Текст книги "Женитьба Кевонгов"

Автор книги: Владимир Санги

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Хм! – изумился отец. – Когда ж думаешь выставлять?

– Не знаю, как ловить: снега ведь нет еще.

– Хм! Ты что же, только после снегопада берешь?

– Да, – Ыкилак опустил голову.

– А я-то думал… Где же ты родился? В тайге?

Глава рода никак не мог взять в толк, что сын, его собственный сын, не умеет добывать по чернотропу.

Ночью Ыкилак видел сон. Молодая девушка, нарядно одетая, стояла на противоположном берегу ручья и говорила ему, а голос у нее такой же, как у Талгук: «Ты не бойся – испытай себя. У тебя хорошие силки – будет удача».

Утром после чая отец сказал: «Пошли!» Наукун счел, что это относится к нему, обрадовался.

– Не ты – Ыкилак!

Наукун обиженно глянул на отца исподлобья.

– Ты тоже.

До последнего дня отец полагал, что дети его умеют все. Человек, родившийся в тайге, вместе с молоком матери впитывает и умение своих предков. Сейчас он напряг память, вспоминая себя в возрасте Ыкилака. И сказал сам себе: я уже знал все. Передавал ли ему кто-нибудь из старших свое знание? Просто Касказик смотрел, как делают взрослые, и старался поступать так же. Потом тайга сама научила. Соболь, обходя хитрые ловушки, сам учил добытчика, как его ловить. И дети Касказика должны все уметь. Но оказалось – нет. Как же получилось, что они не знают чернотропа? Потом вспомнил, что в последние годы, едва покончив с заготовкой юколы, срывался в дальние походы. Брал двух ездовых собак и уходил через сопки в отдаленные стойбища искать невест для сыновей. Странствовал долго. Съедал всю пищу, взятую с собой. Изнашивал одежду и обувь. Обменивал соболей на одежду и еду и ходил, ходил, ходил. От перевала к перевалу, от залива к заливу, от стойбища к стойбищу, от рода к роду. Добрые люди принимали путника. Угощали чаем и табаком, обменивались родовыми преданиями, стелили ему постель, сочувствовали его горю, но дочерей не отдавали. В дальних странствиях Касказик убедился: чем горестнее молва, тем быстрее ее полет. О роде Кевонгов, вымирающем роде, знали даже в самых отдаленных уголках земли нивхской.

Заросший, измученный, с тусклыми глазами, возвращался Касказик домой уже по глубокому снегу. Он шагал сквозь тайгу, через нехоженые горы. Как находил он свое крохотное стойбище – известно лишь богам, добрым и милостивым, хранящим несчастного человека.

И сыновья, предоставленные самим себе, каждый как мог постигали законы тайги…

Касказик подвел сыновей к уродливой черемухе, перекинувшей свой кривой пестрый ствол через ручей.

– Смотрите!

Братья удивленно оглядывали дерево. Ничего не найдя, старший отвел глаза. Дурак дураком! Касказику стало до боли обидно за свои горькие неудачи, пустые далекие походы, насмешки недобрых людей. Обидно за попусту истраченное время. За то, что его сыновья, такие взрослые, ведут себя в тайге, как дети.

– Болван! Болван ты!

Касказик едва не заплакал и, желая хоть как-то свалить с души непосильную тяжесть, замахнулся и ударил старшего.

Чтобы успокоиться, ему потребовалось много времени. Такого с ним еще не случалось. Расстроится, бывало, разойдется, но остывал, отходил быстро.

А сейчас он горестно смотрел на старшего сына. И сыновья видели, как ему тяжело. Ыкилак стучал носком по обнаженным корням черемухи и слушал шуршащий тупой звук.

Наконец Касказик взял себя в руки. Но еще дышал часто и шумно.

– Подойдите ко мне! – сипло сказал старик.

Сыновья подошли, напряженные в ожидании.

– Соболь, он ходит широко по тайге. Но есть у него любимые места, где он охотится, есть любимые места – где спит. И переходит ручьи по одним и тем же мосткам. Вот это дерево. Смотрите: чуть выше и здесь. Видите, кора сбита? Это соболь. Один и тот же соболь.

И тут открылась перед Ыкилаком одна из тайн тайги. Оказывается, зверь ходит по своим охотничьим дорожкам след в след не только зимой, но и летом. Только летом не всякий увидит в тайге следы. Хвоя, остатки мертвых деревьев, сухие опавшие ветви образуют подушку, на которой следы мелкого зверя не заметны. Надо быть очень наблюдательным и хорошо знать тайгу, чтобы и летом видеть ее, как зимой.

А Ыкилак считал, что зверь ходит по своему следу только зимой и лишь оттого, что пробиваться сквозь целинный снег тяжелее, чем идти по готовой тропе. И еще полагал, что тропа потому плотная, что топчет ее не один зверь. Конечно, любой зверь может воспользоваться и чужим следом. Но у каждой местности – свой хозяин. Он пробил след – он и ходит по нему. Других он просто-напросто гонит из своих владений.

Отец показал летний след соболя.

Значит, не только глубокий снег причина тому, что зверь идет по своей тропе след в след. Ыкилаку словно развязали глаза, теперь он знает: земля, черная бесснежная земля, на которой и не видно следов, тоже может помочь.

– Ставьте петли. Только не забудьте сделать миф-ард, – отец хотел уйти, но передумал. – Вместе покормим землю. Принеси, – кивнул он головой.

Ыкилак понял, к кому относится последнее слово. И знал, что от него требуют. Он сбегал к стану, принес завернутый в бересту мос – студень с ягодой, сушеные клубни сараны, немного юколы, щепотку табака и маленький кусок плиточного чая.

Касказик взял все это в руку, повернул ладонь в сторону сопки за распадком и обратился к Ызнгу – хозяину местности:

– Мы к тебе пришли. К доброму хозяину богатых угодий. Дали бы тебе больше, но мы бедные люди. Покормили бы лучше, но у нас нет. Бедные люди мы, неимущие люди мы. На, прими. Делимся с тобой последним. Не серчай. Сделай, чтобы нам было хорошо. Бедные люди мы, неимущие люди. Чух!

Касказик швырнул под куст приношения, повернулся и молча прошествовал к шалашу.

Глава XXV

Наукун сказал, что попробует поймать соболя – хозяина кривой черемухи.

Ыкилак нарубил дрова, принес воды и тоже отправился искать переходные мостки.

Он вышел к реке в стороне от той самой черемухи. И тут сперва услышал странный звук – кто-то бил по ветвям. Потом увидел, как над кустами стоймя плывет тонкий березовый шест. Так оно и есть: Наукун! Он хранил в тайне свой, не очень солидный для добытчика, способ охоты. Шест прятал в лесу, чтобы не навлечь насмешки отца и младшего брата.

Ыкилак обошел куст шиповника. Наукун выглядел со стороны смешно. Ссутулившись, он вышагивал, словно цапля. Шест, который держал на полусогнутых руках, раскачивался вместе с охотником. Наукун преследовал дикуш – смирных, лишенных страха черных рябчиков. Они крупнее обычных и живут в чернолесье, в одиночку или парами. Уважающий себя нивх не трогает этих божьих тварей. Они, как бедные сироты из старинных тылгуров-легенд, очень доверчивы и, увидев человека, тянут шею навстречу, словно спешат узнать, что доброе несет он им.

А Наукун от усердия и жадности затаил дыхание. Вот он коротко взмахнул и ударил. То ли слишком напряженно дернул шест, то ли волновался от того, что добыча близка, но шест скользнул по хвосту дикуши, и птица, вместо того, чтобы убираться подальше, перелетела на следующее дерево, села повыше и, вздрагивая побитым хвостом, вновь повернулась к человеку. Наукун рванулся было, но тут же споткнулся и с маху упал. Раздался треск. «Неужто расколол себе череп?» – у Ыкилака похолодела спина. Но брат вскочил, схватил шест – тот был переломлен пополам. Наукун покрутился на месте. С какой-то тупой злостью оторвал свисавшую половину шеста, отбросил в сторону. Подошел к дереву – дикуша сидела высоко, не достать. Наукун все же нашел выход из положения. Прислонил обломок шеста к пихте, на которой сидела птица, обхватил шершавый ствол руками и ногами, поднялся до первого сучка, ухватился за него обеими руками, подтянулся. Сучок предательски треснул, и Наукун полетел вниз. Он катался по земле, выл от злости, от боли и бессилия.

Ыкилак хотел подбежать, чтобы помочь, но остановился: обойдется. Осторожно отступил и, скрываясь за деревьями, пошел своей дорогой.

Перебрался в следующий распадок, по дну которого протекал небольшой ручеек. Берега сырые, но не топкие. Сквозь гальку пробивалась редкая трава. Береза и ольха, рябина и чуть повыше – ель и пихта – лес хороший, доброе угодье. Ыкилак оглядывал лес, когда услышал жесткий частый треск. Оказалось, едва не наступил на выводок каменных глухарей – паслись на берегу ручья и на галечном островке, который разбивает ручей на две упругие струи, похожие на извивающиеся косы Ланьгук. Ниже этого крохотного островка струи вновь соединялись.

Испуганные большие птицы, едва добравшись до ближайших деревьев, расселись на ветках и с высоты поглядывали на человека, словно решая, как быть, опасаться ли этого двуногого или не обращать внимания. Ыкилак оставил глухарей в покое и пошел искать мостки. Их много – перекинутых через ручей деревьев. Но только на нескольких нашел он то, что искал: по коре видно, что этими деревьями пользуются соболи. Первое – наклоненная ольха – сразу у галечного островка, второе – береза.

Ыкилак насторожил силки – по три на дерево. Затем решил: глухарь тоже сделает ему честь, тем более, что еды с собой всего дней на пять-шесть. Поставил петли на галечном островке, привязав их к кольям, вогнанным в гальку. Галька уже оделась ледком, и пришлось повозиться изрядно. Глухарь – он бродит по всему островку, клюет мелкие камешки – должен запутаться в петлях.

Юноша вернулся к стану, когда день уже угасал. Костер горел без дыма – кончался. Поодаль, с наветренной стороны на вертелах томилась распластанная кета. А рядом – тоже на вертелах – мясо. Значит, отец и Наукун ели.

– Ну, что видел? – осведомился старший брат. Он величественно восседал на коряжине рядом с кучей еловых веток. Ыкилак прежде, чем ответить, подумал: «Зачем так много лапника?»

– Ничего, – Ыкилак с трудом сдерживал смех – перед глазами всплыла охота за дикушами.

Отец, закрытый шалашом, что-то мастерил. Ыкилак обошел кругом – Касказик сооружал лабаз. «Медведь? Олень? Но как взял? Ведь у него – только нож и петли?»

Ыкилак подошел к куче лапника, приподнял ветви: да, мясо, темно-розовое оленье мясо. А вот и шкура – постелена на землю, и мясо грудой лежит на ней.

У Наукуна вид такой, словно это он добыл.

– Чего сидишь? – в голосе отца слышалось недовольство.

И Наукун стал сдирать с лиственниц кору – ею покроют лабаз.

Ыкилак с наслаждением съел целый вертел оленьего шашлыка, заел кетовой головой и подошел к отцу – чем помочь?

– Притащи жердей.

Когда в небе появились крупные звезды, лабаз был готов. А к тому времени, когда пробились и мелкие звездочки, мясо разрубили на куски.

Легли спать поздно. Ыкилак оказался посредине, и ему было тесно. Он знал: ворочаться в шалаше не принято – мешаешь другим. Но Ыкилаку не спалось не потому, что тесно: так было и вчера, и позавчера. Его терзал вопрос: как добыл отец оленя? Не задушил же руками и не убил же палкой. Олень настолько чуток, что слышит шорох мыши на противоположном склоне распадка. Олень так зорок, что видит не хуже орла. Олень так быстр, что за ним не угнаться.

– Отец, – тихо позвал Ыкилак.

– Вот стукну, будешь знать, как мешать, – пригрозил Наукун.

– Отец, – снова позвал Ыкилак.

– Ыйть! – сердито прикрикнул Наукун и больно ткнул кулаком в бок, отвел руку, чтобы ткнуть еще, но тут послышался голос отца.

– Что, сын? – тихо спросил он.

– Как оленя достал: яму вырыл?

– Когда и чем? – По голосу было ясно, что вопрос позабавил старика.

– Знаешь, как медведь ловит оленей? – спросил в свою очередь Касказик.

– Так то медведь, – сказал Ыкилак.

– Нет, ты ответь: знаешь, как медведь ловит оленей?

– Подкрадывается, когда тот разгребает ягель. Да подходит так, чтобы не попасться на глаза другому оленю, сторожу.

– Я тоже подкрадывался, когда олень слышал только себя, и тоже так, чтобы не видел сторожевой.

– Но ты ж не медведь.

– А сделал то же самое, что медведь. Только дождался, когда олень оторвал морду от ягеля. А когда услышал и оглянулся, нож уже торчал в боку.

Глава XXVI

Когда завтракали, Ыкилак обратил внимание на то, что в стане у них нет дикуш. «Так и не раздобыл, бедняга», – посочувствовал он брату.

Юноша оглядел лабаз, хорошо, что вовремя покормили Курнга – оценил он их усердие и послал удачу. Теперь бы еще одного оленя, и весну можно встречать спокойно.

Проходя мимо того места, где Наукун охотился, Ыкилак увидел у одного мостика подвешенную вверх ногами дикушу. Значит, решил ловить на приманку.

У второго перекинутого через ручей дерева тоже висела дикуша. И у третьего. «Наверно, перебил весь выводок. Рад стараться. Дикуш и так мало. Добытчик называется. – Ыкилак рассердился. – Пусть берет глухарей, их в лесу, как ворон у стойбища. Не умеет ловить настоящих птиц, вот и гоняется за дикушами».

Наукун шел впереди, победно поглядывая на брата, словно соболя уже лежали в его заплечном мешке. «Сперва добудь, а потом задавайся. Невидаль какая – дикуши! Тьфу!» – плюнул Ыкилак. Потом подумал: «Если Курнг благоволит тебе – пошлет в петли соболя. К чему тогда приманка?»

У отца был простой план: окружить стадо оленей и очень осторожно, используя ветер, подкрасться как можно ближе. Первый, кто подойдет на расстояние верного удара копьем, должен поймать случай. И, не дожидаясь остальных, бить зверя. Стадо в панике замечется. И тут может еще подвернуться удача.

У всех троих копья. Но только у отца – стоящее. А сыновья приспособили охотничьи ножи: привязали их крепко к длинным черемуховым черенкам.

Отец вышел к широкому распадку, где накануне достался ему олень. Растревоженное стадо покинуло угодье, но Касказик по следам определил, где искать. И действительно, за несколькими поворотами открылась просторная круглая марь, на которой паслось стадо. Ыкилак быстро пробежал глазами – голов тысяча. А по краям мари в лесах шевелились еще рога.

Окружить стадо – не выйдет: троим это невозможно. И Касказик принял решение. Углубиться в лес с заветренной стороны, разойтись так, чтобы, подходя к мари, охватить большую группу оленей.

Среднему нужно будет потревожить их – те побегут и, прикрываясь кромочным лесом, попытаются уйти в сопки. Они наткнутся на затаившихся с краю охотников, тогда уж не зевай.

Касказик отправил старшего сына вправо, младшего – влево, а сам остался стоять на месте. «Только очень осторожно», – были его последние слова.

Старик выждал время и уверенным, но мягким шагом направился в сторону мари.

Первого оленя он увидел вскоре. Молодую самку. Она стояла на маленькой полянке, легко разгребала передним копытом снег.

Поодаль паслись еще самки и три самца – упитанных, крупных.

Но к ним не подойдешь – сколько сразу ушей и глаз!

Касказик внимательно оглядел лесок. Одинокий олень лежал удобно: головой на марь, глаза, похоже, закрыты. К тому же, он не был крайним – за ним, несколько в стороне паслись две самки. Значит, чувствуют себя спокойно.

Нужно только обойти ту, что ближе. Полянка маленькая, окруженная кустарниками. И Касказик сообразил, как ему поступить. Слабый ветер относил запахи назад и чуть в сторону. Касказик прополз меж кустами в нескольких шагах от оленя. Тот и ухом не повел.

Впереди – завал. Надо подбираться долго, терпеливо…

Наукун застыл, прислонившись к дереву, и смотрел не мигая. Огромный олень, однако, самый крупный в стаде, с большими тяжелыми рогами, уставился в сторону леса и тоже смотрел не мигая. Ему казалось подозрительным еле слышное шуршание, повторившееся несколько раз. Что бы это могло быть?

Наукуну незаметно бы отступить. Но олень так огромен, охотник еще не встречал такого.

Нужно стоять, как дерево, и тогда можно усыпить внимание. Так Наукун и сделал – стоял долго, без малейшего движения. Олень поскреб задним копытом гривастую шею. До мощной лиственницы, за которой можно спрятаться, – всего два шага. И тут олень резко обернулся и поймал глазами человека. Нет, он не слышал ни треска сучьев, ни шороха – их не было. Просто долгие годы владычества и охраны громадного стада научили слышать неслышное, видеть невидимое. И владыка перед тем, как опустить чуткую морду на душистый ягель, повернул ее и застиг человека в крайне неловкой позе – тот заносил ногу в шаге.

Олень не сразу побежал. Оглядел стадо и, когда убедился, что все на ногах, пошел неторопливо. Так за многие годы сотни раз поднимал он и сотни раз уводил их от опасности…

…Касказик благополучно одолел обе валежины: через первую пролез, а под второй прополз. Олень продолжал лежать. Уже можно было бросить копье. Но только длинное. Нет уж, лучше подобраться вплотную. Никто ведь не мешает ему, никто не торопит.

То ли почудилось Касказику, то ли в самом деле он расслышал: вроде вдалеке раздался глухой хриплый рык. Неужто?

В следующее мгновение оленя, до которого уже можно было дотянуться кончиком копья, не стало. Он исчез мгновенно. Только топот, сотрясающий землю. И тут перед глазами старого охотника запрыгала, заходила, замелькала тайга с ее травянистыми, бурыми мшистыми марями, ощерившимися чернолесьем сопками, с быстроногими рогатыми оленями: светлыми и бурыми, серыми и пестрыми… Все. Это все…

А олени мелькают, мелькают, мелькают. Вот и хор – владыка. Он гнал стадо через марь – вывел его на открытое место, чтобы удобнее было определить и оценить опасность. Он не бежал во главе стада – там был другой, пестрый, тоже большой и сильный. А владыка шел поодаль, останавливался, поджидая отставших.

Касказик еще мог бросить копье – отставшие олени пробегали совсем близко. Но он, как завороженный, впился глазами в владыку. И восхищался старик не могучестью хозяина стада, не его сильными ногами или раскидистыми крепкими рогами. Старый, опытнейший добытчик стоял в непонятном оцепенении и шептал: «В прошлый раз мне удалось победить. Сегодня ты мне не оставил ничего. Сегодня ты победил! Меня и моих сыновей. Ты мудр, владыка! Мудр и велик! Сегодня ты победил…»

Телята и самки сгуртовались в середине, хоры вышли на край. Там, где кончается болото и начинается тайга, владыка возглавил стадо. Касказик знал: теперь он надолго уведет его. Далеко, за перевалы. Туда, где не ступает человеческая нога…

Ыкилак был уверен: и сегодня они с добычей. Он видел, как олени всполошились. Так бывает, когда их потревожат. Но что поразило юношу: никакой паники. Олени, словно ведомые чьей-то могучей рукой, сбежались к середине мари, сбились в стадо и в небыстром беге исчезли в сопках… Отец-то должен взять своего оленя…

«Похоже, я согнал стадо, – томился Наукун. – Надо же было выйти на вожака! И почему не послушал себя: ведь хотел оставить в покое этого проклятого хора, найти другого. Его бы все равно не взял, раз уж насторожился. Надо было другого брать».

Братья почти одновременно подошли к отцу. Ыкилак увидел его понуро сидящим на валежине.

«Сердитый. Не я один виноват, все трое охотились, – оправдывал себя Наукун. – Молчит. Стоит мне подойти, драться начнет. Он такой: всегда найдет виноватого».

Услышав шаги, Касказик поднял седую голову – облезлая коса поползла по спине вниз. Касказик вздохнул и сказал только:

– Запомните эту марь. Богата она всякой ягодой и ягелем. Вокруг в лесах и на сухих буграх посредине полно грибов. И все деревья вблизи окутаны мхом-бородачом. Олень любит эту марь. Пасется здесь и летом, и зимой. Потопчет марь, уйдет. Но едва оправится ягель – вернется. Оленья марь называется. Запомните.

Охотники вернулись к стану каждый своим путиком – промысловой тропой. Касказик принес двух соболей, темных, хорошо вылинявших. Наукун оказался удачливее – трех. «Когда успели попасться: ведь утром петли были пустые, одни дикуши болтались над ними?» – сокрушался Ыкилак, прикидывая, как сделать, чтоб соболь не обходил его ловушек.

Он принес глухаря – тот запутался ногой в петле. В глухаре мяса много – на всех хватит. Но как поймать соболя?

Через день и отец, и Наукун принесли еще по соболю. У Ыкилака петли оказались сбитыми.

– Отец, а ты как ловишь: на приманку? – спросил Ыкилак.

– Нет, – отозвался Касказик. – На переходах. И на следу.

«Снега нет, а он следы разглядел», – затосковал Ыкилак, а отцу сказал:

– Наукун развесил приманки.

И старый охотник ответил то, что ожидал Ыкилак:

– Если Курнг не поможет, добычи не будет.

Ыкилак вернулся в распадок и у первого попавшегося трухлявого пня бросил жертву: клубни сараны и юколу.

– В прошлый раз мы с отцом плохо накормили вас, не серчайте. Сегодня я кормлю хорошо. Вот, берите. И простите меня.

Глава XXVII

До снега Ыкилак поймал только одного соболя. В первоснежье юноша вдруг увидел: соболь крутится у трухлявого пня, где оставлена жертва. «Их прислал добрый дух. За жертвой. Еще принесу». Но юкола кончилась, и Ыкилаку попалась в ручье только снулая отнерестившаяся кета. Он положил ее туда же, у пня.

После снегопада Ыкилак снял двух соболей – на мостках. Определив по следам, откуда и куда шли эти зверьки, подгоняемый смутной догадкой, он ринулся к трухлявому пню: да, снег вокруг истоптан, изрыт.

Галечный остров тоже подарил Ыкилаку добычу. Но глухарь, запутавшийся в силках, был без головы – соболь отгрыз. Ыкилак не тронул птицу, – раз уж соболь облюбовал этого глухаря, пусть доедает. Он был рад, что угодил соболю. Нет, нет, Ыкилак не тронет птицу. Он только расставит рядом силки.

Касказик доволен – сезон начался удачно. Снег еще не выше щиколоток, а на троих уже восемнадцать соболей. Оба сына приносят хорошо. Научились ставить петли. И, когда ударили морозы и выпал большой снег, старик решил – пора уходить из тайги. Сюда вернется кто-либо из троих. На лыжах. Напрямик через сопку – недолго идти: за день без особого труда обернется. Но тот, кто станет здесь охотиться, должен знать места.

Начали с распадка Ыкилака. Касказик обратил внимание на то, что младший сын ставит иначе, чем он. Касказик не трогает соболей там, где кладет жертвоприношения. Соболя уносят их духам. И место это священное. Касказик не топчет, ставит ловушки на переходах, и зверьки попадаются в петли по пути туда. А Ыкилак ловит прямо на священных местах. Это грех. И если Ыкилаку сходит с рук и его ловушки все же с добычей – значит, Курнг не в гневе на него. Наверно, потому что Ыкилак молод: не все молодые чтят законы тайги. Старому добытчику, конечно бы, не простилось. На тропе Ыкилака насчитали двадцать ставок. Сегодня сняли одного соболя.

Тропа Наукуна длиннее – два распадка. Ловит он на переходах, как учил отец, но тоже вот полез на святые места. Касказик поморщился. Будь они не на промысле, где грех ругаться – духи могут услышать и отвернуться, – показал бы им, как нарушать обычай. Но ведь можно сказать и спокойно. И тут его внимание отвлек какой-то шорох в заснеженных кустах. Наукун вырвался вперед, сломя голову бросился в кусты и… заорал истошно. Крупный черный соболь бился в его руках. Глаза у зверя страшные, клыки острые, а между белыми зубами – кровь. От дикой боли юноша потерял рассудок, так дернул руку на себя, что порвал силок. Соболь почувствовал свободу и, круто изогнувшись, отпрыгнул далеко. Наукун, уже забыл о боли, бросился вслед за соболем, но куда там: только того и видели.

Касказик недовольно сказал:

– Жадность доводит до безумия. Чего хватать голыми руками? Можно было придавить палкой.

Наукун осторожно поддерживал раненую руку, крутился на месте и выл то ли от боли, то ли от досады.

– Замолчи! – прикрикнул Касказик. – Сам виноват.

Наукун продолжал выть.

– Да перестань же! Лучше отсоси кровь, а то потеряешь руку. Жадность доводит до безумия, – сказал Касказик, но тут же подумал: «И Наукун старается не для себя одного – для всего рода старается». И старый Кевонг пожалел сына-неудачника. Но в следующий же миг внутренний голос вновь заговорил: «Какой же он неудачник, соболи сами лезут в его петли!»

– Отсоси кровь, – мягко повторил Касказик.

– Больно, – простонал Наукун.

– Делай, что говорят! – властно произнес отец.

Наукун шел и плевался, оставляя на снегу красные пятна.

В следующем распадке сняли соболя – не очень черного и среднего по размерам. Касказик на какое-то время забыл, что сыновья ставят силки не там, где надо.

– Уже крови нет, – не то радуясь, не то жалуясь, сказал старший сын.

– Теперь приложи снег, – посоветовал старик. – А вернемся в стойбище, прижмешь подорожником. Мать насушила много этой травы.

По пути домой между братьями разгорелся спор, кому охотиться в Ельнике. Уж очень приглянулся он обоим.

– У тебя нет лыж, – говорил Наукун.

– Врешь. Есть лыжи у меня, только одна сломана. Но я починю, – твердо сказал Ыкилак.

– Пока починишь, снег завалит все ловушки. Их надо поправлять каждый день. А если и починишь, лыжина все равно не выдержит: вот какие крутые сопки.

Это был серьезный довод. И Касказик произнес решающие слова:

– Чего спорите? Кто будет проверять ловушки – неважно. Весь соболь пойдет на выкуп. Пусть Наукун бегает.

У Наукуна что-то не ладилось. Он сокрушался, просил у отца совета. Говорил, что не совершил ничего такого, чтобы разгневать духов – хозяев охоты.

Ыкилак и Касказик ловили вблизи от стойбища. У них добыча была хоть и не такая обильная, как в Ельнике, но все же.

Скончался месяц Лова, народился Холодный месяц[26]26
  Месяц Лова – ноябрь; Холодный месяц – декабрь.


[Закрыть], а Наукун так и не приносил ничего домой. Касказик сказал тогда:

– Зря ноги бьешь! Лови, как и мы, вокруг стойбища.

Наукун не сразу нашелся:

– Послезавтра еще раз схожу. Если не будет ничего – брошу.

Но он принес двух соболей.