Текст книги "Заговор генералов"

Автор книги: Владимир Понизовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Но Кронштадт – лишь одна грозовая туча. Большевики – они всюду. В тылу. В действующей армии. В самом Питере. В Москве. Начальник контрразведки подытожил сводки по фронтам и губерниям: в их партии уже почти четверть миллиона. Л в апреле было лишь восемьдесят тысяч. В три раза больше, несмотря на июльские дни!..

Непонятно. И смогли под самым носом у правительства провести свой съезд... Так и не узнали агенты осведомительной службы, где же они собирались. "Где-то на Выборгской... Где-то за Нарвской..." Где-то!... Не удалось воспользоваться законом, который Керенский издал именно для того, чтобы прикрыть их предприятие. Да, прошляпили. Ни к черту не годятся нынешние органы розыска. Разогнали департамент полиции, сожгли картотеки особого отдела, опубликовали списки секретных сотрудников... Поторопились! При царе система политического розыска была организована превосходно. Теперь, на развалинах, придется создавать ее заново. Нет, не обойтись и без департамента полиции, и без корпуса жандармов, пусть называться они будут и иначе. И без секретных сотрудников-осведомителей... Восстановили же в армии органы контрразведки. Разворачиваются. Кому же доверить общероссийскую службу?.. Пожалуй, лучшего министра внутренних дел, чем Савинков, не найти... Парадокс: бывшего государственного преступника, убийцу министров в министры!.. А ведь согласится милейший Борис Викторович. Уцепится за портфель. Сам Александр Федорович, помнится, громил власти предержащие с думской трибуны... Да, искус дьявола...

Эх, будь у него сейчас под руками департамент и корпус, Ленину не удалось бы скрыться... Вот кого нужно обезвредить, чтобы разом растаяли на небосводе грозовые тучи!.. Керенский понял это давно. Раньше многих других. Еще в самом начале марта вместе с Родзянкой и Милюковым он сделал все, чтобы не допустить возвращения вождя большевиков из эмиграции. Профессор тогда он был министром иностранных дел – подтвердил для союзников действительность "контрольных списков", которые были составлены царским департаментом полиции и военной контрразведкой совместно с английскими и французскими генеральными штабами и службами и включали всех видных русских политэмигрантов-интернационалистов. Первым в тех списках значился Ульянов-Ленин. Стоило бы ему по выезде из Швейцарии ступить на землю Великобритании, Франции или любой другой державы Антанты, как его тотчас бы арестовали и интернировали. Ленин проехал в Россию через Германию.

Тогда Керенский разработал план его ареста уже в Питере. Посвятил в этот план тогдашнего министра-председателя князя Львова и сменившего Милюкова на посту министра иностранных дел молодого Терещенко. Однако в ту пору еще был в силе Совдеп, и министры не решились осуществить замысел – на памяти был провал с приказом Корнилова о расстреле демонстрации на Дворцовой площади. Но подоспели июльские события. Теперь Александру Федоровичу пришло на ум: если бы та демонстрация не возникла стихийно, ее следовало бы подстроить! Да, да! Ведь именно благодаря июльским дням он, в конечном счете, и стал министром-председателем!.. Но в тот момент... Известие о демонстрации застало его на Юго-Западном фронте. Керенский представил эти полумиллионные толпы, захлестнувшие улицы Питера. Как их рассеять? Бросить против демонстрантов войска? А не повторится ли Февраль, только в ином варианте? Нет, прежде войск нужно бросить в толпу слова, которые внесли бы смятение в умы. Какие?.. В момент накала боев на фронте, в часы позорного отступления самое действенное, раздирающее душу – слухи о шпионах, о предателях, подкупленных германцами. Увязнут, как мухи в липкой бумаге. Великая ложь? Российский вариант "дрейфусиа-ды"? Некое "дело Бейлиса"?.. Чепуха! В политике важны не средства, а результаты: per fas ас nefas [Всеми правдами и неправдами (лат.)].

Идея использовать "великую ложь" возникла в мозгу Керенского давно. Может быть, в тот день, когда Ленин отважился проехать через Германию. Она была положена в основу первого, оговоренного Львовым и Терещенко, но до поры неосуществленного плана. Еще тогда, в мае, некий Ермоленко, военный шпион, дал "собственноручные показания". Эти "показания" хранились в сейфе у Терещенко. Четвертого июля Керенский по прямому проводу связался со своим доверенным лицом в военном министерстве и распорядился: "От моего имени настаивайте на немедленном использовании материала Терещенко". Это послужило сигналом. Но нужно было устроить так, чтобы публикация "показаний" исходила не от правительства, а как бы со стороны, выглядела "утечкой информации". Кого найти в исполнители? Выбор пал на Алексинского. Бывший большевик, бывший депутат – член рабочей курии славной второй Думы. Правда, было какое-то темное дельце в эмиграции, в Париже, когда французские литераторы исключили его из своего союза за бесчестность и клевету. Но кто в толпе знает об этом?.. Алексинский с готовностью согласился: он давно чувствовал себя обойденным историей. И тут такое горячее дельце. Керенский хорошо знал породу таких людей. И понеслось!.. А большевистская "Правда"-то уже прихлопнута! Ленинцы попытались наладить выпуск "Листка "Правды": "Гнусные клеветы черносотенных газет и Алексинского", "Новое дело Дрейфуса?"... Ухватились за одну промашку: "показания" Ермоленко были датированы шестнадцатым мая: "Сразу видна клевета "Живого Слова" уже вот из чего: "Живое Слово" пишет, что 16-го мая письмо (за No 3719) Керенскому об обвинении Ленина было послано из штаба. Ясно, что Керенский обязан был бы тотчас арестовать Ленина и назначить правительственное следствие, если бы он верил хоть минуту в серьезность обвинений или подозрений". Да, промашка! Вот как тщательно надо обсасывать каждую мелочь... Но что мог сделать какой-то "Листок "Правды" в ответ на артиллерийский залп крупнокалиберных "Биржевых ведомостей" или милюковской "Речи"?.. Союзники оценили: "Ваш ход, господин Керенский, спас положение правительства". А "Речь" уже через день торжествующе заключила: "В эту минуту произошел исключительный по резкости перелом настроения и большевизм умер, так сказать, внезапной смертью". Поторопился Павел Николаевич, теперь сам ногти грызет... Да,, вот тогда бы надо было воспользоваться моментом, чтобы умертвить большевизм не только фигурально... Он, министр-председатель, отдал приказ об аресте Ленина. Сейчас ему припомнилась фраза, которую любит повторять Савинков: "Только мертвые не возвращаются". У Бориса Викторовича своеобразные афоризмы... Зябко от них становится... Хорошо, что все мысли управляющего – против большевиков. Но служба розыска делает промашку за промашкой. Вот и тогда: провели облавы, устроили засады, сделали обыски – Ленин как сквозь землю провалился. Нет, нет прежней хватки!.. Временное правительство распорядилось закрыть границы. Шерстили каждый поезд. Безрезультатно.

Тогда министр-председатель решил поднажать с другой стороны – так сказать, с моральной. Вынудить Ленина явиться на суд добровольно. Мол, если боится предстать пред Фемидой – значит, виновен. И на сей раз суфлировал из-за ширмы, через такие организации, как ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов, Исполком Совета крестьянских депутатов. На объединенном собрании эти "представители всего трудового и воюющего народа" приняли резолюцию, в которой признали "совершенно недопустимым" уклонение Ленина от суда.

Не подействовало. Пришлось довольствоваться арестами его сотоварищей, не успевших скрыться.

Но все равно победа над большевиками очевидна. Князь Львов, уступая кресло премьера Керенскому, в прощальной беседе с журналистами сказал: "Наш "глубокий прорыв" на фронте Ленина имеет, по моему убеждению, несравненно большее значение для России, чем прорыв немцев на нашем Юго-Западном фронте". И все же... Хотя большевики снова загнаны в подполье, дух большевизма, к огорчению, жив... Он – как испарения земли, накапливающиеся в небе в тяжелых тучах, ждущих лишь электрического разряда, чтобы обрушиться грозовым ливнем. Август – время летних гроз. А как говорится: на небе стукнет – на земле слышно. Пронеси господи...

Керенский подошел к карте. Симбирск... Игра судьбы. В этом городе родились и он, и его непримиримый противник. Отец Ульянова-Ленина был директором народных училищ, отец Александра Федоровича – учитель и директор гимназии – находился у него в подчинении. А сам юный Владимир Ульянов учился в гимназии отца Александра Федоровича... Там, в Симбирске, Керенскому не довелось встретиться со своим нынешним врагом: их разделяла разница в одиннадцать лет, и когда Александр надел гимназическую фуражку, Ульянов-младший уже уехал из города... Симбирск... Фатум...

– Разрешите, господин министр-председатель? – прервал поток его мыслей полковник Барановский. – Только что позвонили из "Крестов": содержащиеся в тюрьме большевики объявили голодовку.

– Прикажите подать автомобиль. Сам поеду, разберусь на месте.

Александр Федорович, по старой памяти министра юстиции и генерал-прокурора, любил посещать тюрьмы. И особенно "Кресты", где в далекой юности, в пятом году, ему довелось провести в камере-одиночке неполных четыре месяца.

Глава пятая

7 августа

1

Весь минувший день Антон бессовестно проспал. Словно бы выжал из себя усталость, накопившуюся за месяцы на позициях и двое почти бессонных столичных суток. Наденька хлопотала по дому, то позвякивая ведрами, то напевая. Сашка то появлялся, топоча сапожищами, то исчезал. Но это было обрывками сновидений и совсем не мешало блаженствовать на пуховой перине.

Проснувшись, Антон, к стыду своему, вспомнил, что за все эти дни в Питере ни разу не подумал о матери. Неужели действительно стали совсем чужими?.. Но потянуло, засосало под ложечкой... Да, казалось бы, с того давнего дня, когда, вольно или невольно предав память об отце, вернулась она под сень своего рода, Антон почувствовал к ней отчуждение. Столько лет кануло... Да и в нынешнем феврале, когда судьба случайно свела их и мать стала навещать его в лазарете, будто просто знакомая приходила. "Баронесса". Никчемные разговоры. Полнейшая невозможность открыться в главном. Посторонняя... Умом он так это и воспринимал. А внутри, в сердце, жило, трепетало, больно ворочалось: мама. Может быть, опьянил ее запах давний, с детства, с примочек на ушибах, вечерних ласк и утренних поцелуев?.. Какая она? Наложили ли на нее печать годы, или все так же красива и моложава?..

Он без труда нашел баронский дом в Щербаковой переулке, в нескольких шагах от набережной Мойки. За кованой узорной оградой лежал тихий, с заросшими тропинками палисадник. Лишь узко протоптанная стежка вела от ворот до парадного подъезда.

Позвонил от калитки. Позвонил снова. Где-то скрипнуло. Появилась согбенная фигура. Привратник. Тот же, что вышел к нему в одиннадцатом году. Сдал старик... Бо-роденку будто моль выела. Слуга пригляделся:

– Чего-с изволите, ваше благородие?

– Передайте, пожалуйста, Ирине Николаевне... Старик выставил вперед, как за подаянием, руки и развел в стороны:

– Их сиятельства господин барон, госпожа баронесса и отрок пребывают за границами, в Парижах-с...

"Вот так-то..." Защемило, будто оборвалась струна в самом начале тронувшей душу мелодии...

Сейчас, в восемь утра, минута в минуту, он переступил порог квартиры в доме на Фурштадтской. К его радости, все были в сборе: и Василий, и Феликс Эдмундович, другие товарищи. Только непродыхаемо слоился табачный дым и в углах комнаты будто не развеялась еще бессонная ночь. Ему стало стыдно своего молодцевато-бодрого вида. Среди находившихся здесь он узнал Свердлова – с Яковом Михайловичем познакомился в первый день, когда приходил сюда, – и Елену Дмитриевну Стасову. С нею он познакомился еще в одиннадцатом, летом, в Тифлисе – это на ее квартире проходили заключительные заседания Российской организационной комиссии по подготовке будущей общепартийной конференции. Тогда еще никому не ведомо было, что состоится она в Праге... Сейчас Елена Дмитриевна дружески и коротко кивнула, будто они в последний раз виделись вчера, а не шесть лет назад, и снова включилась в какой-то спор.

– Не будем мешать, – Дзержинский направился из комнаты, жестом пригласив за собой Антона и Василия.

В соседней комнате, почти без мебели – стол и несколько стульев, показал им на стулья, а сам начал расхаживать от стены к стене:

– Рассказывайте подробно, не опуская ни слова. Хотя от Василия я в целом в курсе дела.

И Путко начал рассказывать о вчерашнем, все время поворачивая к Феликсу Эдмундовичу голову.

– Так-так... Повторите: как именно сказал подполковник?.. Уточните, почему именно вам предложил Милюков... Так-так!..

Заключил:

– С заданием вы справились превосходно. На большее и нельзя было рассчитывать. В каждом донесении важны достоверность и своевременность. Как раз вчера вечером ЦК принял развернутую резолюцию о Московском совещании.

Пересказал ее суть: готовящееся совещание, прикрываемое и поддерживаемое эсерами и меньшевиками, на деле должно явиться, по замыслу его устроителей, заговором против революции и народа. Поэтому всем большевистским комитетам предписано разоблачать как само совещание, так и контрреволюционную политику поддержавших его созыв мелкобуржуазных партий; организовать массовые протесты рабочих, солдат и крестьян против этого совещания.

– Однако мы решили в состав совещания войти. Большевистская фракция выработает свою декларацию, огласит ее до начала работы совещания – сразу после выборов президиума – и демонстративно покинет зал. Таким образом, наша позиция принципиальна, четка и ясна: вступать в переговоры с врагами революции мы не будем, но разоблачить перед всей страной истинный характер этого сборища должны.

Дзержинский остановился у стула Антона:

– Обязательно воспользуйтесь приглашением Милюкова: у нас не было никаких шансов узнать из первых рук, что затевают кадеты и прочие на предварительном совещании "общественных деятелей". Хотя мы предполагаем, что именно они затевают.

Спросил:

– Вы читали статью Владимира Ильича "Из какого классового источника приходят и "придут" Кавеньяки?"?

– Нет, – ответил Антон. – А где она напечатана?

– В "Правде". Еще во второй половине июня.

– У нас в армии тогда как раз наступление начиналось... Да и сами знаете, Юзеф, – он поправился, – товарищ Феликс, на фронте начальство "Правды" боится больше, чем германцев, – с перебоями она добиралась.

– Прочесть эту статью должны обязательно: лучшая ориентировка в нынешней ситуации.

Дзержинский снова начал вышагивать по комнате:

– В Москву выезжайте немедленно. В особняке Ря-бушинского и в любом другом месте, где будут собираться "общественные деятели", постарайтесь присутствовать. Роль ваша та же: офицер-фронтовик. Никаких эмоций, ни слова о партийной принадлежности.

– А как же быть ему в связи с резолюцией ЦК уже на самом Государственном совещании? – спросил Василий. – Покидать или не покидать его?

– Ни в коем случае. Резолюция о демонстративном уходе относится к нашей фракции, которая будет включена в состав общей делегации от ВЦИК. А вы, Владимиров, представитель армейской делегации. Будете сидеть и все мотать на ус.

Феликс Эдмундович, заложив руки за спину, несколько раз пересек от стены до стены комнату. Истощенный, спина ссутулена.

– Однако постарайтесь сразу же, с соблюдением строгой конспирации, встретиться с товарищами из Московского комитета. Адрес: гостиница "Дрезден".

Василий показал на часы:

– Через двадцать минут заседание "военки", Феликс Эдмундович.

– Идите подготовьте, я сейчас. – Снова остановился перед Антоном. Все эти месяцы, вплоть до съезда, я работал в Москве, Москва и делегировала меня. Хорошо узнал товарищей. Свяжитесь с Землячкой. Или со Сквор-цовым-Степановым. Или с Ольминским. Или с Пятницким.

– Пятницкий? Так это же наш бывший транспортер! Помните, он и привез меня к вам в Краков в одиннадцатом!

– Да, это он. Сейчас Пятницкий – один из секретарей Московского комитета. На месте товарищи помогут вам лучше сориентироваться. А вы, в свой черед, держите в курсе событий их.

И снова, будто не в силах остановиться, зашагал по рассохшемуся паркету. Они были вдвоем, и Антон решился спросить:

– Юзеф, а как с семьей: с Зосей, с сыном?

Еще тогда, в одиннадцатом, он узнал о трагедии товарища.

– С семьей?.. – будто запнулся, замер Феликс Эдмундович. – После побега из ссылки Зося пробралась в Швейцарию. Сейчас там и сын... Зося хотела вернуться сюда вместе с Владимиром Ильичей. Но в канун отъезда очень тяжело заболел Ясик... Так и остались они за тремя кордонами. Теперь можно рассчитывать на встречу только после нашей победы в вооруженном восстании или даже после войны. – И прорвалось: – Я так и не видел еще сына с самого его рождения!..

"И Ольга тоже за тремя кордонами..." – вдруг с острой болью подумал Антон. Скорей бы восстание и мир!..

– А месяц назад в Дзержинове бандиты убили моего старшего брата.

Антон опустил голову. Что тут скажешь?.. Зачем растревожил?..

– По возвращении в Питер доложите обо всем Центральному Комитету, вернул его к теме разговора сухой, снова напружиненный голос Феликса Эдмундовича.

2

Начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Лукомский, получив распоряжение Корнилова подготовить переброску группы войск с Юго-Западного фронта в северном направлении, вместе с офицерами-операторами приступил к детальной разработке приказа. Однако, сделав предварительные наметки, встал в тупик: какова цель передислокации?

После обычного ежедневного доклада главковерху о положении на театре войны, Лукомский сказал:

– Прошу, ваше высокопревосходительство, уточнить цель предложенной вами перегруппировки.

– Обозначилась возможность наступления немцев против Риги, – скупо ответил Корнилов.

– Позволю себе отметить, что указанный вами район сосредоточения кавалерии весьма неудобен для поддержки Северного фронта-. В этом районе сконцентрирован узел железных дорог, ведущих в Петроград и в Москву, а в сторону Севфронта мы имеем лишь единственный одноколейный путь. Затруднено продвижение и в конном строю из-за дальности расстояния и рельефа местности. На мой взгляд, господин генерал, предпочтительнее маршрут на Вилыю – Двннск – Ригу, проходящий непосредственно вдоль линии Севфронта по рокадным дорогам, – начальник штаба провел указкой по карте.

– Я остаюсь при прежнем решении, – угрюмо ответил главковерх. Выполняйте.

Лукомсшш обиженно вскинул голову. Сомкнул губы. Корнилов настороженно наблюдал за ним. Он не хотел настраивать начальника штаба против себя. Но еще не наступил час даже ему раскрыть карты.

– У меня есть особая цель, – проговорил он. – Разъясню в ближайшие дпи. Дополнительно распорядитесь Пятую Кавказскую дивизию расположить в районе Бело-острова. Выполняйте.

Вернувшись к себе, Лукомский начал колдовать над картами.

Кавказская туземная дивизия, о которой шла речь ранее, была усиленного состава. В нее входили Дагестанский, Ингушский, Кабардинский, Татарский, Черкесский и Чеченский кавалерийские полки, а также Осетинская пешая бригада и Донской казачий артиллерийский дивизион. Дивизия была сформирована из добровольцев-горцев; русских офицеров и солдат в ней почти не было – только артиллеристы и связисты. Командовал ею генерал-лейтенант князь Багратион, недавний любимец царя. Дивизия даже и официально именовалась в служебной переписке "дикой". Итак, с Березины перевезти ее в Ново-Сокольники... Начальник штаба измерил расстояние циркулем. От нового места дислокации до Петрограда – четыреста тридцать верст, до Москвы немногим больше. Пятая Кавказская дивизия, которую Корнилов назвал сегодня, входила в Первый конный корпус, дислоцировавшийся в Финляндии. Снять ее с фронта? Зачем?..

Лукомский снова расставил ножки циркуля. От Бело-острова до столицы менее тридцати верст. М-да... Что же задумал Корнилов?..

Какими бы ни были его планы, приказ главковерха надлежит выполнять. Вызвав адъютанта, начальник штаба продиктовал ему тексты телеграмм главкоюзу Деникину и главкосеву Клембовскому:

– Зашифровать и немедленно отправить.

3

И Наденька, и ее брат были дома. Сашка, на лице написано, злой как черт.

– Что у тебя стряслось, Александр?

– Хозяева надумали всех рабочих вообще подчистую, на улицу! Керя их поддерживает: или, мол, вывозить "Айваз" куда-нибудь из Питера, или локаут... Наш красный "Айваз" у них как кость в глотке. Ну да ничего! Держимся!

Он тряхнул кудрями. Разом повеселел.

– А я, друзья, уезжаю. – Антон раскрыл ранец, начал укладывать вещи.

– Уезжаете?.. – жалобно, эхом, отозвалась девушка. – На фронт возвращаетесь?

– Нет. Пока что в Москву.

– А на обратном пути?.. – она оборвала. Но в голосе ее было столько мольбы, что у Антона перехватило дыхание.

– Постараюсь обязательно заскочить, сестренка.

– Ничо, наш Выборгский продержится! – Сашка был весь в своих заботах. – Наш Выборгский – крепость! Знаешь, кто членом нашей районной организации болыпеви

ков? Ленин! При мне – не вру! – в мае у нас в райкоме на Сампсониевском партийный взнос платил. Разглядел его. Ближе стоял, чем вот к тебе. А кто у нас и Выборгской районной думе? Жена его, вот кто!

– Не может быть!

– Вот те... Голову об заклад! Надежда Константиновна Крупская-Ленина. Заведует культурно-просветительным отделом.

– Чем же она там, в думе, занимается?

– Школы устраивает, разные прочие просветляющие мозги обчества, молодежь в социалистический союз собирает. В общем: культура и просвещение – так и называется.

– Постой-постой...

Эта мысль возникла у Антона еще раньше. В лазарете и в первые, зимой, дни в этой хатке он улавливал яркое, самобытное в характере Наденьки. Ее чудный голос, ее обостренная впечатлительность, чистота, доброта и в то же время ее необразованность, растрепанные представления о происходящем, составленные из сплетен в хвостах d неумелых объяснений брата, ее наивно-простодушный взгляд на мир... Она как чистый лист, на который жизнь может нанести любые письмена. А надо, чтобы писал пх кто-то умный и чуткий. Надежда Константиновна – ничего лучше и придумать невозможно.

– Вот какое тебе партийное задание, забастовщик: завтра же поутру отправишься в думу, к Крупской. Записываться в ее клуб или школу.

– Мне-т зачем? Я на полный процент образованный. Пишу-читаю!

– "Воопче-то", да, – слегка поддразнил его Путко. – Хотя тоже не повредило бы мозгам... Да сейчас пе о тебе речь: сестру отведешь. Так и скажешь: товарищ Владимиров просил взять ее под опеку. Она меня знает. И в молодежный союз запишешь ее.

– Да я ж сам говорил Надьке, язык обломал – она ни в какую!

– Пойду, Антон Владимирович! – выдохнула, просияв, Наденька. Побегу!.. Все, что вы скажете!.. – на глазах ее выступили слезы, а лицо зарделось. Она отвернулась. – Дура я глупая...

Сашка обалдело уставился на сестру:

– Вот те на! Пойми-разберись... Разве их натуру поймешь? – И, вздохнув, согласился: – Поведу.

Глава шестая

8 августа

1

Утром Антон вышел на привокзальную площадь в Москве. Сказал извозчику:

– Подбрось, братец, в какую-нибудь гостиницу поближе к Спиридоновке. Только чтоб без клопов была.

– В лучшем виде, господин ахвицер! – кучер натянул вожжи.

Утро было солнечное, омытое недавним дождем, настоянное на запахе лип. Буланые несли, цокая подковами по булыжникам.

Или уж очень геройски выглядел "ахвицер", или возница по-своему понял его просьбу, но подкатил и с шиком остановил свою карету у сверкающих бронзой и зеркальными стеклами дверей . "Националя" – одной из самых роскошных гостиниц Москвы, напротив Кремля.

"Что ж, шикнем!.." – решил Путко. В номере привел себя в порядок, снял бинт, заклеил шрам на лбу пластырем, надраил сапоги.

От Никитского бульвара, еще на подходе к Спиридоновке толпился народ. Вдоль тротуаров теснились автомобили и экипажи. Юнкера в парадных мундирах с белыми нарукавными повязками, в белых перчатках дирижировали на мостовой. У высокой каменной ограды с узорной решеткой поверху, из-за которой выступали колонны и лепной карниз светло-желтого здания, юнкера образовали сплошную цепочку, а в воротах стояли прапорщики с адъютантскими аксельбантами.

– Господин поручик, ваш билет!

– Я по приглашению... К профессору Милюкову Павлу Николаевичу.

– Один момент-с!

В открытую широкую дверь ограды виден был проезд к парадной лестнице. На ступенях ее появился Милюков:

– Пропустите. – Протянул руку: – Прошу, мой юный друг! Очень рад, что решили приехать. Не пожалеете. Как добрались?

Обходительный, внимательный. Сразу помог освоиться в непривычной обстановке. С профессором все раскланивались, а он, в свою очередь, представлял офицера с пластырем на лбу и "Георгиями" на груди:

– Познакомьтесь!.. Имею честь!.. Любите и жалуйте!..

Будто ожили журнальные портреты: огромный, с короткой, как у новобранца, стрижкой на лысеющей голове, с проницательными глазами под нависшими верхними веками Родзянко; седой, но чернющие усы – генерал от инфантерии Рузский, бывший главкосев; генерал от кавалерии Брусилов; профессор князь Трубецкой; московский промышленник и меценат Третьяков; семидесятипятилетний седобородый патриарх анархистов князь Петр Алексеевич Кропоткин... Наверное, только один Антон был среди собравшихся не знатен, не увенчан славой или не богат.

Просторный парадный зал дворца заполнялся. Кресла были расставлены свободно, вокруг столиков с напитками и фруктами. Милюков пригласил Антона сесть рядом с собой. Наконец, двери затворились. Путко окинул помещение взглядом: собралось человек триста-четыреста.

– Пресса не допущена, – поведал Павел Николаевич. – Здесь мы – лидеры некоторых партий, выдающиеся общественные деятели, военачальники, промышленники и финансисты – в непринужденной обстановке просто обменяемся мнениями, как нам жить дальше, как спасать матушку-Русь... – Он глубоко, многоступенчато вздохнул. – К сожалению, договорились, что не будем курить.

Достал трубку, сунул мундштук в рот.

– Господа! Дорогие гости! Разрешите нашу встречу считать начавшейся, поднялся от столика в красном углу зала изможденный старик. Кожа его лица и рук была желтой. Лимонным цветом отливали даже глаза. – Позвольте мне сказать несколько слов.

Раздались хлопки.

– Кто это? – шепотом спросил Путко.

– О, мой друг! Да это же сам хозяин, выдающийся муж земли русской Рябушинский.

– Господа, я надеюсь, что здесь собрались единомышленники, всем сердцем чувствующие боль за судьбу России, недавно еще такой великой и могучей, а ныне отданной на поругание разбойникам без роду, без племени, действующим под знаменами красного петуха и черного передела! Давайте же, господа, вложим персты в язвы: уясним для себя причины наших бед и найдем лекарство для оздоровления нашей матери-родины! – спазма перехватила жплпстое горло старика. Антон увидел, как судорожно бьется его кадык. Рябушинский справился с приступом. – Прежде чем передать права председателя нашего собрания глубокоуважаемому и всеми горячо любимому Михаилу Владимировичу Родзянке, я позволю себе повторить слова, которые сказал пять дней назад здесь же, в первопрестольной, на Всероссийском торгово-промышленном съезде – да пусть услышат их по всей Руси! Я сказал: "Нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и Советов, чтобы они опомнились!"

Антон содрогнулся. Представил, как эти суставчатые желтые пальцы старика впиваются в горло Наденьки. Зал разразился аплодисментами.

– Святые слова, – наклонился к Путко Павел Николаевич. – Рябушинский рыцарь без страха и упрека!.. И весьма удачно, что мы избрали для этой встречи Москву: в Питере такие речи были бы невозможны. А белокаменная как французский Версаль.

Версаль? Ну-ну... С первой же минуты подтверждалось предположение Феликса Эдмундовича: именно здесь замышляется заговор против "Петроградской коммуны" – и он, Антон, оказался в центре заговорщиков. Благодаря Милюкову. Поручик с признательностью посмотрел на профессора. Тот поймал его взгляд и отечески, одобряюще улыбнулся.

Путко настроился на то, что сейчас же и начнется конкретное обсуждение плана контрреволюционного заговора, и весь обратился в слух. Но произошло нечто странное. Каждый бравший слово – а выступали один за другим старался блеснуть красноречием, однако эти разглагольствования не обнажали сути замысла.

– Офицеры русской армии, промышленники и общественные деятели – вот те три силы, на которые, как на якорь спасения, должна опереться ладья "Русь", закрученная бурей анархии! Необходимо признать "Приказ No 1" и декларацию прав солдата подложными и создать декларацию обязанностей нижних чинов! В этой декларации необходимо охранить личное достоинство офицера!..

(Кто-то из генералов).

– Мы считаем, что ссылка в Сибирь государя без суда – это возрождение прежней административной ссылки! Вот вам и новорожденная революционная Фемида!..

(Кто-то в вицмундире).

– Нынешнее правительство таково, что если оно и не может быть подведено под рубрику шайки политических шарлатанов, то, во всяком случае, образует лишь случайное сочетание лиц, представляющее какой-то министерский ералаш!..

(Безукоризненный смокинг).

– Пусть проявится стойкая купеческая натура! Люди торговые, надо спасать землю Русскую!..

(Конечно же один из тузов).

– В дни революции нельзя быть Антонием, нужно быть Цезарем. А когда народ обращается в толпу Спартака, долг власти – стать Крассом! – поднялся со своего кресла Милюков и привычно удостоился овации.

"Может быть, товарищи в Питере переоценили? – подумал Антон. – Или это сборище – ширма, а где-то в ином месте как раз и совершается главное?.." Но нет: за председательским столом – туша Родзянко, в зале – лидеры партий, высший командный состав армии, тузы... Надо слушать – и ждать.

Одно непонятно: чего это профессор так благорасполо-жился к нему? Сын коллеги? Отец был математиком, а Милюков – гуманитарий. Разные корпорации и клубы. Да и не мог Антон припомнить, чтобы в их семье среди близких – не друзей, а хотя бы знакомых – упоминалась фамилия Павла Николаевича. Чем же вызвана такая усердная опека?..

Он покосился на Милюкова. Тот после речи отдыхал в кресле, посасывая пустой мундштук и уютно откинувшись на спинку. Казалось, дремлет, а вроде бы и оценивающе поглядывает на Антона из полуприкрытых век. Странно... Какой резон был профессору приглашать безвестного младшего офицера в эту сиятельную компанию?..

Павел Николаевич действительно ни на минуту не выпускал поручика из-под наблюдения. Его вкрадчивый голос, неторопливо-спокойные движения могли бы напомнить грацию тигра, поигрывающего со своей беспечной жертвой и выбирающего лишь момент для удара мягкими, но тяжелыми лапами.