Текст книги "Девочка и птицелет"

Автор книги: Владимир Киселев

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Все-таки очень приятно умываться собственным мылом. Наверно, на всем земном шаре немного найдется людей, которые могли бы этим похвастаться.

Мыло приготовила я сама. Я положила в эмалированную кастрюлю топленое масло. Мама говорила, что его все равно нужно выбросить, потому что оно прогорклое. Масло это я залила раствором едкого натра. Раствор был примерно сорокапроцентный. Я сварила этот состав, все время добавляя в него воду и помешивая деревянной ложкой. Затем я добавила в кастрюлю раствор обыкновенной кухонной соли, и на поверхности выделился слой мыла. Это мыло я собрала и отжала через марлю, а потом спрессовала его, положив между двумя слоями фанеры и усевшись сверху. Получился такой мыльный блин. Да, чуть не забыла, я добавила в это мыло мятных капель, и у меня мыло – мятное. Пена даже холодит кожу.

Я умылась собственным мылом, выпила стакан молока, съела ломтик хлеба, намазанный маслом и медом, и пошла в школу с готовым планом, как отомстить Коле. На эту мысль меня натолкнули "Приключения Тома Сойера". Я давно эту книжку читала, но хорошо помню, как там Бекки, когда обиделась на Тома, стала разговаривать с каким-то мальчишкой, которого Том вздул.

Вообще это очень хорошая книжка, и там много полезного. Непонятно только, какого возраста этот Том Сойер. То он ведет себя, как первоклассник, то вдруг вступает в "Общество трезвости", как взрослый, то рассуждает, как маленький ребенок, то как вполне разумный человек. Нет, я понимаю, что это может быть: я замечала, что мои одноклассники иногда рассуждают, как маленькие дети, а иногда – как старики, но все-таки хотелось бы точно знать, сколько лет ему было, когда он с Геком Финном нашел в пещере сокровища.

Я шла очень медленно и пришла к самому началу урока. Коля уже был в классе. Он вернулся на заднюю парту. Я этого ожидала и все-таки надеялась, что он этого не сделает.

Я села на место и услышала, как в классе зашушукались.

На первом уроке наш математик Климент Ефремович вызвал меня и задал задачу – довольно простую, я знала, как ее решить, но все равно она у меня не получалась, потому что я допустила глупую арифметическую ошибку: от 82 отнять И я написала 72, и из-за этого вышел неправильный результат.

А сбилась я потому, что в классе, пока я отвечала, время от времени возникал, как говорит Елизавета Карловна, "нездоровый смех". Смех этот вызывал Сережа. У него насморк, и он научился каким-то особым образом сморкаться в платок. При этом он носом издает звук, похожий на звук трубы в начале низкий и громкий, а заканчивается он таким тоненьким писком.

Если бы кто-нибудь другой так высморкался, то не обратили бы внимания или удивились и даже сказали, что так сморкаться неприлично. Но когда это делает Сережа, все вокруг смеются и считают, что это очень остроумно, потому что все и всегда ждут от него смешного. И он так к этому привык, что когда хочет сказать что-нибудь серьезное, а вокруг смеются, так он уже даже не обижается.

Климент Ефремович несколько раз подозрительно посмотрел на Сережу, но промолчал. У Сережи в самом деле был насморк, и, очевидно, Климент Ефремович не решился делать замечание человеку за то, что тот странно сморкается. Затем он просмотрел на доске мое решение и спросил:

– В чем тут ошибка? Кто скажет?

В классе первыми поднялись две руки: Лены Костиной и Коли Галеги.

– Вот, значит, как? – удивился Климент Ефремович. – Ну скажи, скажи, предложил он Коле.

Коля сказал, что я неправильно отняла и что поэтому результат у меня получился неверный.

– Так, – сказал Климент Ефремович. – Нужно быть внимательней. Дай дневник.

Я дала дневник, и он мне все-таки поставил четверку. Я много раз замечала, что Климент Ефремович ко мне несправедлив. Но в хорошую сторону. Он мне всегда завышает отметки. Другому бы он поставил тройку.

Я не знаю, почему он так ко мне относится, но я много раз замечала, что обычно глаза у него усталые и какие-то отрешенные, какие-то погруженные в себя, а когда он посмотрит на меня, глаза у него всегда веселеют. Но вот то, что Коля первым поднял руку, это уже, по-моему, просто свинство. Подумаешь отличник... Если бы он ошибся, я бы так не сделала.

На переменке Коля вышел из класса вместе с Леной, а когда я тоже вышла в коридор, то услышала, что Лена оживленно и громко говорит Коле:

– Нет, нет... Совсем не так. И "гуд найт" и "гуд бай" при прощании обязательно нужно произносить с восходящим тоном. Если их произносить, как ты и некоторые другие, с нисходящим тоном, то это у англичан считается очень грубо и невежливо и обозначает "идите вон, а я с вами больше не хочу разговаривать"...

Следующий урок у нас английский, мы этого не учили, и я по правде не знаю, чем отличается восходящий тон от нисходящего.

"Ну что ж, ладно", – решила я и стала разыскивать Сережу, чтобы привести в исполнение план, подсказанный мне "Томом Сойером".

– Оля, – сказал Сережа, – а я тебя как раз ищу. Пошли в медпункт. Поможешь мне. Подержишь меня за ноги.

– Зачем за ноги?

– Ну, пока мне будут капли в нос закапывать. А то я сам не удержу стойку на руках.

Мы пошли в медпункт, и наша докторша, вместо того чтобы выставить нас за дверь, сначала посмеялась, а потом действительно согласилась закапать Сереже нос в положении вниз головой, заметив при этом, что так капли в самом деле не вытекут из носа и попадут, куда им нужно.

Сережа вышел из медпункта на руках. За дверью его ждала восторженная толпа пятиклассников во главе с Женькой Ивановым. Я еще не видела, чтобы человека так обожали, как пятиклассники Сережу. Они смотрят на него, как на бога. Если бы Сережа вздумал, они бы его носили на руках. Никто так не ценит смешного и не нуждается так в смешном, как пятиклассники.

– Послушай, Сережа, – сказала я. – Может, ты пересядешь за мою парту?

Сережа посмотрел на меня очень понимающими, очень умными и даже сочувственными глазами, но сейчас же скорчил шутовскую физиономию и ответил:

– Сначала мне следовало бы поступить в секцию бокса, потому что драка с Самшитиком – не шутка. Но я никогда не забуду, как ты со мной поделилась последним бутербродом, и поэтому готов для тебя на все.

Позавчера я на переменке только развернула и положила на парту бутерброд, чтобы съесть его, как Сережа незаметно стащил мой бутерброд и съел его сам.

На следующем уроке была русская литература. Хорошие ребята учатся в нашем классе. Все сделали вид, что в том, что Сережа пересел за мою парту, нет ничего особенного. И даже Елизавета Карловна сделала вид, что ничего не заметила. Хотя этого я уж никак не ожидала. Елизавета Карловна не любит, чтобы ученики в ее классе меняли места без ее разрешения.

Елизавета Карловна рассказывала нам о формах поэзии и о белом нерифмованном стихе, который требует от поэта еще большего мастерства, чем рифмованный стих. В пример она приводила лермонтовскую "Песню о купце Калашникове".

– Можно вопрос? – сказал Сережа и поднял руку.

– Какой вопрос? – спросила недовольно Елизавета Карловна.

– Я не знаю, как поэтам, а мне очень легко сочинять белые стихи, сказал Сережа. – Я могу переложить в белые стихи любую газетную статью или даже учебник.

– Что за чепуха! – сердито посмотрела на Сережу учительница и, как всегда, поморщив нос, передвинула чуть выше очки.

– Пожалуйста, – сказал Сережа, раскрыл учебник литературы и стал читать с огромным пафосом, повышая голос на концах строк:

 
Художественная литера-
тура, живопись, музыка,
Театр, кино, танцы, архите-
ктура, зодчество, скульптура,
Все это различные виды
Искусства. Художественна-
я литература состоит
Из произведений, напи-
санных писателями – поэ-
тами, прозаиками, дра...
 

Все сидели совершенно огорошенные не столько самими стихами, сколько горячностью, с которой их произносил Сережа, а кто-то даже подвывал от удовольствия.

– Хватит, хватит, – сказала Елизавета Карловна, но Сережа, как поэт в порыве вдохновения, в позе Пушкина со знаменитой картины "Пушкин выступает в Лицее", продолжал:

 
матургами. В этих произве-
дениях, как и в других ви-
дах искусства, в художественной
Форме в образах отра...
 

– Хватит, – сказала Елизавета Карловна. – Мы уже насладились твоими стихами. Садись.

И, когда Сережа сел, она продолжала:

– Вот, ребята, Сережа привел очень яркий пример к тому, что я говорила. Как видите, одной перестановкой ударений нельзя сделать стихов из прозы. Однако, если бы он не импровизировал, а подготовился как следует дома, ему, возможно, удалось бы даже зарифмовать между собой строки, которые он нам читал. Но и от этого они не стали бы более поэтическими. Как я вам объясняла, поэзия это не ритм и не рифма, а прежде всего мышление образами.

Елизавета Карловна продолжала урок, но я отвлеклась и некоторое время не слышала того, что она говорила, потому что задумалась о ее словах. Я совсем не понимаю, что значит "мышление образами". По-моему, все люди мыслят образами. Даже при решении арифметических задач. Даже цифры можно себе представить в виде образов. И я начала складывать в голове сказку о цифрах.

 
Когда-то королевство цифр,
Своих соседей покорив,
На зависть и на страх врагам,
Тра-та-та-там, тра-та-та-там...
Царящею, держащей власть
Династия 1 была.
Царь, выступая, гордо нес
Свой длинный, тонкий, острый нос.
Его министр первый – 2.
Он, говорили, голова.
И вправду, голова его
Министра больше самого.
Но шел слушок из уст в уста,
Что голова его пуста.
Затем что-то такое про 3 и 4, а потом:
Богаты страшно 5 и 6
Имений, фабрик их не счесть.
Тот и другой вперед песет
С огромной важностью живот.
Из 7 надо будет сделать военного.
А 8, 9 – те купцы,
В их магазинах леденцы,
Автомобили «кадиллак»,
Идут отлично их дела.
А нуль мы сделаем ученым.
Толстым и добрым ученым.
Профессор – старый толстый нуль.
Старик боится свиста пуль,
Автомобилей, лошадей,
Дам, жаб, мальчишек и т. д.
 

«И т. д.» или иначе «и так далее», как любит говорить мой родной отец.

Я подумала о том, что нужно будет написать в Новосибирск письмо. Написать, чтобы отец прислал мне свою фотографию и фотографию своих детей, раз уж они мне какие-то родственники. Что я живу очень хорошо, и увлекаюсь химией, и всем довольна.

И еще я подумала, что если бы за моей партой сидел Коля, то я бы ему шепнула: "Я решила написать письмо своему отцу в Новосибирск", а он бы не удивился, кивнул головой и тихо ответил: "Ну что ж, напиши". А Сереже я этого не могла сказать.

А потом уже я подумала, что из меня никогда не будет хорошей ученицы, потому что, пока я все это думала, урок закончился, а я почти ничего не слышала и не запомнила.

После уроков Коля, Витя, Сережа и Лена, как ни в чем не бывало, пошли вместе домой, и моя выдумка с "Томом Сойером" ничего не дала, а я осталась в школе, чтобы повидаться с Евгенией Лаврентьевной.

Мне всегда нужна теория. Когда мне было четыре года (я хорошо помню, в четыре года меня отдали в детский сад), я услышала от соседской девочки, что вода состоит из газов, из водорода, который так называется потому, что родит воду, и кислорода. Если их соединить и пропустить хоть маленькую искорку, раздастся взрыв и получится капля воды.

Я тогда же сложила для себя теорию, что тучи состоят из газа, я даже знала, что белые – это водород, а черные – кислород, и что когда между ними проходит искра – молния, то раздается взрыв – гром и падают капли воды.

Я была настолько уверена в правильности этой своей теории, что узнала, как получается дождь на самом деле значительно позже, чем нормальные дети, кажется, только в четвертом или пятом классе, когда нам рассказывали об этом в школе.

Сейчас у меня новая теория, и я хотела посоветоваться о ней с Евгенией Лаврентьевной.

Я долго ждала за дверью, пока уйдут ученики из разных классов, которые после уроков всегда остаются в лаборатории, задают Евгении Лаврентьевне вопросы, проводят опыты, которые их интересуют.

Наконец они стали выходить, но Евгения Лаврентьевна вышла вместе с ними. Однако, когда она увидела меня, она спросила: "Ты ко мне, Оля?" – и вернулась в лабораторию. А я за ней.

– Что у тебя такое? – спросила Евгения Лаврентьевна чуть ворчливо, но на часы не посмотрела. Она никогда не смотрит на часы, если разговаривает с ребятами.

Я сначала расспросила Евгению Лаврентьевну, что такое "губчатая платина", а она спросила, где я встретила зто название, и рассказала мне, что это такое, а потом уже я сказала:

– И еще я хотела у вас спросить... есть ли ученая формула про то, что такое любовь и отчего она происходит?

– Формула? – удивилась Евгения Лаврентьевна. – По-моему, нет. Я, во всяком случае, не знаю такой. А у тебя на этот счет появилась новая теория?

– Да, – сказала я. – Химическая. Мне кажется, что это – как соединение химических элементов в какое-то вещество... Или, вернее, двух веществ в одно новое. В одном не хватало одних элементов, в другом – других элементов, а когда она соединяются, они как бы дополняют друг друга. И любовь тоже, может быть, появляется, когда в одном человеке не хватает одного, а в другом другого, и они это чувствуют и как бы тянутся друг к другу.

– Нет, – сказала Евгения Лаврентьевна, – это значительно сложнее в химии, а уж в жизни – и говорить не приходится... Ты пишешь стихи?

– Да, – ответила я. – Пишу.

– Прочти мне что-нибудь на память.

Я прочла Евгении Лаврентьевне стихи про Буратино и про Тараса Шевченко. Она слушала очень внимательно и, как говорит в таких случаях мой папа, уважительно, а потом сказала:

– Я не считаю себя знатоком поэзии, и поэтому мое мнение не может иметь особой цены. Но мне твои стихи понравились, и я думаю, что тебе следует продолжать их писать... Ну, а теперь, если у тебя нет других вопросов, пойдем домой.

И уже по дороге она сказала:

– Писатели иногда каким-то удивительным образом догадываются о том, что лишь впоследствии открывают ученые. Вот, например, ты читана "Путешествие Гулливера" Свифта?

– Читала.

– Я не знаю, обратила ли ты на это внимание, но Свифт упоминает там, что у Марса есть два спутника. Тогда еще не было телескопов и люди не знали о спутниках Марса. Но впоследствии ученые установили, что у Марса действительно есть два спутника – Деймос и Фобос. Как об этом мог догадаться Свифт – неизвестно до сих пор.

Она замолчала, и я подумала, что она сейчас расскажет о своей теории, откуда это могло быть известно Свифту, но вместо этого она сказала:

– Или вот ты еще будешь изучать роман Чернышевского "Что делать?". В этом романе Чернышевский назвал алюминий металлом социализма и говорил, что в будущем будут сооружаться громадные дома с массой света и воздуха из алюминия и стекла. В те времена, а роман этот был написан в начале 1863 года, алюминий считался драгоценным металлом и стоил примерно столько же, сколько золото. Еще через шесть лет после того, как был написан роман, в Лондоне побывал Менделеев, и ему в знак признания его заслуг в развитии химии был сделан особо ценный подарок – весы из золота и алюминия. А сегодня наш Дворец спорта в самом деле построен из алюминия и стекла. И алюминий действительно стал "металлом социализма"...

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Это называлось «торжественная линейка». Но нас просто всех собрали в школьный зал, а на сцене двое военных – об одном из них Витя шепнул мне «полковник», а о другом – «капитан» – дали Юре Дроботу из 6-го "А" класса именные часы и грамоту.

Юра, тихий мальчик в очках и с "собачьим прикусом" – нижние зубы у него выдаются вперед – сказал в ответном слове, что он ничего особенного не сделал и что так же, как он, поступил бы на его месте каждый пионер, а мы все аплодировали ему и немного завидовали.

Конечно, Юра сказал неправду. Так бы поступил не всякий. Во всяком случае, до того, как это сделал Юра. Но теперь, после того как он совершил свой героический поступок и показал пример, я думаю, что в самом деле так бы поступили многие школьники. Хотя для этого нужна, конечно, настоящая храбрость.

Юра Дробот шел в школу и увидел, как из окна высокого нового дома валит дым. Он поднялся на четвертый этаж, где была квартира, в которой что-то горело, и стал звонить и стучать. Но ему никто не открывал. Тогда он вбежал на этаж выше и позвонил в дверь. В той квартире была только старушка бабушка – дети ушли в школу, а взрослые на работу.

Юра Дробот попросил у бабушки крепкую бельевую веревку, привязал ее к перилам балкона, спустился по веревке на четвертый этаж, выбил в двери на балконе стекло, открыл эту дверь и вошел в квартиру, полную дыма. Он пробрался через дым на кухню и увидел, что там уже горит стол, на котором забыли включенный электрический утюг. Юра залил стол водой и выключил утюг. А утюг, как потом выяснилось, даже не испортился – такие теперь делают хорошие утюги.

Вот за это Юру и наградили. И вполне заслуженно, потому что очень страшно, наверное, было ему спускаться с пятого этажа на четвертый и лезть в дым. Но он сказал, что сделал это, не дожидаясь ничьей помощи, потому что очень спешил.

Соседская бабушка сказала ему, что там, кажется, остался ребенок. И Юра испугался, что ребенок этот может сгореть в пламени или задохнуться в дыму. Поэтому, не ожидая старших, Юра бросился на помощь.

Весь зал смотрел на него во все глаза, как на героя, а он стеснялся. И действительно, ничего героического в его внешнем виде не было. Когда его фотографировала тетенька – корреспондент "Пионерской правды", она спросила, всегда ли он носит очки. По-видимому, она хотела, чтобы он снял очки, потому что в очках человек выглядит недостаточно героически. Но Юра сделал вид, что не понял ее намека, и ответил: "Да, всегда".

Интересно бы все-таки было посмотреть вблизи, какие часы ему подарили и какая на них выцарапана надпись. Теперь уже ни один учитель не сможет запретить Юре приходить в школу с часами. И, конечно, получить такие часы с надписью куда приятнее, чем подарок от мамы. Тем более, что мама не позволяет брать с собой в школу эти часы.

И я очень завидовала Юре, что он совершил такой замечательный поступок и так скромно себя ведет.

На переменке к нам подошел Женька Иванов. Я заметила, что лицо у Женьки как-то изменилось, и сразу не могла понять, что с ним такое, а потом сообразила: он выпячивал вперед нижнюю челюсть, чтобы быть похожим на Юру Дробота.

– Воля должна быть стойкой, твердой и гибкой, – сказал Женька. Действия настоящего волевого офицера являются решениями, основанными на трезвом учете реального положения и знании общей задачи...

– Ты что, с ума сошел? – спросила я. Женька Иванов поднес левую руку ко лбу, как козырек, а правой отдал честь и важно ответил:

– Так говорится о таких людях, как Юра Дробот, в книге "Офицер на войне".

Все наши мальчишки-пятиклассники помешались на военных книжках. Если в заглавии есть слово "война", они эту книжку готовы выучить на память. А вообще Женька стал "любимчиком" у Евгении Лаврентьевны. Хотя он и пятиклассник, она ему разрешает после уроков приходить в химический кабинет и делать там разные опыты вместе со старшеклассниками. Евгения Лаврентьевна теперь, по-моему, разговаривает с Женькой Ивановым не меньше, чем с Витей, который начал ходить к ней в кабинет тоже с пятого класса.

Не знаю, как для других, а для меня звонок на урок всегда звучит по-разному. Очевидно, это зависит от того, на какой урок он зовет, готово ли у меня домашнее задание, не боюсь ли я, что меня вызовут. Сейчас звонок звучал весело и дружелюбно: у нас химия. Но Витя при этом звонке очень заволновался и покраснел. Евгения Лаврентьевна поручила ему сегодня сделать "сообщение". Она часто поручает ребятам подготовить "сообщение" – это значит короткий, десятиминутный рассказ о каком-нибудь химическом вопросе, который мы еще не изучаем, но который интересует наших ребят. Витя сегодня должен рассказать о полимерах. О полимерах пишут во всех газетах и говорят по радио, а изучают их только в десятом классе.

Я всегда знала, что наш химический кабинет – самый лучший в мире. Но теперь я заметила в нем еще одну замечательную штуку. Я прежде на это не обращала внимания. Правда, я об этом никому не расскажу, потому что это тайна. Над столом Евгении Лаврентьевны висит большой портрет Менделеева. Если посмотреть на этот портрет, то, оказывается, в стекле видно все, что делается сзади. И пока я сижу на химии, я все время вижу Колю Галегу, который теперь снова сел за последний стол. А на других уроках и на переменках мы не смотрим друг на друга.

Когда наши ребята ссорятся, они иногда перестают разговаривать между собой. Из-за этого, когда Таня Нечаева поссорилась с Сережей, весь класс хохотал.

Сережа на переменке в присутствии Тани вдруг громко обращался ко мне:

– Оля, скажи Тане, чтобы она мне отдала "Таинственный остров". Я взял эту книжку у тети, а новый тетин муж говорит, что я ему разрознил все подписные издания.

Я говорила Тане:

– Отдай Сережину книжку.

Тогда Таня отвечала:

– Оля, скажи Сереже, что у меня есть свой "Таинственный остров" и пусть он ко мне не пристает.

Я говорила Сереже:

– У нее – свой "Таинственный остров"...

По-моему, Сережа никогда так много не разговаривал с Таней, как в те дни, когда они "не разговаривали" друг с другом.

Но мы с Колей разговариваем. Однако только по делу, когда занимаемся у Вити исследованием катализаторов.

Наши ребята любят слушать "сообщения". Особенно потому, что докладчика можно "засыпать". Можно задавать ему вопросы, а вопросы эти ребята потихоньку готовят заранее.

Витя стал за учительский стол, а Евгения Лаврентьевна села в сторонке у окна на стуле.

– Есть ли жизнь на Марсе? – сказал Сережа, но Лена Костина зашипела на него: "Оставь свои шуточки!" – и Сережа замолчал.

Витя раскрыл и снова закрыл тетрадку, в которой он записал свое "сообщение", и начал рассказывать:

– Было время, когда ножи и другие вещи делали из камней. Такую эпоху называют каменным веком. Потом наступил бронзовый век, когда все делали из бронзы. Затем – железный, когда все стали делать из металла. А теперь наступил новый век – полимеров...

Я посмотрела в портрет Менделеева на Колю. Он сидел, опустив голову, и скручивал пальцами трубочку из промокашки.

– Уже на сегодняшний день, – продолжал Витя, все так же не заглядывая в тетрадь, – мировое производство полимеров в два раза больше выпуска меди, алюминия, цинка и других цветных металлов... Название "полимер" – от греческих слов "поли" – много и "мерос" – частица. В молекуле полимера много атомов. Как мы знаем, молекула воды состоит из трех атомов, а молекулы некоторых полимеров состоят из миллиона атомов...

Коля в портрете быстро раскрыл тетрадь и что-то в нее записал. Что он пишет? Может, он тоже сочиняет стихи?

– Самые распространенные полимеры – это пластмассы. Они имеют замечательные свойства. Есть, например, такая пластмасса – тефлон. Эту пластмассу называют химической платиной. Ее не могут разъесть самые сильные кислоты, она не горит и не меняется при очень низкой и очень высокой температуре...

"Тефлон, – подумала я и посмотрела на Колю. – Надо будет спросить у Вити, для чего его применяют". Витя заглянул в тетрадку.

– Шестерни из пластмассы текстолит прочнее стальных, а работают они бесшумно. Стеклопластик в два с половиной раза легче алюминия, но он прочный, как сталь. Из него делают лодки, катера и даже кузова для автомашин. Ну, про синтетический каучук и так все знают, а это тоже полимер... В строительстве из пластмасс готовят целые дома, в них и мебель, и окна, и двери – все из пластмассы. А водопроводные трубы из пластмассы не боятся мороза.

Коля оперся головой на руку и улыбнулся... Может быть, он представил себе окна, которые не разбиваются, когда ребята играют в футбол?..

– Промышленность выпускает очень много искусственного волокна из полимеров. Есть, например, такое волокно – нитрон. Оно лучше шерсти. Вот, например, из нитроновой ткани сделали костюм и целый год держали его под солнцем, под дождем, в снегу. Этот костюм мяли, мочили, сушили, а потом еще вываляли в грязи, нарочно облили маслом. После этого костюм постирали в теплой воде с мылом, и он стал как новый...

Я посмотрела в портрет Менделеева на Колю в стареньком свитере и подумала, что костюмы из нитрона прежде всего нужно делать для школьников, особенно для мальчишек – обыкновенная одежда у них очень рвется и пачкается.

– Из полимеров в медицине делают искусственные ребра, суставы и сухожилия, – сказал Витя. – Тонкие пластмассовые пленки заменяют в ушах поврежденные барабанные перепонки, а из пластмассовой трубки делают пищевод...

– А из пластмассового шара – голову, – подсказал Сережа, но Витя не растерялся и ответил:

– Если не верите – пощупайте Сережину. Но пластмассовая голова интересует только Сережу. А вот пластмассовая мышца может получиться в самом деле...

Я насторожилась. Неужели Витя собирался вот так, перед всеми, рассказать наш секрет? Но Витя рассказал только о том, что некоторые полимерные пленки под воздействием кислоты и щелочи растягиваются и сжимаются, как мускулы, и что ученым в будущем удастся создать машины, которые смогут работать при помощи таких пленок.

– Представляете себе, – сказал Витя, – робот, огромный, как дом. И у этого робота все мышцы, как у человека, только из полимерных пленок. И им можно управлять на расстоянии по радио. Такой робот возьмет лопату величиной с наш химический кабинет и будет работать, как экскаватор. Или, если надо будет проложить дорогу в лесу, он сможет выдирать деревья, как траву. Или, если застрянет в грязи автомашина, он возьмет ее на руки, как ребенка, и перенесет на дорогу...

Ребята здорово слушали Витю. И только Сережа сказал:

– Не хотел бы я поздороваться за руку с этим роботом. Всем было так интересно слушать про Витиного робота, что ему почти не задавали каверзных вопросов. Только наша модница Таня Нечаева спросила, из чего делают нитроновую шерсть, и Витя, не задумываясь, ответил, что из ацетилена – газа, которым сварщики на стройках сваривают водопроводные трубы, и синильной кислоты.

Евгения Лаврентьевна от нашего имени поблагодарила Витю за интересное сообщение. На переменке ребята окружили Витю, который продолжал рассказывать про робота. Подошла к Вите и я. А Коля прошел мимо и даже не оглянулся в нашу сторону. Ну и пусть...

На последнем уроке у нас было домоводство. Для занятий по домоводству в школе специальный класс. Там две газовые плиты и буфет с посудой, а посреди комнаты – длинный стол. На уроке мы сидим по обе стороны этого стола, друг против друга.

Еще перед уроком я заметила, что Таня и Вера о чем-то перешептываются и что-то затевают, а когда мы расселись, поняла, в чем дело. Они устроили так, что я оказалась против Коли. Коля уставился в стол, а они захихикали.

Наша учительница домоводства Миля Степановна – странная женщина. Она очень серьезно нас учит, как готовить разные блюда и сервировать стол, и шить, и все это она очень хорошо знает, но разговаривает она так, кап будто в жизни не читала никаких книг. Вместо "регулировать" она говорит "легулиро-вать". Можно было бы подумать, что она просто не выговаривает этого слова, но это не так, потому что вместо "реагировать", она очень хорошо выговаривает "регулировать". Ребята ее любят. Даже мальчишки ходят на ее уроки и тихо сидят, хотя им домоводство учить не обязательно.

Сегодня у нас, по словам Мили Степановны, основной вопрос домоводства на Украине: как готовить вареники с творогом.

Все наши девочки принесли в школу по сырому яйцу, немного творога и муки. Миля Степановна засучила рукава и принялась за тесто.

– Смотрите, – говорила она, – в муке делается вот такое углубление, а в него наливают воду и сырые яйца...

До чего же красиво все это получалось у Мили Степановны! Толстая, румяная, веселая, она все это показывала с таким удовольствием, и так ловко все у нее выходило, что нашим девочкам хотелось уже скорей самим приняться за тесто для вареников.

– А теперь поставим тесто ненадолго в холодное место, ну, вот хоть сюда, на окно, и возьмемся за творог...

Я посмотрела на Колю. Он сидел красный и растерянный, а перед ним лежал листок бумаги – какая-то записка.

Я хорошо умею читать книги или даже письма вниз головой. Вообще я сначала научилась читать наоборот, и мама меня долго от этого отучала. Когда мне было пять лет, мы жили в квартире с соседями, а у этих соседей была девочка, по имени Люба. Она была старше меня на год, а ее брат, Миша, уже учился в пятом классе. И он учил Любу читать по букварю. Во время этих занятий я всегда садилась против них и внимательно слушала. Но так как я сидела по другую сторону стола, то и запомнила все буквы вниз головой. Когда же выяснилось, что я не могу прочесть обыкновенной вывески, но бегло читаю детские книжки, если их повернуть наоборот, мама пришла в ужас и стала меня переучивать.

На листике бумаги, который лежал перед Колей, было написано:

Коля, давай мириться, потому что мне все это уже надоело. Я считаю, что мы оба неправы, а наша дружбы должна быть выше всяких мелких обид. Если ты со мной согласен – ничего не говори, а только кивни головой. Оля.

Все это было написано почерком, похожим на мой, и даже такими словами, какие могла бы написать я сама, лишь в слове "мириться" был пропущен мягкий знак.

Коля посмотрел на меня и быстро закивал головой. Несколько раз подряд. Таня Нечаева прыснула.

– Это написала не я, – сказала я Коле. – Это написали девочки. Можешь не кивать.

Если бы Таня не засмеялась, может быть, я промолчала бы, и все хорошо б закончилось. Но теперь и у меня и у Коли был отрезан всякий путь к отступлению.