Текст книги "От рубля и выше"

Автор книги: Владимир Крупин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

– «И в час ночной, ужасный час, когда гроза пугала вас, я убежал, о, я, как брат, обняться с бурей был бы рад…»

– Там теленок в той яме погиб. Тогда еще дети пропали, и я думал…

– А ведь я в самом деле дожил до мысли о бесследном уходе. Чтобы тело вскрывали – ужас! Да еще заключение – смерть от того-то. Ужас! Ой! Теперь дело прошлое. Вчера, представь, меня кто бы первым увидел – Таня. Увидела, дернулась, а разглядела – отпрянули. У женщин чутье на то, нужны они или нет. Не нужны! Все, все! Только Валя, только Валя! Ей надо отойти, отправить бы ее куда отдыхать. Так куда? Девчонки в школу пошли. Хоть бы к тебе после четвертого попали.

– Выучил уж одного, – невесело засмеялся я. – Вообще подождем, может, и Митя чему научится.

Подошла компания ребят. Попросили закурить. Но мы не курили.

– Митькины читатели, – кивнул Валера. – Вообще-то почему вдруг я сказал, что ему не о чем писать? Конечно, нас война задела, он и тут нас упрекнул, вы, говорит, промежуточное поколение между фронтовым и его, Митькиным. Сделала, говорит, сама жизнь нас нерешительными, а фронтовиков оставила в прошлом, так что вся надежа на ихнюю генерацию. Так хотя б, дураки, сообразили, что нечего им соваться в описания трудностей, они их не видели, для них трудность, если им какую-то глупость не дают вслух сказать, нм бы в состояние проникнуть, состояние писать. Состояние. От него все. Но им не написать, состояния-то они и не испытывали. Ладно, чего о Митьке, не пропащий он. Ну что, – сказал он после паузы, – Валя считает, что я перебесился. Побег от себя, кризис жанра. Тут мне Лина по телефону успела пролепетать, что может помочь напечатать мои – и твои, вместе ж занимались, она и тебя вяжет – изыскания о древности славян, сопоставления берестяных грамот и надмогильных надписей, глиняных дощечек. Как?

– Кому это надо, кроме нас?

– Кроме нас двоих или вообще: нас?

– Хоть как скажи. Все будет плохо. Древние мы – значит, отжили, молодые – значит, до многого не доросли. Поздно. Пойдем? – попросил я.

– У меня от этого года останутся в памяти Керчь да Устюг. А еще Байкал, я ведь туда рванул по весне. Лед еще стоял, я как-нибудь расскажу. Трещал лед. Не просто, это надо слышать. Он взрывался, трещина по нему летела с визгом, как молния, лед распарывала. Я себя искушал, нельзя, конечно, как бы прощался с риском: ночью выйду на лед, лягу, ухом прижмусь – лед все время гремит, ощущение, что трещина пройдет под тобой и что в эту пропасть просядешь. Или шел поближе к открытой воде. Сейчас не рассказать, я еще сам не разобрался. Лед, солнце днем, ветер, серебряная снежная пыль. На хрусталь похоже, мне снилось, что хрусталь, который я делал, ледяной и вот-вот растает, вот-вот наступит тепло. Снилось. Если сон продолжить – вот хрусталь тает, в воде паутинка узора…

За Валерой пришла Валя, видимо высмотревшая нас в окно. Сказала, что девочки спят. Сказала, что Митя звонил, что завтра придет. Спросил, когда освобождать мастерскую. Валера молчал, чертя веточкой на песке. Кончился вечерний телефильм, это было заметно по гаснущим окнам и по тому, что залаяли собаки, выводящие хозяев на вечернюю прогулку.

Я отправился домой. Хорошо, что мы жили недалеко друг от друга. Все хорошо.

Из дома я, как обещал, позвонил Валере сказать, что пришел. Мы помолчали. «А в Великий Устюг некому позвонить, спросить о пожаре в Коромыслове, о детях спросить?» – «Можно в редакцию». – «Да». – «Ты девчонкам не запрещай рисовать». – «Конечно, пусть». Мы еще чуточку потянули, не говоря ни о чем и даже чувствуя неловкость, что ни о чем не говорим, но прощаться не хотелось.

Слышно было, как Валера оторвался от трубки, что-то сказал в сторону, затем засмеялся и сказал мне:

– Спрашивает, смотрел ли я кладовку, я говорю, что нищета^: – двигатель прогресса. Ну что, до завтра?

– До завтра.

– Сейчас бы к морю ненадолго, в Керчь. Море светится сейчас, помнишь?

– Да. Помнишь, ты хотел это написать? Сын, как хрустальный, весь в бриллиантах, помнишь?

* * *

Я все выдумал. Выдумал эпилог. Валера не вернулся. Но я помнил тот август. Еще не было девчонок, Митька был маленький. Ходили вечером купаться, было совсем темно, как это бывает на юге, только дальние прожектора, да звезды, да еще звезды на воде – огни теплоходов. Море светилось. Ведешь рукой в воде – рука вся в белом искрящемся огне. Бросишь камень – от него круг света. Но самое незабываемое, это когда Валера купал голенького сына. Он опускал его в воду и поднимал быстро над водой, и ребенок весь был фантастически сверкающий. Тут все было – природа, давшая этот свет, ребенок, пришедший в природу, его отец. Ах, как бы славно, если бы у Валеры все это получилось – это сияние, эта радость, эти будущие дни.

И еще он одну мечтал написать картину, уже о дочерях. Он рассказывал, что они в начале лета сидели на полу в комнате, было солнце. Девчонкам принесли первой в это лето земляники. Они ели руками из чашки, все перемазались и заливались смехом. Валера вошел, это уже было счастье – увидеть так детей, а еще на подоконник сел белый голубь и, махая большими крыльями, заплескал белым цветом стены и потолок.

Но тут уж как знать, получатся картины млн нет. Остается ждать и надеяться, что наше ожидание поможет. Должны же и другие видеть то, что видит художник. Иначе зачем он это видел? Где он сейчас?

notes

Примечания

1

Халява – огромная груша из жидкого стекла, висящая на конце стеклодувной трубки. Работа с ней крайне тяжела.