Текст книги "Из армии с любовью…"

Автор книги: Владимир Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Я подумал: наверное, я на самом деле повзрослел за два года, стал, наверное, мужчиной. Раз я так спокоен и так нетороплив.

Постучал, приоткрыл дверь и заглянул. Капитан сидел за столом, читая «Красную Звезду». Приподнял усталую голову, увидел меня и кивнул: проходи.

– Вызывали? – спросил я.

– Просил зайти, – сказал он.

– Тогда я так, – показал я на себя, одетого в черные дембельские трусы, – можно?

– Какая разница, – сказал капитан.

Я прошел, он показал рукой на стул, я сел.

Мы помолчали. Это ему нужно было, чтобы я зашел. Все, что он хотел сказать, он сказал вчера вечером перед строем. Я не думал, что за это время что-нибудь изменилось.

– В тебе есть что-то такое, не от мира сего, – устало сказал капитан, в его ровном голосе не содержалось ровным счетом никаких эмоций. – Что он в тебе нашел… Будь моя воля, я бы тебя убил.

– Я знаю, – сказал я, и посмотрел на него.

Я не боялся его, и своей смерти.

– Да? – несколько нарочито, но до предела устало удивился он. – Я уж, признаться, думал, что кроме: не знаю, не знаю, не знаю, не знаю – от тебя ничего не добьешься. А ты, оказывается, теперь кое-что знаешь.

– Бывает, – сказал я. – Но это случается не так часто.

– Язык у тебя подвешен, – сказал капитан. – Переговариваться ты научился… Запомни: единственное место, где ты можешь выкаблучиваться, и где тебе все сходит с рук, – гарнизон. Там, за забором – хаос…

Там ты можешь трепать что угодно, но слушать тебя никто не станет. Там хватает своих говорунов… Со своими мы, к счастью, быстренько разбираемся. Будь моя воля, я бы загнал тебя туда, куда Макар телят не гонял… Что он в тебе нашел?

– Ему нужно, – сказал я, – чтобы не вяли цветы. И чтобы вечная весна – была вечно… Он же видит дальше всех нас. Вы сами мне об этом говорили.

– Не понял, – сказал капитан.

– Мне кажется, – сказал я, – Я – почва, на которой растут цветы и деревья, рожь и пшеница. И приносят плоды… Мне иногда кажется, – сказал я, – без меня – это невозможно.

Я посмотрел чуть недоуменно, пораженный от только что открытой мной истины, на капитана, и мне показалось, – что он снова мой друг… Капитан, резко поднял руку, прикрывая ею глаза.

– Чуть не ослеп, – проворчал он. – Столько в тебе щенячьей радости… На самом деле – умалишенный… Иди, иди спать, поговорили уже.

– Так зачем вы хотели меня видеть?

– Сказать, чтобы собирал вещи… Билет тебе уже купили, на послезавтра. Увольняешься в запас досрочно. Так сказать… Что он в тебе нашел?

Я снова стоял перед строем, на этот раз утром. После завтрака…. Капитан снова гремел. После бессонной ночи мешки под глазами стали у него синие, и казалось, глаза ему кто-то подбил.

– Не может быть более сурового наказания, чем изгнать его из наших рядов! Загляните в Уголовный кодекс, – самая жестокая кара, превышающая смертную казнь – высылка за границу нашей страны… Я думаю: мы сделаем отличный подарочек гражданскому обществу, выпроводив в него рядового Карпухина… Пусть куролесит там.

Но энтузиазма, которым всегда отличался наш капитан, в его голосе было мало. Вернее, не было совсем.

Он слишком устал за бессонную ночь, и сейчас торопился домой, принять душ и отрубиться до обеда.

– Уволить в запас, – устало гремел капитан. – Завтра, первым же поездом – куда угодно! Чтобы следа его не осталось в нашей части… Пусть его урок послужит в назидание остальным!..

И предупреждаю желающих последовать его примеру. Клянусь перед всеми вами: если кто-то из старослужащих наберется от него дури, их ждет другое тепленькое местечко! На всю катушку! Дисбат! На все два года!.. Чтобы было неповадно!

В курилке нас собралось много. Складанюк подошел и протянул мне не сигарету, а всю пачку «Гвардейских» – высший знак доверия.

– Ничего не понимаю, – сказал он. – Ну, тебе и повезло!

Так же думали остальные.

На разводе, после речи капитана, прапорщик не назначил меня никуда: ни подметать территорию, ни перебирать картошку на овощном складе, ни красить окна в солдатской столовой, ни разгружать вагон с бревнами, подошедший утром, ни сгребать граблями оттаявшую прошлогоднюю траву в караульном городке… И это был особый знак. Знак – прощания.

Я мучился – не получив задания. Чего-то привычного не хватало мне, выброшенному из роты. Выброшенному… Так внезапно эта случилось.

А слухи полнились, – позвонил писарь из штаба, Лека, сказал, что выписывает проездные документы. Ребята поздравляли. Но на меня напал столбняк, я никак не маг понять, что происходит вокруг.

Мне принесли дембельский костюм, я до обеда облачался в него. Потом пошел в магазинчик и купил сигарет. Сюда уже позвонили и приказали мне выдать десять пачек с фильтром. В наличии оказалась «Стюардесса», я купил ее.

В казарме дневальный сказал, что привезли со станции мои билеты, они в штабе, и их завтра с утра отдадут мне вместе с остальными документами. Два взвода, идущих в караул, спали, я сидел один среди их мерного дыхания, неприкаянный, не зная, куда себя деть.

Было и радостно и паршиво. Я не хотел никуда уезжать.

Может быть, прав капитан, – нет наказания хуже, чем это?.. Может быть, он мудр, и понимает о жизни больше, чем я?

У меня все собрано в чемодане, даже мыло, зубная паста и бритва. В тумбочке ничего не осталось… Я одет во все новое, все скрипит на мне и пахнет нафталином. Что-то умирает во мне и никак не может умереть. Что-то хочет жить, – я смотрю на ребят, сопящих под одеялами, и сопливая горечь подкрадывается ко мне.

Я – ничего не знаю.

Ни про себя, ни про них, ни про ту страну, в которую завтра мне предстоит уйти.

Я ничего не знаю, и от этого мне – по-настоящему страшно.

Дежурный открыл дверь и заорал истошным голосом:

– Подъем!!!

Это наш ротный шик, орать что есть сил… Я подошел к нему, открыл пачку и протянул две сигареты.

– Дембельские, – сказал я.

– Одну дяде Васе, – сказал он.

Я дал ему еще одну.

Потом подошел к дневальному:

– Держи.

Еще двух сигарет не стало…

Ребята выходили в коридор, уже одетые. Выстраивались в очередь у оружейки. Там хлопали засовы стеллажей, они брали автоматы и подсумки с рожками. Я подошел и сказал:

– Дембельские, получай по одному.

Тут же образовалась вторая очередь.

Я протягивал по две сигареты. Ребята аккуратно прятали их – потому что дембельские сигареты на ходу не курят. Под них обязательно нужно думать о доме, или вообще о чем-нибудь приятном. Они будут выкурены на постах… Ночью, на всех окраинах гарнизона, в самых безлюдных уголках, будет дымить моя «Стюардесса». Я тоже так курил, и помню те сладостные мгновенья до сих пор.

Рота высыпала на улицу перед инструктажем, вышел и я. Складанюк сказал тихо:

– Приходи в караулку после отбоя, пропустим по маленькой, на дорожку.

Я кивнул и протянул ему целую пачку. Все хорошо, что хорошо кончается, все хорошо…

– Уезжаешь, дед? – услышал я.

Передо мной стоял Гафрутдинов, выгнанный из университета студент. Я так и не узнал у него, за что его оттуда поперли, хотя, признаться, такое желание когда-то было.

– Да, – согласился я.

– Дай еще парочку, – сказал он, – все-таки вместе служили.

В его тоне прибавилось уверенности. Было даже какое-то панибратство, словно он в чем-то уже сравнялся со мной.

– Не много будет? – спросил я.

– Тебя помянем, – браво ответил он. – Дай, сколько душа не пожалеет.

Таких сразу же ставят на место, чтобы знали его. Любой другой дембель так бы и сделал. И я бы… И я бы.

– Сынок, – сказал я. – Я, наверное, больше никогда тебя не увижу. Держи еще две, если хочешь… Ты уж прости меня, если что не так было. Не держи на меня зла.

– Да ты что, дед, – бодро сказал он, – какое зло… Спасибо за науку. Сами скоро салаг учить будем. На этом все и держится.

– Может, ты и прав, – сказал я, – ты в университете учился. Может, тебе и видней… Но все равно: не держи зла на меня.

– Причем здесь это, – досадливо сказал он, принимая от меня сигареты, – это-то как раз и не причем.

Складанюк зычно закричал:

– Строиться!

Караулы выстроились в небольшие колонны. Только я остался сидеть на лавочке, с дембельской сигаретой в зубах.

– На-ле-во! – закричал Складанюк. – Ша-гом, арш!

Строй качнулся и поплыл. Сапоги впечатывались в асфальт.

Они уходили от меня – хотя я любил их всех…

У меня ничего нет, кроме моих прощальных сигарет, я еще не все их раздал, я покурю сейчас и пойду класть по одной на застеленные кровати, чтобы завтра, когда меня уже не будет, а они придут к вечеру из караула, они еще раз вспомнили меня.

У меня ничего больше нет – кроме них.

Я не знаю, откуда пришел сюда, каким был, что со мной случилось здесь. И что ждет меня завтра…

Я ничего не знаю.