Текст книги "Год дракона"

Автор книги: Владимир Сиренко

Соавторы: Лариса Захарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

26

Утренняя ориентировка ошеломила полковника Быкова. Нет, потряс даже не факт похищения ребенка – родная столица уже и это выдавала: крадут детей ради выкупа, шантажа ради. Другое сбивало полковника с толку. Этим преступным актом оказался наказан – совершенно определенно – Вадим Федорович Воздвиженский. За что? За то, получается, что дал показания против Чернова? Того самого Чернова, с которым вполне мирно провел почти весь вчерашний день? Вчера, получая сообщения о совместных прогулках и визитах Воздвиженского и Чернова, Быков пытался разгадать их замысел, понять, что стоит за действиями этих людей. А сегодня получается, что вчерашние друзья – заклятые враги? Или Воздвиженский совершил нечто еще, что серьезно задело интересы третьей силы? Что он сделал? Против кого выступил? Как? На эти вопросы мог бы ответить только сам Воздвиженский. Быков позвонил ему домой. Жена ответила, что Вадима Федоровича нет со вчерашнего вечера и она ничего не знает о нем. Быков понял: бесполезно расспрашивать измученную рыдающую женщину. На Петровке, где фактически ночевал сын Воздвиженского, тот тоже не объявлялся. Не было его и в «Элладе». Быков вызвал Арбузова.

А через пятнадцать минут после того, как за Арбузовым отправился нарочный, выяснилось, что куда-то исчезли Чернов, Горохов и Вера Гурьева. О Вере что-то расскажет ее отец, он уже здесь, этот вальяжный господин актерско-богемной наружности в дорогом заграничном батнике, замшевом пиджаке, с красным шейным платком вместо галстука. Ждет, не скрывая нетерпения, беседы с полковником Быковым.

– Значит, вот что… – сказал Быков Сиволодскому. – Поезжай в автосервисный кооператив под Люберцами, нет ли Чернова там. И пожалуй… – Быков потер челюсть: как всегда в минуты сомнений и трудных решений, – пожалуйста, возьми с собой трех-четырех ребят из группы захвата. На всякий случай. И сам переоденься в штатское.

«Что ж, – сказал себе Быков, – нужно работать с теми, кто еще под рукой. Вот именно – еще… разбегаются преступники… Как бы сказал мой друг Саша Павлов: «что характерно». А я бы добавил: «и симптоматично».

О Максиме Максимовиче Гурьеве Быков уже знал, что он не только администратор Москонцерта, но и недавно стал содиректором совместной концертной организации «Мосрида», что расшифровывается как Москва-Флорида со всеми вытекающими отсюда последствиями. Устраивает совместные концерты рок-групп.

Быков пригласил раннего посетителя. Зайдя, Гурьев немедленно попросил разрешения закурить. И закурил гаванскую сигару.

– Где ваша дочь? Вы знаете, что ее нет в школе?

– Она больна, насколько мне известно.

– Как стало известно мне, ее нет в Москве.

– Вот как! – совершенно равнодушно буркнул Гурьев. – Это с ней порой бывает. Хотя… Обычно она со своим дружком уезжала во время детских каникул то в Крым, то на Пицунду, на Домбай или в Карпаты, смотря по сезону. А сейчас, значит, и каникул дожидаться не стала. А в чем, собственно, дело? Почему вдруг у вас, товарищ полковник, возник интерес, естественно, профессиональный, – значительно подчеркнул Гурьев, – к моей Вере? Что она могла натворить?

– Все это нам предстоит выяснить. Вы ждете звонка от Веры Максимовны? Как обычно, отлучаясь, она телеграфирует?

– Ах, Боже мой… – сокрушенно вздохнул Гурьев, – молодежь нынче самостоятельная. Позвонит – спасибо, нет – так нет. Мы с матерью давно привыкли. А давать телеграмму! Это же на почту надо идти, целое дело, – он выразительно хмыкнул.

«Попробовала бы моя Ирина, – с раздражением подумал Быков, – вот эдак… Тоже самостоятельная, даже замужняя, ребенка имеет… Да я бы, я бы…» – но он не мог придумать, что бы он сделал со своей взрослой дочерью, если бы она не дала о себе знать, если б плюнула на родительское беспокойство, отцовскую и материнскую заботу. Что же за отношения в семье Гурьевых, если каждый сам по себе?

– Когда вы виделись последний раз?

– Вчера вечером.

– Она предупредила, что уезжает? Не сказала, куда именно? – недоверчиво спросил Быков.

– Она сообщила, что, возможно, на три-четыре дня поедет отдохнуть со своим дружком, но куда и когда, не уточняла. Вероятнее всего, сама не знала. Ее мальчик водит машину, и они решают, где им побывать, наверное, уже в пути… – Гурьев почему-то рассмеялся.

– Что за дружок?

– Так… Мальчишка. Студент. Мне он никогда не нравился.

– Как его зовут?

– Гриша…

Быков выжидательно молчал. На столе лежали показания Гороховой, которая рассказала о спешном отъезде племянника и его возлюбленной, но куда они собрались, она тоже не знала. Гурьев, видимо, понял, что для Быкова не секрет, с кем путешествует его дочь, и спешно добавил:

– Григорий Борисович Горохов. Я надеюсь, у Веры хватит ума не притащить в дом эту шелупонь, извините за выражение. Их отношения – это их дело. Мы с матерью считаем, пусть хоть один, но постоянный, чем каждый месяц разные – теперь и так девочки устраиваются.

– Максим Максимович! – Быков был искренне удивлен. Как отец отцу он сейчас был готов даже посочувствовать своему собеседнику, которого, как ему показалось, дочь своим поведением довела до притупления всех естественных чувств и смещения понятий. Или он сознательно избрал свою позицию как защитную? Иначе, чего доброго, свихнуться недолго. Дочь-то единственная… – Максим Максимович, неужели вас не шокирует создавшееся положение?

Гурьев глубоко вздохнул. По кабинету поплыли колечки синего дыма, напомнившие вдруг Быкову растревоженных медуз.

– А что я могу сделать? Притерпелся… Директор школы – и та притерпелась. Ну, выгонит она Верку, а учителя начальных классов днем с огнем не сыщешь. Вот так и сосуществуют. Вера – молодой специалист, сама уволиться тоже не может. Не поверите, когда первый год она начала работать, директриса меня даже вызывала, будто Верка не педагог, а разгулявшаяся старшеклассница. Ну и что?

– Не всегда же ваша дочь была такой неподконтрольной, непослушной? Может быть, это чье-то дурное влияние?

– Конечно. Я же говорю: ее мальчик мне никогда не нравился. А что делать с любовью Веры к нему? Как говорится, не запретишь. Есть доля и моей вины. Купил ей квартиру. Но что делать? Обстоятельства тогда содействовали, подвернулся готовый кооператив. Не отказываться же. Сами понимаете. Все мы, родители, радеем о будущем наших детей. Порой им во вред, да… Что говорить, благими намерениями устлана дорога в ад.

– Вот и давайте поговорим об этой дурной дороге.

– Что – наркомания? – вскинулся Гурьев.

– Нет. Другое. Убийство, – Быков потер челюсть и, глядя исподлобья, проговорил: – Поиск убийцы привел нас к вашей дочери, к Вере Максимовне Гурьевой. Кстати, как вас зовут дома?

– Жена кличет Максимушкой. Мама-покойница Максимкой звала. – снисходительно улыбнулся Максим Максимович. – Мы говорим обо мне или о дочери? Зарубежные партнеры зовут меня Ми-ми. От имени и отчества. Максом никто не называет, – пояснил Гурьев, – Какое отношение к убийству имеет моя дочь?

– Мы бы спросили ее, но ее нет.

– Неужели Вера связана с преступниками?.. – после минутного молчания горестно проговорил Гурьев. – Ведь этот ее парень… – он поморщился. – Он кооператор ко всем прочим прелестям. А я этой публике не доверяю. Всегда испытывал брезгливость к их шашлыкам, тряпкам, рассчитанным на вкусы лимитчиц. Бедная моя Вера! Между прочим, преступность расцвела, как только этим нуворишам дали волю!

– У вас нет врагов, Максим Максимович? Только честно…

– У кого же их нет, – серьезно ответил Гурьев.

– Каковы ваши отношения с Гороховым? Не приходило ли вам в голову, что он мог бы спровоцировать некие неприятности для вас – крупные неприятности? Ну, хотя бы ради того, чтобы вы не мешали их роману, не настраивали Веру против него?

– Роману их третий год, если не больше. Я доказал свою лояльность. Он знает: открыто я не вмешиваюсь и не вмешаюсь. Не думаю, чтобы он хотел мне неприятностей – они же, естественно, отразятся на Вере. А ее он любит. По крайней мере, так утверждается.

– Вы знаете Воздвиженского?

– Кто это? Из министерства культуры? Или из Союзгосцирка?

– А Горохов знает Воздвиженского. В цирке и в минкультуры этот человек никогда не работал. Он юрист и служит в том же кооперативе, что и Горохов.

– Странный вопрос. Я не интересуюсь, с кем якшается этот молодой человек, в том числе и по своей службе.

– А Арбузова Олега Александровича вы знаете?

– Не припомню такого имени.

– Но кооператив «Эллада» вам же известен. Именно там работает Горохов, и, кажется, ваша дочь заказывала в «Элладе» какие-то вещи.

Быков тянул время. Он понимал: окажись Максим Максимович тем самым Максом, он так и будет давать правдоподобно-уклончивые ответы на любой вопрос. Поэтому, чтобы особо не насторожить его, Быков не стал углубляться в вопросы о Горохове и «Элладе». Он приготовил для Гурьева более эффективное средство проверки – внезапную встречу с Арбузовым.

А пока Быков выложил на стол фоторобот, изображающий того самого парня, который подозревается в убийстве Фролова, фотографию Воздвиженского и еще один фоторобот, сделанный со слов официантов и метрдотеля ресторана «Будапешт», – так должен был выглядеть спутник Ламко…

На фоторобот «мальчика в белом» Гурьев даже не взглянул, но две другие фотографии сразу взял в руки.

– Что-то неуловимо знакомое, – пробормотал он. – Это один и тот же человек?

– Нет. Это разные люди, хотя, как утверждается, похожие внешне. Вот этот, на фотографии, ниже ростом, субтильнее, но в нем нет, как мне доверительно сообщили, нет той породы… Что следует понимать под этим словом, вы, конечно, догадываетесь.

– Я могу знать, почему эти люди заинтересовали вас? Это друзья Веры?

– Не уверен, что они знакомы с вашей дочерью, хотя не исключаю этой возможности. Один из них встречался с убитой женщиной в день ее смерти.

– Что за женщина, если не секрет? Верина подруга?

– Ваша дочь шила у нее… Она художник-модельер. Галина Алексеевна Ламко. Вы ее знали?

– Нет. Но я могу поговорить с нашими хозяйственниками, навести справки. Может быть, она шила сценические костюмы?..

– Нет, никогда.

– Жаль. А то вдруг я помог бы вам, а вы – мне, были бы снисходительнее к моей девочке… – Гурьев театрально закинул голову, будто пряча набежавшие слезы. – Я чувствую, только вы положите конец ее ненужной связи с этим, мягко говоря, странным пареньком. Он имеет отношение к убийству?

– Чем странным он кажется вам? – не отвечая, спросил Быков, протягивая Гурьеву подписанный пропуск и незаметно одновременно нажимая кнопку вызова, – пусть введут Арбузова, пусть два этих человека встретятся лицом к лицу.

– Учиться бросил, хотя оставалось лишь написать диплом. Ударился в кооперацию, ничего в ней не смысля, лишь бы набить карманы. Алчность несвойственна молодости, как мне кажется. Или я заблуждаюсь?

Быков все больше приходил к выводу, что перед ним Макс – глава некой преступной группировки. «И мне совершенно нечего ему предъявить, – думал он с горечью. – Я не имею права его задержать, хотя знаю, как это необходимо. Одна надежда: что-то раскроет их внезапная встреча с Арбузовым… Как они сейчас встретятся? Как разыграют, что незнакомы? Гурьев, может быть, готов к спектаклю. Арбузов – вряд ли. Как бы ни было, я же увижу, что они играют…»

– И милости прошу на наши концерты… – проговорил Гурьев, поднимаясь.

– Спасибо, всего доброго, желаю дальнейших творческих успехов и надеюсь, вы не скроете от нас местонахождение вашей дочери. Это для ее же блага, – проговорил Быков, наблюдая, как открывается дверь и заходит Арбузов.

Гурьев встал и пошел к двери. Он прошел мимо Арбузова чуть посторонившись, совершенно равнодушно, даже без любопытства, мельком взглянув на него. Арбузов же словно не заметил уходящего. Игры не было. Это Быков смог бы и под присягой подтвердить. И это было самым удивительным… Ломалась вся концепция.

Какие-то первые дежурные фразы. Взволнованный, Быков даже не зафиксировал, что сказал Арбузову, что он ответил.

Потом посмотрел в лицо председателя правления «Эллады» и жестко спросил:

– Где Воздвиженский? Что вы знаете о похищении его внучки?

Арбузов, побледнев, проговорил заплетающимся языком:

– Боже, какое несчастье…

– Когда вы последний раз видели Воздвиженского?

– В пятницу. Он был на работе.

– А вчера?

– Вчера? Нет, мы не виделись. У меня не было к нему вопросов.

– Куда вы направили Горохова и Чернова?

– Никуда, – растерянно проговорил Арбузов. – А что? Я не знаю, я ничего не знаю, – Он был явно напуган, это не скрылось от Быкова.

– Берите бумагу, ручку, садитесь вот за тот стол в углу и пишите все, что произошло с вами в пятницу, когда вы последний раз видели Воздвиженского, при каких обстоятельствах, о чем с ним говорили. Напишите о том, что вы делали в выходные дни и вчера. Укажите, был ли на работе Воздвиженский, если нет, почему. Были ли на своем рабочем месте вы сами, если нет, почему, и почему вы вчера, в рабочий день, не встретились со своим сотрудником.

– Но… Я не знаю, что писать, – неестественно задергался Арбузов. – Мы не виделись, потому что не виделись. Разминулись. У меня была масса дел, я выезжал в филиалы, а Вадим Федорович… Я не знаю. Может быть, с утра был, а потом ушел куда-то… У нас свободный, достаточно свободный режим…

– Также пишите о том, – не слушая Арбузова, продолжал полковник Быков, – когда, при каких обстоятельствах вы виделись последний раз с Черновым и Гороховым, почему они именно сегодня оба не вышли на работу и, как предполагается, уехали из Москвы. Почему это случилось не вчера, не позавчера, а именно после похищения внучки вашего сотрудника? Каковы, на ваш взгляд, причины? У Воздвиженского в коллективе были недруги? Опишите отношения Воздвиженского с Черновым и Гороховым.

«Должна знать кошка, чье мясо съела», – подумал Быков и решил, что уж Арбузова он из кабинета не выпустит, пока не выдавит из него всю информацию. Этому человеку есть, что предъявить, вполне достаточно для задержания, пусть как следует подумает о своей жизни. Может быть, очнется.

Руки Арбузова, держащие лист бумаги и шариковую ручку, мелко дрожали. Дрожали и колени, он никак не мог зацепить ножку стула, чтобы, присаживаясь, подтащить стул ближе к столу. И тут Быков громко и внятно спросил:

– Олег Александрович, где Макс?

Арбузов медленно повернул голову. Быков увидел, как слегка одутловатое лицо Арбузова будто при замедленной съемке вытянулось, пошло землистыми пятнами и посерело.

– Вы… – еле выдавил из себя Арбузов, – вы… уже…

Упала, звякнув о край стола, ручка и покатилась, издавая дробный звук, похожий на тихое тарахтение игрушечного трактора. Легко спланировал на пол листок бумаги. Арбузов беспомощно взмахнул руками, привалился боком к столу и все же не удержался. Покачнулся, осел, заскользил каблуками по лакированному паркету. Быков подскочил к нему, чтобы поддержать, но тут же понял, что помочь вряд ли сможет. Перекосившийся рот, остановившийся зрачок левого глаза – это инсульт.

Что же делать?! Только быстрее вызвать врача. А он так и не ответил на самые главные вопросы!

27

Им понравилось название остановки – «Кузнецы», и они вышли из автобуса. Было девять часов утра. Огляделись окрест – поле, старые березы вдоль дороги. Свежая зелень, чистый холодный воздух. Там, за полем, перелесок, поднимающийся на холм. С другой стороны – озеро. А между озером и перелеском редкие крыши домов. Деревня или дачный поселок, кто знает?

– Пойдем туда, – сказал Гриша.

Вера обреченно выдохнула:

– Ноги уже не держат… Посмотри, вдруг еще бутерброд остался.

– Да ты все смолотила, – завистливо проговорил Гриша.

Вера мотнула головой, поправила рассыпавшиеся волосы:

– А на меня всегда на нервной почве аппетит нападает… – и засмеялась не к месту.

Они двинулись по утрамбованной песчаной дороге.

– Хорошо еще сухо, – проворчала Вера, – а то топали бы тут в вековечной российской…

– Еще Пушкин писал: «Авось дороги нам исправят…»

– Не «исправят», а «исправит», это он на Николая Первого надеялся…

– Тебе виднее… Значит, разыгрываем молодоженов-дачников. Ясно?

– Дальше некуда. Свадебное путешествие по деревням и весям… Следопыты родного края.

– Да будет тебе… – огрызнулся Гриша, и дальше они шли молча.

Так и дошли до первого, стоящего над озером дома. От всех остальных он отличался отсутствием ограды и сада – на двери висела написанная от руки табличка «Отделение колхоза «Рассвет». Деревня «Кузнецы», а над дверью сработанный тушью по трафаретке лозунг: «Мы кузнецы и дух наш молод».

– А тут народ с юмором, – подмигнул Гриша Вере. Она устало подняла голову и усмехнулась:

– Лубок конца второго тысячелетия…

Из открытого окошка высунулся немолодой человек с широким обветренным лицом и защурился на солнце:

– Здравствуйте, молодежь. Вы к кому?

– Может быть, к вам. Извините, вы кто?

– Торопов я, Василь Иваныч, завотделением.

– У вас тут можно снять дачу? – Вера решила разговор не затягивать.

– Дачу? – Торопов удивился так искренне, будто его спросили, где тут ближайшие алмазные копи. – У нас тут дач не бывает… Но, как говорится, был бы спрос, будет и предложение. Я сейчас.

Вера и Гриша переглянулись. А Торопов уже спускался к ним с низенького крылечка.

– Дачники, значит? Облюбовать приехали?

– Может, и сразу у вас останемся. Мы в свадебном путешествии, – пояснил Гриша. – Так как?

– А я не знаю… – нерешительно ответил Василий Иванович. – Я думал, новые арендаторы приехали. У нас, знаете ли, деревня возрождающаяся. То были неперспективные, теперь возрождающиеся, вот, мы, Кузнецы, как раз из таковских. Вы откуда?

– Из Москвы, – ответила Вера.

– Москвичи или лимитчики?

– А вам-то какая разница? – не понял Гриша.

– Лимитчик человек на подъем легкий. В Москве намыкался, физического труда не боится. Все жду, когда ж из города к нам крестьянствовать поедут, как в газетах пишут.

– Нет, мы не лимитчики и не арендаторы, – нетерпеливо перебила его Вера. – Вы нам сразу скажите, можно тут снять дом, полдома, на месяц, на сезон?..

Торопов смотрел вдаль, на озеро, на лес, что-то обдумывая.

– Вообще-то у нас тут сплошь одни бабки да коты… С застойных времен которые уцелели. Но есть и молодежь. Пошли к ним. Они ребята хорошие. Пустят вас, – и он зашагал вперед.

– Может быть, у вас есть пустующие дома? – поспешая за Тороповым, расспрашивал Гриша.

– У нас все есть… Как в Греции… Во… Хоть этот, – Василий Иванович показал на дом, утонувший в кущах сирени, и было сразу видно: дом нежилой, хотя окна и дверь не были заколочены. Запыленные стекла, перекошенное крыльцо ясно указывали – нет тут хозяина.

По деревне плыл аромат яблоневых цветов. Ударил колокол. Вера вздрогнула:

– Что это?

– А церковь, – махнул Торопов рукой куда-то ввысь, и Вера увидела над перелеском колоколенку и маковку с крестом.

– Да, начала церковь действовать, – с неожиданной гордостью сказал Торопов. – Значит, оживаем… Как ведь раньше-то деревни складывались. Первым делом искали место, где храм заложить. Специалисты были, знатоки, умели… Наша-то уцелела. Чудом, можно сказать. К тысячелетию крещения епархия священника прислала. И он тоже влился в наш молодежный коллектив, – Торопов рассмеялся. – Матушка, кстати, учительница. По-английскому она, но пока за всех… за весь педсовет.

– И как вы тут живете? – недоуменно проговорила Вера.

– А так. Живем, не ждем тишины. Слышите, как славно звонит наш батюшка? Я неверующий, а все равно приятно. Он в Ростов Великий ездил стажироваться. Где по нынешним временам звонаря сыскать?.. Да живем, хлеб жуем, из Киржача автолавка приезжает… Ну, а остальное – натуральным хозяйством стараемся добыть. Хватит деревне в городе кормиться. Наоборот должно быть, к чему и стремимся. И ни нитратов, ни городских очередей…

Торопов остановился возле низкого забора.

– Света! – крикнул. – Света! Саня!

Залаяла собака. Выскочила к забору, еще раз для порядка гавкнула, но сразу же дружелюбно завиляла хвостом, видно, узнала Василия Ивановича.

– Бой, где Света? Ну-ка, зови хозяйку… – весело сказал Торопов собаке.

Она завертелась волчком, заскакала, подняла на заборчик передние лапы – смотрела умно и доверчиво. Вера от души рассмеялась. Ей вдруг, стало легко-легко. И тут вспомнила про отца – про звонок, свое сообщение… Ее смех резко оборвался. Пропал – она сама не заметила как.

По дорожке от дома шла совсем юная женщина лет двадцати – с девическим смышленым лицом и крепкой крестьянской фигурой. Сильные руки устало свисали. Улыбнувшись Торопову, она доброжелательно посмотрела на незнакомцев.

– А Сани нет, на выпасе, – сказала она, – комиссия, что ль?

– Да нет, дачники. Может, сдашь им комнату да и поагитируешь? Глядишь, им понравится, переедут. Из Москвы они, – добавил Василий Иванович с важностью.

Женщина отворила калитку:

– Проходите… Света меня зовут.

Гриша протянул ей руку и представился по всей форме. Вера назвала себя, но руки не протянула.

– Не стеснят тебя гости, если на месячишко задержатся? – спросил Василий Иванович, идя за хозяйкой к дому по тропке меж грядок, на которых росла не то редиска, не то капуста – Вера не поняла. На дачных-то участках вдоль дорожек обычно цветочки сажают.

– А им хорошо у меня будет? Да вы не жмитесь, Василий Иванович, пускай они в шестом доме поживут. Я туда вчера ходила, Матрену искала – это козу, – пояснила она, оглянувшись на Веру, – там и мебель есть, и печка нормальная, а всякое полотенце, подушку я дам. Там даже посуда есть, старенькая, конечно…

– А привидений там нет? – спросил Гриша, внезапно обрадованный открывшейся возможностью пожить отдельно.

– Дом без привидений, – на полном серьезе ответил Торопов. – Привидения там, где кто-то умер и долго не хоронили. А это просто брошенный дом. Уехали люди, все бросили, чего рухлядь таскать… Ключи у меня, так что, думаю, можно вам и там обосноваться. Дом-то этот и стоит всего тысячи полторы по оценке. Может, он вам подойдет потом… Если решите.

Вера ступила на высокое крыльцо. Доски не новые, но отмыты до белизны. Вера принялась усердно тереть подошвы о половик.

Гриша будто увидел ее со стороны. А ведь могла бы она вот так стать обычной уютной женщиной, какая и нужна нормальному мужику – такой, как выглядит сейчас, без косметики, без золотишка, без парикмахерской укладки. Или для этого превращения и самому прежде надо стать иным – нормальным мужиком? Испугался своей мысли. Потому что за ней логически следовало, что он ненормален, ибо та жизнь, к которой он привык, не есть норма человеческая. В сущности, все слишком далеко зашло…

– Вот, Света, – говорил Торопов, заходя в комнату, устланную ковровыми дорожками, – посиди с людьми, расскажи про себя, про Саню, как живете, как работаете… – и он хитренько подмигнул хозяйке. Подмигнул и ушел. Из сада послышался его веселый голос и лай собаки.

Вера огляделась. Большая печь с плитой, с духовкой – она такие видела только на иллюстрациях к рассказу Толстого «Филиппок». А мебель – совершенно городская, чешская жилая комната. Шторки югославские. Обои, кажется, тоже югославские. Или финские. Интересно, как их клеили на бревенчатую стену? – удивилась Вера. Села в кресло у журнального столика, принялась рассматривать посуду, книги, все, что виднелось в застекленных дверцах «стенки».

– Вы бы, наверное, поели? – спросила Света. – Я вам сейчас мясца поджарю. Своего…

Вера почувствовала себя неловко:

– О… Не возитесь, – но от мысли о свежем мясе у нее свело в животе.

– Чего возиться! – Света перехватила взгляд Веры, брошенный на печку. – У нас газ. Баллонный.

Обед завершился чаем из самовара.

– Это у вас английский «Липтон»? – поинтересовалась Вера, кивнув на заварочный чайник.

Света ее не поняла, а когда догадалась, о чем речь, пожала плечами:

– У нас и свой-то почти не бывает. А это «тридцать шестой», я в него добавляю сушеные листья иван-чая, знаете, длинные такие, цветочки фиолетовые, и зверобой – это маленький, с желтыми цветочками. Я тут всех, кто к нам из городов приехал, научила так чай заваривать – благодарят… И Лилю, жену отца Виктора, и Зину из Новгорода, и Иру из Эстонии. Ире, правда, не нравится. Ей тут вообще не очень нравится. Все Эстонию вспоминает, а жить там боится. Вот они и уехали оттуда.

Вполуха слушая женскую болтовню, Гриша оценивал ситуацию: «Здесь, наверное, нельзя жить, но вполне можно перекантоваться месяц-другой. А за это время хоть что-то прояснится в Москве. И я буду просто свидетелем, а не как сейчас подозреваемым, чье место в следственном изоляторе».

– А я люблю, – продолжала Света, – и Саня мой любит. Здесь края красивые. У нас и дом, и сад, и скотина, и свежий воздух, и работа своя, на себя, а не на дядю чужого… У кого из молодых такое есть? Я почтальоном работаю и Сане помогаю. У нас бычки на аренде. Пока только двадцать пять. В этом году первый раз будем мясо сдавать. Посмотрим… Не должны вроде внакладе остаться. Ну, что еще рассказать?

– Все вроде ясно, – поскучнев, вяло ответила Вера. Глянула на Гришу, его разморило от сытости.

Пришел Василий Иванович с ключами от пустующего дома. Потом они таскали перины, пуховики, подушки, лоскутное постельное белье с тщательно, на руках, заделанными швами.

Гриша сам стелил деревенскую постель на высокой самодельной кровати. Света затопила печку. Сразу стало уютнее, обжитее.

– Шторки поищу, может, завтра принесу, – пообещала она. – Но все равно тут с улицы не видно, зелени-то, гляньте, никаких штор не надо. Зимой, конечно, похуже, поскучнее, но тоже хорошо. Как завалит снегом – тишина… На другой планете будто.

Заснул Гриша быстро и крепко.

Вера осторожно вылезла из-под одеяла, тихо спустилась с кровати. Стараясь бесшумно двигаться, оделась. Вышла в сад. Вечерело. А позвонить, наверное, можно из сельсовета или как там называется эта изба – «Мы кузнецы и дух наш молод». Вас вызывают «Кузнецы», – отец будет долго смеяться…

– Линия у нас новая, сейчас соединимся, – подмигнул Вере Торопов, когда она объяснила про крайнюю нужду связаться с Москвой, с отчим домом, в котором ждут не дождутся весточки, ведь впервые отпустили от себя дочку. Когда хотела, Вера могла изобразить и паиньку, никто б не распознал подделки.

– Я первым делом, как деревня оживать начала, добился, чтоб нас с миром не разлучали… – пояснил Торопов, и через двадцать минут Вера услышала голос телефонистки:

– Говорите… Ваш номер, Москва…