Текст книги "«Искал не злата, не честей»"
Автор книги: Владимир Леонов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
И. А. Ильин, русский мыслитель
Спасение в качестве, 1928 г.
И Пушкин стал для меня Величием и Подвигом России, ее самым золотым и плодоносным шедевром, воплощением правды, красоты, величия и надежды, ее поэтическим пророком, вечно присутствующий в нашей жизни! Ведь Пушкин вернул в общественное сознание утратившие свое значение нравственные базовые ценности: Честь. Достоинство. Самоуважение. Которые органически неотделимы от страны, в которой мы живем. От нас самих, отдаленных от него потомков, которые, по определению Карамзина, наследуют нравы своих предков. Противопоставив их трусости филистеров, лизоблюдству благочестивых рутинеров, нигилизму мещан своего (да и последующего непременно) времени. Сделав их секирой, знаком, вознесенным упруго вверх, в славные традиции нации, «расширяющим сердце мое» (лат.):
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу…
Пушкин представляет собой нечто совершенно особенное: историческую национальную веху, в которой проявились высшие сферы индивидуальности и самобытности: «Не хочу русской глупости бить челом»» (А. Пушкин). Острого и глубокого ума, явления действительности, хлестко подмечающего:
В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
(эпиграмма на Карамзина, автора «Истории государства Российского»)
Благодаря открытому им собственному стилю поэтического сказа поэту удалось понять, как через сюжет, через смысл и построение лирических оборотов его персонажей передавать опыт и сознания целого народа: из преданий, легенд, сказаний, фантазий, вымыслов, разговоров, домыслов, которые накладываются на повседневную действительность, составляя ее содержание и украшение:
Нет, весь я не умру –
душа в бессмертной лире
Меня переживет и тленья убежит.
Его воля подчинялась православной природе, если снять с храма христианского языка. Его светская поэзия способствовала нравственному совершенствованию людей и самой жизни, не лицемерила, не попирала ногами божественные и человеческие права. Несла евангельское зерно милосердия и любви, освобождая ум и чувства от «обыденного зла», от примесей и шелухи: «Все глупости и подлости род человеческий уже совершил и теперь только их повторяет»– Феофан Грек.
Он не возводил здания и не строил города (как некогда, в библейской истории, возвел Нимрод город Вавилон). Он просто делал выше граждан империи, чтобы в домах жили счастливые и добрые сердца, а не низкие и мелкие, и благодарной нацией был «любим как солнце». И отвечал он за историю России, как Пантократор, уловитель и держатель сущего в Державе: «… нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко… но у нас было особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства…У греков мы взяли Евангелие и предания, но не дух ребяческий мелочности и словопрений»:
Я слышал – в келии простой
Старик молитвою чудесной
Молился тихо предо мной:
"Отец людей, Отец Небесный!
Да имя вечное Твое
Святится нашими сердцами;
Говорил Н. Бердяев об эсхалотичности истории. О том, что, поняв ее начало, мы поймем и ее конец… Поняв свои истоки, ручейки, мы поймем свое развитие и свое завершение. Не то завершение, что связано у нас со словом «смерть», а завершение, как перерождение, переосмысление истории и опыта Мы понимаем, что мы, люди, всего лишь временные существа. Мы пришли из тьмы мириадовой и уйдем в нее, когда будет срок, уйдем на погост или пламя костра. Да, мы для Вселенной такие же мелкие и незначительные, какими являются для нас трава и камень. Но соглашаясь с собственной ограниченностью, дух наш, тем не менее, вправе искать объяснение всему, что он видит или домысливает, хотя и было некогда указано: «Не стремись слышать все, ибо ты услышишь, как твой раб злословит тебя». (парафраз Екк.) И мы не можем понять себя и свой крест иначе, чем рассматривая триединство колосса Прошлого, импровизатора Настоящего и выдумщика Грядущего. У них – общее начало, сюзеренство принципов диалектики, именно ими руководствуется природа, порождая такое творение, как люди, которые, говоря словами философа – раба, бывшего сначала любимцем Нерона, Эпафродита, затем изгнанного из Рима по распоряжению Домициана: «Удивительные создания эти люди – не хотят ни жить, ни умирать»:
Кого ж любить? Кому же верить?
Кто не изменит нам один?
Кто все дела, все речи мерит
Услужливо на наш аршин?
(Уточнение от автора: «Услужливо на наш аршин» – кто во всем соглашается с нами).
На вершине человеческого сердца, в низинах которого, говоря словами библейской аскетики, «пресмыкается блуд», «наследство Иуды», «обманчивая надежда Христа» -Пушкин зажег нравственную «зарю бессмертия», в латинском изречении читаемое как «Во мраке достаточно одной свечи» или «Не злословь ни о друге, ни даже о враге».
Поскольку Жизнь – это понятие о связи истины, добра и красоты. То есть то пространство и та полнота существования, в которую верить человеческое сердце. Само триединство есть конкретно существо Блага/ Жизни/, содержание Жизни, иное имя Жизни, символ и знамение Жизни.
Уверяю вас, читатели, в стихах Пушкина вы приобретете столь замечательное познание в области природы и человека, истории и культуры своего народа, что оно причинит вам величайшее удовольствие. Поэзия – искренняя исповедь души, благодарность миру и отчизне, они передают живой облик страны, которая есть наша общая родина и которая некогда была велика и могущественна до такой степени, что казалось в поднебесной она одна не подвластна судьбе, что вопреки обычному ходу вещей, разрушению и исчезновению, она одна предназначена существовать вечно. Слишком патетично, усмехнется кто – то, если не знаком с предположением Достоевского, что выше России может быть только истина.
Пушкин ещё в 1836 году объяснил это в письме старшему другу Петру Яковлевичу Чаадаеву, блеснувшему своими «Философическими письмами»: «У нас было своё особое предназначение. Это Россия, это её необъятные пространства …нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех…»
Мысль и вера Пушкина шли выше живота, проникала в сердце, горло. Вулканически выжигали безропотность и равнодушие, залившие серыми чернилами нравственную атмосферу. Слишком самодеятельный, слишком своевольный, даже в чем– то бунтарь. Без страхов, лакейства и компромиссов «среди детей ничтожных мира»:
Никому
Отчета не давать,
Себе лишь самому
В стихах Пушкина, равно как и в бессмертном творении Гомера «Илиада», есть все, чего хочешь знать и понять, и нет ничего из нашей жизни, чтобы не отразилось в таком глубоком поэтическом совершенстве. Он не стесняется перенимать от жизни то, что ему неизвестно было самому. Круг интересов и приложения творческих сил обширное, от античной культуры до православной русской, от истории первобытной архаики до современной государственности.
«Да и какое место в мире более достойное, чем поэзия»- думается, что такое суждение выражает подлинный душевный мир Пушкина, гуманистическое мировоззрение Пушкина, влияет на сюжетный и композиционный замысел стихов и и вообще на общий колорит поэзии, определяет его отношение к поэзии как к высокому и благородному делу, ибо жил он так, как будто земля наша – это рай:
Не се ль Элизиум полнощный,
Прекрасный Царскосельский сад,
Где, льва сразив, почил орел России мощный
На лоне мира и отрад?
Стихи выделяются особой жизнерадостностью, являя собой гимн во имя детства, зрелости и самой красоты жизни. Подобно прекрасной античной статуи в плаще нежно розового цвета, они украшают серый фасад нашей банальной повседневности:
Я пил и думою сердечной
Во дни минувшие летал
И горе жизни скоротечной
И сны любви воспоминал.
Пушкин своим художническим опытом вручил мне (надеюсь, и многим другим) два больших живых поучения, что в латинской терминологии прозвучало однажды как «Слушай, сын, уроки учителя». Словно перебросил мост через провал нашего одиночества и апатии.
Первое, и основное, моральное: в жизни и поведении человек должен движим не тщеславием превзойти Творца, но признанием и благодарностью за то, что удостоился стать Его «подобием», что «Что чувства добрые я лирой пробуждал». Наделил своим нравственным выбором в самом главном, что дано ему было сделать. Нравственность эта в том, что, получив свыше «дар Божий», он не присвоил его безвозвратно для личного хотения, апломба и идольного возвеличивания (в отличие от того, как «вавилонской блудницей» поточно сегодня вошло в нашу жизнь гоголевское: «…думают только, чтобы при них были хлебные стога, скирды, да конные табуны их»). Что дало Достоевскому основание написать позже фразу: «Полное существование достигается только в великих произведениях духа».
И второй урок жизни положил мне на сердце поэт Пушкин. Дал урок откровенности и искренности. В чем так остро сегодня нуждается мое поколение. В своем поэтическом мире Пушкин не утаивал от читателя свои сомнения, противоречия и препятствия, падения и блуждания. Он будто насквозь прозрачен, исповедален. Его слово целостно и честно являет его жизнь. И вера его – это не профессия, это не дела, вера его – это жизнь и поведение, от того и невозможность заменить трогательное «Мой Пушкин» на холодно отстраненное «Это он».
И третье, главное открытие, третий урок Пушкина: он первый, кто преодолел жанрово – стилевую односторонность русской поэзии, открепил русскую поэтическую мысль от байронической традиции унылой элегии ( общая мечтательность, задумчивость, самоуглубленность), так ясно и просто выраженной Пушкиным в строчке « Изгнанник самовольный, и светом, и собой, и жизнью недовольный»; предвосхитил и произвел освобождение от неестественности и пристрастности к «истинному романтизму» и « церковнопеснопению. В «Британской энциклопедии» редакции 1961 года написано, что до Пушкина русский язык был вообще не пригоден для художественной литературы.
Твердо и убедительно я произнесу: «Мой Пушкин».
«Мой Пушкин» есть мой автопортрет, моя личность с ее натуральными и идеальными сторонами; это моя система ценностей, это ворота в «мой Рай» и я – «…первый человек рая».
Твердо и убедительно я произнесу: «Петр Андреич Гринев» – мой литературный герой!»
Рассуждая о Пушкине, мы «делаем себе человеков» (на языке христианской аскетики), мы воспроизводим не только свою мораль и идеологию, но главное – свой первозданный портрет, скрытый от посторонних глаз, потому что мы глубоко высказываем себя, когда размышляем и говорим о Пушкине, ибо, перефразируя высказывание теологического мыслителя Ф. Аквинского «Истину произносит язык его» (лат.)
«Пушкин – это наше все», – написал Аполлон Григорьев. Это значит, что Пушкин сосредоточивает в себе весь приоритетный корпус нашего духовного строя, в нем Россия выражается как синкретично неделимое, природнотворное и рукотворное. В нем мир России – в его отрадно чудесных проявлениях, дух эпохи российской поистине неземного масштаба. В нем мир России – те невероятные свершения, которые изменили эпоху человечества и подняли Россию на рубежи великой славы, и одновременно основательной зависти: «…На святой Руси не было, нет и не будет ренегатов, то есть этаких выходцев, бродяг, пройдох, этих расстриг и патриотических предателей» – В. Г. Белинский:
России двинулись сыны;
Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных,
Сердца их мщеньем зажжены…
Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья
За Русь, за святость алтаря.
Везде и всегда он оставался русским, православным, не прикидываясь ни христианином, ни магометанином. По той вере и памяти сердца, которые и определяют коренную народную принадлежность. Он был русским в самом корневище своего духа. Он хранил в себе ту самую русскую душу, которая устремлена вверх, в духовное, и мерилом правды которой есть обращенность к милосердию:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокой век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал
Данная книга – это кропотливый труд, для воплощения которого пришлось глубоко изучать и осмысливать множество вещей из творчества Пушкина. Повествование о Пушкине как гениального явления русской культуры, его центрального места в вековых исторических чертежах России, его современного звучания в мирочувствовании нашего поколения, роли, которую играет пушкинский художественный мир (он сам и его литературные герои) в судьбе нашего Отечества, ведется с позиций философского осмысления его современного значения, с одной стороны, а с другой – размышлений о неповторимом художническом и творческом наследии поэта.
Обостренный взгляд на родоначальника русской словесности, творчество которого, проявленное себя в поэзии, есть более глубокая тайна, чем думает об этом толпа. Единовременно возникшая и ставшая мирским вседостаточным обольщением для умов невоздержанных в хуле, нашептывании и сластолюбии, обителью посюсторонних измышлений по своей сложности и необъятности, презрению к самообольщению, коварству, сладострастию:
Я знаю край: там на брегу
Уединенно море плещет;
Безоблачно там солнце блещет
На опаленные луга;
Дубрав не видно – степь нагая
Над морем стелется одна.
Это – размышления и впечатления современника двадцать первого века о Пушкине, под новым зрением, словно омытом свежей ключевой водой. Речь идет о той поэзии, выраженной метафорой «Устремленная ввысь», которая говорить о самом близком: о каждом из нас и о людях, среди которых мы становимся собой, среди которых отстаиваем себя, то сближаясь с людьми, то оставаясь в одиночестве посреди толпы. О поэзии, будто посланной светом дальним, сочетающей в себе всю загадочность звезд и безбрежного эфира: Бог есть. Душа связывает человека с ним. Жизнь обладает смыслом.
О стихах, проникнутых большой психологической и художественной правдой, когда впечатления от внешнего мира органически слиты в них с твоими душевными ощущениями. С твоей заботой о будущем. С твоим интересом верить и любить, не конструировать абстракции, а выращивать семена на плодородной душевной равнине.
А. Фет словно подсмотрел твои мысли, когда написал:
Снова в сердце ничем не умеришь
До ланит восходящую кровь.
И душою подкупленной веришь,
Что, как мир, бесконечна любовь.
О том поэте, на сердце которого камнем Полифема, колоссальным обременением лежала вся циклопическая нелепость и уродливость николаевской эпохи:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Который нес груз этического решения, сумев выразить все насущные вопросы человеческого жития, ибо они и сегодня остро волнуют нашу веру, культуру и государственность. Писал позже Тютчев, словно в суть пушкинского поэтического стержня проникнув: «… Чтобы поэзия процветала, она должна иметь корни в земле».
Ему говорили «нельзя». Но он все же шел, он подходил к вратам, везде слышал слово «нельзя» …Но на последних вратах было начертано «Можно» …
В его поэзии и язык, и душа, и свобода.
Они – посланники красоты и поэтической гордой лиры. В пушкинских руках – волшебное перо. Строки переливаются лунным светом – то вечность делится своими секретами и таинствами. Стихи льются надеждой. Надеждой предстоящих встреч и новых мотивов. Словно несут в сердца мир потаенных снов. Любовь и верность в каждой лирической нотке.
Поет и мечтает, и плачет сердце читателя, и тает, полнясь стихами, звучащими на волне небесной тонкости и красоты…
Вот как видел призвание художника Аристотель в своей «Поэтике»: « Так как поэт есть подражатель, подобно живописцу или какому – ни будь другому художнику, то необходимо ему подражать непременно чему – ни будь одному из трех: или ( он должен изображать вещи так) как они были и есть, или как о них говорят и думают, или какими они должны быть» . Вот такой «своею кистию свободной и широкой» (Пушкин), он и создает свои произведения во всех трех проявлениях, счастливая уверенность в своем таланте и в своих делах поэтических придает творчеству Пушкина особую насыщенность оптимизмом, жизнеутверждающим началом.
Поэзия превращает обычную, вполне заурядную натуру, в самобытную и незаурядную. Личность расцветает, набирает силу, энергию. И сразу проявляется бездна латентных ранее талантов и одаренностей, преодолевающих болезнь рода человеческого – депрессию, нищету духа и грошовый уют, мы теперь как улитки, которые боятся высунуть голову из скорлупы:«…не высиженный цыпленок, молчи, пока твоя бутылка не разбилась бы и ты, мелкий и сморщенный…» демон Мефистофель.
В превосходной поэтической форме и точно отражает суть этого застаревшего заболевания Уильям Вордсворт: «Нас манит суеты избитый путь. Проходит жизнь за выгодой в погоне».
Роман не кончен – понемногу
Иди вперед; не будь ленив.
Лира поэта переносит меня, читателя, в какие – то другие принадлежности души, другие внутренние опоры, мне под влиянием такой поэзии кажется, что я ощущаю то, что собственное свое привычное положение покинул. Я вдруг начал понимать то, чего я не понимаю; начал понимать, зачем мне надо понимать и мочь то, чего не могу. Эта поэзия безнадежно проникновенная, красиво и непосредственно переносит меня в то душевное состояние, в котором находился тот, кто писал стихи.
Мастер слова из «Поднебесного». Поэт, говоривший резко и определенно, и в котором выразился исторический момент русского общества – протест против гнусных его порождений и «сочувствие ко всему человеческому».
Владыки! вам венец и трон
Дает Закон – а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.
…
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты Богу на земле.
…
Склонитесь первые главой
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.
Князь Голицын, генерал – губернатор Первопрестольной призывает решить вопрос немедленно, тотчас: отправить Пушкина в Испанию, в огненное революционное месиво. Из этой революционной топки не возвращаются.
Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.
Фотий, священник высокого ранга, требует только одно место для поэта – в Соловецком монастыре. Сидеть 10 лет. Вот и стишки свои злобные и неслыханные по своей дерзости навек бы забыл. Да и Сибирь еще – мозги поправит непременно.
Военный министр Аракчеев, по Пушкину, «полон злобы»:
Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он – друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести…
Аракчеев в ярости требует поместить в Петропавловскую крепость или отдать в солдаты навечно.
Стишки неприличные, злые…
Затем прошел слух, что Пушкина доставили в полицию и выпороли в закрытой комнате. Да, оговор. Да, ложь. Пустое и никчемное. Да, богоспасаемый город бурлит именем «Пушкин». Но такая « дурная популярность» выводит поэта из себя. Он страстно и яростно защищает свое имя. Свою честь: у него свои понятия о чести и доблести. Пушкин позже напишет: «Я решил тогда вкладывать в свои речи и писания столько неприличия, столько дерзости, что власть вынуждена была бы наконец отнестись ко мне как к преступнику; я надеялся на Сибирь или на крепость, как средство к восстановлению чести».
Опасность нависает над Пушкиным, злое дыхание тюремных стен или сибирских ветров, «околотронная чернь», рабы в ливреях» просят государя покончить с вольностью поэта.
Александр I отчитывает директора лицея Энгельгардта в том, что бывший царскосельский воспитанник Александр Пушкин «наводнил Россию возмутительными стихами». Генерал-губернатор Петербурга Милорадович получает приказ арестовать поэта…
Предстательство Чаадаева и Карамзина меняет расстановку сил…спасает самого поэта и спасает Россию от той катастрофы, которая могла лишить державу «поэтического солнца», онеметь и стать бессловесной.
Историк Николай Карамзин и по совместительству советник императора Александра I упросил государя не губить юное дарование, смягчить монарший гнев: поэт направляется в южные губернии под надзор генерала И. Инзова.
Пушкин обещает Карамзину исправиться…не писать пасквили, неприличные стишки в адрес знатных особ. И добавляет: « На два года». Осталось на это случай воспоминание современника, что супруга Карамзина, Катерина Андреевна, засмеялась: «Как точен! Хорошо хоть на два»…
На каждом пушкинском листе разлиты ум, душевность и страсть. Это труды ума незаурядного.
Это повествование о нашей русской душе с ее долей, неиссякаемой верой и несокрушимой силой духа. В пушкинской лирике – и язык нации, и исповедь, и свобода. А еще – светлая Вера:
***
Из дневниковых записей П. А. Васильчикова…:
«…Когда французы были в Москве, устроена была тайная компания для переноса и сохранения бумаг и драгоценностей и т.п.: боялись, чтобы французы не вошли в Петербург (…), боялись тоже и за памятник Петру Великому и думали о средствах его скрыть и перенести. В то время именно доложили один раз А. Н. Голицыну, что отставной капитан Булгаков желает его видеть. Входить старик на деревянной ноге и костылях и говорит, что он видел странный сон и что он просит передать его государю. Ему снилось, что он идет по Дворцовой площади. Когда он подошел к углу Миллионной, он услышал за собой странный шум, как мерные удары большого молота по камню. Он обернулся и увидел за собой памятник Петра Великого, идущий за ним; в испуге он снял картуз и посторонился, памятник поглядел на него пристально и проехал мимо. Булгаков, влекомый какой – то неведомой силой, пошел за ним. Петр Великий переехал через Троицкий мост и поехал к Каменному острову, где жил тогда император перед отъездом в армию. Петр Великий подъехал к крыльцу, в это время император выходит из дворца в полном мундире и, скрестив руки, подходит к Петру Великому, который сказал ему: «Молодой человек, отчего подверг ты Россию таким опасностям. За Петербург бояться нечего; он будет безопаснее, пока я буду стоять на том месте, где я теперь нахожусь». Сказав это, Петр Великий повернул лошадь и поскакал назад. Император закричал: «Коляску, коляску!», и Булгаков проснулся. Замечательно, что Булгаков не знал и не мог знать про тайную комиссию и особенно про намерение насчет памятника Петру Великому. А. Н. Голицын рассказал это государю и памятник Петру Великому был оставлен в покое как по тяжести переноса, так и потому, что на этот сон смотрели как на предзнаменование, памятника не трогали. А. Н. Голицын рассказал это Мих. Ю. Виельгорскому. Виельгорский рассказал это Пушкину, на которого этот рассказ сделал большое впечатление и который впоследствии оного написал «Медный всадник»
***
Поэзия, будто посланная светом дальним, сочетающая в себе всю загадочность звезд. А сам поэт – доверитель красоты и поэтической гордой лиры.
Я, читающий поэтические строки, чувствую, как стихия моей души выносит меня из забытьи и уносит в мир чувствований, и я сливаюсь с ним. Из мучительного грешника современности, переполненного бездной недугов, я становлюсь существом нравственным, приличным на отдельное духовное… наслаждаюсь, живу, люблю, мечтаю и хочется утонуть в этих строках, и так и плыть по волнам своей памяти.
Душевно! Прекрасно! Светло! Легко! Уютно! Нежно! Глубоко!
Благодарю Бога, что он одарил нас талантом, пишущим такие изумительные стихи. И рад, что есть люди, умеющие чувствовать и понимать прекрасное:
Еще хранятся наслажденья
Для любопытства моего,
Для милых снов воображенья,
Для чувств… всего.
Охватывая широкий простор человеческого бытия, в хронометре времени которого, по воле Творца, встречаются образы нынешних событий и их давние прообразы, автору хотелось, чтобы твой дух, читатель, просто захватило от открывающегося отсюда вида на смысл и ценность Пути и Судьбы каждого, так глубинно отраженных в творчестве поэта.
Будто неведомый скрипач играет ноктюрн Шопена, с души смывается вся тяжесть лет и возникает ощущение, что она летит за тучи, к небесам и звездам вслед, чтобы сказать вам: «Не откладывайте счастье на потом, лучше отложите все тревоги и суету». А главное – ваше мышление и понимание могут найти здесь, в стихах поэтов, представленных в книге, неиссякаемый оплот своему любопытству, верованиям и убеждениям: «Для вас истина ничего не значит. Вы променяли ее на грошовый уют и лестную славу мужей ученых» – Фауст.
Панцирность умственных напряжений, не допускающая потерю живости строчки, хитиновая легкая оболочка образов, происхождение ведущая из душевных коконов поэта, отправляемых на лист бумаги с осторожностью и изысканным приличием, с которой укладывают на брачное ложе девственницу. А затем образы и сюжеты разворачиваются подобно ночному метеоритному фейерверку, расходятся мягким зелеными побегами, ответвлениями, прорастают хрупкими щипами, поблескивающими от инверсий, предположений, полисемантики и скрытой двусмысленности– все это чудесным образом выпускает на волю воображение читателя, требующего от него уважительного отношения к поэзии, миру, людям.
Невольно всплывает в памяти изумительная по своей выразительности и проникновению в душу картина А. Дюрера «Поклонение волхвов». В картине та степень психологизма, возвышенного духа, легкого и мягкого настроения, которые ты, читатель, получаешь от поэзии Пушкина.
