Текст книги "Рихард Зорге - заметки на полях легенды"

Автор книги: Владимир Чунихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Но, чтобы слушать и, главное, хорошенько запоминать сказанное (магнитофонов тогда не было), для такого внимательного слушателя необходимо было всегда придерживаться одного принципа. Очень простого, кстати.

Самому надо быть трезвым, как стёклышко.

Он и оставался.

Сталин прикладывался к рюмке часто. Но обычно бутафорил. Пригубливал.

И второе.

По общим описаниям, Сталин никогда не плясал.

Что, в общем-то, тоже вполне объяснимо. Если для всех других застолье было отдыхом, для него оно всегда было работой. Не менее важной, чем его государственные заботы. Поскольку касалось сохранения его личной власти.

Здесь он не расслаблялся никогда и ни на одну минуту.

Ну, представьте себе. Сталин выходит из-за стола и наяривает где-то лезгинку. В это время, естественно, ничего толком не слышит из того, что говорится за столом. А за столом его полупьяные соратники говорят тем временем интереснейшие для него вещи. Которые он больше никогда и нигде не услышит.

В общем, для меня в этом рассказе все ясно.

Вполне возможно, что какая-то реальная основа для этой сцены была. Поездка на катере. Общие обильные возлияния. Чьи-то нетрезвые танцы.

Но вот всё, что касается поведения Сталина, это, несомненно, выдумано.

В дупелину пьяный и пляшущий Сталин – такого нам больше нигде и ни у кого не найти.

Вот уж, действительно, отомстила.

Но то, что это ясно для меня и для кого-то ещё, вовсе не означает, что это так же ясно и для всех, читающих эту главу.

Вполне возможно, что кого-то я не убедил.

Ну что же.

Предлагаю вам ещё один отрывок.

"…Осенью 1925 года мне неожиданно позвонили из Ленинграда. Я была страшно удивлена, услышав, что мой брат Вяйнё24 выезжает ночным поездом из Ленинграда в Москву. По моим сведениям, он должен был находиться в финской армии, где он после лицея служил в звании сержанта. Встретив его на вокзале, я первым делом спросила, как он оказался в России. «Меня сюда привезли», – ответил он. И рассказал странную историю.

Его отряд стоял в карауле перед одной из крепостей на Свеаборге, острове около Хельсинки. Вяйнё вышел проверить посты. Была темная осенняя ночь, волны хлестали о скалы. Вдруг к берегу подошел большой катер. «Кто там?»– крикнул брат сквозь вой ветра. На берег молча выскочили пятеро, схватили его и отнесли в катер. Скоро они были в открытом море. Брат не успел опомниться, как оказался в Ленинграде, в «Крестах». Там узнали, что он мой брат, и отвезли к Сирола, в Коммунистический университет народов Запада25. Сирола ему объяснил, что в Финляндию ему дорога закрыта – там его задержат как дезертира. Так Вяйнё и оказался у меня в Москве.

Выход был один: вернуться в Ленинград. Брат взял фамилию Кангас, поступил на работу в университет. Он должен был редактировать переводы произведений Маркса на финский язык. Но, хоть Вяйнё и знал хорошо немецкий, с работой он не справился. Тогда его поселили на полном обеспечении в общежитии, и он занялся изучением русского языка. Был он покладист, и ему прочили блестящее будущее. Спустя несколько лет его назначили руководить сельскохозяйственным институтом в Петрозаводске26, хотя, как человек городской, Вяйнё в сельском хозяйстве смыслил мало. Пишу это затем, чтобы показать, как необдуманно в то время в СССР назначали на должности. К печальной судьбе Вяйнё я еще вернусь…"

Препоразительнейший случай.

Во всём этом красочном описании есть всё что угодно. Кроме здравого смысла.

Выкрали…

А зачем?

Какие такие страшные военные тайны могли узнать советские чекисты от гарнизонного сержанта финской армии?

Впятером его выкрали. Это вам не двое – трое. Катер гоняли.

Когда "волны хлестали о скалы". Но катер все равно бесстрашно пристал. Чтобы выкрасть ценного (то есть, бесценного) сержанта.

Не иначе, по своей, всему миру известной, природной злобности.

Ещё один непонятный момент. Айно Куусинен сообщила о смене им свой фамилии на вымышленную мельком, как о само собой разумеющейся, вынужденной мере.

А почему, собственно?

Ну и жил бы себе в СССР под своей фамилией. Кого бы это особо напрягало, если бы все обстояло так, как она преподнесла?

Родную фамилию обычно меняют из каких-то, достаточно веских соображений. Например, из соображений конспирации. В предвидении будущих подвигов на незримых полях незримых сражений.

Не его же оказалась вина, что, судя по всему, юноша он оказался на редкость бестолковый. И дальше халявных должностей к использованию непригодный.

Здесь имеется еще одна пикантная деталь. К первому упоминанию в тексте «брата Вяйнё» имеется ссылка под номером 24.

Читаем её.

«…24 Кангас Вяйне (1902 г. рожд.) – финский коммунист, брат А. Куусинен, член Компартии Финляндии с 1924 г., с 1925 г. жил в СССР, учился в Ленинградском отделении Коммунистического университета национальных меньшинств Запада (КУНМЗ), затем работал в Петрозаводске ректором и преподавателем Высшей коммунистической сельскохозяйственной школы. В 1936 г. арестован. Посмертно реабилитирован…»

Обратили внимание?

Оказывается сержант был не так прост, как нам преподнесла его сестрёнка.

Оказывается, к моменту "выкрадения" он уже год, как состоял в запрещённой тогда в Финляндии коммунистической партии.

Короче, повесила госпожа Айно Куусинен своим читателям на уши длиннющую макаронину.

Скорее можно поверить в то, что получил будущий товарищ Кангас от сестрёнки письмо, где она описала, в каком она катается масле. И побежал финский хлопчик через границу, туда же, к маслу поближе.

Что же до всего до прочего…

Писала А. Куусинен свои воспоминания в Финляндии. Это видно по упоминаниям о своём "финском характере" и прочих национальных особенностях.

Поэтому автору, конечно, неудобно было представлять родного брата заурядным дезертиром из финской армии. Которым он, судя по всему, и был в действительности.

Поэтому в изложении Айно Куусинен появились интонации дурной авантюры. Зловещая штормовая ночь. Вой ветра. Волны бьются о скалы. Бьётся в десятерых чекистских руках финский сержант.

На фоне всего этого меркнут, конечно, прочие невинные шалости воображения Айно Куусинен. Но не могу удержаться, упомяну и о них.

Первое, что поручили в СССР вчерашнему финскому лицеисту, это переводить Маркса с немецкого на финский. Вообще-то Маркса не то, что переводить, даже читать – занятие то ещё.

Естественно, других финнов со знанием немецкого в СССР тогда не было. Поэтому поручили это товарищу Кангасу, с чем он благополучно и естественно не справился.

Поэтому, кому-то пришла в голову мысль, что неплохо было бы ему для начала получить хоть какое-то образование, кроме финского лицея.

Тем более, что, по уверениям сестры, ему прочили блестящее будущее. Непонятно, правда, на каком основании. Потому что, "был он покладист", надо полагать.

По той же причине, видимо, "его назначили" руководить сельскохозяйственным институтом.

Самое любопытное здесь, это замечание А. Куусинен.

"Вяйнё в сельском хозяйстве смыслил мало. Пишу это затем, чтобы показать, как необдуманно в то время в СССР назначали на должности".

Здесь, по-моему, самое время задать осторожно вопрос.

Что, прямо так вот и назначили?

И всё в этой истории обошлось без сестриной протекции?

Судя по её описанию, да. Поскольку факт этот она показала нам с явным осуждением существовавших тогда порядков.

Кто же это вчерашнего сержанта, ни к чему не пригодного, вдруг назначил ректором? Так «необдуманно»?

Вот прямо так, взяли человека с улицы, никому неизвестного, ничего не знающего и не умеющего. И назначили.

А скажите мне, пожалуйста, кому он такой, сам по себе, был нужен? Покладистых и без него в эсэсэрии хватало.

Оцените-ка, пожалуйста, с этих позиций правильное в общем-то замечание Айно Куусинен.

В свете её беспристрастности, искренности и правдивости.

И этому человеку историки поверили больше, чем Рихарду Зорге…

У меня имеется только одно объяснение.

Мне непросто это говорить, но я должен это сделать.

Рихард Зорге презирал людей, не имевших принципов.

Айно Куусинен явно относилась именно к этой категории.

Но ведь и таким людям бывает лестно постоять рядом с чем-то, по-настоящему большим. И они стараются понять и объяснить это большое. Но могут это сделать только со своих позиций. Приземлить его до своих жизненных установок, так сказать.

Так и Айно Куусинен старалась подстроить нестандартный образ Рихарда Зорге под свой, вполне приземленный размер мировоззрения.

В чём нашла понимание и сочувствие среди историков – зоргеведов.

КТО ВЫ, ДОКТОР ЗОРГЕ?

Его жизнь ломала все и всяческие стереотипы.

Шпион должен быть незаметен.

Рихард Зорге был заметен более чем.

Шпион обычно работает под чужим именем.

Рихард Зорге работал под своим собственным.

Шпион должен постоянно лицемерить со всеми без исключения.

Рихард Зорге часто поражал собеседников своей откровенностью.

Шпион должен потрошить чужие сейфы.

Рихард Зорге публиковал аналитические статьи, вскрывавшие суть происходивших событий.

И ещё.

Люди, более или менее знакомые с его жизнью, в один голос поражаются одному и тому же обстоятельству. Как его хватало на всё то, чем он занимался одновременно?

Как у него элементарно хватало времени на его жизнь?

Посудите сами.

Это был, как все знают, выдающийся разведчик. Он должен был лично собирать и успешно собирал ценнейшую информацию.

Но одновременно это был не рядовой разведчик. Это был руководитель разветвлённой агентурной сети.

Многие из его людей не должны были знать и обычно не знали друг друга. Поэтому никаких коллективных встреч, естественно, не было. Только личные встречи с глазу на глаз. Получить от каждого информацию. Поставить новые задачи.

Обобщить добытые материалы. Подготовить донесение в Центр.

Решить какие-то организационные проблемы. Вплоть до бытовых проблем своих разведчиков.

Это был блестящий аналитик, который, на основе собранной информации давал верные прогнозы будущих событий.

Это был журналист, пишуший одновременно для нескольких изданий.

Ю. Георгиев рассказал о том, что японские исследователи нашли в Архиве внешней политики Японии копию донесения пресс-атташе германского посольства в Токио в адрес МИД Германии от 12 сентября 1933 г.:

"6 сентября из Америки в Японию прибыл доктор Зорге. Он собирается остаться в Японии на длительный срок в качестве корреспондента многих газет. В соответствии с предъявленными здесь документами он является:

сотрудником «Мюнхенер иллюстрирте прессе»,

корреспондентом «Тэглихе рундшау»,

корреспондентом «Берлинер берзенкурир»,

сотрудником «Алгемеен хандельсблад» в Амстердаме,

членом редколлегии «Хот фатерлянд» (Гаага)".

В «Справке Сироткина» указано, что:

"…К середине 1936 года он уже приобретает положение видного журналиста, состоя корреспондентом следующих газет и журналов:

1) "Амстердамс Альгемейне Гандельсблатт" (голл.);

2) «Гамбургер Фремден Блатт» (нем.);

3) «Франкфуртер Цейтунг» (нем.);

4) «Геополитик» (нем.);

5) «Дер Дейтше Фольксвирт» (нем.)…"

Причём, работал он не для прикрытия. Журналистика была его подлинной страстью, он уделял ей не меньше внимания, чем своим секретным делам.

При этом Зорге не ограничивался короткими репортажами, а, опять-таки, часто давал в газеты и журналы развёрнутые аналитические материалы.

Снова «Тюремные записки»:

«…Я пользовался уважением среди других корреспондентов не только как известный немецкий журналист, но и как добрый товарищ, всегда готовый в случае необходимости протянуть руку помощи. Например, когда Виссэ уехал на родину в отпуск, я вместо него работал в DNB, или, если происходило что-либо, о чем надо было во что бы то ни стало телеграфировать, а другие журналисты не знали, я ему сообщал об этом. Мы встречались не только в офисе, но и обедали вместе и дома бывали друг у друга. С другой стороны, они, узнав, что я не хочу идти в агентство „Домэй“ или в Информационное бюро японского правительства, тут же брали на себя заботу об этом. Меня считали немного беспокойным, роскошествующим журналистом. Конечно, они не знали, что помимо работы в газете я должен был выполнять еще очень многое. По этим причинам у меня были дружеские отношения с немецкими спецслужбами…»

Обратите внимание на последнее предложение.

И, кстати, добавьте сюда его непростые отношения с немецкой разведкой. Возможно, не одной.

Обширнейший круг знакомств, которые было небходимо постоянно поддерживать и который он постоянно расширял.

Естественно, большую часть времени у него отнимала работа в германском посольстве, сначала внештатная, потом на официальной должности пресс-атташе посольства.

Очень бережно развиваемые знакомства среди немецких дипломатов, особенно военного и военно-морского атташатов. При этом надо учесть, что работал он в Японии так долго, что во многих структурах люди сменялись по несколку раз. И при каждой смене ему приходилось практически с нуля завязывать новые связи.

Особое внимание и массу времени ему приходилось уделять поддержанию дружеского общения с семьёй германского посла Ойгена Отта.

Работа в НСДАП.

Зорге был своего рода главным "идеологическим работником" нацистской организации в Токио, руководил агитацией и пропагандой членов нацистской партии.

Редактирование местного партийного листка «Дейчер Динст», четырёхстраничной газеты для немцев, проживавших в Японии.

Нельзя забывать также его сотрудничество с официальным германским телеграфным агентством «Дейчес Нахрихтен Бирс». Это о дружбе с заведующим токийского отделения этого агентства Виссэ говорил Зорге в вышеприведённом отрывке из «Тюремных тетрадей».

И учёба. Рихард Зорге постоянно учился. Жил в Китае, и через два года знал страну лучше любого европейца. Жил в Японии – и скоро стал экспертом по этой стране. Причём глубина его знаний поражала окружающих. Он знал не только то, что надо было знать журналисту-международнику – политику, экономику, но и искусство, историю, нравы и обычаи.

При обыске полиция изъяла у него триста страниц незаконченной рукописи книги по Японии, которую он начал писать по заказу газеты "Франкфуртер цайтунг" и журнала "Геополитик".

И вдобавок к этому от восьмисот до тысячи томов, посвящённых этой стране. Всё, что он мог найти за все годы на немецком и английском языках.

Он потом, шутя, жалел полицейских чиновников в своих "Тюремных записках". За то, что им пришлось полистно тщательно проверить каждую из этих книг в поисках секретных записей.

Помимо личной, к его услугам была также библиотека германского посольства, которой он часто и с удовольствием пользовался.

Изучение Японии, однако, не исчерпывалось чисто книжными знаниями.

Не могу удержаться и предложу вам об этом ещё один небольшой отрывок из его "Тюремных записок":

"…В заключение я должен сказать, что и мои собственные многочисленные поездки, возможно, в какой-то мере также пригодились для исследования Восточной Азии. В последнее время из-за полицейских ограничений поездки стали совершенно невозможными, но ранее, примерно в 1938 – 1939 годах, путешествовать по Японии можно было сравнительно просто, поэтому я часто выезжал, но не для обычного осмотра мест, а для обследования важных городов и районов. Однако целью моих поездок была не разведывательная деятельность, а стремление узнать землю и ее народ. Я хотел к тому же сильнее развить в себе способность непосредственного восприятия как базу для изучения истории и экономики. Таким образом, я спланировал поездку на побережье Японского моря и объездил районы от Ниигата на запад. Кроме того, я часто посещал Нара и Киото, подробно осмотрел полуостров Кии. Через Кобе, Осаку, побережье внутреннего Японского моря, Сикоку я совершил турне по побережью острова Кюсю вплоть до Кагосимы. По воскресеньям я часто путешествовал пешком и попутным транспортом из Токио до Атами и западнее. Целью таких пеших походов было выяснение положения с урожаем риса в разных местах в различное время года. Результаты обследования были важны для моей работы в газете «Франкфуртер цайтунг» и журнале «Геополитик»…

…Получение новых знаний о местах, в которых я бывал, всегда было моей потребностью и доставляло мне удовольствие…"

Добавим сюда его страсть к бешенным гонкам на машине и мотоцикле. Довольно частые аварии совершенно никак на него не действовали. Говоря нынешним языком, это был экстремал в чистом виде.

И ещё одна сторона его жизни.

Конфетный облик Рихарда Зорге был в своё время создан в СССР вместе с его антисталинскими подвигами. Коммунист. Герой Советского Союза. Должен соответствовать.

Женщины.

Не буду особо распространяться об этом предмете. Но два слова об этом сказать надо, поскольку эта тема прямо затрагивает вопрос времени.

Женщин у него было много. Всегда какая-то обычно возле него была. Кто-то дольше, кто-то совсем недолго. Причём, чаще всего это не были банальные интрижки. Это были действительно полноценные романы. Со всеми их атрибутами. Требующими, опять-таки, большого количества внимания. И, конечно, времени.

Любопытно, что, говоря скорбно о «поломатой судьбе» Зорге, вынужденного, из-за сталинского недоверия, усиленно потреблять крепкие напитки, зоргеведы умудрились привязать слабость Зорге к женщинам всё к тому же самому недоверию московского Центра.

Вспомним слова Роберта Вайманта:

«…То же можно сказать и о стремлении забыться алкоголем и в женском обществе, – тенденциях, проявлявшихся все более отчетливо по мере того, как его попытки вырваться из Японии оказывались бесполезными…»

Я, кстати, могу подарить кому-нибудь из будущих зоргеведов замечательную по убедительности фразу: «В доме Рихарда Зорге, тяжело травмированного сталинским недоверием, появились не только бутылки из-под виски, но и посторонное женщины…»

Вино. Пил Зорге часто и помногу, иногда до невменяемого состояния. В СССР и в России обычно объясняли это (и объясняют до сих пор) его депрессией из-за недоверия Москвы к его информации. Думаю, что это очень и очень далеко от истины. Извечное российское желание объяснить известную тягу чем угодно, только не самой заурядной склонностью к этому занятию.

А далеко, потому что начал Зорге поддаваться этой своей слабости еще задолго до так называемого Большого Террора. Началось всё это ещё в Шанхае, где он жил и работал в 1929 – 1932 годах. Об этом, в частности, отмечено в "Справке Сироткина".

Впрочем, сам Зорге никогда и ничем не оправдывал свои алкогольные эксцессы. Он просто жил так, как считал нужным.

На самом деле привычка эта, скорее всего, сложилась из-за чисто профессиональных потребностей. Нигде так легко не завязываются знакомства, как за барной стойкой или ресторанным столиком. Я, в данном случае, даже не о его разведывательной деятельности. Успешность работы журналиста тоже во многом зависит от обилия связей и круга знакомств.

В «Справке Сироткина» приведен отрывок из меморандума генерала Уиллоуби с комментариями к нему советского разведчика – профессионала:

"…г) «Рамзай» – немецкий журналист-нацист. Образ жизни, поведение в быту, отношения с коллегами, знакомыми, друзьями

«В физическом отношении Зорге был крупный человек, высокий и коренастый, с каштановыми волосами. Как заметил один из его знакомых японцев, с первого взгляда на его лицо можно было сказать, что он прожил бурную и трудную жизнь. В выражении глаз и линии рта сквозили надменность и жестокость. Он был горд и властен, сильно любил и горячо восхищался теми, чьей дружбы он искал, но был безжалостен к остальным и откровенно ненавидим ими. Многие его японские коллеги по печати видели в нем типичного головореза, высокомерного нациста и избегали его. Он был горячий человек, любивший сильно выпить и привыкший часто менять своих любовниц. Известно, что за годы службы в Токио он находился в интимных отношениях примерно с 30-тью женщинами… И все же, несмотря на увлечение женщинами, запойное пьянство и тяжелый характер, он ни разу не выдал себя» (Меморандум[179]).

‹…›

Эта довольно образная и меткая характеристика «Рамзая», которую дает Уиллоуби по отзывам и рассказам лиц, близко знавшим Зорге, интересна для нас прежде всего как свидетельство того, что «Рамзай» сумел полностью вжиться в образ своего «второго я», надежно прикрывшись обликом высокомерного головореза – нациста.

Вместе с тем, говоря о серьезной и весьма щекотливой проблеме – деятельности советского разведчика под маской фашиста, уместно поставить вопрос: не выходил ли «Рамзай» за пределы необходимого, не преступал ли он допустимых границ и норм поведения советского разведчика – коммуниста, усиленно демонстрируя некоторые отрицательные в моральном смысле черты, свойственные нацистскому головорезу?

Речь идет, в частности, о пьянстве и беспорядочных связях с женщинами.

Кроме замечания Уиллоуби, у нас нет иных, более конкретных указаний на запойное пьянство «Рамзая». Однако склонность к злоупотреблению спиртными напитками бесспорно была одной из слабостей «Рамзая», проявившейся в первые же месяцы его работы еще в Шанхае, где случалось, что в пьяном виде он ввязывался в драки и скандалы в барах и ресторанах. ‹…›

Образ жизни «Рамзая», вся система его взаимоотношений со знакомыми, коллегами, друзьями, несдержанность, высокомерие и т. п. позволяли безошибочно причислить его к разряду разнузданных представителей «высшей расы», для которых не существует обветшалых границ морали и нравственности. В этом смысле «Рамзай» добился большой удачи, надежно обеспечив себе соответствующую репутацию, вводившую в заблуждение и гестапо, и японскую контрразведку…"

Конец цитаты.

Подводя итог сказанному, можно отметить интересную деталь. За все годы такого образа жизни Рихард Зорге не дал ни одного повода заподозрить себя в тайной деятельности. Ни одного прокола. Ни одной оплошки. Ни одной оговорки.

Более того, именно такой образ жизни и явился, по сути, идеальной маскировкой его разведывательной работы. Рихард Зорге был всегда в центре внимания любого общества. Пил и гулял. Часто оказывался в центре скандалов и дебошей.

Любой контрразведчик рядом с ним мог чувствовать себя спокойно и отдыхать душой.

Шпионы так себя не ведут.

И снова вопрос. Как его на всё это хватало?

Поразительная личность. Поразительная судьба.

Это был, конечно, не рядовой шпион. Это был ученый, исследователь. Человек, скрупулезно изучающий любую вставшую перед ним проблему.

Жил в Китае – стал знатоком Китая.

Жил в Японии – стал знатоком Японии.

Отсюда интерес к нему тех самых людей, кто и сам профессионально интересовал его, как разведчика.

Поразительно, но он сам создавал, всей своей жизнью, всем привычным для себя образом существования, идеальную ситуацию для того, чтобы заинтересовать собой людей, необходимых ему самому для получения разведывательной информации. Как источник важной и интересной информации (и не только разведывательной). Как источник, позволяющий получать точный и всеобъемлющий анализ, связанный со страной пребывания.

Именно в силу этого он, как человек, как личность, как инструмент познания, наконец, и был интересен высокопоставленным дипломатам, военым, разведчикам. Всем тем, в знакомстве с кем он и сам был профессионально заинтересован.

Он был нужен. Он был полезен.

Точнее, он сам сделал себя нужным и полезным.

Ему не нужно было искать к этим людям подходы, вроде пресловутого соблазнения чьих-то секретарш. Эти люди сами должны были искать (и искали) общения с ним.

Говоря об откровенности Рихарда Зорге я, конечно же не имел в виду, что откровенничал он со всеми направо и налево. Конечно же, он понимал, кому и что надо говорить.

Например, одним из его закадычных друзей числился полковник гестапо Майзингер. Этот офицер безопасности, присланный из Берлина в 1940 году, имел одной из своих задач наблюдение конкретно за Рихардом Зорге.

В результате, этот "палач Варшавы" даже после ареста Зорге продолжал громко поносить японских полицейских, арестовавших вполне приличного человека.

Одновременно почти все исследователи вспоминают о том, как 22 июня 1941 года Рихард Зорге, очень сильно выпив, клял Гитлера за то, что тот втравил Германию в безнадёжную авантюру и обещал, что Сталин с ним ещё разберётся. Было это в ресторане. Громко. И при большом количестве свидетелей.

Или отрывок из воспоминаний Эты Гарих-Шнайдер, подруги Рихарда Зорге, которые воспроизвёл Роберт Ваймант:

"…Было выпито много алкоголя; Рихард влил в себя неимоверное количество виски. Ранним утром 11 июня (1941 года – В.Ч.) компания, наконец, стала расходиться, а Эту отвезли «домой» в посольство. Их маршрут проходил мимо советского посольства, и здесь Людде-Норат сделал озорное замечание: «Ну, что, Зорге! Мне заехать, чтобы ты повидался со своими друзьями?»

Эта была удивлена этими словами, однако вскоре узнала, что их вызвало. Зорге демонстрировал свое восхищение Советским Союзом, совершенно не думая о том, какую реакцию это может вызвать у его слушателей. По его мнению, Сталин не делал ничего неправильного, и СССР являлся наилучшим партнером, которого только могла иметь Германия. Когда Зорге садился на своего излюбленного конька, все, что мог сделать посол Отт, это сдерживать зевоту…"

Здесь, я думаю, будет уместно привести психологически очень точное наблюдение того же Роберта Вайманта:

«…Без сомнения, неприкрашенная безупречность Зорге обезоруживала как Отта, так и всех остальных. Чем более радикальными были его высказывания, тем менее возможным было заподозрить его в двуличии. Никто со столь открытой душой как Зорге не мог быть не тем, кем представлялся…»

И тем не менее.

Есть в этом, согласитесь, некая странная нотка. Некое ощущение того, что есть в жизни Рихарда Зорге что-то, неизвестное нам. Что-то такое, что позволяло окружающим далеко не левого толка вполне спокойно воспринимать его откровения в отношении СССР.

И при этом продолжать доверять ему безоговорочно.

Ярким примером этому служит, как мы видели, то, что такие разговоры Зорге часто вёл с немецким послом Оттом.

И Отт, старый кадровый сотрудник абвера, ещё в Первую мировую работавший под руководством полковника Николаи, продолжал беспредельно доверять Рихарду Зорге.

Да, их связывала давнее приятельство. Да, Зорге был полезен для Отта. Да, имелась некоторая фронда Отта по отношению к Гитлеру и нацистам. И тем не менее.

Не странно ли?

В воспоминаниях Я.Г. Бронина, бывшего резидента РУ в Шанхае (они вошли в состав документов «Комиссии Косицына») переданы слова Клаузена о том, что жена Отта «знала, что Рамзай был коммунистом, так как она сама была коммунисткой после первой мировой войны». И, хотя Я. Бронин оговорился, что слова Клаузена ничем не подтверждаются, в данном случае, явно не просматривается никаких посторонних целей, которые мог преследовать Клаузен, говоря об этом.

Если это так, то Отт, скорее всего, должен был знать о политических «грехах молодости» своей жены. Поженились они в 1921 году, когда её левые настроения были ещё свежи и не затёрты временем. Да и оставили, конечно, свой след впоследствии. Роберт Ваймант писал о том, что «…в германской колонии в Токио Хельма все еще имела репутацию „несколько розовой“…»

Но, если о прошлом Зорге знала Хельма Отт, подразумевается, что был об этом осведомлен и сам Ойген Отт.

Давайте послушаем замечательный рассказ Роберт Вайманта об интервью, которое он брал у Эты Гарих-Шнайдер:

"…Весьма провоцирующий вопрос: как много знал Ойген Отт, с помощью своей жены, или без таковой? Оглядываясь назад, Эта Гарих-Шнайдер предполагала, что он был слишком проницателен, чтобы упустить из виду все признаки, указывавшие на истинную принадлежность своего друга. «Я абсолютно уверена, что Отт подозревал Зорге в приверженности коммунизму, – говорила она. – Зорге и не нужно было в этом признаваться; таков был единственный вывод, который можно было сделать из крайности позиций, которые он занимал в любой политической дискуссии, а не только из-за нападок на нацистов».

«Они вдвоем проводили много часов за политической полемикой, играя в шахматы, за завтраком, после ужина. Говорил, или кричал, в основном Зорге, а Отт слушал. В некоторых случаях присутствовала и я, и нельзя было не поразиться откровенностью Зорге. Однако в каком объеме Хельма Отт рассказывала своему мужу об убеждениях Зорге, я не знаю»[127].

Его открыто рекламируемое увлечение всем русским не волновало Отта до начала войны, когда высказывать подобные симпатии стало казаться еретичным. Эта Гарих-Шнайдер предполагает, что Зорге мог сказать Отту, что какое-то время жил в России, дабы посол не слишком изумлялся его взглядам…"

Собственно, из этого знания и становится понятной ремарка о «сдерживающем зевоту» германском дипломате и разведчике.

Непонятно другое. Непонятно, как генерал Отт мог доверять после этого Рихарду Зорге настолько беспредельно, что допустил его даже до шифральных таблиц посольства?

Как мог его знакомить с документами, которые не имел права показывать даже первому секретарю посольства?

Эта странность имеет неожиданное эхо совсем по другому поводу. Который делает её ещё более интригующей.

Хорошо. В Токио тесный круг близких друзей и знакомых Рихарда Зорге знали о всём вышесказанном то ли от самого Зорге, то ли от жены Отта.

Но откуда примерно о том же самом знали в Берлине?

Я имею в виду то место мемуаров шефа внешней политической разведки рейха Вальтера Шелленберга, где он коснулся Рихарда Зорге.

Летом 1940 года к Шелленбергу обратился глава Германского информационного бюро (ДНБ) фон Ритген по поводу одной весьма щекотливой ситуации.

В руки фон Ритгена попал донос на Зорге со стороны зарубежной организации НСДАП, где тому выражалось политическое недоверие.

Теперь будьте предельно внимательны.

Недоверие, выраженное в доносе, обосновывалось политическим прошлым Рихарда Зорге. Именно так недвусмысленно выразился в своих мемуарах Шелленберг. Других поводов для подозрений он не назвал.

Ритген давно знал Зорге, находился с ним в личной переписке, восхищался его способностями к глубокому аналитическому взгляду на политические процессы Востока. Кроме того, как следует из «Тюремных записок», Зорге был фактическим заместителем главы токийского отделения ДНБ Виссэ.

Ритген попросил Шелленберга взглянуть на досье Рихарда Зорге и сделать своё заключение по поводу этих подозрений.

Шелленберг затребовал себе документы на Зорге. По его описанию, это было даже не одно досье, а, как минимум, два. По крайней мере, он говорил о неких секретных делах, которые вели «3 и 4 ведомства». Другими словами, 3 и 4 Управления РСХА, СД и Гестапо.

Давайте почитаем, что именно Шелленберг там нашёл.

«…Если не было никаких доказательств, что Зорге был членом германской компартии, то не было сомнения в том, что он, по крайней мере, симпатизировал ей. Зорге, конечно, был в связи со множеством людей, которые известны нашей разведке как агенты Коминтерна, но он в то же время имел тесные связи с людьми из влиятельных кругов, и последние обычно защищали его от нежелательных слухов. В период между 1923 и 1928 годами Зорге был связан с немецкими националистами и крайними правыми кругами, и в то же время он держал связь с нац. социалистами. Таким образом, прошлое Зорге по тем делам, с которыми я познакомился, было довольно запутанным…»