Текст книги "«Искал не злата, не честей»"

Автор книги: Владимир Леонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Воспоминание, рисуй передо мной

Волшебные места, где я живу душой,

Леса, где я любил, где чувство развивалось,

Где с первой юностью младенчество сливалось

И где, взлелеянный природой и мечтой,

Я знал поэзию, веселость и покой.

Веди, веди меня под липовые сени,

Всегда любезные моей свободной лени,

На берег озера, на тихий скат холмов!..

В общем и целом – Пушкин как явление новорожденное для России.

«В творчестве Пушкина чувствуется нечто вулканическое, чудесное сочетание страстности и мудрости, чарующей любви к жизни и резкого осуждения ее пошлости, его трогательная нежность не боялась сатирической улыбки, и весь он – чудо» – родоначальник русской литературы XX века М. Горький так писал о родоначальнике русской литературы XIX века А. Пушкине.

Они стали на одной высоте своего века: «Вольтер! Султан французского Парнаса», и запросивший у него в не полные 14 лет « златую лиру» ясноглазый отрок александровской России, чтобы быть «всему известен миру», попасть «в число парнасского народа» ( а в 1830 году он назвал фернейского жителя Вольтера «циником поседелым»).

Он «…жизнью трепетал»

Каждое отдельное лирическое стихотворение создается автором многозначным, многосмысленным. Стихотворения, как отражение времени, связаны генетически, они вызваны к жизни и радостью и тревогой души поэта, стремлением изменчивые, неуловимые призраки, загадочные проявления русской души и русской жизни рассмотреть под всевозможными углами зрения. В основе каждого из них лежит память поэта о истории Отчизны в мерцании пылающих противоречий, которая делает многомерным и многоликом каждое отдельное лирическое повествование:

Все снова расцвело! Я жизнью трепетал;

Природы вновь восторженный свидетель,

Живее чувствовал, свободнее дышал,

Сильней пленяла добродетель…

Хвала любви, хвала богам!

Вновь лиры сладостной раздался голос юный,

И с звонким трепетом воскреснувшие струны

Несу к твоим ногам!..

Эта особенность художественного дара, когда Пушкин с виртуозным мастерством превращает обычный мир в поэтический волшебный замок Монсальват времен короля Парсифаля, притягивающий своей загадочностью и таинственностью

А в нем, волею и воображением поэта, разместилась галерея подлинных персонажей и исторических, сказочных образов на основе документов, литературных источников и по воображению. И все говорит о таланте, развернутого с небывалой фантазией и размахом, и перед нами как бы предстает автопортрет самого Поэта кисти монументального живописца Альбрехта Дюрера, объединенного композиционно со своими персонажами и героями:

Сижу за решеткой в темнице сырой.

Вскормленный в неволе орел молодой,

Мой грустный товарищ, махая крылом,

Кровавую пищу клюет под окном,

Клюет, и бросает, и смотрит в окно,

Как будто со мною задумал одно;

Зовет меня взглядом и криком своим

И вымолвить хочет: «Давай улетим!

Мы вольные птицы; пора, брат, пора!

Туда, где за тучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер…, да я!..

Пушкин сближает прекрасный мир античности, добрую атмосферу русских сказаний и нравственную евангельскую риторику. Выражено это все убедительно властно, наглядно и натурально, как лобное место возвышения человека в качестве преобразователя мира без теней Авеля и Каина, по законам милосердия и любви. Создаются захватывающие истории, которые можно (в квинтэссенции) длить до идиллической бесконечности, порождая стили и образы, временные и вечные алгоритмы, имеющие нескончаемые потоки в человеческом бытии и звучащие симфонией в душе: «Общаться с теми, от кого можно научиться. Да будет твое общение с друзьями школой знаний, а беседа – изысканно приятным обучением: смотри на друзей как на наставников и приправляй пользу от учения наслаждением от беседы» – Бальтасар Грасиан (1601–1658) – испанский прозаик-моралист.

Личность непреклонной воли и решительных действий, самовластно принимающий решения, но не к жизни сытой, а по вере, что у русского в крови, Маяковским отмеченный (парафраз под Пушкина): «Может быть, нарочно я в человечьем месиве лицом никого не новей. Короной кончу? Святой Еленой? Буре жизни оседлав валы, я – равный кандидат и на царя вселенной, и на кандалы».

Ассоциативно напрашивается исторический образ папы римского Юлия II, принявшего единолично решение снести старую базилику св. Петра и на ее место возвести самый большой в христианском мире собор св. Петра по проекту Браманте.

И проявляется далекое видение: темница с заключенным апостолом Петром, стражники, державшие цепи, которыми закован апостол. А в глубокой темноте в золоте расходящихся лучей фигура ангела, поднимающего Петра, а затем ведущего его из темницы к выходу мимо ячеек мрачной решетки( символично, "золотой век России" как бы в железной клетке сегодняшней?). И симметрично, другой библейский сюжет, когда алчного сирийца Гелиодора, грабящего Иерусалимский храм, изгнали небесные воины, спустившиеся на молитву настоятеля. И достоверный, исторический, когда папа Лев IV остановил своим благословением пожар в квартале Борго, близ папского дворца. Такой же, как и на картинах Рафаэля, в стихах Пушкина мы находим победоносный, жизнеутверждающий проект, победу добра над злом, света над тьмой, правды над ложью, и еще торжественнее – победу праведных сил небесных( духа и души русского народа) над темными и злобными земными, как и внутри "осажденной крепости" – России, – так и извне:

Среди святых воспоминаний

Я с детских лет здесь возрастал

Мудрость нашего времени, мудрость большой человеческой мысли… она в пушкинской фразе:

Так нас природа сотворила,

К противоречиям склонна…

Быть может, он для блага мира

Иль хоть для славы был рожден

Размышления и впечатления современника о А. С. Пушкине– «В глухонемом веществе заострять запредельную зоркость»:

«Пора и мне… пируйте, о друзья!

Предчувствую отрадное свидание;

Запомните же поэта предсказанье:

Промчится год, и с нами снова я,

Исполнится завет моих мечтаний;

Промчится год, и я явлюся к нам».

Поэт выстроил эмоционально сильную драматургию великого времени, своей эпохи – вторжение культуры в самые низы жизни:

Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,

 Надежд и склонностей в душе питать не смея,

 Здесь девы юные цветут

Для прихоти бесчувственной злодея.

Как тогда, на заре новой эры, «…Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему: следуй за Мною. И он встал и последовал за Ним». (Мф.)).

(Иисус увидел мытаря Левия (Матфея) у ворот неприметного Капернаума и призвал его на апостольскую службу).

И простой человек пошел за стихами Пушкина, потому что это были глубоко человечные идеалы Высокого духовного Возрождения, в чем так нуждалась николаевская эпоха.

Он любил растворять женственность в пространстве, погружая в густой воздух из цвета и света трогательных слов и чувств, как впоследствии у Пьер-Огюст Ренуар. (Купальщица в шляпе, лежащая на траве), описывал яркие природные состояния, как впоследствии у Клод Моне в картине «Стог сена на закате близ Живерни»

На мотивах поэтического муара, по аналогии с барокко, подобно Караваджо, выхватывались из фона лица и эпохи, тотально менялись декорации и нравы, будничная жизнь переплеталась буйволовой кожей с золотым тиснением в жемчугах и изумрудах, растворялась в винах сплошь янтарных и замирающих каденциях сладкозвучных напевов, на мраморных столах разбивались кувшины с пьянящим напитком и выбрасывались золотые кубки, а гордый менуэт флиртовал, приглашая сладкоголосых фей весело отдаться своему насильнику.

Музыканты ( Караваджо)

Это была смелость. Его смелость вызывала неописуемый восторг. Дар блестящей поэтики поражал современников текстами изящными и ясными, доводил состояние до ощущения космического полета, устремления фантазий в небеса, эмоциональной восторженности. Будто кружится в ритме вальса последний луч солнца, прощаясь до утра, волшебная ночь опускается на землю… об этом и о многом другом говорила нежная лира поэта:

Шли годы. Бурь порыв мятежный

Рассеял прежние мечты

И я забыл твой голос нежный

Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья

Тянулись тихо дни мои

Без божества, без вдохновенья

Без слез, без жизни, без любви.

Здесь напрашиваются синонимы и определения, это – как в саксонских гимнах, древнееврейских народных песнях, стихах Данте, лирике Шекспире. И вместе с тем, ни одно определение не подходит точно, ибо Пушкин есть целая национальная философская концепция, вместившая в себя всю глубину, емкость и красоту русской натуры, темперамента и характера.

Поэтический исповедник русской души, «друг человечества…». Устроитель красивого и глубинного русского языка,

Того самого, которым говорит сам Бог и о котором держатель литой и чеканной русской рифмы Державин говорил молодому, взятому в полон циклопами страстей и честолюбий, Александру Пушкину: «Слово – самый совершенный дар Бога человеку».

И Пушкин его услышал… по – совести творил, дерзостью духа невзгод кольцо размыкал.

В стихах Пушкина колышется трепетная ткань Вселенной, из которой некогда произошло наше неуловимое «Я», удивляя Природу своей жалостью, жалкостью и могуществом: «… «Все великое земное // Разлетается как дым: // Ныне жребий выпал Трое, Завтра выпадет другим», (В. А. Жуковский – о пророчество Кассандры).

И безмолвное небо над нами, и душа земная, которая под ребром человечьим мается – во всем поэт находил открытия, диво, грацию:

Душа не вовсе охладела,

Утратя молодость свою.

В начале XIX весь мир узнал о существовании такого явления, как Русская Поэзия. А незадолго до этого ее для себя открыли сами русские. Открыли в Пушкине и через Пушкина. Именно он начал расчищать поновления, темные слои на древнем языке русичей, снимать с него потемневшие и запыленные оклады.

И он не просто повторял образы, песнопения и язык пращуров. Он сделал все, чтобы показать внеземную природу русского слова. С его безграничной любовью и готовностью все понять, все простить и вечно просить за нас.

Пушкин интуитивно это понял и создал для своего главного читателя, Русского человека, образ главного архитектора его мира, Державы по имени Россия.

В его поэтических аккордах все смеси и лики бытия Отчизны. Глубокая продуманность, опирающаяся на вековые культовые традиции, учет патриотических чувств соотечественников, отражение многообразности психологических особенностей и заостренность неизбежного, природного эмоционального колорита.

Здесь и возвышенная одухотворенность, которую мы видим в «Святой Троице» Рублева.

«Святая Троица» Рублев.

И величественные, торжественные образы, красивые лица и статные позы, смотрящие на нас с иконы «Ангела Златые Власа»

«Ангел Златые Власа»

И с иконы «Богородица Елеуса Киккская» Симона Ушакова

В поэтических циклах Пушкина своя динамика, логичность и сама многоликость бытия, когда строгая поэтическая лаконичность одного стиха внезапно сменяется детализацией и подробностью в другом. Минимум фигур – и здесь наплывает толпа. Единое круговое пространство разбивается на временные уровни. Все сильно усложняется, но становится гораздо более занимательным в плане композиций, сюжета и деталей, лирических и поэтических

Тут и ангелы вокруг Христа. И разнообразные демоны в Аду. А ещё пестрая толпа мирян рядом со святыми.

И главный скреп государственности – князь, царь и его приближенные знатные люди. Они хотят увековечить торжественность происходящего. Ведь Русь расправляет плечи, набирает силу. И здесь сходятся все царства:

Ты видел двор и роскошь Иоанна!

Счастлив!

Пушкин применил в поэзии античное наследие. Ещё древние греки заметили, как оживает образ, если добавить в него легкой улыбки и радостных глаз.

И вот такое сочетание радостных глаз и улыбки создаёт невероятное ощущение лёгкого, радостного восприятия мира. Это мы знаем благодаря сохранившемся фаюмским портретам.

Так и наплывает образ Пушкина, очень мудрого человека с живыми и ясными глазами. Они наполнены пониманием чего-то запредельного, недоступного обычному человеку.

Любящего Вас, сочувствующего Вам и вечно просящего за Вас Александра Сергеевича. В авторском прочтении: «Да здравствует, процветает, да будет сильным и побеждает, вечно живет и годы Русь!»

И русские осознали невероятное, какими сокровищами они владеют!

«…Русские не подозревают, какими художественными богатствами они владеют. Всюду та же яркость и проявление большой силы чувства…» (А. Матисс).

Еще никто не мог изменить прошлое, даже Господь Бог. Его можно только переписать, сообразуясь с идеологическими принципами. Но и то – это временное поползновение, отдельный камнеспад на горе по имени История, и не более.

Главное – само прошлое не меняется и не изменится, все рано или поздно возвращается на круги своя – как было, происходило, состоялось.

И пусть на гробе, где певец

Исчезнет в рощах Геликона,

Напишет беглый ваш резец:

«Здесь дремлет юноша-мудрец,

Питомец нег и Аполлона».

Без хрестоматийного глянца, без мифологии, сакрального культа со своими неизбежными ошибками восприятия. Представить Пушкина воодушевленным, неистовым и в то тоже время простым и понятным со своими глубинными чувствами и тайнами характера, ума, завораживающие глубиной гения.

Его лирика была главный стержень жизненной одиссеи. Это пленительное таинство самой поэзии, отражение всей многогранности судьбы, порой темных и загадочных.

Пушкин нужен нам и дорог, как и Россия, где бы русский человек ни жил – в России или за ее пределами. Никто не знает своей судьбы, как и не знал великий поэт. Главное – надо знать и помнить, что мы – православные, что Россия – великая страна, коль бог ей посылает таких поэтов: «Восстань, Пророк, и виждь, и внемли, / Исполнись волею Моей, / И обходя моря и земли, / Глаголом жги сердца людей!».

Пушкин и потому классик, что он во все времена современен и актуален: «Память – исцеление слепых» – А. Ахматова. А в перефразе латинского изречения звучащее «Я помогаю тебе на твоем пути…»

Русская стихия мощно зарокотала в слове Пушкина. И великая тайна его творчества приоткрывается, лишь тогда, когда понимаешь, что творчество это было соприкосновением с Солнцем, Небом, Творцом. С Родиной, которая с давних библейских пор тщательно отбиралась природой для дел неувядающих.

Если бы сегодня мы говорили языком Пушкина, это была бы другая страна, без оболванивания иноземной интервенцией: «таргетирований», «аутсорсинга», «рекрутинга», «банкинга», «дайвинга», «яхтинга», «шопинга», «лифтинга», «олигархата»

На каждом новом историческом этапе подтверждаются слова, сказанные И. А. Гончаровым: «…Пушкин – отец, родоначальник русского искусства, как Ломоносов – отец науки в России. В Пушкине кроются все семена и зачатки, из которых развились потом все роды и виды искусства во всех наших художниках».

Органический замес, дающий всходы всех желаний и целеполаганий, создан в далекие времена и сегодня актуален, свеж и плодоносит: «Творец не железною рукою наводит порядок, но действует любовью и добротой. И Сам есть Любовь и Доброта».

Это – размышления и впечатления вашего современника о Пушкине, под новым зрением, словно омытом свежей ключевой водой. И верно ведь то, что несметное множество людей в наш беспокойный и скоростной век осмысливают историю России под собственным взглядом, без примесей едких причитаний и лицемерных конспирологий.

Находясь в Риме в момент смерти Пушкина, Гоголь пишет М. П. Погодину: «Моя утрата всех больше… Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним… Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина. Ничто мне были все толки, я плевал на презренную чернь, известную под именем публики; мне дорого было его вечное и непреложное слово».

Суровый обличитель лжи и несправедливости. В кантовском моральном императиве – вся сущность Пушкина, все содержание и вся форма: «Звездное небо над головой и моральный закон внутри нас».

Его всегда волновали Русская Земля и Русский Человек. «Страшные загадки русской души…» И воспринимал и вмещал в своем сознании далекую древность и современность России, все поведение и умонастроение Великого народа: «Ведь он русский: стало быть, ему все под силу, все возможно!». Впоследствии А. Ахматова словно обратится к А. С. Пушкину – «Иди один и исцеляй слепых…»

Тосканский литератор маркиз Чезаре Боччела (современник Пушкина) писал: «…Пушкин был общепризнанным гением, одним из немногих поэтов, которые оказывали столь мощное воздействие на массу своих современников, что они могли еще при жизни получить в награду их самое восторженное восхищение; его смерть была оплакана как подлинно национальное бедствие и оставила невосполнимую пустоту в русской литературе».

Другой европеец через 150 лет после гибели Пушкина дал блистательный свод Величия русского поэта: «С ним русская литература вошла в мир, как сама Россия вошла с императрицей Екатериной Второй в число великих держав. То европейское сияние, которое, как и русское, исходит от Пушкина, было спроецировано, как лазером. в Европу, от Гоголя до Достоевского, и перед этим новым источником света Европа не могла устоять».

А через 200 лет после рождения Пушкина официальный орган Ватикана газета «Оссерватер Романо» поместила обстоятельная статью с броским заголовком: «Лирический поэт русской души».

Пушкин – это не просто имя. Это названия мира, бесконечного в своей красоте и мудрости, пронзительного в своей эмоциональной правдивости и вечного, потому что великое слово не умирает. Этот мир существуют вокруг нас, в нас самих, подсознательно, позволяя припадать к его творчеству, как к чистой воде родника, черпая силу и надежду. Ведь души наши всегда будут взыскать что-нибудь светлое и священное.

Мировоззренческая установка Пушкина проста и не затейлива: кто не верит в себя, тот останавливается на подступах к раю: «Жизнь есть лишь то, что ты думаешь о ней» (император Рима и философ по совместительству М. Аврелий). У поэта своя судьба, своя доля и своя мечта– смотреть на мир глазами счастливых людей, потому что у них соблазны и вожделения не подавляют увлеченность, страстность и развитие и во всякой неудаче они видят новый опыт, новую мораль, новое поученье: «Величайшая слава не в том, чтобы никогда не ошибаться, но в том, чтобы уметь подняться всякий раз, когда падаешь».

Творит огненно и остро, живет азартно, проявлением эмоций, настроений – не цепенеет, внося в мир свои неповторимые пушкинские стили – воспевание незримой связи звезд, пространства и человека:

Мороз и солнце; день чудесный!

Еще ты дремлешь, друг прелестный —

Пора, красавица, проснись:

Открой сомкнуты негой взоры

Навстречу северной Авроры,

Звездою севера явись!

Да таким проникновенным и чувствительным словом, когда хочется ему душу отворит, чтобы растворилась печаль, вернулась ласточкой молниевидной изьятая из жизни весна и почувствовать, как светла жизнь и так красива, будто на белый снег упали янтарные грозди рябины. Словно вкушаешь молодильные яблоки Гесперидова сада и ощущаешь, что опрокидывается на тебя полный ковш живой воды, берущей начало в новозаветных преданиях. А память вытаскивает из своих дальних сусеков высказывание Ф. Ларошфука, точно выражающих суть описываемого состояния: «Ветер задувает свечу, но раздувает костер».

Высвечивая мифопоэтическую изнанку обыденного мира, изгоняя из него буквализм – это искусственное гетто– Пушкин увязывает надежду человека не с филологически трепетными изысканиями, а с хирургическим вмешательством, когда анатомическим ножом вскрывается боль, слепящая свет, и с гальваническим прорывом в потаенные уголки души:

Я стал доступен утешенью;

За что на бога мне роптать,

Когда хоть одному творенью

Я мог свободу даровать!

В авторском осмыслении, поэт поднимает на высоты запредельные мысль следующего исторического чертежа: «…каков дух времени и таковы люди стали. На крапиве не родится виноград, из лжи не выведешь правду; из смешения лени, равнодушия, невежества с безумием и развратом не возникает сам собою порядок. Что мы посеяли, то и должны пожинать. Всем неравнодушным к правде людям очень темно и тяжело, ибо, сравнивая настоящее с прожитым, давно прошедшим, видим, что живем в каком-то ином мире, где все точно идет вспять к первобытному хаосу, и мы посреди всего этого брожения чувствуем себя бессильными».

В стихах Пушкина переплелись мотивы античных мифов и ветхозаветные сюжеты, в них звучат легенды Средневековья, пульсируют идеи эпохи Возрождения и мысли античных философов:

Адриатические волны,

О Брента!…услышу ваш волшебный глас!

Он свят для внуков Аполлона:

По гордой лире Альбиона

Он мне знаком, он мне родной…

Язык Петрарки и любви…

Пушкин отыскивает в этом историческом безмерном океане те житейские вещи, ту силу светлого смирения, которого праведники ищут в вере. Он создает и делает это триумфально, ярко, захватывая капитально всесилье Добра, пришедшее из древнего: «…домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников». Еще древние подметили, что порою полезно принадлежать другим, дабы другие принадлежали тебе. Некая старуха – провидица, согласно легенде, сказала римскому императору Адриану: «…иногда складывай с себя сан».

Яркая образность и лаконичность изложения, приближение художественного мира подчас к языку и обычаям того времени, придавали стилю Пушкина привкус вечного – живая античность, сочная мифологическая и библейская колоритность смотрят на нас первозданной свежестью.

Ведь А. С. Пушкин – это уже базальтовое культурное явление, стоит вертикально на линии земли, линии змеи. Стоит под искрящимся снегом, под летящим листопадом, в алой заре, в сверкающей синеве, в непрозрачном молоке зимы. Стоит – покрытый дождями, продуваемый ветрами, под ласковым и удивленным солнцем. Стоит – и уже навсегда, потому что талантом своим воздействует на людей:

Под голубыми небесами

Великолепными коврами,

Блестя на солнце, снег лежит;

Прозрачный лес один чернеет,

И ель сквозь иней зеленеет,

И речка подо льдом блестит.

Поэзия Пушкина тяготеет к метафорической образности и притчевости, красочности и живописности, самоироничности. В его поэзии – соль и мед, горе и ликование, он радуется, на взгляд автора, что может простить, смеяться беде в лицо, упасть в нелегком бою и смело встать. Его духовный ориентир, моральная инструкция бытия – жест молитвенный, подобием секир, точный нацеленный в сердце и ум православные. У него Ум играет свой шедевр на судьбах человеческих, недаром Пушкин называет его «бессмертным солнцем человека»

Графически литой и зрительно четкий образ этот хорошо подчеркивает сакральную самость поэтического дара Пушкина в его поэтической аллегории. Образ цветистый, живописный, четкий. И, вроде, краткий сюжет, всего – лишь капля масла с лампадки Психеи, но какой матерый кусок нашего существования отколот – содрогание по телу проходит, словно апокалипсические молнии пронзили, будто «небо по жилам протекло».

Жесткая конструкция мыслительных процессов, ее предельная консервативная форма, выстроенная на иерархизации, подчинении принципам и правилам, для Пушкина универсальный социум, где можно быть одновременно глубоко лиричным и философичным, и пребывать в неге фольклорной стилизации, и в романтических мечтаниях. Своей поэтической строчкой Пушкин легко передает аромат любой эпохи, любой вещи. Как бы подтверждая, что его таланту под силу всякая стихия – одушевленная и застывшая, живая и камнем-валуном придавленная:

Придет ли час моей свободы?

Пора, пора! – взываю к ней;

Брожу над морем, жду погоды,

Маню ветрила кораблей

Здесь ему помогает обостренное чутье новизны, способность в хорошо знакомом видеть необычайное и неиссякаемый кладезь феерического воображения, исполинской фантазии, что помогает ему выгонять сор из неприхотливой жизненной избы, превращать его в жемчуг с блистательным перламутром. Здесь ему подвластен тот особый талант, и состояние души, и нечасто встречающаяся способность взрослого человека быть ребенком со скатившейся с глаз «милой слезинкой». Мечтает, «…могучей страстью очарованный»:

Под ризой бурь, с волнами споря,

По вольному распутью моря.

Когда же начну я вольный бег?

Пейзажи Пушкина наполнены сочными образами, красками, запахами, звуками. Он умеет видеть, слышать, осязать природу в тончайших оттенках ее бытия. Поэту хватает нескольких образных запоминающихся мазков, чтобы нарисовать выразительную картину природы:

Полезен русскому здоровью

Наш укрепительный мороз:

Ланиты, ярче вешних роз,

Играют холодом и кровью.

Чарующий ритм стихов, легкость слога и простота пушкинских образов– и скрытый глубинный подтексный смысл. Пушкинские образы в иносказательной форме зашифровывают человеческие характеры и законы общества; глобальные социальные явления и или большие массы людей.

Горький делает такое сравнение: «Пушкин для русской литературы такая же величина, как Леонардо для европейского искусства», в «ряду гигантов» вместе с Пушкиным Горький называет всего только два имени – Шекспир и Гете».

В «Слове о Пушкине» (1961 г.) Анна Ахматова верно подметила, как после его смерти, с течением времени, «Вся эпоха (не без скрипа, конечно) мало-помалу стала называться пушкинской… А прежние высокие чины императорского двора, «кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы» и прочие «постепенно начали именоваться пушкинскими современниками»; именно в таковом виде и качестве (а не сами по себе) они и остались интересны для потомков, сохранившись в каталогах библиотек и тем самым не канув в Лету:

Я с детства Пушкина читал

И мудрость жизни постигал…

Почему нас влечет Пушкин? – потому что подсознательно мы находим в строчках поэта тайны, глубокий скрытый смысл, великую мудрость – не филологические трепетные изыскания, а боль и нервность, многоцветность и красные брызги мира и действительности

Он сединил в себе, своих стихах знание Европы и мудрость Востока (Восток сказал так: «Веселое имя» Пушкин») назвав это органическую историческую связь Россией (поэтому она у него на высоте, на ветвях). Для него знания, талант и милость людям (Людмила) – такое же богатство, как лес, нефть, зерно:

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Он шефствует свободно и эпатажно в кортеже словесной стражи, в артельном сопровождении образов, мастеровой от Бога, поэт и философ мотиваций, Практик, Мистик, Волшебник, изгоняющий глянец с витрин неподлинных, искрометно, по-царски награждая чудесное мирское бытие звуками своей лиры:

Счастлив уж я надеждой сладкой,

Что дева с трепетом любви

Посмотрит, может быть, украдкой

на песни грешные мои.

Шестерки не становятся королями, в какой бы парик они не рядились. Вновь и вновь поднимается бич страданий, гонит ряженых, но не пьедестал, а в темницу или на плаху. И крутится без остановки знаменитое колесо Будды – колесо сансары, колесо жизни, в каждой спице которого – истина, а она в том, что вся жизнь – это лишь страдание.

Но для Пушкина страдание не есть цель жизни, это для него не «жизни мышья беготня». Заветная мечта поэта – не поддаваться влиянию и не кручиниться, «сидя на пне»:

Каков я прежде был, таков и ныне я:

Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья,

Могу ль на красоту взирать без умиленья,

Без робкой нежности и тайного волненья.

Пушкин не верил – в проклятия, суеверия, «драконовые зубы» человеческой души, в «звериный оскал лика человеческого» (Шопенгауэр). Он шел своей дорогой – без страха и сомнений, никому не завидуя и не подражая, не сожалея, не обвиняя и не оправдываясь, ни нужда, ни бедствия, ни раздоры не мешали ему.

Его нравственный камертон извлекал основной простой тон, незатейливый узор нехитрых слов: «Хоть плохо мне, но это не причина, чтоб доставлять страдания другим». Он верил в себя, верил тотально, вера в смысл бытия для него была– шелковый путь, ведущий от сердца к уму, победы добывал собственно, как рудокоп руду в копях.

Когда-то именно такая «внеземная» вера вела фигуру загадочного и величественного пророка Моисея к оазису – земле благодати, обещанной Богом в качестве награды за выпавшие испытания.

Пушкин выторговал у судьбы и жизни одну привилегию – привилегия Феникса, возрождения и обновления – в доблести, в таланте, в победах, во всем, ибо новизна всегда возбуждает восхищение и желание: «…показывайся, как солнце, всякий раз в новом блеске» (библ.):

Примите исповедь мою:

Себя на суд вам отдаю.

Как Гарун-аль-Рашид из сказочной «Тысячи и одной ночи»  – снимал позолоченный кафтан и одевал платье простолюдина, и как французский суверен Франциск I – не брезговал привечать каликов, подавать милость нищим и ночевать в простой хижине, и как герой Бомарше – не заискивал перед сильными мира сего и не принимал от них подачек. И все это отражает в своих стихах, обвитых многомерными страстями.

Его нельзя было заподозрить в неискренности, в добывании славы наигрыванием на худших струнах человеческого сердца. История его тревожной души и судьбы есть история падений и восстаний, веры и отрицания, добродетелей и пороков, любви и разочарования, легкомысленной игры и глубокой серьезности, что и отразилось в сочинениях поэта в глубоких и ярких красках:

Я возмужал среди печальных бурь,

И дней моих поток, так долго мутный,

Теперь утих дремотою минутной

И отразил небесную лазурь.

Надолго ли?., а кажется, прошли

Дни мрачных бурь, дни горьких искушений.

Воздействие самой личности Пушкина на нас, современников, настолько велико, что он словно излечивает нас от нравственного и душевного недуга, а также – не уступает доминанте его поэзии. По сути, смыслу и ценности Пушкин стал для нас духовным властелином. Откровенный вызов царю, не прирученный и не льстивый, никогда не дающий себя в обиду, слишком самодеятельный, слишком своевольный, даже в чем– то бунтарь. Без страхов, лакейства и компромиссов «среди детей ничтожных мира». Объяснение этого феномена кроется не в шаманском гнозисе, не в экстатическом растворении личности в угоду времени и эпохе, оно – в сакраментальной, смысловой содержательности утверждения Гете: «Чтобы что-то создать, надо чем-то быть». Этим объясняется нравственный вектор Пушкина в России – в сакральности его духа, в жажде независимости, цельности и несгибаемости этого желания. В вызове приниженности, унизительности, прирученности, раболепию:

Беда стране, где раб и льстец

Одни приближены к престолу,

А небом избранный певец

Молчит, потупя очи долу.

Трагическая судьба поэта и гражданина, этическим императивом которого был долг «милость к падшим призывать». Но прежде всего личность Пушкина – это моральная парадигма, образец свободы и смелости, бескомпромиссности: славить Свободу и в этом находит счастье. Он не угодничал и не мельтешил у трона, не путался под ногами у «сильных мира сего». Напротив, Пушкин восставал, бунтовал против этой слепой и бездушной зависимости от политики и власти, – в образном выражении поэта – от «ливреи», – а в чем -то и от народа, нередко ждущего от творца призывов, лозунгов и пророчеств. А Пушкин хотел следовать своим сокровенным чувствам, а не отзываться на прихоти и ожидания вельмож и народа льстивыми одами. Ему дороги были «лучшие права» и «потребна» другая свобода: