Текст книги "Иные измерения. Книга рассказов"

Автор книги: Владимир Файнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Подросток и мина

Ночью вперёдсмотрящий неожиданно доверил мне, подростку, судьбу сотен пассажиров и самого трофейного парохода «Победа».

Я, палубный пассажир, за несколько дней плаванья облазил все судно, ухитрился побывать в машинном отделении и даже на капитанском мостике. Вечером, накануне завершения рейса, пристроился рядом с неразговорчивым дядькой в бушлате, который стоял на самом носу возле прожектора и колокола. «Мореман», как он себя назвал, коротал свою вахту. Заикаясь, с трудом отвечал на мои расспросы. Объяснил, что был тяжело контужен во время недавно закончившейся войны.

Выяснилось, что поставлен здесь вперёдсмотрящим, чтобы вовремя заметить плавающую мину. На Чёрном море у берегов Крыма и Кавказа их ещё много, наших и фашистских.

Его задачей было заметить мину, ударить в колокол, и тогда там, в судовой рубке, штурман возьмёт карабин, выйдет на мостик и расстреляет оттуда «круглую смерть». Способную взорвать судно.

Я был слегка подавлен услышанным. И тем более неожиданными мне показались действия «моремана». Он вдруг повесил мне на шею тяжёлый морской бинокль, показал, как включать-выключать прожектор. И ушёл «всхрапнуть на полчасика».

Часов у меня не было. Вообще ничего не было, никакого багажа. А было страстное желание совершить морское путешествие от Одессы до Батуми и обратно. В то время плата за проезд палубным пассажиром для меня, беглого восьмиклассника из Москвы, оказалась доступна.

…Сквозь разрывы туч изредка проглядывали созвездия. Дул встречный ветер. В темноте фосфорически светилась пена на гребнях волн.

Вцепившись в поручень, я вглядывался во мрак. Водяные валы один за другим разбивались о нос корабля, обдавали шипящей пеной. И каждый раз после этого корабль клевал носом, норовя нырнуть в пучину.

Этому однообразию конца не было. Клонило в сон и сосало под ложечкой.

Я смотрел во все глаза. Как выглядит морская мина, я не знал.

Был момент, когда показалось, что впереди на волнах что-то качается. Включил прожектор. Чтобы поднести обеими руками тяжёлый бинокль к глазам, пришлось отпустить спасительный поручень.

Это оказалась маленькая уточка – нырок. Я был счастлив уже тем, что не успел ударить в колокол.

Ковбойка моя намокла от брызг. Вперёдсмотрящий все не возвращался. Я уже начал подумывать о том, как бы подняться на мостик и попросить, чтобы меня кто-нибудь сменил. Но казалось невозможным выдать таким образом покинувшего вахту матроса.

Я не знал о том, что из рубки корабля прекрасно виден его нос и всё, что на нём делается.

Перед рассветом волнение моря усилилось. Палуба стала уходить из-под ног. То и дело я включал прожектор, боясь прозевать мину и что корабль разнесёт на куски.

Вперёдсмотрящий «мореман» появился с ломтём хлеба и куском сала.

– Пожуй, – сказал он. – А я немного передремал.

К утру «Победа» благополучно пришвартовалась в Батумском порту. Сонный, я сошёл с трапа, и южный город, поросший зарослями бамбука, пропахший запахом кофеен, обступил меня. Посреди города развевался турецкий флаг, и это оказалось консульство Турции. А ещё на окраине возвышалась зелёная гора, которая от подножья до вершины представляла собой ботанический сад с растениями, привезёнными со всех стран мира.

Здесь-то я и заснул на травке в тени какого-то цветущего новозеландского дерева.

«Победа» уходила вечером. Обратный билет у меня был. И ещё оставалось немного денег, которые я истратил на шашлык и на чашечку кофе.

На борт судна, ставшего мне родным, я ступил без копейки денег. Видит Бог, я ни слова не сказал об этом «мореману». Но он подкармливал меня несколько дней до самой Одессы.

В Одессе я увидел мину.

В предместье с немецким названием Люстдорф, среди выступающих в море обломков колючих скал на узкой полоске пляжа, куда я забрёл искупаться, лежал большой чёрный шар с рожками. На нём сидела белая чайка. И это было гнездо. Она высиживала птенцов.

Я не знал, разряжена мина или нет. Чайка напряжённо следила за мной, иногда протестующе взмахивала крыльями.

В конце концов я ушёл подальше, за скалу. Разделся. И вольно поплыл в море.

Происшествие с велосипедом

Таня едет по Северной Италии на велосипеде.

Над равниной стелется туман. К раме велосипеда приторочена корзинка с огуречной рассадой. От рассады веет огуречной свежестью.

Сквозь туман проступают растущие вдоль рисовых полей шеренги деревьев. Весна в этом году ранняя. Кое-где на ветвях уже можно различить зелёные бабочки первых листьев.

У Тани спокойно на душе. Муж–каменщик Томазо с утра ушёл на стройку. Сын уехал электричкой на работу в Милан.

Скоро, уже через несколько месяцев, к Тане опять приедут «чернобыльские дети». И все лето Таня будет откармливать их, если надо, водить по докторам, лелеять, как может, с помощью итальянцев – членов местной христианской общины.

Счастье Тани только в том и заключается, чтобы помогать другим людям. Она давно знает – Бог действует через людей, значит, и через неё. А что может быть святее, чем эти детки из Украины и Белоруссии?

Конечно, овощей и фруктов в Италии много, и они достаточно дёшевы. Но Тане хочется угощать детей и плодами своего труда. Поэтому она завела огород. Правда, землю для него отвели далеко от дома – в восьми километрах.

Вот она и едет с утра пораньше на старом, тяжёлом велосипеде, чтобы высадить огуречную рассаду, прополоть грядки со всходами клубники, моркови, салата, зелёного горошка и другой зелени.

Велосипед натужно движется по сырым краям рисовых полей, куда самотёком поступает вода из узких каналов, где плещется рыбёшка, а по вечерам мощные хоры лягушек задают концерты на всю округу. Иногда на поверхность струящейся воды садятся утки. Ни ловить рыбу, ни стрелять уток, слава Богу, нельзя. Под угрозой крупного штрафа.

В голубом небе поднимается солнце. Оно просвечивает сквозь низкую пелену тумана, и уже видна рядом бегущая тень велосипеда.

Не всем эмигрантам повезло так прижиться в чужой стране.

Сейчас, кроме изредка раздающихся всплесков рыбы, до Тани не доносится ни звука. Нигде не видно ни одного человека. Только где-то слева гудит беспрерывным потоком машин автострада Милан – Венеция.

Вот впереди уже видна каменная будочка, видимо предназначенная для сторожа, в которой никогда никого нет. Таня знает, тут – половина пути. Осталось крутить педали около четырёх километров. Она решает наддать ходу.

Внезапно валится вместе с велосипедом. Вскакивает с влажной земли. Поднимает своего железного коня. И видит, что слетела цепь, что заклинило переднее колесо, оно не вращается.

Собирает рассыпавшуюся рассаду обратно в корзинку. Пытается починить велосипед. Ничего у неё не получается, тем более что нет ни гаечного ключа, ни отвёртки.

Тащить на себе ставший неуклюжим сборищем металла велосипед вперёд к огороду? Или волочить его четыре километра назад, домой?

Она снова наклоняется к велосипеду, пытаясь натянуть цепь. Ничего у неё не выходит. Только пальцы ободрала. И тогда Таня, распрямившись, начинает в отчаянии молиться.

В её жизни уже не раз бывали случаи, когда Бог неисповедимым образом вмешивался, помогал. Она верит, что и сегодня Бог её не оставит!

Ещё не окончив читать «Отче наш», она замечает в тумане какое-то движение. Что-то поблёскивает на гряде, разделяющей два рисовых поля. Да это велосипед. Кто-то катит на велосипеде. Какой-то мужичок.

Таня машет ему рукой. Зовёт. А он и так сворачивает в её сторону, приближается.

Странноватый человек. Брови треугольником. Чёрная шапочка на подстриженных в скобку волосах. Седые усы и бородка.

Сходит с велосипеда. Взглядывает на Таню, на её лежащую на земле машину.

– Вот цепь сорвалась, колесо заклинило, – говорит Таня.

– Вижу, вижу.

Он достаёт из висящей на раме сумочки инструменты, склоняется… И вот велосипед починен.

– Господи! – говорит Таня. – Вас просто Бог прислал. Большое спасибо.

Мужичок улыбается. Кивает. И укатывает. Исчез в тумане.

Таня катит в свою сторону. И вдруг спохватывается. А на каком языке они говорили? На русском? На итальянском? На кого он был похож, этот велосипедист?

Перед её внутренним взором встаёт икона Николая-угодника, которую она каждое воскресенье видит в храме.

Тверской бульвар

Когда мне даже не очень долго случается быть за границей и как-то исподволь начинается то, что называют «ностальгией», я прежде всего вспоминаю не российские просторы с берёзками, не Кремль и даже не дом родной.

А Тверской бульвар.

Он для меня – концентрация всего «московского».

Здесь воскресными зимними днями мама катала меня на саночках от памятника Пушкину до памятнику Тимирязеву. И обратно. По сторонам бульвара, за шеренгами опушённых изморозью старинных лип погромыхивали трамваи, слышался цокот лошадиных копыт, грубая ругань извозчиков на зазевавшихся пешеходов.

Слышится до сих пор.

Вразнобой отчётливо вижу не только то, чему был свидетелем и участником, но и то, чего видеть не мог. На этом отрезке центра Москвы длиной ровно в километр, как на сцене, хронологически непоследовательно возникают…

…Молодой, трагический Маяковский, просидевший одиннадцать месяцев в одиночной камере Бутырской тюрьмы. Уже прославивший своё имя гениальными стихами, поэмой «Облако в штанах». Сидит с приятелем в существовавшей тогда на бульваре кофейне. Пьёт лимонад. Туда заходит Сергей Есенин, одетый в псевдорусском стиле – в крестьянскую рубашку навыпуск, смазные сапоги. Этот талантливый забулдыга, как всегда, пьян, задирается, лезет драться.

Их разнимают.

Много позже, в 1925 году, после того как Есенин осуществляет своё давнее намерение – «в зелёный вечер под окном на рукаве своём повешусь», Маяковский будет единственным, кто напишет о Есенине по-настоящему тёплые, человеческие слова.

…А это уже я собственной персоной. Поутру иду в школу со своим портфелем. Навстречу чуть ли не бегом поспешает пожилой человек, влекомый огромными, истекающими слюной бульдогами. Их пятеро. Хозяин с трудом сдерживает псов на поводках. Они движутся веером. И прохожие шарахаются от них влево и вправо.

А ещё на бульваре изредка появляется некий измождённый человек, который прогуливает на поводке такую же измождённую и несчастную лису.

…Вижу, как перетаскивают памятник Пушкину с его законного места в начале бульвара на другую сторону площади, откуда он теперь глядит на ставший недоступным бульвар, по которому когда-то прогуливался, остывая после очередного карточного проигрыша в расположенном неподалёку Английском клубе.

… Лето. Вечерний бульвар с парочками на скамейках. Откуда-то из раскрытого окна звучит нежный голос Анны Герман.

…По утрам мамаши и няни прогуливают детишек. Ребятишки бегают среди воркующих голубей и мелькающих над газонами белых бабочек. И среди всего этого опять я, сидящий на скамейке с сигаретой, ошеломлённый тем, что меня приняли в расположенный тут же, за оградой бульвара, Литературный институт. Вокруг ещё грохочут трамваи. А лошади давно исчезли.

Проходит время. Исчезают бабочки. Рабочие по ночам снимают трамвайные рельсы. Становится совсем мало голубей.

Зато в том конце бульвара, где стоит Тимирязев, появляется длинный ряд стендов с ежедневно обновляемыми центральными и республиканскими газетами.

Прохладным летним утром я вступаю на бульвар со стороны Никитских Ворот, чтобы взглянуть на «Литературную газету», где, как накануне мне сообщили по телефону, должна появиться хвалебная рецензия на мою первую книгу стихов – «Над уровнем моря». Чего уж там говорить, это очень приятное чувство – знать, что тебя одобрил, похвалил неведомый критик, оповестил об этом читателей.

Вдруг, приближаясь к стенду «Литературки», вижу возле него двух своих закадычных приятелей. Неизвестно откуда взявшихся в такой ранний час. Стоя спиной ко мне, они читают рецензию на мою книгу. И я слышу, как один из них говорит другому:

– Вот сволочь этот Володька, устроил себе рекламу…

– У таких, как он, везде блат… – отзывается второй.

И летнее утро меркнет в моих глазах.

Все происходившее на Тверском бульваре странным образом продолжает существовать. Никуда не девается. Как боль от этого нечаянно подслушанного разговора.

…Весёлой, победительной компанией не идёт – летит по бульвару редколлегия «Нового мира» во главе с Твардовским. Только что вышел в свет новый номер журнала с повестью Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

Чего только не происходит на этой единственной аллее бульвара. Какие изменения произойдут в будущем! Если Тверской бульвар сохранится.

…Уже несколько десятилетий на нём существует зрелище, которое следовало бы внести в реестр охраны памятников Москвы. У одной из скамеек поблизости от памятника Тимирязеву, каждый погожий вечер после работы собираются любители шахмат. Попеременно играют на деньги партию за партией. До темноты. И среди них мой давнишний приятель – знаток московской старины, книжный коллекционер Саша Горелик.

Сквозь дымку времени Тверской бульвар видится мне, как ненаписанный роман.

Месть

Спектакль был дурной. Дурная пьеса. Дурная постановка.

Усаженный авторами пьесы в первом ряду партера, я терзался одной мыслью: что им сказать, когда это безобразие кончится? Ведь говорить придется… Как всякие малоталантливые люди, они с обидой воспримут любую критику.

И вот, пока ещё не кончилось первое действие, я решил сбежать. Потому что в антракте, когда зажжётся свет, они будут вылавливать всех, кого привели, и жаждать похвал.

Пригнувшись, чтобы не заметили авторы, сидевшие где-то рядом с режиссёром, выскользнул из зала и с облегчением вышел на улицу под свет московских фонарей.

Я понимал, бегство ни от чего не освободит. Они будут меня искать среди расходящихся зрителей, потом дозваниваться домой, чего доброго приедут, явятся за ожидаемыми комплиментами.

Но ничего подобного не произошло.

Для этих предприимчивых тбилисских супругов сам факт постановки их пьесы в Москве был огромным событием. Тем более что другие их пьесы, бесчисленные заявки на сценарии художественных фильмов до сих пор повсюду отвергались.

Это была вполне благополучная пара. Они позволяли себе часто ездить в Москву, останавливаться в самых дорогих гостиницах, водить в рестораны нужных людей, задавать им пиры.

Георгий был обаятельный человек неопределённого возраста. Жена его – крупная, рыхлая грузинка Этери, большая любительница кофе по-турецки, увешанная драгоценностями. Детей у них не было.

А были «связи». Всех-то они знали, со всеми старались быть запанибрата, приглашали к себе в Грузию.

Как они вышли на меня, кто и где нас познакомил – ума не приложу. Каждый раз, приехав в Москву, обязательно посещали меня, привозили в подарок то завёрнутую в фольгу пачку какого-то особо дефицитного грузинского чая, то, если это была осень, несколько килограммов каштанов. И непременно бутылку самого лучшего коньяка.

И всегда подсовывали прочесть какое-нибудь своё новое произведение.

Писательство было явно не их дело. Скорее всего – коллективная графомания, умноженная на желание не столько заработать деньги, сколько прославиться. Тем более что деньги и так, что называется, текли к ним рекой. Почему? Об этом можно было только догадываться.

Георгий был начальником геологической партии, постоянно базировавшейся где-то в Абхазии. При этом он ухитрялся проводить большую часть времени то в Тбилиси, то в Москве. Этери всегда была вместе с ним.

После моего побега из театра эта парочка перестала, к моему облегчению, меня посещать.

Но вот настало лето, когда дотоле незнакомый профессор-археолог позвонил из Тбилиси, уговаривал меня приехать в сердце Грузии – село Нокалакеви, чтобы принять участие в раскопках древнегреческого города Археополиса.

Здесь не место рассказывать о том, что я делал там на берегу горной реки Техури среди развалин древних дворцов и храмов.

Скажу только, что однажды меня позвали в дом, где базировались археологи, чтобы подать телефонную трубку. Оказалось, меня разыскивает Георгий.

– Случайно узнал, что ты в Грузии, в археологической экспедиции. Почему не позвонил нам, не объявился? Слушай, сейчас я звоню с моей базы. Из Сухуми. Приезжай к нам! У меня есть для тебя комната. Сможешь месяц бесплатно жить, купаться в море. Начинается бархатный сезон!

Георгий был так ласков, так доброжелателен, соблазн был так велик, что я согласился. И через неделю после прощального пира, устроенного в мою честь археологами, прибыл на поезде в Сухуми.

Ещё из окна вагона увидел встречающих на перроне Этери и Георгия. Всё-таки радостно стало от того, что меня отыскали, пригласили, ждут.

«Прошла зима, настало лето. Спасибо Сталину за это» – было первое, что я услышал от Георгия.

И помрачнел. Но деваться было некуда.

Супруги засунули меня в свой газик с надписью: «Геологоразведка», отвезли в контору, где Георгий собственноручно выдал матрац, одеяло, две простыни и подушку. А также адрес на Тбилисском шоссе, где находилась одна из свободных квартир их экспедиции. Этери догнала, всучила мне и полотенце.

Потащился туда со всем этим гамузом.

«Месть за то, что тогда убежал из театра, – сообразил я. – Решили показать своё могущество. Хоть на время поставить в зависимость».

Зато совсем рядом было море, дикий пляж. Купил в городе леску, крючки и грузила. Покупал фрукты. Иногда посещал столовку. Супруги меня не навещали. Я их тоже.

Так в одиночестве я прожил дней десять, когда однажды утром они нашли меня на берегу, безмятежно ловящим рыбу на закидушку. Оказалось, приехали за мной, чтобы похвастать только что приобретённой дачей, а затем втроём отправиться на озеро Рица по каким-то делам Георгия.

И опять я согласился, во-первых несколько одичав от своего одинокого житья, а во-вторых, любопытно было – что они ещё такого придумали, чтобы меня унизить?

…Дача оказалась грандиозная, трёхэтажная, стоящая среди пальм и кипарисов у берега моря. Внутрь меня почему-то не пригласили, и мы пили кофе по-турецки на воздухе под навесом среди кустов роз.

Так мне было продемонстрировано богатство.

К середине дня приехали на прославленное озеро Рица. Поселились в деревянной гостинице. Мне предоставили номер с выходом на галерею, откуда было видно задымлённое от снующих катеров озеро и часть набережной, кишащей курортниками.

– Видишь вон там заросший деревьями мыс? – спросил оказавшийся у моего плеча Георгий. – За мысом дача Сталина. Там он отдыхал и работал. Ты тоже сможешь здесь поработать недельку-другую, писать свою прозу или стихи. Не бойся, за все заплачено, в том числе за питание в ресторане.

– С какой стати вы с Этери возитесь со мной, платите за меня? Вообще, откуда у тебя такие деньги?

Он улыбнулся, снисходительно похлопал меня по плечу:

– Отец Этери – заместитель министра торговли Грузии…

Дымные выхлопы прогулочных катеров смешивались с дымом и чадом жарящихся на набережной шашлыков, грохотом магнитофонной музыки. Слышались вопли пьяных компаний. Фотографы неутомимо щёлкали затворами своих громоздких аппаратов, снимая без конца подъезжавших на автобусах туристов рядом с чучелами бурых медведей, возвышающихся на деревянных подставках с шарикоподшипниками.

Следующим утром, распугивая праздные толпы, на набережной приземлился вертолёт с надписью на борту: «Геологоразведка». В него погрузились Георгий с Этери и отбыли куда-то в высокогорье охотиться на косуль.

Так мне была продемонстрирована Вседозволенность.

Поздно вечером с опустевшей набережной раздался пронзительный визг подшипников. Фотографы увозили чучела медведей на ночную стоянку.

Гостиница через несколько лет сгорела дотла.

Арбуз

Была жара. Лето.

В то время я жил один. Переживал развод.

Саша вырвался ко мне на неделю из другого города в предвкушении того, что мы вдвоём будем смотреть по телевизору футбол. Начавшийся чемпионат мира.

Я не болельщик. Для меня полуторачасовое созерцание пинающих мяч бугаев – занятие загадочное. Что-то не видно, чтобы игроки сами получали удовольствие от этого времяпрепровождения. К тому же бесконечные переломы, травмы…

Но я не хотел портить настроение приятелю. Решил покорно примкнуть к сидящей по домам многомиллионной аудитории всемирных ротозеев.

Саша сказал, что нужно как следует подготовиться. Мы стёрли пыль с телевизионного экрана. Расставили против него столик и два кресла.

Саша счёл, что для полного наслаждения необходимо накупить пива, заранее поставить его в холодильник. А также приобрести на базаре несколько копчёных лещей.

На этом наша подготовка к мировому чемпионату закончилась.

И тут мне пришло в голову, что для полноты счастья необходим арбуз.

Вместе вышли из квартирной прохлады в жарищу полудня, перебежали под носом у машин перекрёсток, увидели невдалеке набитый арбузами грузовичок с откинутым задним бортом.

Рядом у стоящих на ящике весов одиноко маялся продавец.

– Свешайте-ка нам один арбузик килограмм на десять, – попросил Саша.

– Все арбузы большие, астраханские, – ответил продавец, вспрыгивая в темноту грузовичка-фургона.

– Тогда выберите поастраханистей, – вмешался я. – Самый большой и спелый.

Продавец долго ворочал арбузами. Наконец спрыгнул. Крякнув, снял с края грузовика здоровенный арбузище, утвердил его на весах.

– Шестнадцать килограмм. Пуд! – не без гордости констатировал он.

Пока я расплачивался, Саша тихо пробормотал:

– Жадность фраеров сгубила…

Он решительно обхватил арбуз, снял с весов. И, едва не выронив, опустил на тротуар.

Мимо нас взад-вперёд сновали прохожие. Какая-то тётенька, ведущая за руку девочку, воскликнула:

– Смотри, какой красавец! Всем арбузам арбуз!

Продавец посоветовал:

– Не робей, ребята. Катите его до дома. Своим ходом дойдёт.

– И то правда, – согласился Саша.

По очереди пиная арбуз ногами, попытались покатить его по тротуару. Но, во-первых, он не шёл по прямой, норовил скатиться на мостовую, во-вторых, ступни наших ног сразу нестерпимо заныли, а в-третьих, я был уверен, что он в конце концов расколется.

– Давай остановим такси, – взмолился Саша. – Довезём до твоего подъезда. А там уже затащим в лифт.

– Кто же нас повезёт? До дома всего метров триста…

Так мы, два великовозрастных балбеса, стояли посреди тротуара перед нашим арбузом.

И тут мне в голову пришла спасительная мысль.

– Знаешь что? – сказал я Саше. – Давай его где-нибудь съедим! Хотя бы часть. Тогда будет легче тащить.

– Гениально! – обрадовался он. – Тем более, жарко. Утолим жажду. Как два Сизифа.

Тут же рядом был проход во двор, где, как я помнил, стоял под деревьями деревянный стол. Туда мы в четыре руки и покатили арбуз.

– Чемпионат мира по перекатыванию арбузов, – бормотал, задыхаясь, Саша.

Наконец докатили до места. В четыре руки водрузили на стол.

– Проклятье! – сказал я. – У нас нет ножа.

– Близок локоть, да не укусишь, – рассудительно проговорил Саша. Он сидел на скамейке, утирая пот со лба.

Крутобокий арбузище возвышался перед нами, такой близкий и недоступный. Чувствовалось, его распирает прохладный сок.

Какие-то ребятишки суетились в отдалении у детской площадки с качелями и драной волейбольной сеткой. Мимо нас прошли две девицы, увлечённые разговором.

– Девушки, ножика у вас не найдётся? – громко спросил я, впрочем понимая, что ножа у них быть не может.

Они шарахнулись в сторону, побежали. Одна из них обернулась, крикнула:

– Дурак!

– Да… – протянул Саша. – Наверное, придётся тебе идти домой за ножом. Хочешь, я сбегаю?

И тут я увидел мужика. Лубочного русского мужика с бородой, который напористо шагал с набитой чем-то тяжёлым брезентовой сумкой. Из сумки торчала рукоятка пилы-ножовки!

Уговаривать долго не пришлось. Он ничему не удивился. Отёр зубья пилы заскорузлыми пальцами и распилил наш арбуз на две с треском распавшиеся части. Они были ярко-красными с чёрными зрачками косточек. Повеяло то ли морем, то ли морозной свежестью.

– Себе отрежьте ломоть, – предложил Саша. – Посидим, как в ресторане.

– Рабочему некогда посещать ресторан. – Мужик засунул пилу в сумку и напористо, как против ветра, зашагал дальше.

Арбузный дух, видимо, достиг детворы. Все они уже стояли вокруг, безмолвно взирали то на арбуз, то на меня с Сашей.

– Кто хочет арбуз, пусть принесёт нож, – приказал я командирским голосом.

Перочинный ножик оказался у рыжего мальчика, лет десяти.

Пока мы с Сашей по очереди кромсали одну половину арбуза, набежала новая волна, теперь уже подростков. Глаза у них были не по-детски серьёзные, требовательные.

– Тебе не кажется, нам с нашей благотворительностью ничего не останется? – спросил Саша.

…И тут моя фантазия иссякла. Оказывается, всё, что касается благостной истории с арбузом, я бодро рассказывал своей двенадцатилетней дочке во время обеда. Выдумывал. Вернее, все это как бы само собой проходило перед моими глазами.