Текст книги "Заговор генералов"

Автор книги: Владимир Понизовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

– Это все не так уж и важно?

– Напротив. Чрезвычайно важно и своевременно. Хотя многое нам уже известно. Товарищи железнодорожники постоянно сообщают нам о продвижении войск к Питеру. Получили мы и копии телефонограмм о вызове офицеров в Ставку на испытания. Догадывались что к чему... Что же касается задания, которое получили вы, то агенты, переодетые в солдат и рабочих, уже действуют в городе, пытаясь спровоцировать пролетариат и гарнизон на выступления.

Антон почувствовал даже разочарование: а он так спешил!..

– Но вы помогли увязать разрозненные факты в общую картину, продолжил Дзержинский. – Теперь мы лучше представляем, как должны действовать. Я немедленно сообщу о вашем докладе другим членам Центрального Комитета в в "военку".

– Может быть, не дожидаясь, пока они все соберутся и развернутся, ударить по их конспиративным квартирам? Я слышал: в районах созданы рабочие боевые дружины. И гарнизон нас поддержит!

Дзержинский свел к переносью брови. Резкая, глубокая морщина рассекла лоб. И снова Антон с болью увидел: много сил и здоровья унесли годы с момента их последней встречи в Кракове. Землистая кожа, провалившиеся щеки, обозначившие острые скулы. По-прежнему красивыми были большие, миндалевидного разреза глаза, но и в них появился металлический блеск.

– Корнилов, Керенский и вся их свора только и ждут повода, – сказал Феликс Эдмундович. – В июле у них не выгорело. Теперь они подготовились тщательней. Вы же сами разведали: стягивают карательные войска, засылают провокаторов. Нет! Мы повода им не дадим! Пусть они выступят первыми!

И тут Антон вспомнил: как раз об этом же писал Владимир Ильич! Еще в июне, когда и имя-то Корнилова не всплыло на поверхность!.. В статье "На переломе" Ленин предупреждал: пролетариат и большевики должны собрать все свое хладнокровие, проявить максимум стойкости и бдительности, и особо подчеркнул: "Пусть грядущие Кавеньяки начнут первыми". Тогда Антон не мог понять, почему же первыми. И не понимал до этой минуты. И вдруг теперь как вспышка света: чтобы не дать врагам повода!.. Гениальное предвидение!..

– Что должен делать я?

Дзержинский задумался. Потеребил острую клинообразную бородку:

– Посоветуюсь с товарищами. Думаю, что должны продолжить то, что так успешно начали. Проникните в самое логово провокаторов. Играйте прежнюю роль. Разузнайте как можно больше. Главное – кто именно, в каком обличье, где и когда... – Он прошелся из угла в угол, заложив руки за спину. – Коль у них есть контрразведка, они могут следить и за вами. Поэтому ни с кем из наших больше не встречайтесь, немедленно отправляйтесь в "Асторию".

– Как я буду поддерживать связь с вами?

– Александр Долгинов, с которым вы знакомы, сейчас связной "военки". Будете встречаться с ним в Исаа-киевском соборе. Каждый вечер, в семь часов. Не сможете в семь – в девять или позже, через каждые два часа.

Александра переоденем прапорщиком. Желаю успеха. Антон добрался до Исаакиевской площади, на которую углом выходила гостиница "Астория", когда уже смеркалось. По дороге, пересекая Дворцовую площадь, увидел: в Зимнем почти все окна освещены.

2

Вильям Сомерсет Моэм в этот день давал очередной обед, или, как принято было здесь говорить, "открывал стол" в самом дорогом петроградском ресторане "Медведь". Он облюбовал этот ресторан не только из-за экзотического, сугубо русского названия, а и потому, что кормили в "Медведе" так, будто не существовало никакой мировой войны – напротив, весь мир только и заботился, как бы поставить к столу российских гурманов всевозможные яства: от средиземноморских устриц до тихоокеанских крабов и полинезийских черепах. Сам Моэм предпочитал русскую черную икру, заказывал ее целыми блюдами и поглощал ложками. Впрочем, его примеру следовали и гости. На керенки обеды стоили баснословно дорого. Для Вильяма это не имело абсолютно никакого значения – он мог тратить сколько угодно из тех сумм, которые зашили в его жилет в Нью-Йорке. Может быть, в пересчете на содержание русских полков каждый обед равнялся расходам на их месячное довольствие, но по сравнению с экономией на каждом не отправленном на Западный фронт американском полку это представляло сущую малость.

За минувшие дни Моэм уже совершенно освоился в русской Пальмире, обзавелся обширным кругом знакомств. Сашенька Короткова положила начало, а дальше покатилось само собой, во многом благодаря тому же "Медведю". Чувствовал себя Вильям отвратительно: кашель, снова кровь на платках. Но он уже вошел в азарт – и как разведчик, и как писатель. В первом своем качестве он начинал все более убеждаться, что вряд ли успешно справится с заданием: все говорят-говорят, бесконечно говорят там, где надо действовать; напыщенные декларации, ложь, а за этим апатия и вялость воли и мысли. Исключение составлял разве один Савинков. Зато как писатель Моэм испытывал истинное наслаждение. Какие типы! Впору было растеряться от такого разнообразия. Но он уже наторел и без особых усилий раскладывал их в своем сознании по полочкам. В обществе, где он привык вращаться прежде – в Америке, в Швейцарии и тем более в Англии и Франции, – индивидуальные черты были сглажены общепринятыми правилами поведения и скрывали лица, как маски. У него даже родился образ: люди напоминали камни, насыпанные в мешок, – их острые края постепенно стирались, и они становились гладкими и обкатанными, будто морская галька. Здесь же – то ли революция сорвала маски, то ли таков уж природный характер русских – каждый являл определенный тип: что Керенский (с ним он отобедал уже дважды), что профессор Милюков (три обеда), что Родзянко или Чхеидзе... Но особенно, конечно, Савинков.

С. управляющим военным министерством он встречался чаще всего. И потому, что с первых же слов, еще в уютной розовой гостиной на Лиговке, они поняли друг друга и открыли свои цели (перед остальными Моэм представал лишь во второй своей ипостаси, как знаменитый писатель-путешественник) , и, главное,, потому, что надеялся: именно террорист окажется человеком дела.

Вот и сегодня Моэм обедал в "Медведе" с Савинковым.

Поводом для встречи послужил разговор Моэма с сэром Бьюкененом, состоявшийся накануне вечером.

– Только что меня посетил русский друг, директор одного из крупнейших петроградских банков, – сказал своему соотечественнику английский посол. Русский друг уведомил о готовящемся военном перевороте и попросил поддержки, в том числе и британскими броневиками. Этот визит меня несколько озадачил. Во-первых, было бы благоразумней, если бы генерал Корнилов, дипломат не посчитал нужным скрыть, что он достоверно знает, кто возглавит переворот, – да, если бы генерал Корнилов подождал, пока большевики сделают первый шаг, а уже тогда пришел бы и раздавил их. Во-вторых же, для нас желательнее не единоличная диктатура, а некий триумвират. Хотя Керенский почти доиграл свою роль, Корнилов не сможет обойтись без него. Керенский своими пышными фразами еще пьянит русскую толпу. Он мог бы убедить общественность, что насилие над нею генерал совершает в интересах родины и революции. В ином же случае не исключена гражданская война, что совершенно противоречит как британским, так и франко-американским интересам: русские должны воевать против кайзера, а не друг против друга.

– Прошу извинить меня, сэр, но вы упомянули о триумвирате...

– Я не оговорился, – поджал губы сэр Джордж. – Керенский разглагольствует, генерал – воюет. Но я весьма сомневаюсь в его способностях как государственного деятеля, хотя бы мало-мальски сведущего в политике и дипломатии. Третьим и реальным лидером мог бы стать сэр Савинков. Он обладает и твердостью, и европейским кругозором. Что же касается его... гм... щекотливого прошлого, то оно нас не смущает, а толпе должно импонировать. И до поры мы, англичане, можем смотреть сквозь пальцы на его связь с Парижем...

Сейчас, в отдельном кабинете "Медведя", Моэм как бы продолжал эту тему, хотя и в несколько иной оранжи-ровке. Не раскрывая всего, что узнал от посла, полюбопытствовал:

– Ходят слухи, что некие войска движутся с фронта к Петрограду. Известно ли вам об этом, мистер Савинков?

– Более того, дивизии вызваны именно мною, мистер Моэм.

– Весьма приятно слышать. Ваше здоровье!

– Ваше здоровье!

Икра, севрюжка, семга, грибки – о, русские белые грибки! – превосходно шли под смирновскую.

– Но не преждевременно ли приближаются, высокочтимый Борис Викторович? Конечная цель каждого продвижения войск – стрельба, не так ли? – Вильям Сомерсет щедро намазал кавьяр на тонкий ломтик хлеба. – Если они вдруг, ни с того ни с сего, откроют огонь по столице – какое это произведет впечатление на союзные и противоборствующие нам державы? Мы будем огорчены, противники – обрадованы.

– Удар будет ответным. Первыми выступят большевики.

– М... ум... М... ум... – прожевал писатель. – Вы в этом уверены?

– Как в том, что русская водка самая лучшая в мире. Разрешите?

– Хотя я и патриот своего отечества, вынужден признать вашу правоту. Ваше здоровье!

– Ваше здоровье!

Напиткам вполне соответствовали соленья и маринады. Острая пища была противопоказана Моэму, но он не мог удержаться от соблазна.

– Разделяет ли вашу точку зрения о предстоящих событиях и мистер Керенский? Нам было бы весьма нежелательно, чтобы они застали министра-председателя врасплох. Он – милейший человек.

– Между мною и Александром Федоровичем установилось наконец полное единодушие: он так же остро ненавидит большевиков, как и я.

– М...ум... М...ум... Заливная осетрина великолепна!.. Весь мир объездил, а такой не едал. Вы можете гордиться не только водками... Но существует ли единодушие между Керенским и Корниловым?

– К заливному непременно нужно хренку. Позвольте? Жаль, нет Сашеньки она превосходная хозяйка стола.

– И украшение. А все же?..

– Не скрою: взаимное напряжение между ними существовало. Но в результате моего последнего визита в Ставку – я простился с верховным главнокомандующим два дня назад – высший генералитет во главе с Лавром Георгиевичем согласился со всеми предложениями Временного правительства. Разрешите?

– О, количество поглощаемого вами спиртного соответствует масштабам вашей страны! Мы, по сравнению с Россией, крошечное государство. Разве что полрюмки... Вы сообщили мне одно из самых обнадеживающих известий. Однако русскому правительству пора уже отбросить прилагательное "временное", которое обязывает к полумерам... Разрешите, я прикажу подать горячее?

– Предоставьте это мне, господин Моэм, – даже в "Медведе" официанты вряд ли понимают по-английски.

Борис Викторович дернул шнур звонка, отдал распоряжение будто бы из под земли выросшему официанту.

– Для того чтобы усилия союзных держав быстрей увенчались блестящей победой и долгожданным миром, ваш народ, как и наш, и народы других союзных держав, безусловно, должен будет принести новые жертвы на алтарь Марса. Моэм вонзил вилку и начал рассекать зажаренный по-английски, с кровью, бифштекс. – Но для этого, как справедливо сказал однажды ваш национальный герой генерал Корнилов, России необходимо иметь три армии: армию в окопах, армию в тылу – на заводах и фабриках, и армию железнодорожную, обеспечивающую фронт всем необходимым. А для этого обе армии тыла должны подчиняться тем же законам, что и армия в окопах... Кофе или чаю?.. Я пристрастился к чаю – волшебный напиток!

– За годы, проведенные на чужбине, я тоже соскучился по чаю. Но осмелюсь налить еще по рюмке. Как говорят у нас: "Посошок на дорожку".

– Любопытно! Я боюсь запамятовать, запишу: "По-со-шок". Меня всегда влечет к необычному, романтичному... Путешествовать, встречать интересных людей, животных. И в новом вдруг обнаруживать знакомое. Вы не можете представить моего изумления, когда однажды на одном из островов Малайского архипелага я вдруг увидел на дереве птицу, ранее примеченную мной в Британском зоологическом саду! Первой моей мыслью было, что она упорхнула из лондонской клетки... У меня уже шумит в голове. Но коль "по-со-шок"!..

– По-русски полагается и чокаться.

– Да-да, я уже приметил этот ваш милый обычай. Да... Так о чем шла речь?

– О введении военно-полевых судов и смертной казни для тыла. Савинков залпом опорожнил рюмку и перевернул ее вверх дном. С нее не стекло ни капли. – Как раз это и явилось главной темой моей беседы с генералом Корниловым. Проект закона уже составлен, одобрен главковерхом и правительством и лишь ждет подписи министра-председателя. Окончательному утверждению его и будет посвящено заседание кабинета, которое начнется через час. В ответ на обнародование закона последует выступление большевиков и Совдепа, которое вызовет, в свою очередь, необходимость использования карательных войск и окончательно ликвидирует большевизм и Советы.

Савинков промакнул губы крахмальной салфеткой:

– Поблагодарив за столь приятно проведенное время, я вынужден буду откланяться, чтобы не опоздать к заседанию в Зимнем. Сегодня я заставлю Керенского подписать этот закон.

Он улыбнулся. Взгляд его удлиненных глаз был меланхоличен.

– Мы, высокочтимый Борис Викторович, – сказал Моэм, – я говорю "мы" в самом широком смысле – чрезвычайно высоко оцениваем вашу деятельность и жаждем в самом ближайшем будущем увидеть вас на посту, достойном ваших талантов и энергии!..

Выпили они порядочно. Но ни у того, ни у другого не было, как говорится, "ни в одном глазу": профессиональный навык.

3

Львов примчался прямо с вокзала в Зимний, когда там уже началось заседание правительства.

Слава богу, в Малахитовом зале пока решались малосущественные вопросы, не требовавшие участия министра-председателя, и Керенский все еще пребывал у себя в кабинете.

– Доложите: мне нужно срочно, немедленно, сию же минуту переговорить с Александром Федоровичем! – набросился на дежурного адъютанта Львов.

Офицер не устоял перед таким бурным натиском. Скрылся за дверью.

– Проходите. Но у министра-председателя для вас лишь три минуты.

– Приветствую вас, приветствую, – рассеянно оторвался от бумаг Керенский. – Что еще стряслось? Новые предложения?

– Нет! Все совершенно изменилось! – вскричал Львов таким трагическим голосом, что Керенский, привыкший ко всяким выходкам записного шута, все же удивленно вскинул брови. – Я должен сделать вам формальное предложение!

– От кого?

– От Корнилова.

– Он вызывает меня на дуэль?

– Хуже! Генерал Корнилов поручил мне передать вам, что дальнейшее пребывание у власти Временного правительства недопустимо. Вы должны сегодня же побудить членов кабинета вручить всю полноту власти верховному главнокомандующему, а до сформирования нового состава совета министров передать текущее управление делами товарищам министров, объявить военное положение по всей России!

Владимир Николаевич выпалил все это единым духом, заглотнул воздух и продолжил:

– Генерал Корнилов нигде, кроме как в Ставке, не отвечает за вашу жизнь, а посему предлагает вам и Савинкову в эту же ночь выехать в Ставку, где вам предназначен пост заместителя премьер-министра, а Савинкову портфель военного министра. О своем отъезде в Могилев вы никого предупреждать не должны!

Он снова судорожно заглотнул воздух, но смолк.

Керенский в изумлении глядел на него. Расхохотался:

– Бросьте шутить! Наплели такое!

– Какие шутки! – с новой энергией и отчаянием вскричал Львов-2. Положение в сто раз хуже, чём вы даже можете подумать! Чтобы спасти свою жизнь, вы должны немедленно исполнить все требования генерала! Вы обречены!

Керенский все еще остолбенело глядел на бывшего обер-прокурора. Подумал было: не свихнулся ли он?.. Но тут же мозг начал лихорадочно выбрасывать, выстраивать, замыкать в единую цепь час назад еще разрозненные звенья: продвижение конных дивизий, заседание ЦК партии кадетов; "Союз офицеров"; визит казачьих атаманов, поведение самого Корнилова – начиная от первого ультиматума и кончая выступлением на Государственном совещании в Москве... И эта странная вчерашняя телеграмма – в его адрес для передачи Львову. От Добринского и с вызовом Родзянки. С вызовом куда, в Ставку?.. Без Родзянки и Милюкова, это он уже точно знал, не могло обойтись ни одного сколь-нибудь важного государственного дела!..

Он не заметил, что выскочил из-за стола и мечется, натыкаясь на кресла, по огромному царскому кабинету.

Замер перед бледным, взмокшим, перепуганным Львовым:

– А что, Корнилов вызывает в Могилев и Родзянко?

– Да, да! И его, и других выдающихся лидеров и деятелей!.. Я сам... он запнулся, – сам видел, как он писал вызовы!

"А что же Савинков? – метнулась было спасительная мысль. – Он же только-только из Ставки... Он же доложил: Корнилов на все согласился! Или он с ними заодно?.."

– Вы когда приехали?

– Сию минуту! Прямо с поезда – к вам!

"Неужели все перевернулось за одни сутки?.. Или Корнилов обманул управляющего?.. Или Савинков с ними в сговоре?.."

Он все еще колебался.

– Вы сами понимаете, Владимир Николаевич, если я сейчас появлюсь в Малахитовом зале и сделаю такое заявление министрам, мне никто не поверит: меня поднимут на смех. Я отлично вас знаю, совершенно вам доверяю. Но не могу же я сказать такое голословно.

– Я передал все точно, – отозвался Львов, – Я ручаюсь за сказанное.

– В таком случае изложите требования главковерха на бумаге.

– С удовольствием! Вы же знаете: я никогда неправды не говорю!

Керенский пододвинул ему лист, перо и чернильницу. Проследил, как посетитель начал выводить:

"1) Генерал Корнилов предлагает объявить Петроград на военном положении.

2) Передать всю власть, военную и гражданскую, в руки верховного главнокомандующего.

3) Отставка всех министров, не исключая и министра-председателя, и передача временно управления министерствами товарищам министров впредь до образования кабинета Верховным Главнокомандующим".

Последние два слова он вывел с прописных литер.

– Подпишите. Проставьте дату.

– Пожалуйста: "В. Львов. Петроград. Августа 26 дня 1917 г."

Керенский больше не сомневался: да, так оно и есть!.. Но решение – как поступить? – еще не приходило. Подчиниться? Выступить против?..

– Хорошо... Хорошо... – пробормотал он.

– Вот и замечательно! – с облегчением проговорил Львов-2. – Куда вам против них всех!.. Теперь все разрешится миром. Господь вразумил вас... По-божески... Они там тоже хотят миром, чтобы власть перешла от одного правительства к другому законно... – Запнулся: – Ну а вы что же, поедете в Ставку?

Керенский интуитивно уловил нечто, насторожился:

– Не знаю... Смогу ли я быть министром у Корнилова?.. Ехать или не ехать, вы как думаете?

– Не ездите! – не выдержал, вскочил и взмолился Львов. – Христом богом заклинаю: не ездите! Для вас там ловушка уготована – арестовать вас там и убить хотят!

Керенский почувствовал холодную сосущую пустоту под ложечкой. Еще никогда смертельная опасность не представала перед ним так явно: "Как только увидел эти бурые глаза вепря... Так нет же!.."

– А как быть?

– Уезжайте куда-нибудь подальше, только подальше! И уповайте на милость всевышнего, он милосерден!

Бывший обер-прокурор святейшего синода даже осенил Керенского крестным знамением. Но в душе министра-председателя еще теплилась надежда:

– А что будет, Владимир Николаевич, если вы ошиблись или над вами пошутили?.. Ведь это очень серьезно. То, что вы написали. – Он повертел перед лицом Львова листком, им написанным.

– Ни ошибки, ни шутки здесь нет, – с настойчивостью ответил Владимир Николаевич. – В Ставке вас ненавидят... Уезжайте немедля. Бог велик милостию.

"Бог-бог, да и сам не будь плох!.." Министры, зная легковесность Львова, не поверят его записке. Да и сама записка... У Керенского уже вызревал план действий.

Прежде всего надо "закрепить" соучастника, то есть заставить повторить все им сказанное при третьем лице, свидетеле. А перед тем стоит связаться по аппарату Юза со Ставкой и получить подтверждение из первых рук. А ну-ка!..

– Владимир Николаевич, а что, если я переговорю с с Корниловым?

– Замечательно! Вы убедитесь, что я не погрешил против истины!

– В таком разе через час приезжайте в военное министерство на Захарьинскую. Там есть аппарат. Будем вести разговор вместе.

Выпроводив посетителя, Керенский вызвал адъютанта:

– Распорядитесь, чтобы мне приготовили на восемь часов связь по Юзу с главковерхом, а к девяти пригласите в мой кабинет помощника начальника управления милиции Балавинского и помощника командующего округом Козьмина. – Оглядел комнату. – Пусть они оба, в момент моего возвращения, станут вон там, за портьерами.

– 3-за портьерами? – адъютант от изумления не мог закрыть рта.

– Вы плохо слышите? Исполняйте. Прикажите подать мой автомобиль.

По дороге на Захарьинскую министр-председатель еще надеялся, что Корнилов с недоумением спросит: "Какой-такой Львов? Что подтвердить?"

Телеграфист снял с аппарата ленту:

– Верховный главнокомандующий на проводе. Львова не было. Да оно и к лучшему. Керенский сыграет за двоих.

– Здравствуйте, генерал, – начал он диктовать. – У аппарата Владимир Николаевич Львов и министр-председатель. Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведения, переданным Владимиром Николаевичем.

Аппарат застучал. Не в силах побороть волнения, Керенский склонился к ленте через плечо телеграфиста.

"Здравствуйте, Александр Федорович. Здравствуйте, Владимир Николаевич. Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, я вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок".

Керенский изобразил из себя Львова, даже начал говорить, подражая его елейному голосу:

– Передавайте: "Я, Владимир Николаевич, вас спрашиваю: то определенное решение нужно исполнить, о котором вы просили меня известить Александра Федоровича только совершенно лично? Без этого подтверждения лично от вас Александр Федорович колеблется мне вполне доверить".

Аппарат Юза выжал из себя ленту:

"Да, подтверждаю, что я просил вас передать Александру Федоровичу мою настойчивую просьбу приехать в Могилев".

Теперь министр-председатель снова воплотился в себя:

– Я, Александр Федорович, понимаю ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне Владимиром Николаевичем. Сегодня это сделать и выехать нельзя, надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?

"Настойчиво прошу, чтобы Борис Викторович приехал вместе с вами. Сказанное мною Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится и к Савинкову. Очень прошу не откладывать вашего приезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить вас".

– Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае? – ухватился за соломинку Керенский.

Тук-тук-тук-тук... "Во всяком случае", – оттарабанил аппарат.

– Передайте: "До свидания, скоро увидимся".

"До свидания", – могильно отозвалось с дальнего конца линии связи.

Итак, прояснилось... Однако к концу разговора что-то в душе Керенского словно бы перевернулось. Вот так, за здорово живешь, отдать все, чего достиг: царский кабинет, покои Зимнего, почести, славу, власть?.. И кому!.. Angus in herba [Змея в траве (лат.). Иносказательно: скрытая смертельная опасность]. И он же ее пригрел!.. О нет!..

Обуреваемый жаждой немедленных контрдействий, Керенский сбегал по лестнице к выходу из министерства, когда увидел поднимающегося навстречу запыхавшегося Львова-2.

– Уже переговорили? Так что же, Александр Федорович, верным я вашим другом оказался, не обманул вас?

О, sancta simplicitas! [О, святая простота! (лат.)] Нет уж, упаси бог от таких друзей! А с врагами он разделается сам!..

– Прошу в автомобиль: вернемся в Зимний и отдадим необходимые распоряжения, – он пропустил Львова впереди себя. .

Войдя вместе с ним в свой – свой! – кабинет и убедившись по легкому колыханию штор, что свидетели уже на месте, он обернулся к спутнику:

– Прошу вас снова пересказать предложения генерала Корнилова по пунктам. В целях сохранения тайны мы обменялись с главковерхом лишь общими соображениями.

Львов повторил все слово в слово.

– И вы подтверждаете, что все предложения, изложенные в вашей записке, исходят от самого генерала Корнилова?

– Готов поклясться на распятии.

– Достаточно. – И, обернувшись к колыхающимся шторам, приказал: Выходите, господа! Вы все слышали и сможете подтвердить. Приказываю арестовать участника заговора! – он повелевающим жестом показал Козьмину и Балавинскому, выскочившим из-за штор, как артисты на публику из-за занавеса, на остолбеневшего Львова-2.

Когда же потерявшего дар речи Львова увели, обернулся к адъютанту:

– Вызовите из Малахитового зала Некрасова и Савинкова.

Адъютант бросился по лестницам и анфиладам Зимнего со всех ног.

– Где же вы, Александр Федорович? – укоризненно вопросил товарищ министра-председателя Некрасов, входя в кабинет.

– Мы вынуждены были без вас приступить к обсуждению законопроекта о тыле, – добавил Савинков.

– Ах, без меня? – с иронией произнес Керенский. – Так ознакомьтесь же вот с этим! – и протянул своим коллегам записку Львова и ленты переговоров с Корниловым по Юзу.

– Это серьезное преступление! – оценил Некрасов.

– Это какое-то недоразумение, – возразил Савинков. – Правительство обязано использовать все средства для мирной и без огласки ликвидации конфликта. Противоположное может привести к крайне тягостным последствиям. – Он еще раз перечитал документы. – Ваши вопросы главковерху и его ответы вам – одни общие фразы. Под ними можно подразумевать все что угодно.

– А записка Львова?

– Но ее же написал не Корнилов. А он, он мне обещал!

– Вам!.. – саркастически проговорил Керенский. – Нет! Никаких сомнений! Наш диалог: классический образец условного разговора, где отвечающий с полуслова понимает спрашивающего, ибо им обоим известен один и тот же предмет обсуждения, где все ясно для посвященного и загадочно для постороннего.

– Совершенно верно, – поддакнул Некрасов. – Нельзя же было говорить по аппарату открыто о столь секретном деле!

– Ответы Корнилова полностью совпали с пунктами записки Львова, закончил дискуссию Керенский. – Налицо не конфликт, а преступление. Его нужно ликвидировать мирно, я согласен. Но не путем переговоров с преступным генералом, а волей правительства! Нарушивший свой долг генерал должен немедленно подчиниться верховной власти!

Савинков сам уже понял, что здесь все не так-то просто. Неужели Корнилов обманул его? Не он, Борис Викторович, использовал тупоголового солдафона, а солдафон одурачил его, как вислоухого простака!.. Нет, он не мог столь постыдно ошибиться: не генерал, а взявшие его на абордаж в Ставке Завойко, Родзянко и иже с ними осуществили свой хитроумный план. Обескураженный, разгневанный, он даже и в этот момент куда ясней, чем Керенский, понял, к чему может привести бескомпромиссный разрыв с Корниловым.

– Даю вам честное слово: в этой ситуации я на вашей стороне. Но огласка приведет к тягчайшим последствиям. Я сейчас сам переговорю с Корниловым по прямому проводу! – с решицюстью сказал он.

– Категорически запрещаю. Разговаривать больше не о чем!

– По крайней мере, разрешите мне связаться с Фи-лоненко: как-никак он комиссарверх и лицо, мне подчиненное.

– Пожалуй. В моем присутствии.

Связь была установлена. Но каково же было удивление Савинкова, когда он, поведя туманный, обиняками, разговор, понял, что его соглядатай при Ставке совершенно не в курсе дела!..

– Подтвердите комиссарверху, для передачи Корнилову, что вы и я завтра выезжаем в Ставку, – сказал Керенский.

Теперь уже настал черед удивиться Савинкову:

– Вы все нее собираетесь ехать в Могилев?

– Безусловно, нет. Нам нужно ввести в заблуждение Корнилова, чтобы выиграть как можно больше времени. – Керенский наконец понял, что ему нужно делать. Больше того, прострация первых минут сменилась в его душе ликованием. Ненавистный соперник сам дал повод низвергнуть его. Мало того, счастливая звезда осветила путь к самой вершине!.. – Какими силами мы располагаем, чтобы обуздать мятежного генерала?

– В его руках вся армия. Конный корпус и еще несколько дивизий уже на подходе к Петрограду. Вы сами их вызвали, – ответил Савинков.

Он не мог понять перемены настроения Керенского. Он был опытный заговорщик и долгие недели плел заговор. Теперь он оказался опутанным своею собственной сетью. Корнилов, как сабля в его руке, – это понятно. Но он не желает оказаться в подчинении у Корнилова-диктатора. Да и самому генералу он будет не нужен: эсер, террорист Савинков конечно же не меньше ненавистен Корнилову, чем все иные противники престола.

– А полки столичного гарнизона? А моряки Кронштадта? А фабричный и заводской люд? – продолжал выспрашивать Керенский.

– Они все заражены большевизмом.

– После июльских дней большевизм утратил всякую реальную опасность. А вот мне революционные массы поверят!

– Неужели вы захотите вооружить рабочих?

– Из двух зол выбирают меньшее. Сегодня вооружим, завтра разоружим. Как вы отнесетесь к моему желанию назначить вас военным генерал-губернатором Петрограда? Впрочем, к этому мы еще вернемся. А, сейчас я объявляю экстренное заседание правительства!

Никто из министров еще не покинул резиденции, и поэтому все собрались в Малахитовом зале уже через полчаса. Заявление министра-председателя о последнем ультиматуме Корнилова вызвало единодушную реакцию: испуг. Большинство испугались за себя, а кое-кто – министры-кадеты и "внепартийный" Терещенко, – что планы заговора оказались раскрытыми преждевременно и генерал чересчур зарвался.

– Я смогу бороться с мятежом, поднятым Корниловым, лишь при условии, что правительство предоставит мне единолично всю полноту власти! вычеканил заготовленную фразу Керенский.

– Единоличная диктатура? – подал из угла встревоженный голос Церетели.

– Если хотите, можете назвать и так, – дерзко ответил премьер.

Куранты в этот момент начали отбивать полночь.

4

Корнилов вернулся из аппаратной в свой кабинет, где его терпеливо ждал генерал Краснов, с которым главковерх вынужден был прервать беседу на полуслове.

– Ну вот, все складывается как нельзя лучше, – торжествующе возгласил он. – Фигляр принял все мои условия: двадцать восьмого он будет уже здесь! Так на чем мы остановились, Петр Николаевич?.. – Он еще находился под впечатлением столь легкой победы над "штафиркой" и потерял нить беседы. Да, так вы берете Третий корпус?

– Я старый солдат, ваше высокопревосходительство, и всякое ваше приказание исполню в точности и беспрекословно.

– Ну вот и отлично. Поезжайте сейчас в Псков. Отыщите Крымова. Явитесь и к главкосеву Клембовскому. От них получите последующие указания.