Текст книги "Тени над Латорицей"

Автор книги: Владимир Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Но Семен Андреевич Бублейников был, к сожалению, иного мнения. Он считал, что уже настала та минута, когда нужно засучив рукава броситься в бой.

– Грех, говоришь?! Сколько времени тут райские песни поешь! – Бублейников со стуком положил карандаш на стол и поднялся во весь рост. – А беззащитную женщину убивать, вдову, и девочек ее – не грех?! Не грех, отвечай? А перстенек чей, кто его потерял? И откуда он был у тебя, этот перстень, – не подарок ли фашиста Карла за особые заслуги?!

– Вдову? Убивать? Подарок Карла? Да что вы! – У бывшего монаха побледнели губы, он затряс головой, потянулся к тумбочке, не спрашивая разрешения, схватил графин с водой и жадно глотнул прямо из горлышка, облив себе грудь.

Коваль готов был локти кусать от досады. Он ведь не хотел открывать подозреваемому карты, пока не соберет прямых доказательств.

Поставив графин, Семен Гострюк поднялся со стула и, не обращая внимания ни на Бублейникова, ни на других офицеров, направился к двери. Голова его склонилась набок так, словно он был смертельно болен и только теперь понял это.

– Проводите, – приказал Коваль конвоиру, ожидавшему за дверью. – А вы, Василий Иванович, – обратился он к Вегеру, – отпустите, пожалуйста, свидетелей – они до сих пор ждут.

– Ну и фрукт! Ну и брат во Христе! Ишь какой – грех, говорит. Это он нам о грехах толкует! – Майор не мог успокоиться даже тогда, когда шаги в коридоре уже не были слышны. – Зря вы его сейчас отпустили, товарищ подполковник! Он бы мне все выложил, на блюдечке с голубой каемочкой!

Коваль едва сдержался от резкой отповеди Бублейникову. Позволил себе только сделать ему замечание:

– Не стоило кричать, Семен Андреевич, называть его на «ты».

– А что же я, по-вашему, с эдакой дрянью цацкаться должен?

– Семен Андреевич, я не хочу конфликтовать, не хочу разговаривать приказами. Это ни мне, ни вам не поможет. У нас и без того хватает хлопот. Я просто хотел бы, чтобы вы не горячились.

– Слушаюсь, товарищ подполковник, – обиженно ответил Бублейников.

– Вот и хорошо, – сказал Коваль, не обращая внимания на тон майора. – А как там поживают Длинный и Клоун?

– «Поживают»! Как бараны уперлись – и ни тпру ни ну. С места не сдвинешь. Уже их Тур и так и сяк допрашивал. И я помогал – все напрасно. Может быть, еще раз сами поговорите? – спросил Бублейников, и Коваль мог поклясться, что майор не сдержался и вложил в свой вопрос едкую иронию.

– Вот с Гострюком разберемся – и поговорим. Василий Иванович, – обратился подполковник к возвратившемуся в кабинет капитану Вегеру. – Не забудьте снять отпечатки обуви, которую носит монах, и той, которую нашли у него дома. И отпечатки пальцев – не они ли на второй рюмке?

– Уже, Дмитрий Иванович, – ответил капитан. – Все уже на экспертизе.

– Хорошо, – сказал подполковник. – Ну что ж, на сегодня, наверно, хватит. Пошли, Семен Андреевич?

Они вышли в коридор, и Коваль примирительно добавил:

– И давайте не будем ссориться, Семен Андреевич, ведь цель-то у нас одна.

Будь его воля, сказал бы сейчас майору все, что думает. Но сейчас нельзя. Впереди еще много общей работы. Хотя, впрочем, именно ради этой работы и стоило бы…

Из кабинета Романюка Коваль позвонил в Ужгород следователю Туру, уехавшему туда на совещание, и сообщил, что располагает новыми данными. Тур ответил, что вернется на следующий день.

4

Второй допрос бывшего монаха Коваль решил провести сам, пока не вернулся Тур. Даже рискуя вызвать недовольство следователя, который, хотя и оставался верен концепции: убийцы – Кравцов и Самсонов, все же изъявил желание допросить и Гострюка, потому что считал, что оперативные работники после краткого дознания обязаны передавать всех подозреваемых следствию. Кроме того, Коваль хотел избавиться и от участия в допросе майора Бублейникова, которого невозможно было удержать от выпадов, в большинстве случаев «стрелявших» мимо цели.

Не дожидаясь капитана Вегера, с утра отлучившегося в район, подполковник распорядился привести Гострюка.

За два дня бывший монах осунулся. Когда он переступил порог кабинета, Коваль почувствовал, что разговор предстоит серьезный и, возможно, начистоту: «брат Симеон» не прятал взгляда – смотрел прямо в лицо.

На что он решился? Какие показания даст?

– Садитесь.

Стульев было несколько, но монах сел на тот, что стоял поближе к столу, напротив Коваля, словно подчеркивая этим готовность к откровенному разговору. И действительно, на этот раз Гострюк не стал ждать традиционных вопросов. Он заговорил первым.

– Выходит, вдову убили? Я правильно понял?

– Да, Каталин Иллеш убили. Мало того, убиты и ее дочери – Ева и Илона. Для вас это новость?

Гострюк перекрестился и беззвучно пошевелил губами. Коваль терпеливо ждал. «Если уж сам начал, пусть сам и продолжает», – решил он.

– Как я понимаю, на меня пало подозрение. Мой внезапный приезд сюда в июне, мое прошлое… Можно я задам вам один вопрос?

Коваль кивнул.

– Когда произошло убийство? Которого числа?

Коваль не торопился с ответом. Не хочет ли Гострюк этим вопросом отвести от себя подозрение? Глупо. Впрочем, если он – убийца, то дата преступления для него не секрет, а если непричастен, то какое это имеет значение – десятого, пятнадцатого или двадцатого?

– В ночь на шестнадцатое июля, – Коваль сделал паузу. – А почему это вас интересует?

Бывший монах тоже не спешил с ответом.

– Я решил все рассказать. Одним словом, я не хочу отвечать за чужие грехи. К этому делу я, возможно, и имею отношение, но весьма и весьма косвенное.

Коваль приготовился записывать его показания.

– Но перед тем, как рассказывать, разрешите мне еще один вопрос. Очень важный.

Коваль не возражал.

– Где вы взяли этот перстень?

«Эрнст Шефер допытывался, как попал в милицию этот перстень. А теперь и Гострюк». Подполковник провел ладонью по лбу, собираясь с мыслями.

– А какое это имеет значение? – спросил он наконец.

– Очень большое. Если перстень найден в доме Катарин и если это действительно перстень Карла, значит, и Карл был там.

«Наваждение какое-то! – удивленно подумал Коваль. – Как же догадался, где найден перстень?»

– Из чего вы сделали такой вывод?

– Об этом потом, – ответил Гострюк.

«Хочет меня сбить с толку! – подумал подполковник. – Ишь, стреляный воробей! Но какой хитрый ход, какая игра! Неужели он надеется, что я поверю, будто бы вдову убил покойник? Сейчас заговорит еще о духе Карла, который воротился с того света, чтобы расправиться с неверной женой. Новоявленный Командор, карающий свою жену. Ну, погоди, святоша, сейчас я тебе покажу!»

Коваль согласился.

– Хорошо. У вас, гражданин Гострюк, есть алиби? Имею в виду дату преступления. Давайте, в таком случае, с этого и начнем.

– Не только на пятнадцатое, но и на шестнадцатое есть. Пятнадцатого я чинил инвентарь во дворе.

– До которого часа?

– Вышел из Лавры, помню, в восемь вечера. Били часы. А во дворе меня видело много людей. И гости, и сотрудники.

– Вы так четко помните все, что происходит каждый день? Или только то, что пятнадцатого?

– Большей частью помню. А пятнадцатого обратил внимание на бой часов. Сам не знаю почему. Озарение господне.

– Что вы делали дальше? Куда направились, когда вышли из ворот Лавры?

– Спустился пешком по улице Кирова до гастронома, который на углу. Меня там знают – я там постоянный покупатель. Потом был дома. Спать лег поздно.

– Угу, – вздохнул Коваль. – Значит, алиби.

Бывший монах энергично кивнул.

– А каким образом отпечатки ваших пальцев появились в доме Каталин? В этой самой гостиной?!

Длинный нос «брата Симеона» пожелтел.

– Я скажу, – выдавил он из себя. – Именно это я и собирался сегодня рассказать. Вы этого не знаете. Я сниму с себя подозрение. У меня есть что сказать, я знаю много важного.

– Знаете, кто убил вдову и ее дочерей?

– Догадываюсь. Я знаю, кто мог у нее быть. Я не сказал бы вам этого, если бы не случилась такая беда. Катарин, очевидно, посетил ее первый муж. Карл Локкер.

– Карла Локкера повесили в конце войны. И похоронен он здесь.

– Карл Локкер – жив.

Коваль уставился на бывшего монаха. Не сошел ли старик с ума в камере предварительного заключения?

– Есть могила, есть люди, которые хоронили.

– Это не его могила. Карл сбежал. Он сам «повесил» себя. То есть не себя, а труп другого человека, видимо замученного в жандармерии. Лицо было изуродовано до неузнаваемости. В мундире Карла, с его документами этот несчастный человек и сошел за тержерместера. Тогда было не до расследований – время суетное, да и смерть такая для жандарма казалась вполне естественной в глазах людей. Так сказать, ожидаемой и логичной.

Коваль расстегнул тугой воротничок кителя. Он буквально задыхался. То, что он сейчас услышал, было невероятным, фантастическим!

– Откуда вы это знаете?

– После похорон его видел в лесу один человек.

– Кто?

– Этого человека уже нет. Он умер. Но есть и другие доказательства, что Локкер жив. Я скажу.

– Почему вы думаете, что именно он мог быть здесь и убить Каталин?

– Во-первых, перстень, который вы нашли. Карл никогда с ним не расставался. Кроме того, он, по-видимому, собирался сюда приехать. Разумеется, к ней.

«Корова накормлена, собака закрыта в сарае!» – мелькнуло в голове подполковника.

– Я получил письмо, – продолжал Гострюк. – Письмо от него для Катарин. И записку, в которой Карл просил меня съездить сюда и передать письмо ей в руки.

– И вы передали его?

– Да. Двадцать шестого июня, когда меня здесь видели. С тех пор, возможно, в доме и остались отпечатки моих пальцев. Она ведь меня угощала. Я пил кофе. Да мало ли за что мог взяться руками?

– Но задушить жену, пусть и бывшую, зверски убить ножом собственную дочь! – возразил Коваль. – Даже для жандарма это слишком!

– Вы не знали Карла, – спокойно заметил Гострюк. – Значит, был какой-то конфликт. А Карл Локкер способен на все.

Коваль отложил ручку, встал и подошел к окну. Он долго смотрел на прохожих, на открытую дверь магазина, на автомобили, которые, поднимая пыль, мчались по улице. Потом снова вернулся к подозреваемому.

– Как вы получили это письмо?

«Сам «брат Симеон», наверно, способен на все!» – подумал подполковник, внимательно вглядываясь в Гострюка, который сидел, замерев в выжидательной позе.

– Мне привезли его.

– Кто?

– Какой-то венгр. Наверно, из Будапешта.

– Почему «из Будапешта», почему – «наверно»?

– Карл сбежал в Западную Германию через Венгрию. Возможно, теперь вернулся в Венгрию, потому что тот человек был из Будапешта.

– Очень туманно, гражданин Гострюк, – строго заметил Коваль, чувствуя, что монах что-то утаивает. – Переписываетесь с ним, с Карлом Локкером? Если верить вам, что он – жив.

– Нет. Это была первая весть. И первая просьба. Я-то думал: что плохого, если передам Катарин письмо от мужа. Не знал ведь, что такая беда случится.

– Как тот венгр вас нашел?

– Был в группе туристов, которые осматривали наши пещеры.

– На конверте, переданном вам, был обратный адрес?

– Нет, что вы!

– Как он подписал записку?

– Одним именем – «Карл».

– А как же ему стало известно, что вас нужно разыскивать в Киевской лавре?

– Н-не знаю… – Гострюк отвел взгляд в сторону.

Коваль понял, что у «брата Симеона» получилась осечка. Четко выстроенная стена показаний дала трещину.

Бывший монах помолчал, подумал и тихо сказал:

– Думаю, кто-нибудь рассказал.

– Кто же, например? У вас остались общие знакомые?

– Да нет.

– А этот венгр, как вы говорите, из Будапешта?

– Я видел его впервые.

– Как же он узнал вас?

– Не знаю.

– Каков он на вид?

– Обыкновенный человек, немолодой, брюнет.

– И как его зовут, вы, конечно, тоже не знаете?

– Нет, – покачал головой бывший монах. – Не знаю.

– Слушайте, Гострюк, – сердито сказал подполковник. – Если до сих пор я почти верил вашим сногсшибательным объяснениям, то теперь верить перестану. – Ему захотелось даже повторить любимое бублейниковское: «Что вы мне вранье решетом носите?»

«Брат Симеон» почесал нос и тяжело вздохнул.

– Не хотел я впутывать лишнего человека. Я его не знаю, этого венгра, и он никакой роли не играет. Только и всего, что передал письмо от Карла. К нам, в Лавру, много туристов приезжает. Один из них и разыскал меня, подошел и спрашивает по-немецки: «Брат Симеон?» – «Да», – говорю. «Вам письмо из Будапешта. Вас давно уже ищут». Сунул мне это письмо и сразу отошел к своей группе.

– Спросил по-немецки?

– Да.

– Так почему вы считаете, что это был венгр?

– Он был в группе венгерских туристов. Да и похож он на венгра.

– Когда это было? Число?

– Двадцать третьего июня.

– И вы на следующий же день взяли отгул?

– Да.

– Так, так, – задумчиво произнес Коваль. – А у вас сохранилась эта записка Карла?

– Я сжег ее.

– Жаль.

– Я понимаю, она была бы сейчас в мою пользу. Если бы я знал. Но я вам чистую правду говорю, как перед богом! Все правда. Я не господь, чтоб за чужие грехи крест нести.

«Ну вот, даже в боги зачислил, – рассеянно подумал Коваль. Бывший монах своими показаниями совершил в голове подполковника такой переворот, что он никак не мог прийти в себя. – А что, если все это и в самом деле правда? А что, если показания эти подтвердятся? Тогда можно считать…»

И Коваля охватила жажда деятельности, при которой возникает острое желание ездить, искать, допрашивать, звонить, сопоставлять, проверять, сводить концы с концами, воссоздавая неразрывную логическую цепь событий и выявляя тайные пружины человеческих поступков.

– Ясно, – сказал он Гострюку. – Больше ничего не хотите добавить?.. – Минуту спустя добавил сам: – Ну хорошо. Пока достаточно. Проверим ваши показания, а потом встретимся снова.

– Как же вы проверите? И зачем я только сжег эту записку! Знаете ли, пугливым стал.

– Ничего, проверим. Подпишите протокол допроса. Прочтите, все ли верно записано с ваших слов.

– Какой же это допрос?! Я же сам, безо всякого допроса, дал показания. Добровольно.

– Это будет учтено, – пообещал Коваль, вспоминая, что никакого письма от Локкера в доме Каталин Иллеш при обыске не обнаружено.

После того как конвоир увел Гострюка, подполковник не мог найти себе места. Он звонил в район, разыскивал Вегера, послал дежурного за Эрнстом Шефером и приказал вызвать из Ужгорода таксиста Дыбу.

К тому времени, когда в кабинете появился капитан Вегер в запыленных сапогах, у подполковника уже был намечен конкретный план оперативных действий:

1. Допросить Эрнста Шефера, который мог бы догадаться, что Каталин навестил его бывший шурин. Выяснить его мнение по поводу такой возможности.

2. Еще раз допросить таксиста Дыбу о ночном пассажире, попросить его составить словесный портрет.

3. Установить место захоронения тержерместера Карла Локкера и произвести эксгумацию его останков.

4. Проверить, какие иностранные туристские группы проезжали через Закарпатье с двадцатого по двадцать пятое июня, а также пятнадцатого – шестнадцатого июля.

5. Произвести дополнительный обыск в доме Иллеш (цель – письмо от Карла Локкера).

Своим появлением капитан Вегер прервал составление плана, и они приступили к практическому осуществлению неотложных мер.

5

Уже через полчаса после того, как Коваль допросил бывшего монаха, на ноги был поставлен весь уголовный розыск, судебная экспертиза и в помощь врачу Мигашу был вызван судмедэксперт из Ужгорода.

Капитан Вегер и майор Бублейников устанавливали место погребения Карла Локкера, разыскивали людей, близко знавших начальника жандармского участка, врачей, которые могли запомнить его особые приметы, в частности повреждения костей.

Пока капитан и майор выполняли задания Коваля, сам Дмитрий Иванович, что называется, с пристрастием допрашивал Эрнста Шефера, Тибора Коповски и опять-таки «брата Симеона». На этот раз интересовался только Карлом Локкером.

С Эрнстом Шефером состоялся длинный разговор, в результате которого подозрение, что он – возможный убийца сестры, отпало. Почувствовав опасность, мясник откровенно рассказал о семейной неурядице: оказалось, что он собирался оставить жену и уйти к другой женщине, но гибель Катарин так ошеломила его, что они с Агнессой забыли о раздорах. Женщина, у которой с пятнадцатого на шестнадцатое июля ночевал Шефер, подтвердила его алиби, и вокруг этой троицы все успокоилось, как успокаивается стоячая вода вскоре после того, как в нее бросили камень.

Теперь Эрнст Шефер охотно отвечал на все вопросы Коваля и даже заговорил по-украински, хотя отдельных слов не знал и заменял их то венгерскими, то немецкими.

– У моего бывшего шурина было два перелома костей, – вспоминал он. – В молодости, в драке, кто-то сломал ему переносицу. А в конце сорок второго или в начале сорок третьего года зимой пьяный сержант из дивизии СС, поссорившись с ним в баре, запустил в него стулом и сломал ребро. Я сидел рядом – фольксдойчи имели право посещать те бары, где бывали и «чистые» немцы. Тем более вместе с тержерместером Локкером. И тогда я понял, что полноправные хозяева здесь гитлеровские солдаты, а не свято-стефанское государство. Этот сержант, заметьте – не средний офицер, а простой сержант из обоза – сказал Карлу, чтобы тот поехал на винный склад, открыл его и налил несколько цистерн лучшего вина для солдат дивизии. Карл ответил, что не может этого сделать – нужно разрешение. Тогда сержант вскочил и ударил его стулом. Карл упал. А сержант схватил пистолет, он был совсем пьян, и заорал: «Жалеешь вина для немецкой армии?! Я убью тебя, мадьярская свинья!» Карл тоже что-то крикнул в ответ, но я не слышал что – все вскочили с мест, женщины завизжали, и сержант спрятал пистолет. Через несколько секунд он исчез из бара. Не знаю точно, но ходили слухи, что Карл был тайным агентом гестапо.

– Кто еще, кроме вас, знает об этих переломах костей? – перебил воспоминания Шефера подполковник. – Особенно о случае в баре?

– Тогда все знали. И были довольны. Лично я тоже радовался, что этого пса проучили в его же стае.

– Ну, кто – «все»? Конкретно. Есть сейчас в городе люди, которые могли бы подтвердить ваши слова?

– Есть, наверно. Хотя многие уехали. Да и событий в те годы хватало. И более важных. Ну, спросите моего соседа Коповски.

– А кто его лечил? Какой врач? Он жив?

– Был здесь хирург. Работал при соляном управлении и в суде. Может, и жив. Хотя ему и тогда было за пятьдесят. Не знаю. Я давно его не видел.

– Фамилия?

– Фамилии не помню.

На этом разговор мог бы и закончиться, поскольку Коваль весь был поглощен дальнейшими розысками людей, знавших Карла Локкера, людей, которые могли бы идентифицировать его останки, но старый мясник все еще топтался у порога и не уходил.

– Так вы думаете, что это мог сделать Карл? – вдруг спросил он подполковника. – Что он жив?

Эрнст Шефер с непонятной Ковалю тревогой ждал ответа.

Что мог сказать подполковник? Только то, что розыски и следствие продолжаются, и как только закончатся, он, Эрнст Шефер, узнает результаты.

– А если жив, то может прятаться где-то близко? – все с той же тревогой в голосе продолжал Шефер. – И кто знает, что ему взбредет в голову. Бешеный пес без разбору кусает.

– Вы сегодня сказали, что Каталин сама похоронила мужа, – заметил подполковник. – Как же он может оказаться живым? Из мертвых не воскресают… Или у вас на этот счет есть другие соображения?

Шефер не ответил.

– Кто, кроме Каталин, хоронил его?

– Какие-то могильщики. Каталин нанимала.

– Итак, вашего шурина положили в гроб, засыпали землей, а вы теперь сомневаетесь. Странно!

– Но ведь и вы начали сомневаться. Расспрашиваете, разыскиваете…

– Хотите, я вам открою секрет? Мы это делаем, чтобы убедиться, что мертвые не воскресают.

Подполковник при всей серьезности положения чуть не рассмеялся, увидев, с каким недоуменно-встревоженным лицом мясник попрощался, как осторожно, словно во время тихого часа в больнице, прикрыл за собою дверь.

Тибор Балтазарович Коповски повторил почти то же самое, что Коваль слышал от Шефера. Нужно было срочно найти старого хирурга.

Капитан Вегер и майор Бублейников превзошли самих себя: вскоре перед Ковалем стоял бритоголовый сморщенный старичок.

Начальник уголовного розыска уже успел ознакомить подполковника с прошлым этого человека – бывший частный врач, во время войны – хирург местного госпиталя, судебный эксперт и, наконец, сторож в морге, откуда его уволили, считая душевнобольным: однажды, до белой горячки упившись сливовицей, он целую ночь напролет играл в карты с приподнятыми над столами покойниками и бранил их на всю катушку, когда ему начинало казаться, что кто-то из них мошенничает.

Однако ответы старика свидетельствовали, что он совершенно нормален. Бывший медик долго чесал затылок, что-то припоминал и наконец прошамкал:

– Ребро помню. А вот переносицу… Вы бы что-нибудь полегче спросили – столько времени прошло! А с ребром было, по-моему, иначе. Не было у него перелома. Только трещина… Да, да, трещина. Это когда его какой-то военный обработал. Тогда трещина была, но приличная. Кажется, шестого ребра… Да, именно шестого.

– Шурин его говорил, что перелом. Но, возможно, он ошибся.

– Откуда ему знать?! Что он в этом понимает?! Глупости! Раззвонили по всему городку, что ребро, и все, как попугаи, повторяли. Что они знают! Это только мы, врачи, знаем. Был у меня случай: девушку оперировал – аппендицит. А сорока на хвосте принесла – аборт. Жених бросил, родители отреклись. Мало что люди говорят, вы не слушайте. У этого Локкера была трещина – точно. А что касается переносицы, я не лечил, но, кажется, была и такая травма… Так ему и надо, зверь был, а не человек. Я ему полотенцем ребро стягиваю, чтобы трещина заросла, а он зубами скрежещет и кулаком грозит. А вот был у меня больной с раздробленным тазом, так тот…

Старичок, вероятно, долго бы рассказывал разные истории из своей практики, но Ковалю некогда было это слушать.

Бывший врач поклонился по-стариковски медленно и низко и, продолжая что-то бормотать, собрался уходить. Но Коваль его задержал – взял в машину, в которой ждали Романюк и судмедэксперт из Ужгорода. Капитан Вегер, Бублейников и Тур уже уехали на кладбище, где должны были эксгумировать останки Карла Локкера.

Вскоре стали известны результаты экспертизы: у похороненного под именем Карла Локкера человека были раздроблены при жизни руки и ноги, вероятно, во время допросов в жандармерии, сломаны шейные позвонки. Но кость переносья оказалась целой, ребра тоже…

Теперь у Коваля не оставалось сомнений. Нужно было немедленно переключиться на розыск бывшего жандарма Локкера, который неожиданно «ожил» через столько лет…

А догадывалась ли Каталин, что хоронит чужого человека и первый ее муж – Карл Локкер – жив? Или узнала об этом позже? Ведь, вторично выйдя замуж за Андора Иллеша, Каталин так быстро с ним развелась, а потом она, хорошенькая вдовушка с внушительным приданым, не желала и думать о ком-нибудь другом! Не подал ли ей весть о себе зловещий Карл?

А братец ее, Эрнст Шефер, – знал ли он, что Каталин похоронила не шурина, а одну из его жертв? И не потому ли он побледнел и растерялся на допросе, увидев перстень Карла Локкера? Может быть, сразу понял, кто убийца, и с этой минуты не столько боялся следствия, сколько появления Карла, всегда нагонявшего на него страх и ужас?

Но какие претензии мог иметь к нему Карл Локкер? Разве что как к будущему наследнику сестриного и собственного добра? А что известно об их старых взаимоотношениях – Эрнста Шефера и Карла Локкера?

Если бы Коваль взялся сейчас составлять новую схему, он записал бы десятки вопросов, которые красными светофорами выстраивались на пути расследования и отбрасывали его назад, к нулевому циклу. Казалось, все начинается сначала.

Но некогда заниматься писаниной. Главное – разыскать этого, пока еще условно воскресшего, Карла Локкера. А где и как его искать?

«Нет, – подумалось Ковалю, – чепуха какая-то! Не может отец зверски убить собственную дочь, каким бы он зверем ни был! – Подполковник даже оцепенел от этой мысли. – И зачем, какого черта Локкеру через столько лет понадобилось убивать свою жену, дочь и еще одну девочку?! Невероятно!»

После вскрытия могилы Коваль попросил Бублейникова и Вегера проверить все мелкие происшествия, зарегистрированные в милициях Закарпатья в течение суток с пятнадцатого на шестнадцатое июля. Майор сразу же взялся за дело. Вообще его словно подменили. Получив конкретное задание, он проявлял кипучую энергию.

«По существу, хороший человек, – думал о нем Коваль. – Оперативный, энергичный. Хотя и не без недостатков. Впрочем, у кого из нас их нет? Пожалуй, и ему осточертели бумажки. Именно поэтому, дорвавшись до живого дела, он так горячится…»

После обеда Коваль получил нужные ему сведения.

Бублейников и Вегер лично проверяли каждое происшествие, но ничего интересного не обнаружили: пьяницы, подобранные на улицах и отправленные в вытрезвители, мелкие кражи, хулиганство, семейные скандалы – все это не имело никакого отношения к трагедии семьи Иллеш.

Но, просматривая список, поданный Бублейниковым, подполковник обратил внимание на случай в гостинице «Ужгород», где останавливались венгерские туристы, и начал расспрашивать о нем майора.

– Ничего интересного, – ответил тот. – Гражданка из Киева, некая Татьяна Красовская, двадцати лет, пыталась пробраться в гостиницу через окно, по стене. Была задержана. Доставлена в отделение милиции, нанесла оскорбление действием сержанту – помощнику дежурного. Получила свои пятнадцать суток и завтра будет освобождена.

– А зачем она лазила в гостиницу?

– Дурная голова ногам покоя не дает. Что-то вроде пари, из принципа. Парень там у нее был, артист какой-то. Ее задержали на том самом, третьем этаже, где венгерские туристы ночевали.

– Привезите ее сюда. Времени у нас мало, но с ней все-таки поговорю.