Текст книги "Воры в доме"

Автор книги: Владимир Киселев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Глава шестнадцатая,
которая называется «Ход конем»

Вы затронули тот пресловутый вопрос о свободе воли, который является дьявольским соблазном.

А. Дюма, Три мушкетера

На столе перед Шариповым лежал бланк протокола розыска с напечатанными в типографии признаками «словесного портрета», так что оставалось их лишь подчеркнуть. Этот словесный портрет был некогда разработан директором института идентификации при Парижской полицейской префектуре Альфонсом Бертильоном – криминалистом, известным не столько успехами в борьбе с преступлениями, сколько собственным преступлением. Это он, выступая по делу Дрейфуса в качестве эксперта, дал лживое заключение, что знаменитое «бордеро» – список секретных документов – составил Дрейфус, хотя в действительности документ был изготовлен Эстергази.

«Рост: высокий (свыше 170 см), низкий (до 165 см), средний, очень высокий, очень низкий».

Шарипов подчеркнул – «низкий».

«Фигура: толстая, полная, средняя, худощавая, тонкая».

«Тонкая».

«Плечи: приподнятые, опущенные, горизонтальные».

Он поколебался и подчеркнул – «опущенные».

«Шея: короткая, длинная, заметен зоб, выступает кадык».

«Длинная».

«Цвет волос: светлые, русые, темно-русые, черные, рыжие, с проседью, седые».

«Русые».

«Цвет глаз: голубые, серые, зеленоватые, карие, черные».

Он жирно подчеркнул – «голубые».

«Лицо: круглое, овальное, прямоугольное, треугольное, пирамидальное, ромбовидное».

Он попытался представить себе пирамидальное лицо, пожал плечами и подчеркнул – «овальное».

«Лоб: высокий, низкий, прямой, скошенный, выступающий».

«Средний, – подумал Шарипов, – средний». И подчеркнул – «низкий, прямой».

«Брови: прямые, дугообразные, широкие, узкие, сросшиеся».

«Дугообразные, узкие».

«Нос: малый, большой, толстый, тонкий, широкий. Спинка носа: вогнутая, прямая, выпуклая, с горбинкой. Основание носа: приподнятое, горизонтальное, опущенное».

Он подчеркнул – «малый, тонкий, прямая, горизонтальное».

«Рот: малый, большой. Углы рта; опущены, приподняты».

«Малый, приподняты».

«Губы: тонкие, толстые, отвисание нижней губы, приподнятость верхней».

Он задумался и подчеркнул – сначала «тонкие», а затем «толстые».

«Подбородок: скошенный, прямой, выступающий, раздвоенный, с ямкой, с поперечной бороздой».

Он подчеркнул – «окошенный».

«Уши: малые, большие, овальные, треугольные, квадратные, круглые. Оттопыренность ушей: верхняя, нижняя, общая. Мочка уха: сросшаяся, отдельная, наклонная, угловатая, овальная».

Шарипов подчеркнул – «малые, овальные, отдельная, овальная».

«Особые приметы: физические недостатки, увечья, повреждения, наросты, бородавки, пятна, рубцы, болезненные движения тела, плешивость, асимметрия лица, татуировка».

На оставленной пустой строчке Шарипов написал: «Правая бровь немного выше левой».

Он снова пересмотрел «словесный портрет». Как мало общего имел он с оригиналом! У нее были синие, а не голубые глаза. И маленькие уши легко краснели, словно освещенные изнутри розовым светом. Она была очень красивой, его Ольга, и никакой словесный портрет не мог дать представления о ее весенней, ликующей красоте.

«Розыск, – думал он. – Розыск. Даже девушку нельзя было бы отличить одну от другой по этому «словесному портрету»… А фотография «человека в афганском халате» имела так мало общего с лицом живого человека, что ее к протоколу розыска незачем было и прилагать. Ограничились «словесным портретом». Глупая, бессмысленная затея. Сотрудник районного отделения милиции подходит к председателю колхоза и расспрашивает: скажите, не видели ли вы такого человека, в таком-то халате, на таком-то коне… Тот, естественно, отвечает – не видел. Вот и все. А мы ждем…

Когда он был на фронте, бывали дни и недели, когда он ощущал такую усталость, что думал: «Хоть бы меня ранило. Не сильно. Чтоб только полежать сутки в полевом госпитале. Отоспаться. Или заболеть…» И завидовал тем, кого легко ранили: отоспятся.

Сейчас у него было такое же чувство страшной, бесконечной усталости, и он поймал себя на том, что завидует лейтенанту Аксенову. Аксенов заболел, простудился, кажется, и попал в госпиталь.

«Но это Аксенову можно заболеть, – думал Шарипов. – А мне нельзя. Мне нужно работать. Мне очень нужно работать на этой проклятой, на этой замечательной работе, где нет никаких правил, где все неизвестно. Где все и всегда неизвестно».

«Боже мой! – думал он. – Можно вычислить орбиту спутника, можно разложить на части атом. Но простейшая вещь – кто из этих туристов бросил в почтовый ящик письмо – узнать нельзя. Нет методов, которые бы помогли это узнать. И если мы будем работать и даже узнаем, кто из них мог бросить это идиотское письмо, то и это ничего не даст. Но нужно работать. «Бороться и искать, найти и не сдаваться», – как писал Каверин. Хорошие, смелые слова. Их следовало бы повесить в вестибюле управления. Бороться и искать… А болеть может себе позволить только Аксенов».

Он избегал говорить с Ольгой об Аксенове. Черт побери, а ведь он побаивался Аксенова. Не Аксенова, а прежних отношений между ним и Ольгой.

«Говори прямо – не отношений, а любви, – поправил он сам себя. – Однолетки. Вместе учились, много общих знакомых. Им, наверное, всегда легко друг с другом. А мне, когда мысли заняты другим, приходится притворяться. И Ольга, вероятно, это чувствует. Когда бы не моя работа… но это всегда так будет».

«Хватит, – подумал Шарипов. – Ольгу я люблю. И никому не отдам ее. Но что Аксенов в госпитале – это нужно будет ей сказать. Нельзя не сказать».

Он поднял трубку внутреннего телефона и набрал номер Ведина, хотя их комнаты были рядом.

– Уже вернулся? – спросил Шарипов. – Я сейчас зайду.

Спор их начался в кабинете Ведина, когда они оба склонились над картой, сплошь заполненной коричневой краской, то более темной, то более светлой.

Для себя Ведин всегда знал: вот этот шар можно забить, а этот нельзя. Знал он это потому, что опыт прежних игр на бильярде показал, что такой шар ему случалось забивать, а такой он пробовал, но это оказывалось невозможным. Но он редко мог определить, по какому шару ударит Шарипов, и почти никогда не знал, упадет ли в лузу шар, по которому бил Шарипов, или не упадет. Удары Шарипова всегда бывали неожиданными, а комбинации иногда казались совершенно немыслимыми.

«Какой бы новый вопрос ни возникал, он всегда ищет прецедент, – подумал Шарипов о своем товарище и начальнике. – Он всегда считает, что нужно поступать так же, как уже когда-то поступали, только с учетом допущенных ошибок».

«Это не бильярд, – подумал Ведин. – Снова Давлят стремится выискать самое небывалое решение. Но самое небывалое – это совсем не значит самое правильное…»

Шарипов предложил договориться с Министерством обороны и поставить в район Савсора воинскую часть, якобы занятую устройством ракетного полигона. При этом сделать так, чтобы местное население могло более или менее свободно попадать даже в расположение части.

– Нет, – сказал Ведин. – Пошлем своих людей. Во все населенные пункты до шестидесяти километров вокруг места, где погиб «афганец». И если действительно подтвердится, что ни в одном не видели такого человека, значит он сброшен с парашютом.

– Дело твое, – сказал Шарипов. – Как говорится, начальству виднее. Но запомни: этим мы навредим делу еще больше, чем «розыском» с мудрым «словесным портретом». Я уверен – уже не за шестьдесят, а за все сто двадцать километров вокруг известно, чем мы интересуемся. Один добровольный помощник способен погубить любое дело.

– Не погубим. Не в первый раз. Не сегодня начинаем. Это прямой логический ход. Но одновременно испытаем и твой «ход конем». Хорошее было бы название для детективного рассказа: «Операция «Ход конем». Только очень в духе Шерлока Холмса. Как и твоя затея.

– Не понимаю, – сказал Шарипов. – Ну хорошо, теории поведения людей пока не существует. Но практика поведения известна? И она должна же в конце концов нас чему-то научить. Я где-то слышал или читал, как в одном доме пропала кошка. Искала вся семья и не могла найти. Только один маленький мальчик не искал кошку. Но именно он сказал: «Кошка на крыше». И действительно она оказалась на крыше. Когда же мальчика спросили: «Как он догадался?», он ответил: «А я стоял и думал… Думал, где бы я спрятался, если бы я был кошкой?»

– Ты хочешь выступить в роли этого умного маленького мальчика?

– Нет. Я не знаю, где кошка. Но знаю, что ты не стремишься влезть в кошачью шкуру.

– Ну, мне пока достаточно своей, – сердито отшутился Ведин. – В общем ты займись этим конем, а я тоже выеду вот сюда, – он показал на карте. – Сбрую привели в порядок?

– Да, сбруя готова.

Речь шла о предложении Шарипова поставить на конюшню какому-нибудь известному в окрестностях Савсора умному и уважаемому человеку, скажем, к однорукому пастуху Раджабу из кишлака Митта, коня, мастью, ростом, всем своим видом точно соответствующего виду коня «афганца». Надеть на этого коня сбрую с коня «афганца» и попросить Раджаба, чтобы он говорил соседям и знакомым из других кишлаков, что нашел коня, но не знает, чей он… Если найдется хозяин, то он его отдаст. А может быть, кто-нибудь видел такого коня? Таджик не всегда запомнит всадника, но коня, да еще хорошего, он никогда не забудет. Одновременно Шарипов предлагал посадить в доме у Раджаба своего человека, который установит, кто именно интересовался конем или какие люди появлялись в эти дни у его дома.

«И все-таки при всей его хваленой тонкости, – подумал Ведин о Шарипове, – ему иногда свойственна какая-то грубая, примитивная хитрость. Такая примитивная, что я бы ею погнушался».

– Может быть, у него вовсе не было сообщников, – сказал Ведин. – А если были, то едва ли они попадутся на такую простую удочку.

– Следовательно, ты считаешь, что он сам себя стукнул ножом по затылку? – язвительно спросил Шарипов.

Они помолчали.

– Да, вот еще что я хотел у тебя спросить, – небрежно заговорил он о том, что собирался сказать с самого начала, – ты Садыкова помнишь?

– Какого Садыкова?

– Ну того, что проработал у нас несколько дней в Шахрисябзе. Помнишь, когда хоронили этого графа Глуховского?

– Помню, конечно. Он работает теперь в Министерстве торговли.

– Директором винсовхоза. Работал. Вчера его посадили.

– За что?

– Проворовался. Ко мне приходил его племянник – Курбанов. Принес три сберегательные книжки. Почти на четыреста тысяч рублей. Садыков хотел, чтобы он их припрятал.

– Вот сволочь. Сам ведь работал в органах.

– Да, работал, – медленно сказал Шарипов. – И я вот думал: а если бы не направил его тогда Степан Кириллович в интендантство. Может быть, работал бы у нас или в МВД и все было бы у него благополучно…

– Ну, знаешь… – удивленно и недовольно посмотрел на него Ведин. – Это уж какая-то мистика. Если бы тебя перевели на торговую работу, ты бы не стал там вором. И я бы не стал… И что он еще тогда ушел от нас – не жалеть нужно, а радоваться.

– Но вот, скажем, на металлургическом заводе не бывает случаев воровства. Там нечего украсть. А в торговле этой, видимо, слишком много соблазнов…

– Да что с тобой? – спросил Ведин. – Ты уж совсем заговариваться стал. Выспись, черт тебя подери, – потребовал он. – При чем здесь соблазны? Ты что, не понимаешь, что не должность делает человека честным, а человек делает честной свою должность?

– Все это я понимаю. И даже, как требовал один мой учитель, умею объяснить «своими словами». И все-таки очень противно и жалко как-то все это, – добавил он непоследовательно.

– Противно – согласен. А жалко – нет.

Глава семнадцатая,
в которой сообщается о том, почему устояла Англия

«Эй, пастух, – сказал Александр, – что говорит твой зумзук?»

Пастух сказал: «Государь, люди как дети.

Разве я знаю, что поет зумзук».

Таджикская сказка

«Искандер Зулькарнайн»

– О да, – говорил сотрудник «Интуриста» Кадыров, запуская палец за крахмальный воротничок сорочки и оттягивая узел галстука. – О да… Шекспир! Гамлет! Отелло! Таджикский театр любит Шекспира. Таджикские зрители любят Отелло. Мы завтра пойдем в театр. Мы сегодня посетим библиотеку, где вы сможете убедиться, как любят наши читатели английскую литературу.

«О господи, – думал Кадыров, – я задохнусь. Зачем я надел галстук? И новые туфли? Как можно разговаривать в такую жару? Англичане… Не сидится им в Англии. В такую жару… Когда аллах хотел наказать мой народ, он придумал блох, тесную обувь и гостеприимство…»

В гостинице не было свободных мест. И когда приехали туристы, пришлось делать ряд перестановок, будоражить чуть ли не все население гостиницы, чтобы устроить их в лучшие номера.

Когда они приехали в библиотеку, там был перерыв. Кадыров сказал, что он привез туристов, и сейчас же вызвали директора библиотеки, на его письменном столе расстелили достархан. Гостеприимство…

«Ну, ничего. И тебе не легче», – думал Кадыров о самой дотошной из туристок – ученой-ориенталистке мисс Эжени Фокс – невысокой, склонной к полноте даме с черными, без седины волосами и пухлыми напудренными щеками, на которых струйки пота оставили следы. Очевидно, она с трудом переносила эту жару.

– Вы впервые в Советском Союзе? – спросил у нее Кадыров по-английски.

– Впервые, – ответила ему мисс Фокс по-таджикски. – Но я давно интересуюсь Россией, и вообще наша семья имеет с ней старинные связи.

У мисс Фокс на щеках прибавилось румянца. Действительно, один из ее предков был даже удостоен памятника в России. Екатерина Вторая приказала некогда купить и поставить перед своим дворцом бюст мистера Фокса, парламентского оратора, впоследствии министра иностранных дел. Она считала, что хотя его выступления, может быть, и нанесли вред Англии, но были, несомненно, полезны для России.

– С каждым годом, – говорил между тем заведующий библиотекой, – у нас увеличивается количество переводов произведений английских писателей на таджикский язык. Вот буквально на этих днях мы получили новую книжку – впервые на таджикский язык переведен Киплинг.

– О, – сказала мисс Фокс, – это замечательно!

Это была тоненькая книжечка карманного формата в бумажной обложке. Мисс Фокс перелистывала страничку за страничкой, не выпуская ее из рук, хотя и другие туристы хотели посмотреть, как она издана.

– Изумительно, – говорила она. – Я никогда не могла себе представить, что на таджикском языке можно создать перевод, столь близкий по стилю, по духу оригиналу. Это мог сделать только настоящий, большой поэт… Нам бы очень хотелось познакомиться с автором этих переводов.

– Познакомитесь, – заверил Кадыров. – Курбанов, как всегда, за книгами? – спросил он у директора библиотеки.

– Как всегда. Мы с ним встретимся при осмотре фондов. А сейчас, по нашему обычаю, прошу к столу.

«О господи, – думал Кадыров. – Неужели, когда наши приезжают в Англию, с ними там так возятся, как это делаем мы?»

Вначале Рустам Курбанов довольно сдержанно встретил Володю Неслюдова – ему было неприятно, что в этом кабинете библиотеки, где он вот уже несколько лет работал один, появился посторонний человек. Но вскоре он сам настоял на том, чтобы сюда поставили еще один стол – для Володи.

Володя привлек его симпатии сначала своей несколько нелепой, но милой и добродушной наружностью, затем незаурядными знаниями и удивительной, непонятной Рустаму готовностью в любую минуту оставить свою работу, чтобы помочь Рустаму отыскать какую-либо ссылку или дату. А в последние дни, когда он много и увлеченно рассказывал Рустаму о своей работе, как рассказывал бы, вероятно, всякому человеку, проявившему к ней хоть малейшее любопытство, он был ему особенно приятен своей горячей заинтересованностью и убежденностью в важности своего дела. Рустам сам слышал, как Володя объяснил пожилой таджичке – уборщице библиотеки, что арабский писатель Мохаммед ибн Исхак засвидетельствовал существование книги «Ахбар Бабек» – «Известия о Бабеке», но до нас она не дошла, и только из косвенных данных можно заключить, что Бабек родился в 798 году.

«Что опьяняет сильнее вина?» – с этого стихотворения Киплинга и началась их дружба.

 
Что опьяняет сильнее вина?
Женщины, лошади, власть и война.
 

– Почему вы исключили это из сборника? – спросил Володя.

– Я не люблю этого стихотворения, – просто ответил Рустам. – Я не люблю людей, опьяненных «сильнее вина». А их было немало.

– Даже слишком много, – подтвердил Володя, снимая и протирая очки, и при этом лицо его, как у всех близоруких, приняло рассеянное и беззащитное выражение. – Между прочим, рассказывают, что когда у Чингис-хана спросили, в чем заключается высшее наслаждение человека, – его ответ не очень разнился от ответа Киплинга.

– А что он сказал?

– Высшее наслаждение человека, – ответил Чингис-хан, – состоит в том, чтобы победить своих врагов и гнать их перед собой, отняв у них то, чем они владели и что любили, на их глазах ездить на их конях и сжимать в своих объятиях их жен и дочерей.

Володя надел очки и серьезно, испытующе посмотрел на Рустама, а Рустам точно так же на Володю, и вдруг оба одновременно улыбнулись, как заговорщики.

Оба они чувствовали себя очень хорошо в этой комнате со шкафами, заполненными книгами, заключавшими в себе истории многих замечательных открытий, великой любви и бессильных безумий, гениальных озарений и животных страстей, ошибок и побед, и оба были глубоко убеждены, что опьянение – всякое опьянение! – скоротечно, что оно проходит, а мудрость, а знание, собранное в книгах, непреходяще, что оно останется навсегда.

Они долго, с удовольствием говорили о том, что люди, опьяненные «женщинами», «лошадьми, властью и войной», боятся книг. Халиф Омар, разрушивший Александрийскую библиотеку, сказал: «Книги, содержащие то же, чо коран, – лишние, содержащие иное – ведны». Негодяй и убийца с манией величия – Гитлер, подлинное имя которого – Шикльгрубер – будет известно лишь специалистам-историкам, как сегодня только специалистам известно настоящее имя Чингис-хана, – устраивал костры из самых лучших, самых благородных книг.

И все они, опьяненные властью и войнами, погибли. И память о них осталась только потому, что о них написано в книгах. А книги, а заключенное в них знание осталось. И пребудет во веки веков.

Книги… Володя показал Рустаму и перевел выписку из найденной им вставки на поле арабской рукописи ат-Табори, относящейся к первой четверти девятого века.

Речь в этом отрывке шла о том, что в 836 году Бабек, лишившийся своей крепости на горе Баз, бежал в замок к своему другу Сахлу ибн Снбату из армянских батриков – владетельных князей. Ибн Снбат замыслил предательство. Он послал гонца к военачальнику халифа Мутасима – Афшину с известием, что Бабек в его замке. Афшин, очевидно, не поверил, что Бабек, долгие годы командовавший двухсоттысячной армией повстанцев, может так легко попасть ему в руки, и послал к ибн Снбату своего человека, который знал Бабека в лицо. Ибн Снбат выдал этого человека за одного из своих поваров – Бабек мог заподозрить неладное. Но вот посланный Афшином человек вошел в комнату… Далее об этом в рукописи рассказывалось так:

«Во время еды Бабек поднял голову, посмотрел на него и, не узнав, сказал: «Кто этот человек?» И сказал ему ибн Снбат: «Это человек из Хорасана, живущий здесь с давних времен. Он христианин». И подозвал ибн Снбат этого урушанца, и сказал ему Бабек: «С каких пор ты здесь?» Тот ответил: с таких-то. Бабек спросил: «А как ты очутился здесь?» Тот ответил: «Здесь я женился». Тогда Бабек сказал: «И правда, если спрашивают у человека, откуда ты, он отвечает: «Оттуда, откуда жена моя…»

После этого в рукописи была небольшая лакуна (пропуск) и затем запись, открытие которой принадлежало Володе:

«… И сказал Бабек: «Были из моих людей хорасанцы, посылал я их на родину в ал-Митта. Если будут сражаться хуррамиты Хорасана, как мы, малой окажется для Мутасима и казна его и войско. Ибо крепости, равной ал-Митта, а она уже восстала, нет ни в Хорасане, ни в обоих Ираках…»

Бабек был захвачен Афшином, направившим против одного Бабека две тысячи человек – такой страх он еще наводил, – и казнен халифом Мутасимом. Поэты сочиняли стихи об этой беспримерной победе над Бабеком. Ибрахим ибн ал-Махди произнес свою оду вместо пятничной молитвы – хутбы.

О эмир правоверных! Множество похвал аллаху!

Эта победа совершилась… Прими наши поздравления…

Это триумф, которому подобных не видели люди…

Предатель ибн Снбата был хорошо награжден. С этого времени и начала восходить звезда дома Сахла ибн Снбата, легендарного выходца из Палестины, положившего начало династии Багратидов, занявших впоследствии троны Армении, Абхазии и Грузии…

Для Володи, занятого не столько непосредственно Бабеком, сколько движением хуррамитов, было очень важно найти сведения о крепости Митта – возможном центре восстания хуррамитов. И за поисками этими участливо следил, искренне сожалея, что почти ничем не может помочь, Рустам Курбанов.

– Бейрутское издание, – жаловался Рустаму Володя, – не имеет алфавитного указателя. И вообще я не понимаю, как может обходиться библиотека без Йакута издания Вюстенфельда…

Йакут ал-Хамави в 1217 году составил «Алфавитный словарь стран – «Муджам ал-Булдан», и, наверное, за всю историю библиотеки Володя первым пользовался здесь этой книгой. Но, перерыв всего Иакута, крепости Митта Володя не нашел.

– А в «Библиотеке арабских географов»? – сочувственно спросил Курбанов.

Володя мрачно взвесил в руке четвертый том «Библиотеки арабских географов» с указателем к первому, второму и третьему томам.

– Здесь нет. А к седьмому в библиотеке нет указателя. Пришлось просматривать страницу за страницей. Ни малейшего упоминания.

– Но, может быть, эта крепость была построена значительно позднее?

– Нет, – не сразу ответил Володя. – Возможно, конечно, что и, как многие крепости, Митта разрушалась и восстанавливалась. То, что я не нашел ее ни у ал-Истахри, ни у ибн Хаукала, ни у ал-Мукадаси, свидетельствует только, что в рукописи ат-Табори интерполяции не ранее десятого века. Но ведь кишлак Митта в более поздних источниках упоминается неоднократно. Да он существует, как вы знаете, и теперь, и я там обязательно побываю.

Он снова углубился в «Китаб ал-Ансаб» – книгу генеалогических имен ас-Самани. Это была изданная в Кембридже фотокопия рукописи, написанной нечеткой арабской скорописью «насхом». Она содержала перечень географических названий, которые дали фамилии более или менее знаменитым людям.

И вот наконец…

Торжественность минуты была испорчена тем, что Володя неосторожно сдвинул папку со своими бумагами, столкнул со стола чернильницу, и та покатилась, щедро поливая пол чернилами. Растерянно промокая пол газетой, Володя сказал:

– Не беспокойтесь, не беспокойтесь, я сейчас вытру… Так есть Митта у ас-Самани…

– Я уже понял это, – улыбнулся Рустам.

– Как поняли?

– По вашему лицу. Никто не радуется, разлив чернила. Переведите мне, что там об этом сказано? – попросил он, опускаясь на колено и вытирая пол скомканными листами бумаги.

– Сейчас, помоем руки, и прочту… Или лучше сначала прочту, а потом помоем руки.

Он вытер руки газетой, провел пальцем по листу бумаги – не оставляет ли следа, – и, на всякий случай убрав руки за спину, прочел:

– «Ал-Миттауи – от ал-Митта – крепость, а оттуда Абу Махмуд Хасан ибн Ибрахим ал-Миттауи, а он шейх, факих ханифидского толка, а некоторые говорят, что он ханифид явно, а хуррамит тайно».

– Бороться и искать!.. – потрясая костылем, как пикой, призвал Рустам. В его шутовской позе и ироническом тоне Володя вдруг ощутил несомненное торжество и радость за товарища.

– Найти и не сдаваться! – вздев измазанные чернилами руки, в тон ему ответил Володя.

– И шейх этот был хуррамитом… А это что-то значит!.. – пропел Рустам.

– Это что-то значит, – расплылось в улыбке Володино лицо. – Но пойдемте все-таки умоемся, – добавил он, с удивлением посмотрев на Рустама, измазавшего чернилами даже щеку.

Им так и не удалось умыться. К ним в кабинет вошла группа людей, очевидно иностранцев, возглавляемая директором библиотеки.

– Вот он, наш переводчик, – сказал Кадыров.

Курбанов запрыгал им навстречу на одной ноге, удерживая под мышками костыли.

«Молод, – отметила про себя мисс Фокс. – И очевидно, недавно лишился ноги. Прыгает, как человек, не привыкший пользоваться костылями. Что с ним могло случиться?..»

– Познакомьте меня, пожалуйста, – попросила мисс Фокс. – Мне очень хочется пожать руку человеку, который так любит Англию.

Курбанов, не глядя на мисс Фокс, пожал ей пухлую, мягкую, как булка, руку, а затем и руки остальных туристов.

– Мы подарили экземпляр вашей книжки мисс Фокс, – сказал директор библиотеки. – Она хорошо понимает таджикский, и ей очень понравился ваш перевод.

– Он произвел на меня огромное впечатление! – подтвердила мисс Фокс. – И мне было бы очень приятно, если бы вы на этой книжечке оставили свой автограф.

Кадыров любезно подал Рустаму авторучку.

Рустам на минутку задумался. А затем, не присаживаясь, склонился над столом и быстро, размашисто написал что-то, наспех попрощался и запрыгал на своей одной ноге к двери.

Эжени Фокс разобрала надпись, покраснела, а затем вслух перевела ее на английский.

«Англичанке мисс Фокс от таджика Рустама Курбанова, который под Сталинградом вместе со своими товарищами спас Англию от национальной гибели».