Текст книги "Чужое оружие"

Автор книги: Владимир Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

III

После некоторого колебания прокурор дал санкцию на обыск у продавщицы сельмага Ганны Кульбачки. Поскольку начальник отдела борьбы с хищением социалистической собственности майор Кузнецов заболел, с оперативной группой поехал капитан Бреус.

Обыск у Кульбачки длился уже свыше двух часов, но ни крупных сумм, ни золота, ни других драгоценностей обнаружено не было. Подтвердилось только то, что Ганна торгует самогоном и разведенным спиртом: в подвале нашли несколько бутылей этого зелья да канистру спирта и спиртометр, с помощью которого она измеряла крепость разведенного спирта. Кроме того, нашли пять овечьих шкур – товар, который Ганна скупала в селах и время от времени отвозила в город на продажу.

Хотя обыск происходил без лишнего шума, весть о нем сразу облетела Вербивку, и не успели сотрудники отдела борьбы с хищением социалистической собственности закончить свою работу, как во дворе собрались люди. Больше всех здесь было женщин, которые смело давали советы и бросали в адрес Кульбачки въедливые реплики. И как ни старался милиционер выпроводить всех за ворота, некоторые все равно пробирались под самые окна.

– Доигралась Ганка, доторговалась!

– Отольются ей детские слезы…

– Тетрадь заветную ищут!

– Пьяницы обрадуются такой пропаже… Есть такие, что на целую корову в нее записались…

– Тетрадку у нее давно забрали, – подсказал кто-то, лучше осведомленный. – Теперь, верно, золото ищут.

Сидя посредине комнаты и наблюдая, как инспектор отдела изучает старые накладные, капитан Бреус заинтересовался ящичком, который вытащили из шкафа и в котором было много всякой мелочи.

Ганка скорбно сидела в углу и, казалось, не поднимала глаз; на самом же деле она настороженно следила за ходом обыска. А тут будто прикипела взглядом к капитану, который с удивлением доставал из ящичка жестянки из-под халвы, монисто, связки ключей.

– Чего только у вас тут нет, гражданка Кульбачка, – покачал головой Бреус.

– Все мое, – сухо сказала Ганка. – Богатство не земное копила, а сокровище небесное. Оно в сердце человека и вам не откроется.

– Уж кто-кто, а я вас немножко знаю! Псалмами не отговоритесь…

Они и впрямь знали друг друга и давно были словно два противоборствующих лагеря. Ганка помнила Бреуса еще молодым лейтенантом, участковым в Вербивке. Не раз они схватывались тогда, и Кульбачка хорошо изучила вспыльчивый характер этого, как она говорила, «турка», которого нельзя было умаслить ни дорогой водочкой, ни комплиментом, ни притворной покорностью. Много хлопот доставляла ему она со своими постоянными клиентами. Только ведь и Бреус их не жаловал.

Конечно, если бы с Кульбачкой случилась беда и кто-нибудь угрожал бы ее жизни или позарился на ее имущество, то он, Бреус, по служебному долгу, не жалея ни сил, ни здоровья и даже самой жизни, встал бы на защиту пострадавшей. Но поскольку, по его мнению, сама Кульбачка была сейчас источником повышенной опасности для общества, постоянным нарушителем закона или, во всяком случае, личностью, которая способствовала правонарушению, он считал ее своим противником и готов был решительно бороться с ней.

– Все откроется, – иронически продолжал капитан. – Думаю, что найдем здесь и земные неправедные богатства.

– Уже нашли, – горько проговорила Ганка, – забрали мою долговую тетрадь, теперь ищи-свищи ветра в поле. Но ведь деньги не мои – казенные. Людям добро делала! – вздохнула она. – Сказано: не делай добра – не принесешь себе зла. Один только спаситель за добро благо дает…

Во двор, где толпились люди, Ганка не смотрела. Возможно, даже не слышала реплик, которые бросали односельчане, словно ей уже все было безразличным. Сидела безвольная, будто покорившаяся, и, казалось, готова была помочь обыскивающим заглянуть в самые тайные уголочки своего дома.

Хатой, сараем и погребом под сенями милиционеры не ограничились. Потребовали, чтобы Кульбачка открыла также ларек, который прилепился к забору.

И здесь капитан Бреус увидел черные туфли в углу, почти под прилавком. Они почему-то заинтересовали его. Хозяйка ими, очевидно, не очень дорожила: засохшая глина прилепилась на носках, рантах и каблучках. Небрежно сброшенные, они так и валялись.

Внимательно оглядывая полки, тонкие дощатые стены, деревянный настил пола, капитан снова и снова наталкивался на эти черные туфли.

– Ваши? – вдруг спросил он Кульбачку.

– Мои. А чьи же? – невозмутимо ответила Ганка.

Бреус поднял туфли и начал рассматривать.

– Они же старые, подарок еще покойного мужа, – сказала Кульбачка. – Зачем вам это богатство? – не удержалась Ганка от иронии.

Бреус повертел в руках туфли, словно решая, чем же они могли его заинтересовать. Из своей практики знал, что ценности иногда прячут в выдолбленных каблуках. У этих туфель каблуки были широкие и плоские – такие любят в селах, где приходится ходить по грунтовым дорогам. Это только его Зоя модничает в высоких с острыми, как гвоздь, каблуками туфельках. Да и то лишь в райцентре, а когда приезжает к матери в Вербивку, то надевает такую же обувь.

Каблуки были целые. Бреус отколупнул ногтем комочки глины в том месте, где соединяется набойка с подошвой. Потом, словно взвешивая, немного подержал туфли на руке – один, второй. И вес не подтвердил подозрения.

С безразличным видом поставил туфли на прежнее место. И интуиция может подвести! То, что до сих пор не нашли у Кульбачки никаких ценностей, удивляло и вызывало повышенную бдительность: кто-кто, а капитан Бреус знал, что не ради блага хуторян эта жадная женщина днем и ночью толчется за прилавком.

И все-таки ни золота, ни денег у Ганки не обнаружили. Но и того, что нашли, было достаточно, чтобы задержать Кульбачку и провести дознание.

После составления протокола Бреус сказал:

– Собирайтесь, гражданка Кульбачка.

– Арестовываете? – вскинулась Ганка.

– Задерживаем, – уточнил капитан. – Поедете с нами.

Когда окна были взяты на засовы, Бреус Ганкиными ключами запер дом и опечатал дверь. Потом так же опечатал и ларек. Положив ключи в карман, он отпустил понятых, попрощался с участковым, а сам со старшиной и сержантом, помогавшими при обыске, и Ганкой Кульбачкой направился к машине.

Казалось, что к газику будет невозможно пройти – чуть не вся Вербивка столпилась возле дома Кульбачки. Но стоило ей в сопровождении милиционеров показаться в калитке, как разговоры утихли и толпа расступилась.

Ни возмущения, ни сочувствия. Примолкли женщины, чьих мужей она спаивала, чьи семьи разрушала. Молчали те, кто ненавидел Ганку и открыто говорил все, что о ней думал; притаились и те, кто всегда боялся Ганку за ее мстительность.

Она брела сейчас мимо людей, которые молчали, но в душе радовались тому, что пришла Ганке расплата…

* * *

– У вас нет самогонного аппарата, гражданка Кульбачка, – сказал майор Литвин. – Выходит, сами вы продукты не переводите. Это хорошо. Однако торгуете самогоном и разведенным спиртом, а это уже плохо. Очень! Но если скажете, у кого покупали спирт, кто гнал для вас самогон, ваша вина уменьшится.

– Да не торговала я самогоном, миленький. Будь он проклят, прости, господи, за горькое слово. Люди на свадьбу для себя гонят, на крестины там или поминки. У кого аппарат, тот дома держать самогон боится, – быстро журчал мягкий голос Ганны. – Ведь вы придете, не только все заберете, еще и оштрафуете. Вот и попросили люди взять на сохранение. У меня погреб большой, места много, чего же добро не сделать людям! А кто вместо самогона канистру спирта в погреб поставил – не знаю. Ей-богу, не знаю!

– Хороша добродетель! – не выдержал капитан. – Самогон прятать!

– Ну ладно, поверим, что не знаете, кто именно из ваших клиентов вместо самогона поставил канистру спирта, – миролюбиво согласился Литвин. – Назовите всех, кто у вас это добро хранит, и мы выясним, чей спирт.

– Не буду я на людей говорить, – твердо ответила Кульбачка.

– Значит, не им, а вам придется отвечать.

Коваль внимательно изучал Ганку. Сейчас это была словно и не та Кульбачка, какой она предстала при их первой встрече. Правда, она и теперь говорила мягким, елейным голосом, который не очень подходил к обстановке. Но испуганной тоже не была, хотя и старалась выглядеть именно такой. Подумал, что, может, Ганка уже бывала в подобных ситуациях. Вспомнились случаи, когда подозреваемый спешил получить меньшее наказание, чтобы следствие не раскрыло его более тяжкого преступления. Кульбачка знала, какое наказание ей грозит за нарушение правил торговли, и, очевидно, уже определила, как ей нужно держаться, чтобы дело ограничилось только этой виной.

– Так кто же принес вам на сохранение эти бутыли с самогоном? – продолжал допытываться майор Литвин.

– Грех мне большой будет, если на людей укажу. Так Иуда Христа продал.

– А откуда у вас эти пять овчин?

– Купила, кожушок себе сшить.

– Кожушок у вас есть, добротный, – заметил Бреус. – Он внесен в опись имущества.

– Еще один хотела, новый.

– Это из пяти овчин? – строго спросил Литвин. – Не смешите!

– А если мы вам назовем свидетелей, которые покупали у вас самогон? – спросил капитан. – И очную ставку устроим.

Кульбачка промолчала.

– Мы тут не в жмурки играем! Честное признание для вас же лучше.

– Ну купила овчины, ну лежали, не торговала же я ими.

– А в Василькове, Умани, в Черкассах и Киеве?

– Не торговала я нигде овчинами, милый, – упрямо стояла на своем Кульбачка. – Ей-богу! Старый кожух надоел… Ведь женщина я, люблю хорошо одеваться…

При этих словах Бреусу вновь вспомнились туфли в ларьке. Чем же эта старая обувь привлекла внимание? Может, тем, что туфли были небрежно брошены под прилавок? Выходит, не очень дорожила ими Ганка, обувала только в грязь. Да… Она здесь липкая, чернозем… Но ведь на туфлях была желтая глина…

И капитан Бреус мысленно снова взял туфли в руки.

– А незаконную торговлю самогоном признаете? – спросил Коваль.

– Признаю, – быстро выдохнула Ганна. – Как не признать… Если есть свидетели…

Коваль почувствовал, что не ошибся в своих подозрениях. Значит, и впрямь хочет провести за нос, признать торговлю самогоном и на этом покончить дела с милицией. Он понял, что попал в точку, и едва не улыбнулся. Его не удивило, что Кульбачка не перепрятала самогон. Протокол о нарушении правил торговли и изъятие незаконной долговой тетради – это был первый звоночек. И не так глупа Ганка, чтобы надеяться, что милиция больше не придет к ней…

– Дайте, пожалуйста, показания свидетелей, – обратился он к Бреусу.

Кульбачка наклонила голову, – казалось, покорилась судьбе. Мельком глянула на протоколы и сразу же отвернулась, будто куснула кислицы. Бреус вдруг спросил:

– Гражданка Кульбачка, какая у вас нога? То есть какой вы размер обуви носите?

Вопрос вызвал удивление не только у Кульбачки. Но ни Коваль, ни Литвин ничем не показали этого.

– Тридцать шестой, – ответила Ганка и повторила: – Да, тридцать шестой.

Всем своим видом она словно бы говорила: «Ну что с него возьмешь! Милиционер! Нога ему моя нужна!»

Коваль понял, что капитан Бреус, видимо, неожиданно напал на новые данные, которые свидетельствуют против Кульбачки. Решил не расспрашивать, пока сам капитан не найдет нужным доложить свои соображения. Дмитрий Иванович никогда не связывал своим авторитетом инициативы подчиненных и достигал этим хороших результатов.

А капитан Бреус в это время думал о том, что старые туфли, которые он видел в лавке, придется изъять и послать на экспертизу. Тем более что следы тридцать шестого размера туфель оставлены неизвестной женщиной во дворе и в доме Лагуты. И если будут обнаружены все звенья этой новой неожиданной цепочки, тогда… О дальнейшем капитан не стал размышлять, ибо фантазирование в его работе, не подтвержденное точными доказательствами, может привести к очень неприятным последствиям…

IV

– Ну вот, – недовольно протянул начальник милиции Литвин, пробуя вставить в замок ключ, изъятый во время обыска у Ганны Кульбачки. – Не подходит.

Майор сердился, ключ не входил в щель большого, аккуратно сработанного, с толстой дужкой висячего замка, каким Лагута закрывал свой дом.

– Это, Юрий Иванович, из области фантастики или детективных романов, – сказал майор, обращаясь к капитану. – Даже если ключ и открыл бы замок, это вовсе не означает, что он от этого замка, а не от подобного ему.

– Замок с секретом, товарищ майор, – сказал Бреус, наблюдая, как начальник горячится. – Разрешите.

Он взял из рук Литвина замок, прижал сбоку неприметную с виду пластинку. Теперь ключ свободно вошел в замок. Капитан легко дважды повернул влево и вправо. Мягко пощелкивая, язычок то отпускал, то прихватывал толстую дужку.

– Вот так, – сказал Бреус, положив замок и ключи на стол. В голосе начальника уголовного розыска прозвучало удовлетворение, которое он не смог приглушить.

– Ну хорошо. Но ведь замок и ключ кустарные, и не исключено, что у других людей есть такие же, – не сдавался майор. – Какой-то умелец изготавливает на продажу, и явно не в одном экземпляре.

– Замок сугубо индивидуальный, такого в Вербивке больше ни у кого нет, – сказал Бреус. – У Кульбачки тоже есть только вот этот ключ… Он привлек мое внимание тем, что похож на тот, который мы нашли в кармане убитого Лагуты.

Майор Литвин пододвинул ключ Лагуты к ключу в связке Кульбачки.

– Как две капли воды, – сказал Бреус. Он приложил ключи друг к другу. – Абсолютно одинаковые.

– И что это нам дает?

Бреус и Литвин делали паузы, предоставляя возможность подполковнику Ковалю принять участие в их разговоре. Однако Дмитрий Иванович не спешил.

– А дает то, – сказал после некоторого времени начальник уголовного розыска, – что свидетельствует о близких отношениях гражданки Кульбачки с убитым. Люди подтверждают, что она тайком бегала к нему, пробиралась ночью через лесок. Я сначала не придавал этому значения… Но тут ключ к замку Лагуты! Это уже другое дело. Не может быть, чтобы ключ у нее спроста оказался. Лагута был человеком осторожным, нелюдимым, блаженного из себя строил, а вон сколько у него денег и ценностей изъяли. Не мог он в таком случае ключ от своего дома чужому человеку доверить. Кульбачка ему не жена и не родня… – Бреус горячился, глаза его задорно блестели, на скуластом лице появился румянец.

– Хорошо, Юрий Иванович. Установили, что этот ключ от замка Лагуты. Допустим, бегала она к нему и даже любовницей была. Но это нам ничего не добавляет к делу, которое мы завели на Кульбачку за ее спекуляцию, за торговлю самогоном и водкой, изготовленной из краденого спирта. Тем более это не объясняет убийства Чепиковой и Лагуты. Разные события, разные вещи, – твердо сказал майор.

В кабинете воцарилось молчание. Его нарушил Коваль:

– А если окажется, что цепь одна, Сидор Тихонович?

Начальник милиции уставился на Коваля. Скажи это не подполковник, а кто-нибудь другой, Литвин сразу же бросил бы: «В огороде бузина, а в Киеве дядька». Сейчас он только пробурчал:

– А почему она с этим ключом не вошла в дверь к Лагуте, а полезла в окно? Не простое это дело, особенно для женщины, да еще ночью.

– Хотела, наверное, отвести нам глаза. Чтобы подумали – обычная попытка ограбления, – допустил Бреус. Глаза его снова заблестели, и он удовлетворенно добавил: – А может, и в самом деле одна цепь? – выжидающе глянул на Коваля, словно у того уже был готов ответ на вопросы, которые несколько дней мучили их. – Кульбачку нужно допросить не только о преступной торговле, но и об убийстве.

– Что же вы хотите сказать, Юрий Иванович? – пожал плечами Литвин, считая более удобным возражать не Ковалю, а своему подчиненному. – Чтобы отбросить версию убийства на почве ревности? Отрицаете, что убийца – Чепиков, который уже почти сознался, подтвердив наши хотя и косвенные, но объективные доказательства?

Вопрос был поставлен ребром. Коваль с симпатией посмотрел на Бреуса. Нужно было иметь мужество, чтобы противостоять очевидному. Да еще если на стороне очевидного непосредственное начальство.

Выручая капитана, Дмитрий Иванович сказал:

– Допросим еще раз Кульбачку.

* * *

– Это ваши ключи? – спросил Литвин Кульбачку, доставая из ящика связку ключей и кладя их на стол.

Ковалю показалось, что Ганна вроде бы замерла и съежилась. Но тут же она решительно выпрямилась.

– Мои.

– Хорошо, – похвалил майор, перебирая ключи, как четки. – И этот, конечно?

Продавщица посмотрела на ключ, который показывал Литвин, и, насколько это ей удалось, беззаботно переспросила:

– Разве мой?

– Ваш…

– В протоколе, который вы подписали, говорится о связке ключей в количестве восьми штук, – напомнил капитан Бреус. – Здесь их как раз восемь. Все на месте.

Он взял со стола протокол и протянул его Ганке… Она даже не посмотрела в его сторону.

– Если мой, значит, мой, – ответила Литвину.

– А замок где висит?

– Потерялся замок… Давно купила в Черкассах… Да, – уже тверже повторила Ганна. – Потом где-то пропал. А ключ как висел на связке, так и остался. Это что же, преступление – иметь ключи? – Она с вызовом обвела взглядом присутствующих. – У меня в доме подороже вещи имеются, а вы к этому старому ключу прицепились.

– Иметь ключи, конечно, не преступление, – улыбнулся одними глазами Коваль. Он кивнул майору, и тот достал из ящика большой замок. – Говорите, потерялся замок? А мы его нашли…

Литвин пододвинул к Ганне через весь стол ключи и замок.

– Возьмите в руки.

Кульбачка не знала, что делать: то краснела, то белела, то протягивала руку к замку, то отдергивала ее, словно боялась обжечься. А глаза так и сверкали.

– Не мой замок, – наконец тяжело выдохнула она. – Нет. И без того вижу.

– А чей?

– Не знаю.

– Как же это получается: ключ ваш, а замок чужой?

– Я замок купила на базаре. Наверно, мастер сделал еще кому-то такой.

– А если я вам скажу, где мы его взяли?

Ганка подняла глаза – белые, прозрачные, пустые.

– На дверях хаты покойного Лагуты.

Ничего другого Кульбачка и не ожидала, потому и ни один мускул на ее лице не дрогнул.

– Значит, и Лагута у того же мастера в Черкассах купил, – сказала она.

У капитана Бреуса не было фактов, которые он мог бы противопоставить словам продавщицы. Его предположения, так же как и довод Кульбачки, на весах истины имели одинаковый вес: ни одного прямого доказательства! Но поскольку правосудие требует, чтобы не подозреваемый защищал свою невиновность, а обвинитель доказал преступление, сейчас поединок выигрывала смекалистая Ганна.

– Ну что ж, гражданка Кульбачка, – вздохнул Коваль. – У нас нет оснований не верить вашему объяснению. Больше ничего не хотите сказать?

Она отрицательно покачала головой.

После того как конвоир вывел ее, Коваль заметил начальнику уголовного розыска:

– Не следует, Юрий Иванович, увлекаться непроверенными гипотезами. Их может быть сотни, но только обоснованная становится нашим оружием. Иначе оружие, как видите, оказывается не в наших руках…

Майор Литвин с удовлетворением слушал Коваля…

V

Микола Гоглюватый был одним из немногих жителей Вербивки, который не ночевал дома с восьмого на девятое июля. Благодаря старательности участкового инспектора, лейтенанта Биляка, который превзошел самого себя, добывая нужные Ковалю данные, благодаря его дружеским отношениям с жителями деревни удалось обнаружить трех человек, не ночевавших в ту ночь дома. Двоих из них – пожилую колхозницу, которая с вечера поехала со свежими овощами на рынок в Белую Церковь, и парня, загулявшего с девушкой, – допросил Коваль. С третьим разговаривал капитан Бреус.

Перед начальником уголовного розыска, осторожно подобрав ноги, сидел, казалось, на самом краешке стула смуглый худощавый мужчина лет тридцати с беспокойными и одновременно наглыми зеленоватыми глазами.

Он заметно нервничал, не зная, зачем его вызвали в милицию. Ерзая на стуле, Гоглюватый словно готовился по первому же знаку капитана сорваться с места и бежать из кабинета.

Бреус хорошо знал этого шофера райпотребсоюза и, опытным глазом определив его душевное состояние, решил, что Гоглюватый вполне «созрел» для откровенной беседы.

– Итак, Микола Павлович, – начал капитан, – расскажите подробно, где вы ночевали с восьмого на девятое июля…

– Почему на девятое? Я всегда дома ночую, и седьмого, и восьмого, и девятого ночевал. Ну, не обязательно в хате, можно и на сеновале, еще холостякую… – попробовал пошутить он. – Бывает, так наишачишься, что к вечеру ни согнуться, ни разогнуться, где стою – там и упаду. Ночь теплая, земля мягкая.

Отчаянная попытка Гоглюватого заговорить Бреуса успеха не имела.

– Припомните точнее. Я вас спрашиваю о прошедшей неделе. Вы тогда несколько дней на ремонте стояли.

– Да, да, стоял. Кольца на поршнях менял.

– Ну, так где вы были в ту ночь, на девятое июля?

Гоглюватый замолчал и тяжело сморщил лоб.

– В ночь, когда были убиты ваши односельчане Чепикова и Лагута, – уточнил Бреус.

Микола поднял на капитана растерянный взгляд. Теперь он по-настоящему испугался. Неужели его в чем-то подозревают? Известно ведь, кто убил, – Чепиков. Зачем же его, Миколу Гоглюватого, допрашивать.

– Не помню, – притихшим голосом сказал он. – Признаться, под вечер выпил… потом добавил, согрелся и заснул. А где, хоть убей, не помню. На лугу, наверно.

– Может, на берегу Роси? Около усадьбы Лагуты или Чепиковых?

– Там-то уж точно, что нет! У воды не очень заснешь.

– Но вы же сами говорите, что хорошо согрелись! А с кем выпивали?

– Ни с кем.

– То-то и оно.

– Не было компании. Друга моего Андрея жена не пустила, тогда я сам выпил, погулял, потом еще принял и заснул.

– Собутыльника не было – и алиби нет. Никто подтвердить ваших слов не может.

Микола Гоглюватый удивленно посмотрел на капитана.

– Если во время убийства вас не было на месте происшествия, значит, у вас есть алиби. Но мы в этом пока не уверены… Выстрелы слышали?

– Это слышал. Думал, ребята балуются. У нас тут еще не все патроны из земли выбрали. Сами знаете. Я на другом конце Вербивки был, когда стреляли. Да, – оживился Микола. – Возле черкасской дороги. У меня даже свидетель есть! – почти выкрикнул он, что-то вспомнив.

– Свидетель? Это хорошо. Кто же такой?

– А Ганка, продавщица, – радостно сообщил Гоглюватый.

Дверь кабинета открылась, и вошел подполковник Коваль.

Капитан вскочил, но Коваль жестом попросил его сесть.

Микола снова насторожился. Появление незнакомого подполковника словно бы разрушало понимание, которое, как думал Гоглюватый, начало возникать в разговоре с начальником уголовного розыска.

– Продолжайте, – сказал Коваль.

– Значит, у вас есть свидетель – Ганна Кульбачка, – обратился к шоферу Бреус.

– Да.

Гоглюватый заметил, как при этом капитан бросил выразительный взгляд в сторону подполковника.

– Но каким образом она оказалась вашим свидетелем ночью?

– Дело вот как было, – торопливо начал Микола. – Значит, распили мы с Андреем на «дубках» бутылочку яблочного, захотелось чего-нибудь покрепче, а тут как с неба свалилась его Палашка. Да вы ее знаете, товарищ капитан. Не баба, тигра настоящая! Значит, повела она его домой, да еще с Ганкой поругалась. Кричала: «Чтоб под тебя и твою водку кто-нибудь бомбу подложил!» Мне что – пошел искать компанию, а уже стемнело, никого не встретил. Я снова – к Ганке. Она всегда выпить даст. Есть деньги – за деньги, нет – в тетрадку запишет. А тут ее где-то черти носили. Дождался все же, отоварился и ушел. Мне тогда пить можно было – на ремонте стоял, вы же знаете! А за рулем я ни за какие деньги. Ганку десятой дорогой объеду. За это не беспокойтесь…

– О выстрелах расскажите, – напомнил капитан.

– Да, да, – спохватился Микола, – именно тогда я и услышал выстрелы от речки. Это в другом месте, около Роси. Эхо по реке далеко пошло… Ганка и есть мой свидетель, где я был, когда стреляли. Я ее на «дубках» около ларька ожидал!..

Вдруг понял, что проговорился. Вспомнив, как Ганка просила не рассказывать о встрече с ней, опять заерзал на стуле.

…Он сидел на «дубках», укрытый ночной тенью ивы, под которую не пробивался свет луны, и был совсем не виден. Ганка по-настоящему испугалась, когда он встал перед ней на дороге.

– Свят, свят! – замахала она руками и перекрестилась.

– Это я, Ганя, не бойся, я, Микола, – сказал Гоглюватый. – Мне бутылочку…

– Бродишь тут ночами… – узнав его, недовольно пробурчала Кульбачка. – И так еле на ногах стоишь.

– Трезвый как стеклышко, Ганя, – начал канючить он. – И писать не нужно. Вот деньги.

– Подожди… – шепнула она и шмыгнула в калитку.

– «Московской», – бросил он вдогонку.

– У меня, милый, из-за этого одни неприятности, – пробурчала она, вынося бутылку. – Я подписку давала, что после семи водкой торговать не буду. Запомни. Ты меня этой ночью не видел, и я тебя не видала.

– Вот те крест святой! – перекрестился Микола в темноте.

– Смотри, если сболтнешь…

Почему она так просила молчать, ей за эту бутылку ничего особенного не сделают. А вот ему нужно это самое алиби, иначе бог знает что пришьют. Вспомнил, что у Кульбачки под мышкой был какой-то сверток. Может, все из-за этого? Да что там сверток? Ну, не скажет о нем – и не будет ей никакой беды…

Капитан Бреус, выслушав ответ Гоглюватого, насторожился.

– Так в какое время раздались выстрелы? – спросил он. – Когда гражданки Кульбачки не было дома или когда вы уже встретились?

– Да нет, ее вроде еще не было, – медленно проговорил Микола, лихорадочно соображая, какую еще ловушку ему приготовили в милиции.

– А где она была в это время? В хате?

– В какой хате? Я же сказал: ждал на «дубках», а она прибежала, – удивился непонятливости капитана Гоглюватый.

– Ясно! Она пришла потом, – подытожил Бреус. – Значит, после. А сколько времени прошло между выстрелами и появлением Кульбачки? Много или мало?

Гоглюватый не сразу ответил.

– Хотя бы приблизительно, – настаивал Бреус. – Иначе какое же у вас алиби?

– Не враз она прибежала, это точно, – наконец произнес Микола, вспомнив, как ему не терпелось получить желанную бутылку, и одновременно надеясь, что таким ответом он избавит себя от новых вопросов.

– Ну полчаса или больше?

– Не припомню, ей-богу!

– Минут пятнадцать – двадцать?

– Вполне. А может, и меньше.

– А с какой стороны она появилась? – продолжал допрос капитан, поглядывая на молчавшего Коваля.

Гоглюватый пожал плечами:

– Не углядел.

– Может, от речки?

– Чего не знаю, того не знаю, – упрямо ответил Микола.

– Что же она вам дала?

– Водку, чего же еще?

– Не самогон?

– Говорю же, «Московскую»…

– И вы ушли, а Кульбачка осталась дома?

– Точно, осталась.

– И этой ночью вы больше ее не видели?

– Нет. Я пошел к Андрею, хотел его на улицу вытащить…

Дальнейшие приключения Гоглюватого с бутылкой, которую он выпил, после чего свалился на землю, Коваля и Бреуса не интересовали.

– Что вы знаете об убийстве Марии Чепиковой и Петра Лагуты? – спросил подполковник.

Микола опять пожал плечами:

– Не помню, как и заснул. Проспал до утра как мертвый. Откуда мне знать?

– Скажите, Микола Павлович, – продолжал Коваль, – вы слышали один или два выстрела?

– Дважды стрельнуло.

– Какой же был интервал между ними?

– Кто ж его знает, – почесал затылок Микола.

– А все же?

– Не очень долго. Может, минута, а может, две…

– Значит, не сразу, один за другим?

– Вроде не сразу… Я еще подумал, когда первый раз бахнуло: «Кто-то рыбу глушит!» Пока сообразил, что это из пистолета или винтовки стреляют, а тут и второй раздался…

– Хорошо, вы свободны, – сказал Коваль.

Микола вскочил, даже не вскочил, а будто слетел со стула и, довольный, что его отпустили и что он не рассказал о подозрительном свертке под мышкой у Ганны, мигом исчез из кабинета.

Когда дверь закрылась, капитан Бреус медленно произнес:

– Видите, что получается, товарищ подполковник: одно к другому – и ключ, и следы туфель в хате у Лагуты, и алиби у нее сомнительное, и все другое. Удивительное, очень удивительное стечение…

– Возможно, вы правы, – ответил Коваль.

Для других версий, кроме признанной в райотделе, ни у кого еще не было достаточных оснований.

Единственная версия: убийца – ревнивый муж Иван Чепиков, имела много доводов, и Коваль мог вполне с ней согласиться. Было соблазнительно считать ее окончательной: есть и упрямые факты, неопровержимые доказательства, и нет каких-либо других, в такой же мере правдоподобных версий, а тут еще стремление побыстрее выполнить задание.

Но Коваль не был бы Ковалем, поддайся он соблазну и откажись от возможности еще и еще раз проверить имеющиеся предположения и догадки в таком деле, как убийство. Он не был до конца уверен, что существующая версия единственно возможная, и допускал ее ошибочность. Как и то, что любая новая, на первый взгляд ошибочная, версия может внезапно отбросить все предшествующие и стать истинной.

Коваль любил соревнование версий. Таков был его метод, помогавший, когда доказательства еще скрыты, но он уже чувствовал, что они существуют и что он уже подошел к ним вплотную.

Знал он также и то, что стоит неожиданно натолкнуться хотя бы на одно звено в цепи подлинного события, вытащить на свет хотя бы одно доказательство действительной версии, как тут же откроется целая россыпь подтверждений – и и с т и н а не заставит себя ждать.

Так, правда, случалось редко, лишь когда ему, словно золотоискателю, удавалось угодить на настоящую жилу. Бывало, что за случайным проблеском не появлялось ни второго, ни третьего доказательства, и единственная крупица золота вела его к пустой породе. И тогда приходилось снова искать, запасаясь терпением.