Текст книги "С нами были девушки"

Автор книги: Владимир Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

3

Лежа на твердом топчане, Земляченко не мог уснуть. Первый день в новой части, богатый впечатлениями, утомил его. Еще час или два назад, возможно, он и уснул бы. А сейчас в голову лезла всякая всячина.

В офицерской комнате было полутемно, в открытое окно светил золотой полумесяц. «Ниченька мисячна, зоряна, ясная, видно – хоч голки сбирай», – подумалось Андрею; послышался мотив песни, будто кто запел ее рядом, вспомнилась передовая. Там солдаты на все корки ругают «ноченьку ясную». Гитлеровцы сейчас наверстывают, их бомбардировщики коршунами вьются над землей, враг пытается контратаковать… «Видно – хоч голки сбирай…» А потом не иголки, а раненых полезут подбирать санитары.

Андрей услышал возле себя храп. Слева от него, накрывшись с головой, спал тот самый офицер, с которым Андрей познакомился в столовой, – начпрод части Белоусов.

Лейтенант протянул руку к его кровати и легонько дернул за одеяло. Не помогло. Пришлось подняться и поправить соседу подушку. Белоусов спросонок что-то пробормотал и повернулся на бок.

Земляченко посмотрел на кровать справа от себя. Там, разметавшись, спал Грищук.

«Страж неба! – с иронией подумал Андрей. – Еще и про мужество болтают. Мужество и терпение! Посидели бы в гнилом окопе или позябли на Миусе в камышах, по грудь в воде, под роем пуль, среди всплывающих разбухших трупов! А то окопались в этой тиши в начищенных сапожках и беленьких подворотничках. Придумали себе красивые слова, чтобы хоть как-нибудь оправдаться перед собственной совестью… Терпение – это еще понятно… Надо-таки терпение, чтоб выдержать среди этого девчачьего войска…»

Он вздохнул и опять умостился на топчане. Сон не шел.

Лег на бок, попробовал, как в детстве, зажмурив глаза, считать от единицы до десяти… Цифры сменяли одна другую, но сон не приходил. Андрей начал считать до сотни. Цифры вспыхивали и гасли в усталом мозгу. Наконец Земляченко лег на спину, раскрыл глаза. На серебристой стене отражались черные мохнатые тени ветвей, рисовались причудливые картины.

По какой-то ассоциации ему вспомнились встречи с ефрейтором Чайкой.

Вначале это была незнакомая девушка в солдатской гимнастерке, молча стоявшая со свертком в руке, пока подруга разговаривала с офицером. В отличие от подруги она чувствовала себя неловко, даже пряталась за ее спиной. Затем выглянула и поразила Андрея своим глубоким, задумчивым взглядом… И вот – стройный, подтянутый ефрейтор, который докладывает ему в казарме, оказывается той же самой девушкой. Зина…

В военном училище Андрей не задумывался над тем, как сложится в будущем его личная жизнь. Черные тучи клубились над Родиной, над всем любимым и дорогим ему. Не об этом думалось и на переднем крае. Только в госпитале, когда участливые, нежные руки санитарки поправляли подушку, или весенними вечерами, когда свободные от дежурства девушки пели в госпитальном саду, что-то тревожно-обидное заползало в его душу…

И вот встреча с Зиной. Что это: случайность – просто вихрь войны кинул их в одно место – или, может, что-то большее?..

Да нет! Кто ищет сейчас личного счастья?!

А ведь славная девушка. Такая нежная стыдливость в каждом ее жесте, такой чистый взгляд! Интересно, какого цвета у нее глаза – серые или синие? Наверно, синие. А может, просто светлые, чуть голубые?..

Андрей никак не мог вспомнить, какие же у нее глаза? Он поднялся. Где уж тут спать! Осторожно, чтобы не наткнуться на кровать, подошел к окну.

С улицы веяло свежестью. Воздух, казалось, был густым и сладким – это душистая липа в жаркой истоме смешивала свой аромат с запахом отцветающей акации.

Андрей выглянул в окно. Прохладная струя воздуха ударила ему в лицо. Над головой простерлось звездное небо. Но вот вдруг изменился знакомый рисунок созвездий, мигнули и погасли в глубине неба две новые звездочки – это шли патрульные истребители.

…Небо. То таинственно-молчаливое, то грозное, нависало оно над Андреем на переднем крае. Высоко журавлиным клином проплывали во вражеский тыл бомбардировщики; над позициями на бреющем полете мчались штурмовики. А на земле, изрытой ходами сообщений, окопами, блиндажами, тоже ни на минуту не замирала жизнь. В широких котлованах, прикрытые маскировочными сетками, стояли дальнобойные орудия, сквозь щели амбразур выглядывали стволы пулеметов, на тарельчатых плитах притаились минометы. С винтовками и автоматами караулили в окопах стрелки. И незаметно для постороннего глаза тянулись всюду линии связи, сидели солдаты у телефонов и раций.

На переднем крае Андрей вспоминал о небе только тогда, когда начинался воздушный налет или открывала огонь артиллерия немцев. Он зарывался в землю и каждым нервом чувствовал небо, с которого летела смерть. А в минуты затишья или когда он сам шел в наступление, совсем забывал о бескрайнем океане, что нависал над ним. Земляченко был солдатом земли… А вот теперь должен стеречь небо… Удивительно! И нужно было ему попасть под минометный обстрел, после которого очутился в госпитале, а потом в этой части! Возле калитки маячил часовой – девушка или парень, Андрей не мог издали разглядеть. Подумалось: может, это как раз Чайка стоит? Ну, если ему все время станет мерещиться эта девушка, хороша будет служба!

Ответ на вопрос, который целый день его беспокоил, внезапно выкристаллизовался. Нет, здесь ему не служить! Постоянные угрызения совести, мысль, что он притаился во втором эшелоне, и ко всему это странное беспокойство: только увидел девушку – и уже она тревожит его, манят ее глаза, безразлично, какие они – светлые или темные… Напишет завтра рапорт. Командование части должно его поддержать: ведь он не знает этой самой службы ВНОС! Пусть отправят на фронт!

Фронт. Почему-то сейчас вспомнилось не то время, когда он уже притерпелся к окопной жизни, а первые дни, когда его трясло в болотистом окопе – от мокрой земли, липкой одежды и от неодолимого страха.

И все же он решил написать рапорт: пусть куда угодно откомандируют, только бы не здесь, не в этих странных войсках…

Андрей успокоился, вернулся на свой топчан и с наслаждением растянулся на нем. Он еще раз вспомнил о Грищуке, но теперь уже без огорчения и обиды, а как о чем-то совершенно комическом и даже улыбнулся в темноте. Поудобнее умостившись головой на подушке, он почувствовал, как погружается в глубокую, мягкую бездну. Через несколько минут он крепко спал…

Глава вторая

1

Медленно угасает день. Раскаленное солнце склонилось к далекому горизонту. Озаренные косыми лучами, красновато отливают железные крыши домов и блестят стекла окон. От акаций и лип ложатся на землю длинные тени.

Несколько минут назад открылась дверь батальонного поста перед очередной сменой. Сегодня в оперативной комнате и Андрей. На рапорте, в котором Земляченко просил откомандировать его в пехотную часть, Моховцев коротко написал: «Отказать» – и велел каждый вечер приходить на БП.

Оперативная комната помещалась в подвале. Ее герметизировали, чтобы посторонний шум не мешал напряженной работе наряда. Здесь мозг разветвленной системы, которая контролирует пространство на сотни километров.

На стенах – затянутые матерчатыми занавесками схемы дислокации наблюдательных постов, схемы связи и оповещения летчиков, прожектористов и зенитчиков. Вдоль стен – маленькие столики с телефонными аппаратами. У каждого сидит девушка-солдат, которая держит связь с постами. Одна линия ведет на радиостанцию.

А посреди комнаты, на низком круглом столе, лежит большая карта. Дежурный офицер контролирует по ней пролеты вражеской авиации и своих самолетов – все, что делается в небе над охраняемой территорией. На столике дежурного еще одна схема дислокации, меньших размеров, чем на стене; на ней во время налета дежурный обозначает синим карандашом путь врага, а красным – курс наших самолетов. Причудливыми линиями вычерчивается здесь на протяжении суток сложная воздушная война.

Старший лейтенант Капустин докладывает лейтенанту Грищуку, заступающему на дежурство, обстановку в воздухе, сдает смену, и старый наряд оставляет оперативную комнату. К телефонам и планшету садятся другие солдаты.

Грищук приказывает проверить связь на всех линиях. На БП он немногословен, официален и даже суров. Андрей, не зная, куда себя деть, садится на стул возле оперативной карты. Девушки негромко говорят по телефону. Потом в комнате надолго наступает тишина, полная напряженного ожидания.

Андрей окидывает взглядом тех, кто сейчас на смене. Вот склонилась над планшетом ефрейтор Зоя Незвидская. Со стороны можно подумать, что девушка скучает, кокетливо вертит в пальцах заточенные карандаши и от нечего делать рассматривает карту. Но Андрей уже знает, что ефрейтор не просто читает карту: она на память заучивает район. Вот рядовая Гуськова, которая штопала носок, когда он впервые зашел в казарму; вон вчерашняя студентка художественного вуза ефрейтор Меретина. А над крайним столиком наклонилась Зина. Ее пышные черные кудри выбились из-под пилотки и прикрывают большую часть лица, он видит в профиль только ровный нос, округлую щеку, подбородок.

Последние дни Зина все время попадается ему на глаза, хоть он и не ищет этих встреч. Вчера, например, такая встреча оказалась весьма неприятной.

На радиостанции случилось чрезвычайное происшествие. Дежурная радистка попросила подругу несколько минут посидеть возле приемника, а сама куда-то вышла. В то время когда дежурная сняла с головы металлическую дужку с наушниками, станция главного поста начала вызывать хозяйство Моховцева. Пока вторая радистка не спеша пристроила себе наушники, станция закончила вызов и, не получив ответа, сообщила, что радио Моховцева не работает.

Капитан немедленно вызвал Земляченко и устроил ему разнос. Андрею пришлось стоять навытяжку и отвечать: «Есть!», «Так точно, товарищ капитан».

От Моховцева он выскочил во двор разгневанный. И чуть не столкнулся с Зиной, которая направлялась в здание. Взгляд его упал на расстегнутый воротник старенькой гимнастерки.

Девушка механически откозыряла. Но Андрей, вместо того чтобы ответить, ястребом набросился на нее:

– Почему воротник расстегнут?

Она испуганно вскинула на него глаза. И юноша сразу заметил, какие они у нее: светлые, с голубым отсветом, как морская вода в тихую погоду…

– Есть, товарищ лейтенант, застегнуть воротник!

Пальцами правей руки она ловко продела в петельку незастегнутую пуговицу – в левой держала утюг: наверно, гладила и выбежала на минутку, за горячими углями, – и вопросительно посмотрела на офицера.

– Идите! – махнул рукой Андрей. Весь его гнев словно волной смыло. «И чего я прицепился к девушке? Конечно, нужно требовать дисциплину, аккуратность, но тон! Ведь я просто кричал!.. И этот светлый, удивленный взгляд… Нехорошо…» Вдвойне расстроенный, направился лейтенант к радиостанции.

«Обиделась или нет?» – думает сейчас Андрей. Он хочет прочесть ответ на ее лице, но оно спокойно, непроницаемо. Прошло уже несколько часов, как наряд пришел на батальонный пост, а Зина словно и не заметила его до сих пор. «Наверно, обиделась. Ну что ж? Не извиняться же мне. Только этого недоставало! Так вся дисциплина кувырком пойдет».

Говорят, что, если внимательно смотреть на человека, он это почувствует. И правда, Зина на миг повернулась, подняла взгляд на Андрея…

За окнами оперативной комнаты темнеет. Вечернее небо, словно гигантская маскировочная сеть, накрывает взбудораженную войной землю. На батальонном посту начинаются наиболее напряженные часы.

Звонит телефон. Меретина, которая дежурит на линии первой роты, быстро подымает трубку и громко повторяет сообщение отдаленного наблюдательного поста.

– Воздух! Квадрат сорок пять ноль восемь, три «Юнкерс-88», курс сто восемьдесят, высота пять тысяч, время двадцать два часа семнадцать минут.

Даже в такую минуту ее лицо не теряет какой-то спокойной античной красоты. Оно будто отлито из светлой меди, неподвижно, только губы выговаривают четкие слова боевой тревоги.

– Воздух! – подает команду Грищук. Он стоит возле планшета, словно вырезанный из того же дерева, что и крепкий круглый стол. – Передать на все ротные посты!

Девушки крутят ручки полевых телефонов, и в комнате звучит разноголосый хор:

– Воздух! Квадрат сорок пять ноль восемь, три Ю-88, сто восемьдесят, пять тысяч.

Планшетистка Незвидская делает первую пометку на оперативной карте района.

И снова на какую-то минуту становится тихо. Грищук смотрит на ручные часы.

– Меретина, проверьте, почему нет сообщения с поста ноль двенадцать. Противник уже должен проходить над ним.

Телефонистка не успевает оттянуть приплюснутую ручку полевого аппарата, как он звонит сам.

– Воздух! – объявляет Меретина. – Квадрат сорок пять десять, три Ю-88, сто восемьдесят, пять тысяч, время двадцать два двадцать.

– Гуськова! – приказывает Грищук. – Передавайте на главный пост. – И склоняется с карандашом над планшетом.

Андрей наклоняется вместе с ним.

– Поднимаешь истребителей? Да? – пытается он понять работу оперативного дежурного.

– Рано… Фашисты еще могут изменить курс, и наши тогда разминутся с ними… Посмотрим, не фокус ли это какой? Думаю, хотят сбить нас с панталыку. Пока на их трассе важных объектов нет. – Грищук притрагивается острым кончиком карандаша к пометке на карте. – Перелетели линию фронта и идут почти параллельно ей, чтобы отвлечь наше внимание от настоящей цели. Подождем… Еще несколько минут – и карты будут раскрыты…

Вскоре Андрей слышит звонкий голос Зины:

– Воздух! Квадрат… Ю-88, курс сто двадцать, пять тысяч, время двадцать два двадцать две.

С радиостанции дублируют такое же сообщение.

– Ага! – довольно говорит Грищук. – Теперь ясно, поворачивают на нас и, наверное, хотят проскочить вдоль железной дороги на Балту. Су́рова, известите «Льва»… Если они дальше не изменят курса, то – будь здоров! – попадут как раз ко «Льву», в зону зенитного огня, – объясняет он Андрею.

Планшетистка чертит на карте новый курс немецких бомбардировщиков. Земляченко с интересом следит, как под рукой Незвидской маленький синий самолетик продвигается на юго-восток, оставляя за собой тоненькую черточку.

На батальонном посту растет оживление. Время от времени из разных углов комнаты долетают выкрики:

– Воздух! Квадрат… три Ю-88, курс девяносто, высота…

– «Лев»! Воздух! Квадрат… три Ю-88!

Незвидская быстро обозначает на карте линию пролета. Слышны голоса дежурных, которые оповещают артиллеристов, прожектористов, авиаторов о приближении противника.

– «Маяк»! Воздух! Квадрат… три Ю-88, девяносто…

– «Сокол»! Воздух! Квадрат…

Из сведений, поступающих с разных постов, четко вырисовывается картина налета…

В изолированной оперативной комнате жарко, душно, хотя на дворе после дневной жары уже посвежело. У Зины раскраснелось лицо, трудно сейчас узнать в ней тихую, застенчивую девушку, какую он впервые увидел на берегу Днестра. Глаза ее поблескивают, пилотка сбилась и, кажется, чудом держится на голове.

– Через три минуты они в зоне «Льва». Будь здоров! – удовлетворенно говорит Грищук.

На батальонном посту появляется Моховцев. Увлеченные боевой работой, солдаты замечают его не сразу. Да капитан и не требует сейчас никаких приветствий, проходит к планшету и, склонившись над картой, слушает короткий рапорт Грищука…

В это время далеко за городом вспыхивают огни прожекторов, их лучи, как широкие клинки, рассекают небо. И вот в небе, на скрещении двух лучей, повис, затрепетал вражеский самолет.

Бомбардировщик меняет курс, еще набирает высоту, пытаясь спрятаться в темноте, но это ему не удается. Прожектористки контролируют каждое движение врага.

Два других фашистских пилота, пользуясь тем, что внимание прожектористок привлек ведущий самолет, круто поворачивают назад.

Головной самолет вынужден освободиться от своего смертоносного груза. Падают вниз на чистое поле одна за другой бомбы. Разгрузившись, фашист пытается удрать, но напрасно. Лучи подводят его прямо под огонь зениток, и вскоре подожженный «юнкерс» стремительно летит вниз, таща за собой огненный хвост…

На батальонном посту этого не видят. Стрельба тоже не доносится сюда. Но Грищук все это знает и, когда зенитчики сообщают об окончании боя, говорит Андрею: «Вот теперь-то их перехватят истребители».

И правда, «Сокол» уже предупредил ВНОС, что в воздухе его самолеты. Вскоре, из сведений наблюдательных постов, на батальонном посту узнают о результатах воздушного боя: второй «юнкерс» тоже сбит, третий, сбросив бомбы, перетянул за линию фронта…

Грищук берет в руки карандаш и одновременно с Незвидской, которая склонилась над большой картой, отмечает на отчетной схеме место, где сбит «юнкерс». Это за полсотни километров от батальонного поста.

– Чайка! – приказывает Грищук, вполголоса посоветовавшись с Моховцевым. – Передайте второй роте, чтоб усилила наблюдение за наземным противником; к месту падения самолета выслать команду, прочесать квадрат…

Зина быстро передает приказ.

– Экипаж в последнюю минуту мог выброситься на парашютах, – объясняет Андрею Грищук.

Боевая тревога закончилась. В оперативной комнате опять тихо. Моховцев рассматривает то место на карте, где последний фашистский самолет проскочил над линией фронта. Потом берет отчетные схемы за прошлую неделю и, взглянув на них, обводит на карте карандашом небольшой круг по ту сторону фронта.

– Возможно, где-то здесь немецкий аэродром… Удирая, немцы перелетают всегда в этом месте. Прикажите командиру первой роты выслать наблюдателя к передовой на высотку шестьдесят.

Снова звонят все телефоны. Наблюдательные посты сообщают о группе советских легких бомбардировщиков. Наши самолеты пошли на боевое задание. Незвидская красным карандашом спокойно обозначает их путь.

Грищук садится к столу и вычерчивает схему вражеского налета, который только что закончился.

Теперь он снова весел и, кажется, вот-вот скажет какую-нибудь шутку.

Зина тоже посветлела. Она принимает сведения о пролете наших бомбардировщиков над дислокацией батальона и время от времени бросает на присутствующих довольный, теплый взгляд. Андрею кажется, что ее глаза дольше, чем на других, останавливаются на нем. Впрочем, это, возможно, только кажется.

– Ну как, Земляченко? – спрашивает Моховцев. – Все понятно? Вот походите на батальонный пост, обвыкнете, сдадите мне экзамен по силуэтам и службе ВНОС – и допущу вас к дежурству. Ясно? А?

Капитан доволен работой оперативного наряда, он дружелюбно поглядывает на новичка.

Андрей вытягивается, не сводит глаз с командира. Слово чести, он не такой плохой, этот капитан Моховцев, как сначала показалось. А что требовательный, так это же хорошо.

– Так точно, товарищ капитан! Ясно! – выкрикивает Андрей.

– Тише, тише! – машет рукой капитан. – Здесь только боевые команды подаются полным голосом… Ну, ладно, – продолжает он, – а сейчас, лейтенант, можете отдыхать.

Земляченко подносит руку к фуражке, четко поворачивается и, выходя из комнаты, еще раз бросает взгляд на Зину…

По дороге в офицерское общежитие Андрей заглядывает в ленинскую комнату. Здесь две девушки, положив пилотки на стол, что-то пишут. При появлении лейтенанта они поднимаются. Одна из них – высокая, худая, с птичьим лицом – быстрым движением поправляет ремень на гимнастерке.

Фамилий их Андрей не знает, но лица знакомые; особенно меньшей, скуластой. «Наверное, с востока… Татарка или башкирка», – думает он.

– Что делаете?

– Письма пишем, товарищ лейтенант, – говорит скуластенькая.

– Домой, – добавляет другая девушка.

– Продолжайте, – разрешает он и выходит.

На дворе поздний летний вечер, душистый, чистый воздух. Тихо, темно и спокойно вокруг. Даже не верится, что полчаса назад на воздушных подступах к городу шел ожесточенный бой.

2

Андрей разглядывал альбом силуэтов самолетов, когда во дворе ударили в железный рельс. Воздушная тревога!

Большое полуовальное итальянское окно вдруг широко распахнулось. На подоконник и на пол с жалобным звоном брызнули мелкие стекла. Воздушная волна – отзвук близкого бомбового взрыва – ворвалась в комнату, одним вздохом смела со стола бумаги, газеты, книги, смахнула плакаты со стен, сорвала фонарь и бросила его об пол.

Темень южной ночи ворвалась в комнату вместе с настырным рокотом самолетов, далеким перестуком зенитных пушек и дробным татаканьем пулеметов.

Затем большой погруженный в темноту полуовал окна стал светлеть. Снаружи в комнату проник едва заметный трепетный отсвет, будто где-то за стенами рождалась несмелая заря. Заря разгоралась все сильней и сильней. И вдруг всю комнату залило мертвенно-бледное сияние. Вражеский самолет сбросил осветительную бомбу, и она медленно спускалась на парашютике над зданием штаба.

Земляченко, напялив впопыхах фуражку, помчался по коридору к выходу.

Во дворе было светло как днем. Андрей увидел солдат, которые, держась в тени деревьев, бежали к бомбоубежищу. Посреди двора, белые от света, маячили две фигуры. Он узнал командира батальона и замполита – капитана Смолярова.

По сигналу боевой тревоги место лейтенанта Земляченко – на радиостанции. Но там сегодня дежурит сам начальник – Сазанов. И прежде чем броситься на радиостанцию, где и без него обойдутся, он подбежал к командиру. Моховцев повернулся, и Андрей не узнал комбата. Лицо капитана, облитое холодным белым светом, было напряженным и злым. На Земляченко повеяло чем-то очень знакомым, его охватила нервная дрожь, как во время атаки.

– В убежище!.. – Голос Моховцева утонул в шуме, что стоял вокруг.

Андрей, пригнувшись, метнулся к липовой аллейке, в тени которой угадывалась земляная щель. Такое убежище не могло спасти при прямом попадании, но защищало от осколков.

У траншеи Андрей остановился. То неприятное чувство, которое появилось у него, когда он выбежал во двор, и которое люди называют страхом, уже прошло.

Высоко над гаснущими «фонарями», в глубоком черном небе, происходила какая-то сумятица. Два прожекторных меча встали прямо над головой Андрея. Вот на мгновение на лезвии одного из ник задрожал серебряный крестик – самолет – и, сорвавшись, снова потонул в черной бездне. Мечи вздрогнули, опустились вниз, потом поднялись вверх.

Лейтенант еще раз оглядел двор. Смоляров куда-то исчез, а Моховцев все еще стоял, подняв голову и широко расставив ноги. Коренастый, полный, он не мог высоко поднять голову без того, чтобы не расставить пошире ноги.

Сейчас эта поза командира не показалась Андрею смешной. С чувством уважения следил Земляченко за своим капитаном. Моховцев что-то закричал, замахал рукой. Андрей увидел на гребне крыши, где бывший хозяин дома соорудил площадку с флюгером, тонкую фигуру солдата.

Потом капитан направился к двери, которая вела на БП.

…Широким белым кругом вспыхнул в вышине новый «фонарь». Андрей заметил, что на гребне крыши стоит девушка. Холодное сияние «фонаря» сорвало защитное покрывало темноты, и невидимая смерть закружилась над солдатом.

На переднем крае во время бомбардировки все живое зарывается в землю. А здесь девушка, вооруженная обычной трехлинейной винтовкой и полевым телефоном, прикрученным проволокой к железному стояку флюгера, открытая всем ветрам, всем самолетам с их пушками, пулеметами, бомбами, стоит во весь рост и, наблюдая за воздушным боем, торопливо передает донесения на батальонный пост.

Андрею вспомнилось, как мальчишкой он принес в класс живую мышь и, держа ее на веревочке, пустил в проход между партами. Какой безумный визг подняли девчонки, как перепуганно, с округлившимися глазами, бегали они по партам и, чуть не плача, умоляли его убрать эту маленькую, больше их перепуганную зверюшку!.. Где же сейчас берут они силы и выдержку, чтобы вот так стоять под огнем на гребне крыши?!

Надрывно завыл на вираже самолет, и сквозь этот вой Земляченко услышал чей-то тревожный голос:

– Товарищ лейтенант, прыгайте!

Он прыгнул в щель, чуть не сбив с ног солдата, позвавшего его. В это время в небе повис еще «фонарь», потом – второй, третий. Затем вверху что-то зашелестело, и вдруг Андрей всем своим существом почувствовал, как над ним опускается небо.

На передовой он не раз слышал, как, рассекая пружинистый воздух, с тонким свистом мчится с вышины смерть. Но сейчас воздух не свистел, только слышался шорох, будто кто-то раздвигал над головой груду опавших сухих листьев.

Земляченко присел. «Бомба свистит – мимо летит, над тобой зашуршит – как раз угодит». Где это он слышал? Кто сказал? Солдат, на голос которого он прыгнул в щель, вдруг с отчаянной решимостью бросился на Андрея и своим телом прикрыл его. В какое-то мгновение лейтенант разглядел лицо солдата. То была Зина. В это мгновение Андрей забыл о бомбе. Он рванулся, чтобы освободиться и самому заслонить Зину. Но было уже поздно.

Раздался сильный взрыв. Земля вздрогнула, в щель полетели камни, над головой просвистели осколки, и земляная пыль косым дождем полоснула по лицам людей. Взрывной волной Зину сбросило с плеч Андрея, она упала на дно щели. Но тут же вскочила на ноги и с тревогой спросила:

– Вы не ранены, товарищ лейтенант?

– Нет, нет!.. А вы?

– Благополучно… – Она даже попыталась улыбнуться.

Лучше б не было этой улыбки!.. Лучше б не прятался он в щель!.. Как же это получилось?! Она, девчонка, заслонила своим телом от осколков его, боевого офицера! Прикрыла от смерти, а теперь еще улыбается. А ведь это он должен быть готовым спасти ее от любой опасности, заслонить своей грудью от вражеской пули…

Андрей смотрел на Зину, не зная, что сказать.

– Зачем… вы это?.. – с трудом произнес он, и в его охрипшем голосе почувствовалась боль.

Да, Земляченко понимал, что долг солдата обязывал Зину поступить именно так – закрыть своим телом офицера. Но ведь одно дело солдат и офицер, а другое – Андрей и Зина, он и эта девушка…

Сейчас ему было очень неловко… Казалось, Зина лишила его чего-то очень важного… Будто улетела, так и не осуществившись, какая-то надежда.

Все эти чувства на короткое мгновение овладели им.

Он не услышал, что ответила ему Зина, так как зенитчики продолжали яростно бить по самолетам и гасить «фонари», которые шипя рассыпались в воздухе.

Андрей выглянул из щели, увидел сваленный деревянный забор. В полутьме догорающих «фонарей» теперь вырисовывалась открытая улица. Над местом взрыва медленно оседала пыль.

Зина посмотрела в сторону штаба и вскрикнула. На гребне крыши не было девушки-наблюдателя. Там, где она стояла, лежало что-то бесформенное. Потом этот черный клубок задвигался: наблюдатель, держась руками за флюгер, медленно встал на ноги. Андрей догадался, что девушка упала, сбитая воздушной волной, и, видно, железный стояк флюгера спас ее от гибели. Зато сам стояк наклонился и потерял свое украшение – ветровую стрелу.

Чайка облегченно вздохнула…

А бой разгорался. Фашисты, разъяренные тем, что их самолеты постоянно попадают под огонь зенитной артиллерии и истребительной авиации, намеревались осуществить «звездный» налет. Если раньше авиационное командование противника выбирало какое-нибудь одно направление и волну за волной бросало на него самолеты, то на этот раз оно решило напасть со всех сторон и нанести удар по важнейшим коммуникациям Третьего Украинского фронта.

Фашистские бомбардировщики шли с севера и юга, с запада и даже с востока на разных высотах. Такой маневр, по мнению штабистов «Люфтваффе» [1]1
  Название немецко-фашистских авиационных сил.


[Закрыть], должен был сбить с толку наблюдателей противовоздушной обороны. А если вносовцы запутаются, то артиллеристы и авиаторы, не имея точных данных, не смогут одновременно вести борьбу на всех направлениях, на разных высотах. И тогда бомбардировщикам удастся прорваться к узлам коммуникаций.

Первыми пересекли линию фронта «Юнкерсы-88». Хотя они появились неожиданно в разных секторах воздушного пространства, вносовцы засекли их всех. На подступах к железнодорожным станциям, к мостам, речным причалам и крупным населенным пунктам стеной встала завеса зенитного огня. Тогда фашисты ввели в бой пикировщиков Ю-87. Эти хищники забирались высоко в ночное небо и с воем сваливались на зенитные батареи, прожекторные установки, предполагаемые вносовские центры.

Прожектористкам приходилось мгновенно находить в небе самолет, девушкам-артиллеристам нужно было хотя бы на долю секунды опередить врага, чтобы сбить его раньше, чем он успеет сбросить свой смертоносный груз. Успех решала не столько техника, сколько выдержка, стойкость, воля бойцов.

Полагая, что воины противовоздушной обороны увязли в поединке с пикировщиками, фашисты пустили в ход главный свой козырь – в непроглядном небе проплыли «хейнкели».

Вокруг стоял оглушительный грохот. Тяжело вздыхала, вздрагивая под взрывами бомб, земля; гулко били мощные зенитные пушки – словно сотни хозяек изо всех сил хлопали вокруг простынями; без умолку татакала малокалиберная зенитная артиллерия; цветистыми стежками тянулись от земли к «фонарям» пулеметные очереди, похожие на праздничные струи фонтанов.

В минуту затишья во дворе штаба услышали отдаленный шум моторов.

– Наконец! – воскликнула Зина.

– Что? – не понял ее Андрей.

– Идут наши соколы, товарищ лейтенант! Слушайте!

Земляченко, который в обычной обстановке мог отличить шум моторов наших самолетов от прерывистого, астматического завывания фашистских, теперь растерялся. В небе было очень много самолетов, и рокот их моторов сливался в сплошной гул.

«Попробуй разобраться в такой мешанине», – подумал лейтенант. Но удивительная вещь – соколы не терялись. Раз за разом то в одном, то в другом уголке темного неба вспыхивал воздушный поединок.

– Как же они знают, где чужой?

– Таня! – кивнула Зина на девушку, которая, как и раньше, стояла на своем посту возле флюгера. – Она помогает…

Появление ночных истребителей решило исход битвы. Легкие быстроходные самолеты почти вплотную подходили к фашистским бомбардировщикам и открывали огонь. Время от времени красно-желтый хвост тянулся через все небо.

Первыми начали удирать тяжелые «хейнкели». Сбрасывая куда попало бомбы, они торопливо поворачивали на запад. Вслед за ними потянулись пикировщики. Истребители гнали их за линию фронта.

Все тише и тише становилось на земле и в небе: умолкли пушки, пулеметы, гасли один за другим прожекторы, далеко на запад отхлынул шум самолетов. Под черным шатром неба воцарилась тишина.

На разрушенной улице послышались возбужденные голоса, стоны, чей-то плач. Заурчала автомашина, недалеко от дороги запрыгали лучи фонарей – там откапывали и грузили на машины раненых жителей.

Двор уже наполнился солдатами. Моховцев распорядился сменить наблюдателя на крыше. Зина и два солдата забрались по каменной лестнице на чердак. Через несколько минут, поддерживаемая с двух сторон, по этой же лестнице спускалась девушка, которая стояла на площадке во время налета.