Текст книги "Тени над Латорицей"

Автор книги: Владимир Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

III
После шестнадцатого июля

1

Как всегда, Лайош Сабо, Имре Хорват и Тереза Чекан были вместе. Приехав в Киев, они позавтракали за одним столиком и снова сели рядом в экскурсионном автобусе. Втроем ходили по залам музея Шевченко, по грандиозным павильонам Выставки народного хозяйства, то отставая от своей группы, то обгоняя ее.

Добродушная Тереза, почти не слушая экскурсовода, щебетала без умолку – она умела удивляться и радоваться с детской непосредственностью. Лайош Сабо, как обычно, был внимателен и сосредоточен; он не пропускал ни одной детали и подробности, давая Имре возможность подтрунивать над собой, «тот, кто непременно желает осмотреть все, тот не успевает увидеть ничего». В то же время Сабо умудрялся быть и галантным кавалером, отвечая на множество вопросов Терезы. Поскольку он один из них троих уже бывал в Советском Союзе, Тереза не давала ему передышки, да и Хорват иногда расспрашивал о знакомых Лайошу местах, мимо которых они проезжали.

К Имре вроде бы вернулась присущая ему уравновешенность. Зубная боль прошла, и Тереза в его обществе снова почувствовала себя очень хорошо.

После обеда группа отдыхала. Туристы разошлись по номерам уютной гостиницы «Украина», лишь некоторые из них, самые выносливые и непоседливые, бросились в адское полуденное пекло покупать сувениры. Около пяти часов всех их снова собрали в холле и повезли в знаменитую Киево-Печерскую лавру.

Ни один турист, хоть раз побывавший в Киеве, не мог пройти мимо этого великолепного памятника истории Руси, где изысканная экзотика старины навевает манящую таинственность. Осмотрев строения на территории Лавры, послушав нежный перезвон лаврских часов, обсудив с экскурсоводом архитектурные особенности колокольни, туристская группа по гулким каменным ступеням бокового выхода начала спускаться в так называемые пещеры, которые неизменно вызывали у всех непередаваемое восхищение.

– Говорят, там высохшие мумии. Святые мощи. Брр!

– Самые настоящие человеческие мощи, черепа. Вам не страшно, Тереза? – саркастически спросил Хорват.

– Страшно?! – переспросила женщина. – Не знаю… А все-таки любопытно.

– Тереза – смелый человек. Верно? И в трудную минуту вы поддержите нас с Имре, правда? К тому же вы, пожалуй, неверующая.

– Уже нет, – печально улыбнулась женщина.

– «Уже»? Значит, раньше…

– Да, раньше, – перебила Лайоша Тереза, – до смерти сына… Не будем об этом. Хорошо? Посмотрите, какое сегодня голубое небо, какое солнце! – неожиданно произнесла она, стараясь показаться веселой, но в голосе ее слышалась грусть.

– А по-моему, сегодня невыносимая жарища и пылища – просто нечем дышать, – проворчал Имре Хорват.

– Имре, не будьте пессимистом. Это признак…

– Старости! – глухо отозвался Имре. – Да, старости… – И он так ускорил шаг, что Терезе и Лайошу стало трудно за ним поспевать.

– У меня есть программа омоложения, – сказала Тереза уже в спину ему. – Предлагаю молодеть всем вместе. Для этого прежде всего нужно всегда радоваться. Даже когда радоваться нечему. Имре, подождите! Куда же он? – Женщина обернулась к Лайошу: – Обиделся? Опять? Но я ведь ничего такого не сказала.

– Хороший спринтер!.. – покачал головою Сабо. – Никуда не денется, небось к переводчику побежал. Вон как мы отстали от всех. Заболтались… А ну, давайте-ка догоним группу!

И они почти бегом бросились по покрытому брусчаткой спуску догонять свою группу. А Имре, опередив туристов, неожиданно свернул за угол старинного здания и исчез.

Хорвата не было долго. Во всяком случае, так показалось Терезе. Когда же он наконец появился, она заметила, что этот человек со странностями как будто бы повеселел.

– Имре, почему вы так стремительно умчались от нас? Обиделись?

– Ну что вы, Тереза! Я просто пошел спросить экскурсовода, далеко ли до пещер. А по пути еще раз взглянул на Лавру.

– Но мы ведь только что ее видели! – удивилась Тереза.

– А я решил посмотреть на нее со своей «точки». Не люблю делать все по плану экскурсовода. У каждого человека есть свой взгляд на вещи, свой, индивидуальный подход. То, что интересует меня, оставляет совершенно равнодушным другого. Одно больше, другое меньше. Из-за того, что туристов гоняют группами, как стадо, я обычно всегда отказывался от таких поездок. Не хотел быть похожим на тех несчастных, которые после всех вояжей привозят домой всякий сувенирный хлам и весьма неопределенное впечатление о странах и народах.

– Вам и на этот раз не посчастливилось, Имре? Привезете домой только «неопределенные впечатления»? – спросила Тереза.

– Что вы, Тереза! – улыбнулся ей Хорват. – На этот раз впечатления у меня очень яркие и очень необычные, – он галантно поклонился. – А чтобы вы не считали меня сухарем, приглашаю вас и Лайоша вечером к себе в номер на коктейль и блюз. Надеюсь, вы не откажетесь потанцевать со мной?

– В таком случае придется сегодня обойтись без шашек! – напомнил Сабо.

– Ну что ж, – произнес Хорват, думая о чем-то своем. – Без жертв нельзя. Сегодня пожертвуем шашками. – Он тяжело вздохнул. – А вот наконец и эти пещеры!

…Совсем неказистый деревянный вход. Потом – длинный спуск под таким же деревянным сводом. Куда-то вниз, в глубину. Но и это еще не пещеры. Снова солнце, двор. Во дворе – очередь перед входом. У двери – стол с открытками. Туристы торопились занять очередь, чтобы купить на память виды Киева и Лавры.

– Это рефлекс! Тут уж бессилен и я! – словно оправдываясь, сказал спутникам Лайош Сабо и тоже устремился к столу.

Но посреди двора он неожиданно остановился и вперился взглядом в какого-то длинноволосого старика, разговаривающего с одной из туристок. Судя по всему, это был лаврский монах, оставленный здесь экскурсоводом или кем-то еще. Во внешности и в поведении его не было решительно ничего особенного. Он спокойно и уважительно отвечал на вопросы женщины. Так почему же он заинтересовал Сабо? Так заинтересовал, что венгр сразу же забыл об открытках?

Бывший монах закончил беседу и, ни на кого не глядя, вошёл в дверь, ведущую в пещеры.

С этой минуты Лайоша Сабо словно подменили. Даже когда группу впустили в пещеры и туристы во главе с экскурсоводом, затаив дыхание, шли по узким, низким и полутемным лабиринтам, Лайош все еще пребывал в состоянии странной задумчивости. И все время посматривал по сторонам, заглядывал в тупики, надеясь снова увидеть монаха.

Он оторвался от Терезы и Имре; группа прошла мимо него, и он смешался с другими посетителями, которые шли позади. Словно забыл, зачем пришел сюда, забыл, что нужно рассматривать эти черепа в нишах, иссохшие темно-коричневые руки мумий, лежащих в застекленных ящиках, восторгаться таинственным блеском их украшений. Все это уже не волновало его и не интересовало.

Одна только мысль беспокоила теперь, поражала и тревожила. Кто он? Почему таким знакомым кажется его лицо? Этот молочно-белый лоб, эти желтые, словно восковые глаза, этот строгий, прямой нос. Откуда он, Лайош, знает длинноволосого старика?

Подталкиваемый плечами и локтями туристов, венгр понемногу продвигался вперед и все искал глазами монаха. Где же, где он все-таки видел его раньше?..

Спокойное лицо бывшего монаха навевало ассоциации далекие, тяжкие и – неясные. Но само по себе несоответствие между кротким и смиренным видом старца и неприятным смутным воспоминанием не на шутку растревожило Лайоша Сабо.

Нет, нет, это не наваждение, не блажь… Но откуда же, откуда он знает этого человека? Где могли они встречаться? В Венгрии? В Советском Союзе? Сабо был здесь в конце войны, не в Киеве, а в Закарпатье. Стоп!..

Однако же как расплывчаты его мысли, как мгновенно рассеиваются они и улетучиваются, не давая сосредоточиться на какой-то одной!

Странная, очень странная встреча ждала его сегодня в Лавре с ее монастырскими пещерами, темными переходами и какими-то чересчур уж тихими служителями – бывшими монахами… В тихом омуте… Монастырь, монахи, Закарпатье… И вдруг словно яркий солнечный свет хлынул в подземелье. Лайош попытался представить себе старого монаха молодым и едва не вскрикнул от неожиданного открытия. Когда голос экскурсовода, шедшего где-то впереди, объявил: «Трапезная», а переводчик так же громко перевел, Лайош Сабо вспомнил все.

Это было в конце войны, точнее, осенью сорок четвертого года. Лейтенант Лайош Саба служил тогда переводчиком при штабе одной из советских частей, освобождавших Закарпатье. Кстати, как раз в тех местах, где проходит теперешний их маршрут, недалеко от Ужгорода.

В небольшом, окруженном садами городке на берегу Латорицы и вокруг него, в долине этой маленькой, извилистой, бурной реки, население было пестрым. Кроме украинцев и венгров, жили здесь румыны и болгары, немцы и евреи, а чуть подальше – чехи и словаки. Лайош хорошо помнит, сколько хлопот доставляла командованию эта многонациональность, на которой играли в свое время и чешские богатеи, и венгерские фашисты, и румынские националисты, и нацисты-гитлеровцы, всячески сеявшие и культивировавшие национальную рознь и вражду. Не стояла в стороне от этого черного дела и религия. Бастионами мракобесия маячили по всему Закарпатью церкви и монастыри.

Перед приходом советских войск из монастыря над Латорицей исчезли некоторые монахи. Те, что во время оккупации содействовали укреплению в городке фашистского режима. Словно унесли их быстрые воды Латорицы. А этот монах? Нет, этот не исчез. Почему же он так засел в памяти?

Сабо машинально передвигал ноги, медленно пробираясь вперед вместе со всем потоком туристов, а мысли его тем временем с неимоверной быстротой проносились в голове и, молниеносно сменяя друг друга, кинокадрами мелькали воспоминания, картины, эпизоды.

Да, да, да! Конечно! Сомнений больше не было. Это он! Именно он, этот монах, прятал в своей келье оружие, ожидая возвращения нацистов, и – именно он! – скрывал в подвале монастыря не успевшего сбежать офицера СС. Потому и оставался вместе с ним, надеясь впоследствии заслужить благодарность фашистских властей. Помнится, после разоблачения его должны были судить и расстрелять. Почему же он жив?

Лайош лихорадочно напрягал память, – ему сейчас было просто-напросто необходимо вспомнить все, решительно все, до самых малых подробностей. Впрочем, он не понимал еще зачем…

Вот уже замерцал где-то вдалеке слабый, показавшийся призрачным свет – конец лабиринта, выход из пещер, а он не все еще вспомнил. Сейчас он выйдет отсюда, и тогда нить памяти оборвется. Он ощутил это четко и ясно. Так скорее, скорее! Кажется, звали монаха «брат Симеон», да, точно! Симеон! Как хорошо все это восстанавливается в памяти!.. Но почему же он все-таки жив? Почему его не казнили? Он ведь военный преступник!

Лайош остановился.

– Товарищ, проходите. Вы мешаете, – услышал он женский голос и ощутил легкий толчок в спину.

Вернуться в пещеры и там разыскать монаха? Нет, это невозможно: поток посетителей движется в одном направлении.

Лайош отступил в сторону, насколько позволил узкий коридор, прижался к прохладной каменной стене и пропустил нетерпеливую женщину и еще несколько человек. Внезапно в проеме, разделенном перегородкой, он увидел начало пути в лабиринт, который, делая круг, снова возвращался к тому же месту у входа с узкими каменными ступеньками.

Перешагнуть через барьерчик и пройти в новый круг по пещерам нельзя. Его начнут разыскивать. Группа наверняка уже собралась там, вверху, и переводчик будет сердиться… Ну и пусть! Монах – важнее… И Сабо прошел вдоль решеток, проскользнул мимо заграждения в проеме и влился в новый поток посетителей.

…Брата Симеона не расстреляли потому, что он сбежал в горы, в леса. Лайош Сабо все вспомнил. Монах исчез тогда самым таинственным образом, он избежал правосудия и словно растаял в напоенном победой воздухе – в то время было не до какого-то там беглого монаха. И вот теперь он здесь – тихий служитель Лаврских пещер… Надо рассказать обо всем этом, заявить переводчику, что здесь скрывается военный преступник. Немедленно!..

Но теперь до выхода дальше, чем до входа, – придется идти против течения. И Сабо стал проталкиваться сквозь публику.

– Извините, товарищи! Пропустите, пожалуйста. Дайте пройти. Я потерял своих. Прошу прощения. Разрешите.

Он выбрался под яркое июльское солнце, когда переводчик, разволновавшись, уже собирался броситься его искать: шутка ли сказать – потерять в пещерах интуриста! Едва Лайош предстал перед ним, он набросился на него с упреками:

– Что ж это вы, Сабо! Мы вас уже полчаса ждем!

– Неужели полчаса?! – удивился Лайош. – Ну и летит же время! А я, извините, заблудился. Отстал – и заблудился… – Он не мог сейчас рассказать о своем сенсационном открытии: все сердито смотрели на него – не та обстановка.

– Слава богу, что вы уже здесь, – с облегчением перевел дух переводчик. Затем обратился к группе: – Идем дальше. Все в порядке!

– Ах, Лайош, Лайош, как вы нас напугали! – Тереза укоризненно улыбнулась, покачала головой. – Ну как вам понравились пещеры? Я в восторге. И совсем не страшно. А эти руки! Эти черные сухие руки, обтянутые кожей… – Она не замечала, что Лайош не слушает ее. – Интересно, когда жили эти люди?

– Не знаю… – отчужденно ответил Сабо.

– А мумии детей видели? Правда, поразительно, как они сохранились! Лайош, что же вы молчите! Вам что – не понравилось или вы испугались? – засмеялась Тереза.

– Там есть еще черепа за решеткой. Вы бы видели, как молодецки, поддавшись общему настроению, бросала туда монеты «на счастье» Тереза… А вы бросили? – спросил Имре. – Я – да. Хотя денег нам выдали мало, но «на счастье» не жалко.

– Давайте догоним нашего шефа – мне необходимо с ним поговорить с глазу на глаз, – неожиданно сказал Лайош. – Я должен сделать важное заявление.

– Заявление? – встрепенулась Тереза. – О чем?.. Если о пещерах, то я заявляю, что больше мы вас туда не отпустим, – снова засмеялась она. – Даже если вы забыли бросить монетку «на счастье». С нас довольно и одной вашей прогулки.

– Я задержался потому, что увидел здесь… Вы заметили старика во дворе? Еще до того, как мы вошли в пещеру, он стоял посреди двора и разговаривал с женщиной. Длинноволосый такой. Бывший монах. Вы видели, Имре?

– Ну и что? – пожал плечами Хорват. – Здесь, наверно, работают бывшие монахи.

– Я знаю его… Это – беглый военный преступник… Его в конце войны должны были судить, но он скрылся. И вот он здесь, понимаете?!

– Тише, Лайош, не кричите, пожалуйста, – Хорват поморщился так, словно у него снова заболел зуб. – Не надо шуметь. – Он помолчал, опустил глаза, потом произнес уверенно и твердо: – Этого не может быть!

– Но ведь…

– А вы уверены, что это действительно тот самый человек? Может быть, он просто похож. Ведь столько лет прошло.

– Почти уверен. Он был монахом в монастыре, в Закарпатье. Звали его брат Симеон. Этот старик – вылитый Симеон.

– Обвинение серьезное… Если вы уверены… Это, конечно, могут проверить. Говорите, братом Симеоном звали?.. – Хорват задумался. – Странно. Очень странно.

– Военный преступник? – воскликнула Тереза, молчавшая до сих пор. – Но ведь уже больше двадцати лет прошло. Наверняка, Лайош, вам это показалось! Правда, Имре?

– Может быть, Лайош все-таки ошибся и бросает тень на человека, который ни в чем не виноват? Просто похож он на кого-то другого. Что скажете, Лаиош? Возможно это или нет? – дружески спросил Хорват. – Как бы то ни было, спешить с выводами не стоит. Любая ошибка непростительна, но ошибиться в таком деле – преступление.

– А кто его знает, – заколебался Сабо. – Неужели это не он? Взглянуть бы на него еще разок. В самом деле, чертовщина какая-то!

– Лайош, – кокетливо произнесла Тереза, – вы забываете, что с вами женщина.

– А вы сперва сами с ним поговорите, – посоветовал Хорват, – подойдите и поговорите. И все выяснится. Проще простого.

– Я потому и задержался, что искал его, – беспомощно развел руками Лайош. – Но так и не нашел.

Сабо и сам уже начал сомневаться, а Хорват окончательно сбил его с толку. Ведь обвинить невинного – это величайшая несправедливость. Даже если потом выяснится, что это ошибка, и честное имя будет восстановлено. Обида, нанесенная необоснованным подозрением, причиняет ни с чем не сравнимую душевную боль, и от нее на сердце надолго шрам остается…

Лайош на мгновение представил себя на месте невинно обвиненного, и ему стало неловко. Первый порыв прошел, и Сабо передумал догонять переводчика, ушедшего с группой вперед.

Имре Хорват словно подслушал его мысли.

– Не переживайте, Лайош, – сказал он. – Заявить никогда не поздно. Попытайтесь еще раз увидеть этого человека и спросите прямо у него. Главное в таком деле – не суетиться, не спешить. А монах никуда не денется, если он уже тридцать лет здесь живет.

Лайош кивнул. Он был благодарен Имре за то, что тот снял с его души камень своим советом.

2

Коваль поздоровался и опустился на теплый от солнца стул.

– Ну как? Заключения экспертизы готовы? – спросил он начальника уголовного розыска.

Капитан Вегер озадаченно потер лоб:

– Готовы, товарищ подполковник. Но дело такое запутанное…

– Посмотрим, что нам пишут уважаемые эксперты…

– Вот, пожалуйста, – Вегер достал из сейфа синюю папку и раскрыл ее. – На осколках разбитой рюмки – отпечатки пальцев Каталин Иллеш, на целой – неизвестного лица. Значит, выпивали вдвоем…

– Это и так ясно, – заметил Коваль.

– Эти же отпечатки найдены и на других предметах в гостиной, а также на внутренней ручке входной двери… Вот еще об убийстве Иллеш и ее дочерей. Каталин была задушена кожаным ремнем и лежала на полу в гостиной. О смерти младшей дочери Илоны сказано, что удар ножа был метким – прямо в сердце. Удар нанесен опытной рукой, так сказать, не дилетантом. Установлено, что смерть наступила мгновенно, во сне.

Коваль кивнул. Вспомнилось: у младшей девочки при осмотре трупа в морге было спокойное, умиротворенное выражение лица – ни один мускул дрогнуть не успел. Воспоминание было неприятным, и подполковник нахмурился.

Капитан Вегер не понял, почему Коваль помрачнел, и вопросительно посмотрел на него. Тот махнул рукой: мол, продолжайте!

– А старшая, Ева, по-видимому, проснулась и оказала сопротивление. У нее порезана рука, лицо. Два ножевых удара – в сердце. Смертельные.

– Нож! – вздохнул Коваль. – Найти бы этот нож.

– Ищем, Дмитрий Иванович.

– А как вы считаете – убийца был один?

– Пока что все данные за это.

– Да, нож, – задумчиво повторил Коваль. – Если он кустарный, то изучение его помогло бы нам выйти на того, кто его изготовил.

– Точно, кустарный. Экспертиза отмечает: сделан из немецкого штыка, имеются данные о том, что принадлежал он Каталин и ее второй муж Андор Иллеш резал им свиней. Во всяком случае, скотобойный нож Иллеша пока еще не обнаружен.

Коваль взял в руки акт экспертизы:

– Этот нож сейчас важнее всего.

– Мы всю прилегающую местность вокруг обшарили, до самой Латорицы, в соседних дворах побывали. В канале, что рядом с усадьбой Иллеш, на сто метров влево и вправо по дну прошли. Нашли кеды. Отправили на экспертизу. А ножа нет.

– Полагаете, убийца оставил нож где-нибудь поблизости?

– А зачем он ему – это ведь вещественное доказательство.

– Вы правы, Василий Иванович. Убийца часто старается избавиться от всего того, что связано с его преступлением, особенно от орудия убийства: от ножа, пистолета или чего-нибудь другого. Психологически это легко объяснимо. Выбросив нож, одежду, в которой совершено преступление, он словно открещивается от своего черного дела и говорит самому себе: я – не я и хата не моя, и ничего не случилось, все это приснилось мне в страшном сне, который забыт навсегда. Только, Василий Иванович, нож он, наверно, выбросил не рядом с местом убийства, а уж где-нибудь подальше.

– Возможно, Дмитрий Иванович, но хочется надеяться, что нож все-таки где-нибудь здесь и что мы его отыщем. Отпечатки пальцев на рукоятке дадут ответ: тот ли убийца, кто пил с Каталин. На первой оперативке прокурор Стрелец высказал мнение, что в дом могли войти раньше, до появления убийц. Но Тур с ним не согласился.

– Все может быть, Василий Иванович. Пока ничего отметать не стоит. Любую фантазию, даже то, что бессмыслицей кажется с первого взгляда. Возможно и такое: отдельно гость, отдельно убийство и ограбление. Не будем все валить в одну кучу. Нужно, обязательно нужно найти нож… А вдруг повезет. Василий Иванович, а вдруг… Ну, а как со следами? Хорошо, что земля в ту ночь влажной была после дождя.

– Следов более чем достаточно. Последние по времени – наиболее заметны: две пары ведут от забора к крыльцу и назад. Те же самые следы обнаружены и у забора, там же – свежий окурок «Примы». Значит – лезли через забор. Калитка почему-то не устраивала.

Коваль кивнул.

– Что еще можно сказать о следах? – продолжал Вегер. – Следы резиновых сапог сорок четвертого размера, значит, человек высокого роста. Каблуки стоптаны. Вторая пара следов – китайские кеды, тоже стоптанные, сорокового размера, передняя часть подошвы стерта. На улице перед забором неизвестные топтались на месте. Под забором во дворе следы их чуть глубже – от прыжка.

– А другие следы? – спросил Коваль, листая бумаги, сложенные в папку.

– Третья пара мужских следов ведет уже от калитки и крыльцу, рядом с ними – следы туфель самой Каталин Иллеш, вот что интересно.

– Эти следы могли быть оставлены намного раньше.

– Я тоже об этом подумал, – признался Вегер. – Эти же самые следы, – он ткнул пальцем в рисованную схему двора Иллеш, на которой были обозначены следы, – ведут потом от крыльца назад, к калитке. Назад неизвестный возвращался один, но это еще ни о чем не говорит. О его обуви сказано только, что это полуботинки сорок третьего размера и почти новые – подошва и каблук не стоптаны, походка – с каблука на носок… Может быть, в первую очередь надо поинтересоваться сапогами и кедами этих заборных акробатов?

– Конечно, – согласился Коваль. – Но не следует забывать и об отпечатках пальцев на рюмке, и о полуботинках сорок третьего размера, вошедших во двор через калитку. Вы проверяли обувь брата Каталин? Еще нет? Поинтересуйтесь прежде всего, какой размер он носит. Не забывайте, что в доме ждали гостя, своего человека: запертая в сарае собака и заранее накормленная корова – чтобы не мычала! Дело действительно запутанное, но мы себе дел не выбираем, их нам сама жизнь подбрасывает… Вы уже были на вокзале?

– Еще не был.

– Тогда я сам пойду. Междугородные автобусы что-нибудь дали? – спросил Коваль, возвращая Вегеру папку.

Капитан отрицательно покачал головой.

– В аэропорту были? В Ужгороде?

– Поехал лейтенант Габор. Еще не звонил.

– Значит, пока ничего нового. Хуже нет, когда не за что ухватиться. В таких случаях даже ошибочные версии могут помочь. – Коваль достал «Беломор», прикурил и закашлялся. – Почти пачку до обеда выкурил. Легкие не выдерживают. А бросить не могу. Силы воли не хватает. Врачи запрещают, но, знаете, пока гром не грянет… Выгонят на пенсию – брошу… Так вот, даже ошибочные версии в таких случаях полезны. Не надо только увлекаться ими и тратить на них много времени. Но вначале они свою роль сыграют. Проверяя, отбрасывая лишнее, иной раз случайно наткнешься на истину. Ведь, в конце-то концов, все на свете так или иначе связано, и главное со второстепенным – тоже. Плохо только, что на это второстепенное времени не дают!

Коваль налил себе воды из высокого графина.

– Ах ты, теплая. И в водопроводе, наверно, такая же?

– Сейчас принесу холодной, – Вегер взял графин со стола.

– Спасибо, – остановил его подполковник. – По дороге на вокзал газировки выпью. Вы лучше шторы задерните. Солнце бьет, как из пушки. Как вы только терпите – так ведь и мозг расплавиться может.

Коваль встал. Пока Вегер дергал штору, с которой при каждом движении, играя блестками в ярких лучах, осыпалась пыль, подполковник шагал из угла в угол по тесному кабинету начальника розыска. Наконец сказал:

– У вас есть, конечно, фотографии местных рецидивистов. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы мне их принесли. Сейчас.

Спустя несколько минут фотографии эти уже лежали в портфеле подполковника.

– Я скоро вернусь. Вы будете здесь?

– Да, Дмитрий Иванович.

– Поговорим тогда о других версиях. Приготовьте, в частности, справку на брата Каталин Иллеш – Эрнста Шефера, а также сведения о ее мужьях.

Капитан позвонил в картотеку, а Коваль не без отвращения все-таки выпил теплой воды. Внимательно посмотрев на Вегера, он заметил, что у капитана за два дня, в течение которых они знакомы, опухли веки. «Плохо спит», – подумал Коваль.