней даже имелись прорези в виде узких бойниц.

– Не дозовешься, да и пока прибегут...А райская жизнь твоя вот она.

Длинный развязал мешочек на шее и вынул из него...аж три новгородских рубля. Протянул крестьянину.

–Чего это?– сглотнул мужик.– Он давно мечтал накопить монет на десяток чернорунных овец, что продавал сосед, и новую избенку, да больше шести московских алтын никогда не набиралось.

–Деньги, вестимо, новгородские. Здесь и на обжу хватит. Купишь себе землицы,будешь овес да рожь сеять, богатеть год от года. Получишь, ежели выполнишь уговор.

Видя, что крестьянина аж перекосило от алчности и он готов на всё, ободранцы лихо выдернули телегу из расщелины, погнали лошадь к крутояру на Самотёке. За ними еле поспевал крестьянин. Он что-то лепетал, но, вероятно, сам плохо понимал что именно.

В коряжнике, у самой воды, остановились. Мужика, как выяснилось, звали Игнатий по прозвищу Смола. Высокий нищий, от которого, как он уловил, пахло медовой водкой, ухватил его за отворот зипуна.

–Боярин, слышно, странствующих людишек, да юродивых привечает,– сказал он.

–Привечает,-с готовностью подтвердил Смола.– Но теперь как-то не шибко. Матушка Анастасия Владимировна ругается, говорит, всякую падаль в дом тащит. Однажды, сказывают, до рукоприкладства дело дошло.

–Что же, жена боярина бьет?– ухмыльнулся кряжистый нищий.

–Бабы пуще сатаны, от них никому спасу нет,– вздохнул Игнатий и почесал затылок. Видимо, и ему не раз доставалось от супруги.

–Короче. Нам надобно свидеться к боярином Мстиславским. Привезешь на двор рыбу, скажешь, что в Москве объявились известные на всю Русь блаженные люди и вещуны. Тебе лично, мол, предсказали намедни так, что всё сбылось. А главное, уберегли от дурного. Теперь де они сидят под воротами. Понял?

–Как не понять...Что задумали-то?

–Не твоего ума дело. Ты ведь разумеешь, скудоумец, что у простых юродивых таких деньжищ не водятся. И что станется с тобой, ежели оплошаешь?

–А ничего с ним не будет,– отстранил товарища высокий.– Так и будет тухлой рыбой торговать, а на новый дом токмо облизываться. Ладно, что с ним, пошли, Велимудр, другого счастливца отыщем. Этому дурню и надобно-то было лишь об нас красиво рассказать, а он артачится.

–Стойте, люди добрые!– закричал Игнатий, которому очень понравилось имя Велимудр.– Я готов, токмо и вы меня уж не подведите. Как бы что б всё ладно вышло, а?

–Не бойся, Смола, всё будет как и должно быть. Держи рубль, остальное получишь опосля. Так я сказываю, Первуша?

Длинный, которого назвали Первушей, кивнул.

Игнатий сжал в желтой, мозолистой ладони новгородский рубль, какой он держал лишь однажды– случайно нашел у Водовзводной башни кремля. Но то счастье продолжалось недолго– к нему подлетел опричный стрелец, дал в ухо, сказал что рубль его.

Смола опрометью погнал лошадь к двору боярина Мстиславского, теряя с воза рыбу. Ему уже явно было не до нее.

–Сделает?– спросил один нищий другого.

–Никуда не денется,– ответил его товарищ.– Крестьянам нынешним летом туго. Да, видно, и жаден этот Смола до добычи, аки его окуни.

Это были Василий Губов и Кашка сын Адамов.

Долго под воротами сидеть не пришлось. Из них высунулась гладкая, сытая физиономия боярского жильца: «Шагайте за мной, да не уприте ничего по пути, бошки оторву. Я вам не Иван Федорович. Привечает боярин всякую дрянь. Тьфу!»

Дворовые людишки оказались более приветливыми. Они окружили странников, отвели к зерновому амбару. С любопытством и страхом глядели, как божьи люди с жадностью пожирают принесенный им хлеб, пареную репу и огурцы, разбрасывая объедки далеко от себя. Среди дворовых стоял, потупив взгляд, Смола.

Насытившись, Первуша уставился на дородную крестьянку с расцарапанными локтями. В ней было столько бабьего перебродившего сока, что у Кашки челюсть свело– уж сколько дней без девок. А эта, кажись, с мужиками, все углы пообтёрла, никому не отказывает, оттого и локти стерлись. Покрутил жеванной, как из молотилки, бородой, вскочил на четвереньки, зарычал, дико тараща глаза: "Черная туча, грозою гремуча, не зря пугает, землю как из ковша поливает. Утопит и малого и старого, хромого и косого, все от неё сгинем, коль греха не отринем..."