Текст книги "Рассказы об армии"

Автор книги: Владимир Наконев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Что за проблемы, командир? – народ оторвался от карт.

– Да письмо надо было отправить...

– А-а-а-а, блядь, и этот козёл машину не дал?! Мужики! Заводим «развед-дозор», командиру надо письмо отвезти.

Мне оставалось только подчиниться. И половина нашего взвода добросовестно провела операцию под кодовым названием "отвоз письма любимого командира". В деревне я накупил себе конфет, побазарил с почтальоншей и, когда мои воины заправив имеющиеся банки и бутылки спиртосодержащей жидкостью, посигналили мне, я присоединился к ним для возвращения в наш лагерь.

Так прошло пару недель. Тело начало чесаться. Интересно, вши при минус тридцать с лишним заводятся или нет? Скорее всего да. И я вечером ставлю на печку кружку с водой.

– Командир! Вон же чайник стоит. А там сахар.

– Я не для чая. Я мыться буду.

Толпа отложила карты. Я на глазах у всех начал раздеваться. Народ, глядя на меня, наоборот, стал натягивать шинели и шапки. Попробовав пальцем воду в кружке, я взял мыло и шагнул с кружкой за полог. В палатке стояла мёртвая тишина. Выйдя на снег, я опрокинул на себя кружку, добросовестно размазывая полившуюся воду по всему телу, потом сунул руку с посудой в щель.

– Поставьте ещё воды!

Кружку выхватили из руки и я стал спокойно намыливаться. Правда, довольно быстро. После намыливания, я рухнул в сугроб, покрутился в нём с уханьем и кряканьем, счищая снегом мыльную полузамёрзшую пену и заскочил босыми ногами на заранее подложенные два полена.

– Воду!

Мне вынесли сразу три кружки. Плеснув на руки и убедившись, что не ошпарюсь, я с удовольствием опрокинул их одну за другой на себя. Выдержка заканчивалась и я молнией метнулся в палатку. Растираюсь полотенцем и начинаю отходить и наливаться удовольствием.

– Силён! – говорит один из дядек, – А я, пожалуй, до дома потерплю.

Батальон выехал на стрельбы. Мне совсем не улыбалась картина на полигоне. Не отошедшие от пьянок дядьки с автоматами и пулемётами в руках. Радовало только то, что патроны им выдавали только тогда, когда они отправлялись на огневой рубеж. На всякий случай я к этому рубежу близко не подходил. И всегда держался сзади стреляющих. Стреляли воины запаса по-разному. Те, кто и охотой баловался – профессионально, без лишних движений. Те, кто помоложе. ещё помнили то, чему в армии учили. Но были и другие. Громыхнула очередь пулемёта.

– Куда ты ствол задрал? Ниже надо!

Со второй очередью завыли рикошетом пули от мёрзлой земли. Те, кто был поближе, без команды распластались на земле. Кадровые офицеры забавлялись, глядя на весь этот спектакль. Мои связисты вежливо но упорно подталкивали меня к рубежу без всякой очереди. Типа, давай командир, покажи им. Взял я заряженый магазин и улёгся на рубеж. Посбивав свои фигуры, чуть довернул в сторону соседа и уложил и его фигуры тоже, приведя пожилого дядьку в изумление.

– Я только прицелился, а они упали!

Наш комбат заинтересовался и предложил мне пострелять ещё, соревнуясь с ним. Я вставил второй "рожок" и быстро уложил все его фигуры и затем уже свои. Партизаны радостно заржали. Приятно было видеть конфуз кадрового офицера перед партизаном. За майора вступился замполит – тоже кадровый офицер. Наше соревнование закончилось моим поражением, но лишь на третьем рожке. Авторитет взвода связи вырос в несколько раз.

Самые большие деревья поисчезали в лесу вокруг полей, где стояла лагерем дикая дивизия. Учёбы как таковой уже придумывать не получалось. Мужики продолжали пить. Деньги с домашних запасов уже кончились и в войсках стало процветать воровство и продажа всего, что можно было продать в деревню. Отвернувшись, можно было уже не найти рукавиц, шинели, канистры. До конца срока сборов оставалось ещё неделя и я обратил внимание на то, что кадровые офицеры всё чаще уезжали на всякие совещания. По приезду отмалчивались, ссылаясь на военные тайны.

Готовилась какая-то заваруха. Но что можно было придумать? На Китай нападать, скорее всего не будем, а, вот, покататься по зимней природе нас могли заставить. Так оно и получилось. В четыре утра (у немцев позаимствовали идею) забегали офицеры с воплями "Тревога!", "Собрать лагерь!", "По машинам!". И мы поехали. Не знаю кто и как ставил задачу, но через часа три катания по заснеженным трассам, я по радио получил кодированный сигнал явиться к комбату. Являюсь.

Майор сидел в кабине и изучал карту.

– Как ты считаешь, где мы находимся?

– Ну, поскольку нас ещё не берут в плен, мы – ещё на своей территории. А что? Карту не ту дали? – подколол я.

– Слушай! Ну хоть сейчас без шуток. Ладно?

– А кто сказал, что я шучу? Я делаю умозрительные выводы: если китайских солдат нет...

– Да заткнись ты! – заорал комбат. И тут же спохватился, – Извини. Нервы. Месяц уже без тётки.

– Можно подумать, что я с полевой женой. Дай сюда карту, – я перешёл на ты.

Майор сплющил своего замполита об шофёра, освобождая мне место в кабине.

– Залазь!

– Нет, командир, это ты вылазь и пусть шофёр свет выключит, будем определяться.

Некоторое время мы крутили головами обозревая рельеф, потом включали фонарик, разглядывая карту, потом вели по ней пальцем, вспоминая пройденный путь. Наконец, я уверенно ткнул пальцем, здесь. Обрадованный майор заскочил в кабину для связи со штабом дивизии. Выпал через некоторое время с листком в руках.

– Разбиваем лагерь в этих координатах.

По счастью, координаты были не очень далеко от места, где мы находились. И через полчаса я распахнул дверь кунга, где теснились мои связисты, дурея от холода.

– К машине! Ставить палатки!

– Командир, ты не ох....л?

– Я ещё нет, а вот вы станете такими, если не поставите палатку и не затопите печь в ней.

Народ понял, что шутки кончились. Если на тренировках по постановке штабной палатки они затрачивали почти два часа времени, то теперь все рекорды были побиты. Через сорок минут в палатке весело гудела печка-буржуйка. На тепло, как мухи на мёд, сбежались все роты нашего батальона. В палатке свободного места не осталось. Никакими уговорами нельзя было заставить людей выйти на тридцатиградусный мороз.

Комбат растерянно топтался возле входа в палатку. Рядом с ним маячили другие штатные офицеры. Я же просто бродил вокруг, наслаждался призрачным лесом, освещённым почти полной луной.

– Выгони их оттуда, – попросил комбат.

– Да? А по пузу меня стукнуть заодно?

– Володя, мне не до шуток.

– Блин! Майор! А голос повысить? Кто у нас командир?

Я подошёл вплотную к палатке и заорал дурным старшинским голосом.

– Взвод связи! Свернуть палатку!

Мои солдаты, ущемлённые наплывом непрошенных гостей радостно рванули тент во все стороны. В считанные минуты толпа партизан осталась без крыши над головой и на их глазах, дневальный перевернул печь в снег, выбрасывая из неё горящие головёшки. Замешательство было так велико, что командирам рот не составило большого труда разогнать неуправляемую толпу на установку своих палаток. Связисты выждали немного времени и, опять перекрыв все мыслимые нормативы, поставили большую палатку на место.

Такие переезды, со сбором и установкой палаток, развёртыванием средств связи и свёртыванием оной мы за неделю провели раза три. Наконец, после очередного ночного броска, нас загрузили в автомобили и вывезли во чисто поле. И стали строить. Вид был фантастический: давно немытые взрослые дяди, в военной форме, небритые уже несколько недель, вытянулись в линию прямоугольников на всю протяжённость поля. Только тут можно было представить себе сколько стоило любимой родине, чтобы оторвать полторы тысячи мужиков от семей, работы и отправить уничтожать варварским способом многолетние деревья вокруг деревень.

– Чего ждём? – я по порядку построения оказался позади замполита и мог, не повышая голоса, обращаться к майору, стоящему рядом.

– Командир дивизии должен приехать.

И в самом деле, на краю поля показался "уазик". Нам скомандовали "Смирно!" и заместитель в чине полковника, осклизаясь обрезинеными валенками, замаршировал к автомобилю. "Четыреста шестьдесят девятый" остановился, из него неспеша вылез генерал-майор. Весь такой гладенький, кругленький, в новых зимних форменных сапогах, в каракуле. Встал в позу и ждал, когда до него дочапает полковник. И, только когда тот остановился, медленно поднёс к виску руку в перчатке. Выслушал доклад, повернулся к войску и почти неслышно поздоровался. Строй ответил недружным разноголосием, которое должно было означать бравое приветствие. Генерал, по-видимому, внутренне возмутился, потому как повысил голос и заорал.

– Это не солдаты! Это – свиньи!

– Сам ты свинья! – донеслось из строя.

– Кто сказал? – ринулся на строй генерал. Но спохватился, повернулся, выговорил что-то полковнику, так всё ещё и стоящего с поднятой рукой, и сел в «уазик»

– Вот такие командиры в войне получают случайно залетевшие пули, – проговорил я.

– Володя! Я тебя умоляю! Тебе осталось служить несколько часов, а мне всю оставшуюся жизнь, – повернул ко мне голову комбат.

– Молчу, командир, молчу.

Напоследок нас два часа везли в неприспособленных машинах, лишь оборудованных тентом, к месту переодевания. Но, народ, уже прошедший обкатку жизнью в палатках в промёрзшем лесу, справился и с этим.

30. По законам военного времени.

Это были мои первые военные сборы в запасе. Мне молодому, спортивному, активному предстояло в течении двадцати дней наблюдать ежедневные пьянки взрослых мужиков. Похоже, что и командование небольшого воинского подразделения на резервном аэродроме тоже не было обрадовано такой нагрузкой. Отцы-командиры решили вопрос остроумно: поселив партизан в пустом здании стартового командного пункта на самом аэродроме. Без отопления, но, правда, со всеми стёклами в окнах. Подальше от солдат, чтобы не рушить с таким трудом охраняемую дисциплину.

В СКП было прохладно. Потому что ещё был конец февраля и погода заодно и снегу по колено подкинула. Народ терпеливо переносил тяготы и лишения военной службы. Температура в нашей импровизированной казарме никогда не превышала плюс пяти. Днём обходились спиртным, а ближе к ночи резались в карты, иногда выбегая из-за стола, чтобы помахать руками и поприседать для сугреву. Где-то в два часа пополуночи сон обуревал людей и они заваливались на койки в шинелях и сапогах, набрасывая на себя по два матраса сверху. В шесть утра или раньше, стуча зубами, выползали из-под придавившей не совсем удобной постельной принадлежности и снова метали карты на стол, ожидая времени, когда можно было идти на завтрак.

В первую же ночь я приготовил постель. Застелил простыни, поверх покрыл двумя одеялами, разделся до трусов и, натянув на голову спортивную вязаную шапочку, блаженно отошёл ко сну. Мои сослуживцы с тихим ужасом в глазах, наблюдали за моими действиями. Потом, как они мне рассказали, почти всю ночь и ранним утром они по очереди подходили ко мне, чтобы убедиться, что я не отдал концы. Перед завтраком меня растолкали и долго офигевали от того, что я живой вылез из кровати и спокойно начал надевать форму.

– Ой! Какой тёпленький! – восклицали те, кому удалось притронуться ко мне ладошкой.

Наступил март. Солнце припекало вовсю, но ослепительно белый снег таял плохо. Таянию не способствовал и сильный ветер – обычное явление ранней весной в тех местах. Однажды, я вышел на балкон, опоясывавший башню СКП и обнаружил, что в углу между основным зданием и башней было так тихо, что солнце не грело, а просто жарило. Тут же я разделся и устроился там загорать. Струйки пота стекали по моей груди. Народ резался в карты, перемежая карточные термины с глотками вкусных напитков. Иногда, кто-то выбегал на балкон, швырял в снег пустую бутылку, справлял туда же малую нужду и возвращался назад, дрожа от холода.

Кому-то из них пришло в голову заглянуть за угол. Ошарашенный он молча бросился назад. Через окно мне послышался вопль.

– Мужики! Он там... сидит... потеет!

Все покидали карты и столпились возле выхода на балкон. Его узость не позволяла всем сразу пройти по нему и, выстроившись змейкой, воины запаса, закутанные в шинель и в шапке с опущенными «ушами», робко по одному выглядывали из-за угла. Ошеломление было так велико, что почти никто не сказал ни одного нормального слова. Но мыслительный процесс активизировался в сером веществе каждого. Вечером, когда я в очередной раз стал готовиться к отбою, народ окружил меня и в агрессивной форме потребовал объяснений. По их мнению, такого просто не должно быть. Все люди мёрзнут. Даже, если они и супермены. Я оглядел большинство и довольно ухмыльнулся.

– У меня за пазухой грелка бензиновая. Каталитическое разложение без пламени. Даёт шестьдесят градусов. На двух ложках бензина горит 16 часов.

– О...еть! – вынесла вердикт толпа соратников.

И добрая половина тут же, не смотря на ночь, бросилась искать телефон, чтобы дозвониться до своих родичей.

Другая половина добросовестно слиняла со сборов, для покупки такого полезного аппарата. Через день пьянки возобновились с прежней силой. Народ уже играл в карты по ночам не по необходимости, а по желанию.

Учёбы никакой не было. Иногда только к нам заходил командир части, чтобы убедиться, что никто ещё не щёлкнул ластами. К окончанию трёхнедельного периода сборов к нам стали заглядывать майоры и подполковники. В основном, чтобы провести полит-просветзанятия.

К таким занятиям солдаты приносили вентилятор-калорифер, который включался позади лектора, обдувая ему ноги. Слушатели довольствовались лишь тем, что топали ногами. Два последних дня прошли в напряжённой учёбе. Нас, даже, вывезли на стоянку средств ПВО и приблизительно рассказали кому и куда будет предписано залазить в случае чего.

– А то, что я не знаю чего там делать, уже никого интересовать не будет? – поинтересовался я.

– Ничего страшного. По законам военного времени вас расстреляют за невыполнение боевой задачи! – довольно заржал по-лошадиному капитан, радуясь своей шутке.

31. Непедагогично.

Получить удар в солнечное сплетение в нашей части можно было от кого угодно. Все, даже закоренелые алкоголики, мнили себя чернопоясными сэнсэями и не упускали случая продемонстрировать это. Незнакомых, конечно. не били, но всем своим доставалось постоянно. Солдат бить было не принято. Непедагогично, как говорил будущий Герой Союза майор Каравайцев, который носил для этого дела увесистую указку. За которую ему было, даже, сделано замечание командиром части. Типа, не положено, не по форме и так далее.

– Я, товарищ подполковник, как лицо отвественное за воспитание и обучение солдат, должен всегда иметь возможность указать на допущенные промахи личного состава, – выдал без особой субординации майор и тут же остановил пробегающего мимо солдата своего батальона.

– Почему у вас, товарищ солдат, бляха ремня свисает? Почему головной убор надет не по Уставу? – при этом указка по очереди ткнула в места отступления от правил военной жизни.

– Действительно, удобно, – согласился подполковник.

Мне частенько выпадало ходить в наряд по части вместе с майором. И наше совместное дежурство начиналось с одного и того же. Наткнувшись кулаком на мой брюшной пресс, майор тут же пытался реабилитироваться повторным ударом.

– Ну как тебе удаётся держать брюхо в напряжении и этого не видно по твоей физиономии?

– Главное, товарищ майор – это быстрота реакции и отсутствие сигналов в глазах.

– А правда, что ты держишь в уме больше тридцати восьмизначных номеров ваших парашютов?

– Правда.

– Слушай! Зачем тебе эта связь? Переходи ко мне старшиной роты.

– И зачем мне эта морока?

– Да у меня и личный интерес есть: мне мой рекс, что у вас прыгает, сказал, что если ты будешь старшиной роты у него, то он повесится. Я хочу видеть, как этот гад будет болтаться на верёвке.

Так в лёгких разговорах и приколах проходили наши дежурства....

– Ты посмотри только на эту картину. Похоже, что он своего прапора на губу привёз.

Я уже слышал из телефонного разговора, что лётчики отправили на нашу гаупвахту своего солдата и прапорщик должен был прибыть с солдатом в нашу часть. Если кто в уссурийском гарнизоне хотел сильно наказать провинившегося, то его отправляли именно к нам. Посмотрев через плечо майора в окно я увидел приближающуюся к дежурке пару. Весь в дембельском прикиде воин, в лихо заломленой на затылок шапке и невзрачный прапорщик, весь вид которого был настолько непрезентабелен, что я даже крякнул огорчённо.

Подошли и протиснулись в дверь дежурки. Солдат засунул руки в карманы и принялся разглядывать плакаты и наставления, висящие на стенах. Прапорщик приложил руку в шапке:

– Товарищ майор! ... прибыл для помещения на гаупвахту.

Майор, не глядя на прапорщика, протянул руку и взял у того листки бумаги. Так же не глядя, протянул мне через плечо. Свиснула указка в воздухе и очертив полукруг врезалась в погон.

– Руки из карманов! Встать по стойке смирно!

Ещё раз мелькнула указка сбивая на пол шапку.

– Головной убор надеть правильно!

По взгляду солдата было видно, что он понял: попал в дурдом и вокруг одни психи. Майор приподнял над плечом руку, не отрывая взгляда от солдата.

– Батальон мне! Третью роту!

Я вложил ему в руку телефонную трубку и покрутил пальцем диск-номеронабиратель.

– Дневальный! Сержанта ко мне! Бегом!

За окном протопали арестованные с гаупвахты под командование выводного. Майор отвлёкся на движение и постучал кулаком по раме окна.

– Всех сюда!

Распахнулась дверь и в дежурку по одному строевым шагом зашли арестованные и выводной. Надо же было такому случиться, что в этой группе были только солдаты из той части, откуда нам привезли нового пациента. И шли они из кочегарки только-только закончив разгрузку угля. Новенький глядел на своих товарищей по службе и не узнавал их. Грязные, в шапках с опущенными «ушами», без ремней... печальное зрелище.

– Ну-ка! Расскажите своему товарищу про то, как хорошо быть у нас на гаупвахте! Может жалобы есть?

В ответ – тишина.

– Что молчим? Может вы тут совсем оборзели на отдыхе? Может мне надо бы арестовать вашего выводного, чтобы не давал вам так много халявы?

Раздался хор голосов. Все говорили одновременно, не слушая друг друга. Без эмоций и интонаций.

– Нет, у нас всё правильно...

– Выводной всё дает по уставу...

– Нам тут хорошо....

С каждой новой фразой новый клиент делался всё меньше ростом, глаза увлажнились, вгляд был направлен на арестованных, но вряд ли он мог выделить кого из группы.

С грохотом распахнулась дверь и, пригнув голову, в дежурку ввалился старшина третьей роты.

– Товарищ майор, по вашему приказанию прибыл!

– У тебя парикмахеры есть?

Сержант крутанул головой, оценивая обстановку, и, поняв посыл, рванул за воротник шинели прибывшего солдата, подтягивая его к себе. Прапорщик предусмотрительно шарахнулся в сторону. Сержант заглянул в глаза вновьприбывшего и снова повернулся к майору.

– Этого? Налысо?

– Разрешите идти, товарищ майор? – в возникшей паузе осмелился прапорщик.

– Идите!

– Есть!

Сержант отпустил солдата, освобождая проход прапору, и солдат вдруг взревел белугой, размазывая слёзы по лицу.

– Не надо налысо, товарищ майор... домой.... меня мама.... я больше не буду.... – и, вдруг сложившись, рухнул на пол, стукнув звучно деревянный настил головой.

Майор перегнулся через барьер, поглядел на упавшего, хмыкнул.

– Непедагогично. Но – действенно. Всем – вон! Тело забрать в караулку!

Когда закрылась дверь мы поглядели друг на друга и засмеялись, что не помешало мне правильно принять брюшным прессом кулак майора.

– Не, ну как ты это делаешь?

32. Прапорщик Толя.

Курица – не птица, прапорщик – не офицер. Но, в отличие от офицеров, советские прапорщики после своего Института прапорщиков занимали хлебные месста в Армии, вынуждая офицеров дружить с так называемыми неофицерами. Военнослужащий на личной машине никого не удивлял. Прапорщик на "Волге" – тоже. Гораздо большее удивление вызывал какой-нибудь капитан на такой же "Волге".

Толя тоже был прапорщиком. Но охранял он то, что не могло дать ему ни машину, ни денег, ни дружбы с офицерами. Начальник склада парашютно-десантной службы. Компенсировал Толя все эти недостатки своей нехлебной должности простыми пьянками. С ним в их организации сравниться не мог никто. И все его приключения происходили по той же самой прозаической причине.

Была у Толи собака. Простая московская сторожевая. Голова у пёсика была с ведро размером. Остальное – тоже в нужной пропорции. Кроме своих дворовых обязанностей пёс исправно выполнял ещё одну повинность: притащить хозяина домой, в случае потери им вертикальности. Обладая нужными телепатическими способностями, пёс в нужный день и нужное время обрывал цепь, которая привязывала его к будке и неспеша инспектировал маршрут возможного продвижения хозяина.

В тот день Толя задержался с последним стаканом. И пёс, не найдя тело в пределах поселковых дорог, пересёк КПП части. Солдат протестовать не стал, когда мимо него чинно продефилировал в полумраке пёс размером с хорошего телёнка.

– Пришёл, мой хороший! – радостно прослезился ещё державшийся на ногах Толя и даже намотал на руку волочащуюся за собакой цепь.

– Что это такое? – раздался рядом зычный начальственный голос.

Он принадлежал полутораметровому подполковнику, начальнику режима.

Толя слишком резво поставил пятки вместе, что привело его к падению прямо на любимца. Скатившись с него, Толя ткнулся носом в снег и пробормотал:

– Вот скользко, бля!

Пёс повернул голову, посмотрел на хозяина, оценил ситуацию, как недружественную, сделал шаг к подполковнику и положил ему обе лапы на погоны. Не выдержав веса собаки, подполковник оказался рядом с Толей. Толя, помня субординацию, приподнялся на локте и, преданно глядя в глаза офицера, приложил руку к шапке.

– Разршите иттить, трщ подполковник?

– Идите! – согласился начальник по режиму.

– Есть! – мотнул головой Толя и окончательно улёгся на снег.

Пёс привычно встал над хозяином, аккуратно взял его за воротник шинели и потащил волоком по направлению к проходной.

33. Семейное счастье.

Толя добрался до дому сам. Что подвигом не считалось. Более того, было плохо. Потому что в этом состоянии Толе приходилось участвовать в скандалах с женой. Толя долго не мог понять чего хочет от него эта визжащая женщина, обещавшая ему все возможные кары от руки господней до, что было ближе и страшнее, командира части. Наконец, он получил по физиономии. И это было неправильно. Прапорщиков в Советской Армии бить было нельзя. Осознав произошедшее, Толя махнул рукой на всё, но нечаянно попал жене в глаз.

Визг перекрыл обычные децибелы, жена схватила с вешалки платок и побежала жаловаться маме, которая жила неподалёку. Всего каких-то два километра в сторону от города. Толя пожал плечами и вдруг вспомнил про заначку. Обрадовался и стал готовить немудрёную закусь. Толя не был каки-то алкашом. Пить надо всегда либо во компании, либо с хорошей закуской, что благоприятно сказывается на здоровье.

Тем временем, в квартире тёщи назревал ураган. Увидев фингал на лице дочери, тёща насупилась и стала надевать шубу. Наорав, между делом на мужа, чтобы не путался под ногами. Два километра для разъярённой фурии – не расстояние. И уже через несколько минут Толя, сидевший на кухне напротив окна, увидел спешащую на свидание тёщу. Вежливо открыл дверь позвонившей и чуть не упал от того, что ему в физиономию вцепились пальцы его ближайшей родственницы. Обидевшись на возможность повреждения целостности кожного покрова, Толя отнял руки от лица, переложил их в одну свою ладонь, а второй целенаправленно ткнул туда, откуда выплёскивалась сама ярость.

Тёща спорить не стала и тут же с повышенной скоростью покинула квартиру молодых. Вернувшись домой, она выместила на муже всю невысказанную боль за молодое поколение, за промахи семейной жизни, за будущие прегрешения и выставила супруга за дверь, выкинув ему следом пальто и шапку с пожеланием привести междусемейные отношения в порядок. Это совпадало с желанием оскорблённого тестя и он тоже поспешил по тому же маршруту, который уже освоили его домочадцы.

Толя, с залепленной мокрыми бумажками физией, опять сидел на кухне и в окно увидел... Конечно. увидел своего любимого тестя, который спешил к своему любимому зятю. Ещё до того, как зазвенел звонок, Толя распахнул дверь и отвёр ударную руку назад. Тесть произвёл в уме необходимые вычисления с такой скоростью, что ему могла бы позавидовать самая современная электронно-вычислительная машина. Трансформировал положение рук из положения "атака" в положение "давай обнимемся".

– Толик! Сынок! Ну какой же ты молодец! Я с этой дурой тридцать лет! Ни разу пальцем! Столько крови выпила!...

Единение продолжилось на кухне. Хватило на двоих. Причём, Толя честно отдавал товарищу по несчастью больше, чем потреблял сам. Пообнимавшись и полобызавшись, расстались. Хотя Толя и хотел проводить тестя до самого его дома. Но тесть по-военному приказал сыну лечь спать, чтобы приготовиться к завтрашнему дню службы для нашей любимой Родины. И немного нетвёрдым шагом добрёл до покинутых представителей лучшей половины человечества, которые сидели, утешая друг друга. На звук открываемой двери тёща прыгнула как тигрица.

– Ну что? Дал ему как следует? Чего молчишь, дубина стоеросовая? Да ты сам пьян!!!

Супруг молча снял с плеча половину пальто, посмотрел на уже набравший цвет синяк на глазу у супруги, нехорошо осклабился и дал освободившейся рукой в незакрашенный глаз своей половины. Последовавшая реакция удивила только их дочь. Потому что мама вдруг завизжала, и набросилась на неё, пытаясь ударить чем попало и при этом приговаривала.

– Бестыжая! Дура! С мужиком своим разобраться не можешь! Из-за тебя наша жизнь кувырком сегодня пошла! Тридцать лет....

Семейное счастье Толи было восстановлено всерьёз и надолго.

34 Солдатская дружба.

В самый первый же наряд на кухню я подрался с сержантом из нашей учебной роты. Ваня Капичников был щуплый и низкорослый, но вредный и орущий по любому поводу.

Наш комвзвода распределил весь взвод на работу. Мне досталась самое тяжёлое: переноска продуктов со складов в разделочные цеха. Зайдя в очередной раз в овощной цех, я сталкиваюсь с Ваней. Держа морковку в кулаке, он ткнул меня этим куулаком в грудь:

– Помой мне морковку!

Я и сам не вышел ростом и, поэтому, такой дрищ не мог вывести меня из равновесия.

– Вон – полная ванна чищеной морковки. Возьми любую, – и сделал попытку обойти сержанта.

Но он запрыгнул опять вперёд меня и ещё раз ткнул больнее зажатой в кулак морковкой мне в грудь. Целя в солнечное сплетение.

– Ты что, молодой? Оборзел? Я сказал: почисть мне морковку!

Лучше бы он так не делал. За полтора месяца в армии я не только не забыл вкус домашних пирожков, но и правил поведения на улице. Наверное, корзина с картошкой, которую я нёс, весила намного больше сержанта Капичникова, потому что он рухнул в ванну с морковкой. Вынырнул оттуда и убежал с воплем:

– Ах, ты так!

Почти сразу же вернулся с двумя друзьями из постоянного состава нашей же роты. Те, не сговариваясь, подхватили меня под руки, подставив Ване незащищённый передний отсек. Я встретил его ударом обеими ногами в грудь. В этот раз сержант не долетел до ванны с морковкой. Извернувшись и перехватив борцовским захватом за туловища обоих Ваниных помощников, я потищил их к ванне, не обращая внимания на пинки, которыми наградал меня сзади восставший Ваня.

По гулкому пустому цеху разнёсся низкий рёв и меня схватила за шиворот чья-то огромная лапа. Вообще-то, лапа была не чья-то, а нашего командира взвода Зайцева. Он только по фамилии был Зайцев, а так, по внешнему виду, вполне медведев.

Стряхнув с меня двух старослужащих, которые тут же испарились, Зайцев толкнул меня по направлению к двери.

– Марш работать!

И тут же принялся, нагибаясь под столы и ванные овощного цеха, ласково приговаривать:

– Капичников! Иди сюда, сука! Не жди, когда я разозлюсь.

Я не без удовольствия задержался за дверями, слушая оплеухи, доносящиеся изнутри и перемежаемые размеренными речами.

– Если ты ещё раз... (Хрясь!)... Сука товарищ младший сержант Капичников... (Хрясь!)... Ещё раз... (Хрясь!) ... Тронешь курсанта моего взвода....

Я понял, что подслушивать нехорошо и побыстрому свалил подальше, чтобы не попадаться на глаза нашему «зайцу».

С того дня я постоянно ловил на себе злобный взгляд младшего сержанта Вани Капичникова. То, что он найдёт способ как мне отомстить, было ясно как дважды два. Случай не заставил себя долго ждать: я с группой работавших на котельной, опоздал на построение на обед и в столовой попал за стол, где старшим был Ваня. "Ну, всё, – подумал я, – сейчас оставит голодным".

Капичников деловито разлил борщ по чашкам на столе и опрокинул бачок вверх дном над моей чашкой. Борщ получился с горкой.

– Попробуй не сожрать, сука, – прошипел Ваня прямо мне в лицо.

Шутник! После тех тонн угля, который мы только что перекидали! Я успел вовремя к моменту раздачи второго. Повторилась та же ситуация, что и с первым блюдом. Я умял и это, с сожалением отметив, что праздники бывают не каждый день. В глазах маленького Вани появился неподдельный интерес.

– Ещё хочешь?

– Можно и повторить.

– И первого тоже?!

– Рота! Закончить обед! Встать! – раздалась команда и все вскочили.

– Сидеть! – рявкнул на меня Капичников и заорал на всю столовую, – Заяц! Этот со мной останется!

Взводный глянул в мою сторону и согласно махнул рукой. Ваня схватил мою чашку и побежал к раздаточному окошку. Вернулся, неся в одной руке горку борща и в другой – котелок со вторым. Правда, каши было только на донышке. Я радостно распустил ремень и принялся за дело. Запил обед шестью кружками компота и отвалился от стола. Капичников уже вполне дружелюбно потыкал меня пальцем в живот.

– А ещё можешь?

– Ну, если б два-три стаканчика сливочного мороженого, – совсем обнаглел я.

– Не, – огорчился Ваня, – Сегодня в чипке мороженого нет.

 Так мы и подружились.

35. Усы.

Потерны – флотское название. И нас, уже в который раз, вывозят из учебки на загрузку этих самых потерн всякой съедобной штукой. Тут и бочки с селёдкой, и ящики с капустой, и копчёная колбаса, и штабеля с тушёнкой, сгущёным молоком и, даже, банками экзотических лягушачьих лапок французского производства, без которых эффективность нашего Краснознамённого Флота могла резко понизиться.

Таскаем уже не первый час. И конца и края не видно этим открытым вагонам и хайло подземелья обречённо глотает и глотает эту нескончаемую вереницу военнослужащих, несущих, катящих, тянущих.

Голодные курсанты прихватывают кусочки того, что носим: то ломтик капусты, то селёдочку, то колбаску. Я стоически терплю, потому что знаю: на обед из части привезут жратвы от пуза.