Текст книги "Иные измерения. Книга рассказов"

Автор книги: Владимир Файнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Происшествие

Она проснулась рано. Сквозь штору просвечивали солнечные блики. «Наконец-то кончились дожди, – подумала она. – Настало бабье лето».

В кабинете звякнула посуда.

«Встал, – догадалась она. – Просматривает газеты».

Пошла в ванную, приняла душ. Мельком глянула в зеркало. Увидела старое тело, шрам на бедре. Быстро надела халат, причесала коротко остриженные волосы, прошла в кабинет.

Муж одиноко возвышался над столом. Как обычно, пил чай. Читал газеты. Необычным было лишь то, что сегодня он встал слишком рано для субботы, раньше жены.

Пять телефонных аппаратов стояли по левую его руку на специальном столике. На диске одного из них золотился герб Советского Союза.

– Доброе утро, – сказала она. – Гоняешь тут без меня пустой чай, не завтракал.

Он положил газету, взглянул на жену. В этот момент зазвонил один из телефонов. Снял трубку.

– Слушаю.

Никто не ответил. Он положил трубку на место.

– Кто это мог быть? – спросила жена. – Может быть, это звонил Леонид Ильич? Переживает, что дочь попалась на этих преступлениях с бриллиантами…

– Рано. Брежнев так рано не просыпается. Чего стоишь? Присядь. Хочешь, сварю тебе кофе и принесу сюда?

– Бесстрашный мужик, зачем тебе нужно было вскрывать это дело? – Она подошла к мужу, поцеловала в седой висок, спросила: – У тебя плохое настроение?

– С чего ты взяла?

– Давай всё-таки померяю давление?

– Чего ради? Прекрасно себя чувствую.

Но она настояла. Принесла из спальни танометр, он задрал рукав домашней куртки. Давление оказалось почти идеальное – 130 на 80.

– Знаешь что, милая моя, – сказал он, с грохотом отодвигая стул и поднимаясь во весь рост, – неужто будем опять, как старики, всю субботу торчать дома и мерить друг другу давление? А не махнуть ли нам в «Светлое»? На два дня. Погода вроде установилась. Побудем на воздухе. Ты у меня бледненькая. Давай?

– Давай, – согласилась она, тронутая его заботой. – Наверное, нужно туда позвонить?

– Всё сделаю. Собирайся.

Пока жена наскоро делала себе кофе, переодевалась в спортивный костюм, он выбрился. Позвонил и в «Светлое», и личному водителю Николаю Егоровичу. Договорился, чтобы тот подъехал через полчаса.

– Ну что, собралась? – спросил он, входя в спальню.

Жена сидела перед трюмо, рылась в плетёной корзиночке с лекарствами.

– А что, собственно, брать? В «Светлом», в нашем номере, надеюсь, всё сохранилось, как мы оставили в последний раз.

– Последний раз были в июне, а теперь конец сентября. На всякий случай кофту возьми потеплее.

– Там кофты есть. Я вот думаю, какие лекарства взять для тебя.

– Едем на два дня. Не бери ничего.

– Ну ладно. На всякий случай возьму хотя бы коринфар – от давления.

– Ну и дурочка ты у меня! – сказал он, выходя в гостиную. – Там дежурят медики, так сказать, всех родов войск.

В гостиной он глаза в глаза столкнулся с висящим в простенке между двумя окнами собственным портретом. Модный художник изобразил его в мундире при полном параде. Со всеми орденами, медалями. Они были исполнены так натурально, что казалось, протяни руку и снимешь сверкающую звезду Героя Советского Союза, орден Ленина и все прочее.

«Вот тот, первый орден Ленина, Калинин вручил в сорок втором, во время войны, а на другой год я с ней познакомился на партизанской базе, когда мы с Пономаренко организовывали сопротивление на захваченных территориях. В тот же год её ранило в ногу. Только когда отправил самолётом на Большую землю, понял, что она для меня значит».

В дверь позвонили. Он пошёл открывать. Это был шофёр Николай Егорович, поднявшийся, чтобы помочь снести вниз вещи. Но вещей не было.

– Готова? – спросил жену. Снял с вешалки чёрный кожаный плащ с погонами, надел его, и они втроём спустились к «БМВ». Поехали. Сопровождаемые машиной охраны.

…Он был генерал-полковник. Не просто генерал-полковник, а член ЦК, курирующий Комитет государственной безопасности и его главу – Андропова.

Жена почти ничего не знала о деятельности мужа. Дочка их выросла, недавно вышла замуж за дипломата и теперь жила далеко – в Париже.

Одиноко им стало. Тем более, что дружить домами с другими членами ЦК, их семьями не получалось, не складывалось. А от остальных людей отделял особый уклад жизни. Зато теперь все их внимание, вся забота были, как никогда, направлены друг на друга.

Минут через сорок въехали на территорию правительственного дома отдыха «Светлое». Остановились у главного корпуса. Вышли из машины. Поблагодарили водителя. Он развернулся и уехал вслед за машиной охраны.

Остались одни на освещённой нежарким солнцем аллее. И тут же подбежала дежурная, увидевшая их из окна корпуса.

– Ой, здравствуйте! Давно у нас не были. Ваш номер ждёт вас. Можно пойти позавтракать.

– Спасибо, – сказал генерал-полковник. – Для начала немного погуляем, разомнёмся.

И они пошли мимо корпуса, мимо пустой в этот час веранды с журнальными столиками, мимо соединённого с главным корпусом стеклянным переходом здания, где находился бассейн и кабинеты физиотерапии.

Жена взяла его под руку. Как всегда, ощутила ни с чем не сравнимое чувство устойчивости, надёжности. Прижалась.

– Тебе не холодно? – спросил он. – Поднялась бы за кофточкой.

– Пожалуй, придётся.

Они повернули обратно к главному корпусу.

– Жди меня здесь, – сказала жена. – Через минуту вернусь.

Вошла в корпус, взяла у дежурной ключ от номера. Поднялась лифтом на четвёртый этаж. Вошла в номер. В глаза бросился стоящий в вазе букет из разноцветных кленовых листьев. В спальне открыла шкаф, где лежали аккуратно сложенные их вещи, оставшиеся с лета.

Вытащила и надела перед зеркалом подаренную дочерью пушистую французскую кофту. Тут же сняла. Быстро вытащила из стопки вещей синий спортивный свитерок с молнией. В нём сразу ощутила себя молоденькой девушкой.

И покинула номер.

Выходя из корпуса, не заметила, что за ней следит дежурная.

Мужа у входа не было. Посмотрела налево, направо… Его нигде не было.

И тут заметила дежурную. Та стояла перед ней, не глядя в глаза.

– Вы не знаете, где мой муж?

– Видите ли… Только не волнуйтесь. Ему стало плохо. Его увезли.

– Как это? Кто увёз? Где мой муж?!

– Пожалуйста, не волнуйтесь. Он заболел. Умер.

Она стояла, ловила ртом воздух, потом начала валиться на землю.

Реклама

Я был студентом отделения поэзии Литературного института. В тот ноябрьский день у меня произошла большая неприятность: перевели с очного отделения на заочное и таким образом лишили стипендии.

Я пришёл домой. В растерянности стоял у стола, где лежали учебники, раскрытая хрестоматия по древнерусской литературе.

Родители были на работе. Я думал о том, что новость будет для них ударом.

Нужно было бы пообедать. И всё-таки приступать к занятиям.

Но тут раздался звонок телефона. Звонили приятели ещё со школьных времён. Сообщили, что едут ко мне с каким-то срочным делом.

Их было трое великовозрастных шалопаев, считавших себя поэтами. Хотя их пока что не печатали, один заранее обзавёлся экзотическим псевдонимом – Гангов, второй заранее интересовался – дают ли Нобелевскую премию за поэзию, третий не столько писал стихи, сколько говорил, что пишет очень большую поэму – поэму века… Звали его Плиса.

Думать о них, отвлечься от собственных дел стало для меня хоть каким-то облегчением.

…Тот, кто интересовался Нобелевской премией, имел маму, работавшую на предприятии, изготовлявшем искусственные фарфоровые глаза для инвалидов. В школьные годы он прославился тем, что однажды подрался у танцплощадки с группой хулиганов. В критический момент незаметно выхватил из кармана искусственный глаз и кинул его на тротуар. Глаз, звеня, покатился по асфальту. Хулиганы в ужасе разбежались.

Плиса в своё время тоже отличился. Родители после многомесячных настойчивых просьб купили ему в комиссионном магазине дорогой итальянский аккордеон. Бесплодные попытки научиться на нём играть быстро надоели. Плиса, подбитый Ганговым и любителем Нобелевских премий, отдал им музыкальный инструмент, отыскал в своём дворе парня, занимающегося боксом, уплатил ему пять рублей, чтобы тот, не особенно зверствуя, поставил ему здоровенный синяк. Просьба была с удовольствием выполнена.

Родители, придя с работы, пожалели бедное дитя, у которого гадкие хулиганы отняли любимую игрушку. Налепили на синяк примочку и уложили спать.

На следующий день три юных дарования принесли аккордеон в ту же комиссионку, продали. И провели незабвенный вечер в ресторане «Арагви». Познакомились там с дамами, угощали их шашлыком и шампанским, читали им свои стихи.

И вот эти трое ворвались ко мне с каким-то своим «срочным делом».

С первого взгляда было ясно, что все они, похожие на трёх прохиндеев – Никулина, Вицына и Моргунова из фильмов Гайдая, находятся в состоянии похмелья.

Я приветствовал их чуть переделанной песенкой раннего Утесова:

 
– С Одесского кичмана
сбежали три уркана,
сбежали три уркана
и спрятались в лесу.
Один из них был рыжий,
другой на попе с грыжей,
а третий с бородавкой на носу…
 

– Выпить есть? – спросили они чуть не хором.

Выпивки у меня не было.

– Тогда хорошо было бы что-нибудь скушать…

– В холодильнике на сковородке три котлеты с макаронами. Согреть?

– Не надо.

В мгновенье ока обед мой был съеден.

– Предаёшься изучению древнерусской литературы? – спросил Гангов. – А меня, между прочим, устроили на работу в «Союзторгрекламу»!

– Поздравляю. На какую должность?

– Зав. отделом поэзии! – важно ответил он и добавил: – Правда, пока приняли на испытательный срок, без зарплаты.

– И сколько же под твоим началом поэтов?

– Пока я один. Не в этом суть. Понимаешь, устроили нечто вроде экзамена – дали срочное задание написать пять стихотворных реклам. Будут висеть в больших магазинах, светиться на крышах высотных домов. Обещали офигенный гонорар. Понял?

– Понял-понял. «Рога и копыта».

И тут они принялись за меня.

– Зря надсмехаешься – сказал Плиса, тот, что с бородавкой на носу. – Растиражируют по всему СССР. От Владивостока до Калининграда. Какие потиражные получим!

– А я-то тут при чём? Я участвовать в этом не собираюсь.

– И не надо. Сами напишем. А ты просто подправишь потом, так сказать, рукой мастера. Не бесплатно! Заплатим тебе твою долю. Сколько мы знаем, сидишь на мели.

– Ладно. Напишете – посмотрю.

– Нет, – сказал Плиса. – Послушай сейчас, какие ему дали темы. Написать нужно к завтрашнему дню.

– Выкладывайте.

– Тема первая, – сказал Гангов. – На плакате нарисована комсомолка в очках. Стоит у магазинных полок. Тут требуется реклама мыла. Тема вторая – реклама микропористой обуви. Тема третья – чулки из капрона. Тема четвёртая – реклама чая. И последняя, пятая – для магазина «Российские вина» – пейте бокалами «Советское шампанское» в разлив.

– С ума сойти! – сказал я. – «Летайте самолётами Аэрофлота!», «Храните деньги в сберкассе». Валяйте, ребята. Бог в помощь!

С этим напутствием я наконец их выпроводил.

К вечеру следующего дня они явились снова.

На этот раз вид у всех троих был торжественный. Молча расселись на диване против меня.

– Родили? – спросил я, садясь перед ними на стул.

В ответ Гангов вынул из бокового кармана сложенный вчетверо листок бумаги, развернул его и сказал:

– Помнишь, комсомолка в очках стоит у магазинных полок, размышляет – купить ли ей мыло? Так вот что я сочинил: «Зашла и купила. Дёшево и мыло!» Ну как?

– Прелестно, – сказал я. – Прелестно.

– Теперь слушай дальше, – Гангов кивнул на мрачно сидящего Плису. – Это он написал. Реклама чая. По-моему, гениально: «Покупай чай»!

– И все?

– Все. Представляешь, будет светиться над гостиницей «Москва» – «Покупай чай»!

– Представляю. Трудящиеся так и ринутся за чаем. Что дальше?

– Дальше реклама капроновых чулок. «Круглый год сезон на чулки капрон!»

– Угу, – сказал я. – Сразу захотелось приобрести эти самые чулки…

– А это уже он сочинил, отвлёкшись от своей поэмы, его вклад, – Гангов кивнул на третьего приятеля. – Реклама микропористой обуви: «У прилавка в магазине зря в раздумии не стой. Купи обувь на резине мик-ро-по-ри-стой!»

– Да, – сказал я, – запахло Нобелевской премией. Что ещё?

– Последнее. О шампанском. Это тоже я сочинил! – Гангов встал и прочёл. Громко, торжественно:

 
Не дрянь заокеанская —
Продукт советских нив.
Требуйте шампанское
Бокалами в разлив!
 

– Чýдно! – сказал я. – Особенно насчёт «продукта советских нив». Все? Вмешательство руки мастера не требуется.

…Через день Гангов сообщил, что изгнан из «Союзторгрекламы» за профнепригодность.

Ловля на живца

Если бы вы с ней познакомились, эта коренастая тётенька, ходившая летом в белом парусиновом картузе, а в остальные времена года в сером пуховом берете, прикрывавшем женскую плешь, вам бы не понравилась. Глаза беспокойные, бегающие – «как бы кто не обманул, не надсмеялся».

Третий год подряд в конце лета, к бархатному сезону Капитолина Степановна приезжает с дочерью на Южный берег Крыма. Снимает в приморском посёлке одну и ту же комнату у судомойки местного дома отдыха. Вход в комнату отдельный. Рядом с обнесённым проволочной сеткой курятником.

Невдалеке на набережной дискотека, иначе говоря – танцплощадка, откуда по вечерам доносятся взвизги музыки.

Каждый год Капитолина Степановна копит деньги, чтобы иметь возможность привезти сюда свою дочь Вику. Вике восемнадцать лет – опасный возраст. За ней нужен глаз да глаз.

Задолго до поездки к морю, чуть ли не в мае, начинаются приготовления. Капитолина Степановна – профессиональная швея. Всю жизнь проработала в ателье. А теперь зарабатывает тем, что обслуживает население своего многоквартирного дома в Черёмушках. Все её знают, все к ней бегают – кому брюки подкоротить, кому что-нибудь залатать. А то и сшить блузку по скопированному из модного журнала образцу. Швейная машинка стучит в их однокомнатной квартире, не умолкая. Что все чаще раздражает Вику.

Она плохо училась в школе. Классная руководительница, постоянная клиентка Капитолины Степановны, с трудом добилась, чтобы ей натянули тройки для аттестата. Поступать в какой-либо вуз с таким аттестатом безнадёжно. Да Вике и не хочется.

Мать давно убедила дочку в том, что единственный выход для неё – поскорей выйти замуж за какого-нибудь состоятельного, солидного человека. С хорошей квартирой, дачей, машиной. И чтобы по заграницам возил. А Капитолина Степановна жила бы при них, воспитывала бы внуков.

Её собственная жизнь прошла так тускло, что не о чем было вспоминать. Кроме разве что позднего, кратковременного брака с прохиндеем-пьяницей, который сначала представился инженером, а потом оказалось, что это обыкновенный бомж, ищущий, кому бы сесть на шею. Был изгнан. Безропотно ушёл, оставив её беременной. Вскоре выяснилось – пропали скудные сбережения, единственные золотые серёжки.

Трудно было выращивать Вику. Капитолина Степановна, бывшая детдомовка, пуще всего боялась помереть, пока Вика не встанет на ноги. Потому и пришла к решению как можно скорей выдать её замуж за «туза».

А где его подцепить? Как с ним познакомиться?

В этом году приготовления к поездке в Крым были особенно тщательны. Ещё бы! Вике пошёл девятнадцатый год. Цветенье девушки коротко, как весна в Заполярье.

Капитолина Степановна сшила ей коротенький розовый сарафан с кокетливыми бретельками-бантиками, юбку с разрезом чуть ли не до бедра. Ловить на живца – не простое дело. Особенно если живец – твоя родная дочь.

И вот они опять ютились в той же комнатке рядом с курятником.

Днём, пока дочь проводила время на пляже, Капитолина Степановна шествовала в своём картузе на базар, по магазинам. Готовила в летней кухне еду. Потом они обедали. И заваливались на раскладушках поспать до вечера.

К вечеру Вика наряжалась под руководством матери, выслушивала наставления. И уходила на дискотеку. Как на работу.

Курортные дни таяли. Пока что никто не обращал на Вику особенного внимания. Тем более, что мать каждый раз напоминала, чтобы та ни в коем случае не знакомилась с какой-нибудь шушерой, чтобы всем было понятно – она знает себе цену.

Вика слушалась мать, понимала её правоту. Это не мешало ей отплясывать с кем попало. Богатеи из дома отдыха заходили сюда редко. Зато отпускали повеселиться своих отпрысков, которые щедро угощали таких девушек, как Вика, мороженым, пивом и даже джином с тоником из консервных баночек.

Всё время, пока Вика отплясывала на дискотеке, Капитолина Степановна, вместо того чтобы отдыхать дома, то ходила взад-вперёд по набережной, то присаживалась на скамейке рядом с дискотекой, бдительно следя за всеми, кто туда входит. Высматривала добычу.

В конце концов, одурев от напряжения, она опять начинала расхаживать по уставленной ларьками набережной, накупала по два пакета провизии и теперь, отягощённая ношей, снова расхаживала, переваливаясь, среди гуляющей под фонарями публики.

А музыка на дискотеке все не умолкала. Вики все не было.

В конце концов дочь всё-таки появлялась. И они вдвоём, не солоно хлебавши, шествовали домой в свой «курятник», как выражалась Вика.

Но вот, уже за четыре дня до отъезда, Капитолина Степановна, вперевалку ходившая по набережной, вдруг заметила Вику. Она вышла из дискотеки под ручку с мужчиной!

«Ну, слава Тебе, Господи! – подумала мать. – Подцепила!»

Именно таким она представляла себе «туза». Несмотря на жаркий вечер, солидный мужчина был в пиджаке, при галстуке.

Понимая, что этого делать не следует, Капитолина Степановна всё-таки поспешила за ними до самого входа в старинный парк, где был расположен дом отдыха. Дальше без пропуска не пускал охранник. Да и дочка, оглянувшись, сделала чуть заметный знак рукой – чтобы отстала.

Последнее, что успела увидеть Капитолина Степановна, – они встретились у проходной с двумя мужчинами, и все вместе пошли, но не в корпус, а по кипарисовой аллее, ведущей куда-то в глубь парка.

«Может, и меня когда-нибудь определят в эту здравницу, отдохну как человек, – подумала Капитолина Степановна. И устыдилась своей мысли: – Главное, чтобы Викочка была с ним счастлива!»

Ничего не оставалось, кроме как вернуться в «курятник» и ждать Вику.

«Подцепила. Всё-таки подцепила», – не без зависти продолжала думать она, сидя на раскладушке. Уже представляла себе, как катает по двору коляску с внуком или внучкой. Задумалась о том, что, наверное, придётся сдавать обратные билеты в Москву, чтобы не упустить «туза», если срок его пребывания в доме отдыха окажется более долгим.

«А если он не москвич? – встрепенулась она и приняла таблетку коринфара. – Из Петербурга, к примеру. Или из Саратова. – И тут же твёрдо решила: – Переедем к нему! А свою квартиру продам. Буду при деньгах, при своих. Всё-таки как хорошо я все придумала. Три года ездили сюда попусту, и вот в конце концов всё окупилось. Успели. Дочка – товар скоропортящийся…»

Стемнело. Капитолина Степановна включила электричество, глянула на часы. Было начало десятого. Подумала о том, что Вика может привести сюда своего «туза» знакомиться, а ужина нет. И себя нужно успеть привести в порядок.

Дверь распахнулась. В комнату ввалилась, рухнула на раскладушку Вика.

– Что ты? Что с тобой, доченька?! – кинулась к ней мать.

– Уйди, сволочь. Ненавижу, – услышала она сквозь рыдания. – Изнасиловали. Три бугая. Все из-за тебя, сволочь.

Оставшиеся дни ушли на бесплодное расследование в милиции, унизительный гинекологический осмотр в поликлинике, анализы крови на СПИД, сифилис.

…Через год, неожиданно крестившись у католиков в костёле, Вика уехала искать своё счастье в Германии.

Громовый дождь

Мужиков как-то меньше жалко. А вот девушек, женщин жалеешь, как детей.

Помню, ехал лютой зимой на поезде в командировку. Давным-давно это было, когда за Северным полярным кругом среди тундры и угольных шахт за колючей проволокой торчали сторожевые вышки с вооружёнными охранниками в тулупах. Казалось, все промёрзшее пространство Севера – сплошная «зона», угрюмое царство несвободы…

И вот ехал я в общем вагоне с коми-мужиками, как они сами себя называли, и с нами ехала тихая девушка – сущий ангел с жалким чемоданчиком. Ехала, как выяснилось, после распределения в институте работать бухгалтером в какой-то посёлок Хаймар-Ю.

– Мать есть? – спросил один из коми-мужиков. – Как же тебя родная мать отпустила?

За окном стоял мороз под сорок градусов. В вагоне было холодно. Мужики сидели в ватниках, грелись водочкой. Я один был в пальто. А девушка своё пальтишко почему-то не надевала, дрогла в свитерке, от водки вежливо отказывалась.

– Ты хоть бывала у нас на севере? – не унимался коми-мужик.

– У нас здесь один закон – тайга, – вмешался второй, утонувший в рыжей бороде, похожий на разбойника. – Баб тут почти не водится. Мужики сразу на тебя полезут.

Девушка слушала их, пыталась отшучиваться. Но в глазах её уже стояли слезы.

– А ещё медведи, – угрюмо вмешался третий. – Забредают в посёлки. Иной раз в дома ломятся… Езжай обратно к своей мамке, пока медведь не задрал.

В конце концов девушка заплакала.

Между тем коми-мужики заснули на своих полках.

– Не плачь, – сказал я девушке. – Может, они врут. Зимой медведи лежат в берлогах и спят.

Но тут она зарыдала ещё пуще. Навзрыд.

Я накинул ей на плечи своё пальто. Попытался угостить яблоком, ещё московским. Она продолжала вздрагивать от рыданий.

Ночью сошла со своим чемоданчиком на станции Хаймар-Ю. Навсегда канула в темноте.

…Через несколько лет совсем в другой части России я ждал в дождь рейсового автобуса под навесом районной автостанции. Рядом со мной теснились бабы, собравшиеся, каждая по своим делам, ехать в Брянск – областной центр. Кто к врачу, кто на рынок продать торбу картошки, кто в магазин – купить ботинки ребёнку.

Шумел, набирая силу, дождь.

Говорливые бабы, возбуждённые предстоящей поездкой, постепенно примолкли. Лица, что у молодых, что у старых, делались какими-то обречёнными, скорбными.

Поблизости сверкнула толстая, похожая на разветвлённое дерево, молния. Именно в этот момент мне почему-то вспомнилась, увиделась, как на фотографии, девушка, ехавшая когда-то в Хаймар-Ю.

Когда в монотонном шуме дождя стих раскат грома, одна из баб проговорила:

– Громовый дождь. Видно, все же есть председатель над нами…

Я недоуменно глянул на неё. И тут другая сказала:

– Какой ни дождишко, а колхозникам отдышка.

Автобуса все не было.