Текст книги "1001 день в Рио-де-Жанейро"

Автор книги: Владимир Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Байянские лакомства продаются на таких лотках

Несколько слов о местных модницах. Мини-юбки, при этом предельное мини. Если платье, то в обтяжку (неловкое движение – и лопнет). Расклешенные брюки и такого же цвета жакет. Бразильянки очень следят за внешностью и, чтобы иметь на два – четыре часа модно причесанную голову, почти все остальное время проводят в бигудях: женщины с природными вьющимися волосами, чтобы их распрямить: женщины с прямыми волосами, чтобы сделать их вьющимися.

Улицы центральных районов к вечеру вымирают. Случайные прохожие. Тени полицейских. Бродяги. Скорчившиеся тела бездомных, спящих прямо на камне тротуаров под каким-то тряпьем или под ворохом бумаги. Наоборот, районы Синеландии, Копакабаны в это же время наиболее оживлены. Сияют рекламы, сияют витрины. Кафе, бары переполнены. Тротуары не вмещают прохожих, а мостовые – проезжих. Начинается ночной Рио.

Ночной Рио – это бесчисленные увеселительные заведения: рестораны, кинотеатры, клубы, варьете, но не только это…

Проституция в Бразилии официально запрещена. Но Рио – портовый город. Рио – курортный город. Рио – город, приютивший богатых бездельников, своих и чужих. Определенный сорт женщин охотно знакомится с мужчинами, желающими познакомиться. Кто может запретить одному человеку знакомиться с другим?

Проституция в Бразилии запрещена. Но кто может запретить приглашать к себе в гости?

Недалеко от площади Республики, той самой, где происходят парады и наиболее торжественные церемонии, расположены кварталы одноэтажных ветхих домишек. Здесь живут женщины, к которым может зайти в гости любой желающий. Вечером, когда упавшая бархатная темнота тропиков скроет убожество жилищ, грязь и нищету, под окнами этих домов собирается большая гудящая, возбужденная толпа мужчин.

Сияют окна. Пахнет потом и дешевыми духами. Среди толпы, чтобы предупредить возможные эксцессы, прохаживаются полицейские. «Прогресс и порядок»!

Обитательницы домов выстраиваются у окон или выходят из дверей. Идет торговля. Наверное, самая гнусная торговля, какая может иметь место на «свободном» рынке.

Фрукты, овощи, цветы и дети

В наше время рынок давно перестал быть «чревом города». Это и понятно: развитие техники и методов обслуживания, широкая сеть специализированной и универсальной торговли продовольственными товарами пронизывает не только главные улицы города, но и проникает на его окраины. Стихийный рынок в городах отживает свой век, и все же пока что в любом крупном городе рынок есть, и он придает этому городу (или город придает этому рынку?) особый колорит. Только на рынке вместо стандартной вышколенной вежливости продавца вы получите вместе с покупкой (а иногда и без нее) хорошую порцию национального юмора, которая показалась бы неуместной за стереотипным стерильно чистым прилавком современного магазина. Отношения продавца и покупателя на рынке более откровенны, непринужденны и оголены. Особенно отчетливо эти отношения проявляются на рынках южных городов, заваленных грудами фруктов и овощей, залитых солнцем, а значит, улыбками и доброжелательством.

В Рио-де-Жанейро есть два вида рынков. Первый – это рынок в нашем понимании, который и на португальском языке звучит как рынок (mercado). Рынок, имеющий специальное помещение и специализирующийся только на торговле дарами моря.

Другой вид рынка более популярный, который официально называется «свободная ярмарка» (feira libre), «кочующий». У него нет помещения, нет постоянного места. Рынок перебирается с площади на площадь, с одной улицы на другую, оставляя после себя запах рыбы, охапки нераспроданных цветов и зелени, валяющиеся прямо на горячем асфальте, щепки от ящиков, раздавленные фрукты и ватаги жителей из близлежащих фавел, главным образом женщин и детей, которые приходят к его закрытию, чтобы унести с собой из оставленного добра все, что в какой-то степени съедобно.

Не раз муниципальные органы ставили вопрос о закрытии рынка, мотивируя это, и не без основания, санитарно-эпидемическими доводами, а также и тем, что рынок мешает и без того перенасыщенному уличному движению.

Но пока рынок жив. Когда его не будет, бесспорно, лицо города станет чище и благообразнее, но он потеряет свою веселую и искреннюю гримасу.

Рынок в Рио-де-Жанейро работает с семи утра до часу дня по твердому расписанию: в понедельник он располагается на площади Сантос-Дюмон, во вторник – на Ипанеме, в среду – на Машадо и т. д.

В четыре часа утра, затемно, к месту будущего торжища подъезжают первые грузовики, на которых очень аккуратно уложены высотой с двухэтажный дом складные прилавки и тенты. Лиловые негры, дрожащие от утреннего холода (+25 градусов), в мгновение ока разгружают одну за другой подъезжающие автомашины, и пустынная площадь за какой-то час обрастает рядами деревянных прилавков с натянутыми тентами, которые ни от солнца, ни от дождя не спасают, а выполняют роль символической крыши.

За грузовиками с оборудованием тянутся грузовики с апельсинами, бананами, ананасами, ящиками с зеленью, картофелем, помидорами и прочими дарами бразильской земли.

Встает солнце, и на расставленных вдоль площади и на прилегающих к ней улицах прилавках уже высятся идеально ровные пирамиды апельсинов, мандаринов, хурмы, оранжевый цвет которых заглушает матовый блеск сочного винограда и отражается на глянцевой поверхности яблок и слив. Папайя (мамон), ананасы, бананы, манго, гуаяба мелькают перед глазами пестрым калейдоскопом. Продавцы и их подручные, укладывая всю эту вкусную и сочную снедь в стройные пирамиды, работают, как жонглеры с мячами, быстро и очень точно.

Но вот все уложено. Продавцы в белых халатах, под которыми прячется собственная одежда, не всегда достаточно чистая, разрезают образчики своего товара, вытирают измазанные густым, как мед, соком руки, и торговля начинается.

Все готово. Дело за покупателями

Обращение здесь к покупателям особое: не банальное «сеньор» или «сеньора», а «фрегез» или «фрегеза». Это слово в португальско-русском словаре отсутствует, но буквально оно означает «частый посетитель» (или посетительница). Но такой чисто филологический перевод хотя и передает точный смысл слова, но не передает всего букета этого обращения, в котором заложено обещание. Если попытаться перевести точно смысл этого выражения, да еще с учетом интонации говорящего, то по-русски это должно звучать приблизительно так: «Вы мой постоянный покупатель, а постоянным я всегда продаю дешевле и только лучшее».

Каждый продавец расхваливает свой товар на свой манер, избитых сравнений нет: они никогда не повторяются. Продавец рыбы вкрадчивым голосом обращается к пожилому мужчине: «Фрегез, взгляните на эту камбалу, и вы согласитесь, что это не рыба, а Брижит Бардо». Хурма рекламируется тоже сугубо индивидуально: «Фрегеза, попробуйте эту маленькую хурму, и вам не хватит вашей большой сумки».

«Фрегеза, попробуйте эту маленькую хурму, и вам не хватит вашей большой сумки»

Надо отдать должное – продают настойчиво, но не назойливо. За руки не хватают и насильно в рот ничего не кладут – этим рынок в Рио выгодно отличается от восточного базара.

Вот движутся по рынку две «бальзаковского возраста» дамы, очень интеллигентные, с уложенными прическами, с полным макиляжем. Подходят к продавцу манго и, прежде чем купить, пробуют этот нежнейший и сочнейший плод. То, что не мешало бы его вымыть кипяченой водой с марганцовкой, им, видимо, и в голову не пришло. Истекающая соком масса смачно исчезает в накрашенных ртах. Очень хочется последовать их примеру, но лучше не надо: в городе слишком много случаев заболевания желтухой. Но видимо, бог иногда бережет и небереженого: местные жители довольно скептически относятся к предписаниям медиков о тщательном мытье фруктов, полагаясь больше на всемогущего бога.

Входов и выходов на рынке много, и у каждого из них дежурят десятки полуголых и полуголодных ребятишек от 6 до 16 лет с самодельными тачками. Иногда среди них маячат взрослые с огромными плетеными корзинами, которые, как сомбреро, водружаются на голову, если подвертывается клиент.

Плата за доставку мизерная – 1000 старых крузейро (35 центов) независимо от расстояния и от количества груза. Сделать в день больше одного рейса почти никогда не удается: во-первых, не хватает нанимателей, а во-вторых, не хватает времени. Нанятый разносчик, напевая или насвистывая (от радости заработка и от желания доставить удовольствие окружающим), с безмятежной улыбкой бежит вприпрыжку за своим нанимателем, толкая тачку, помогая торговаться и отбирать лучший товар.

Среди видов детского труда в городах Бразилии один из самых распространенных – труд рыночных разносчиков. Второе место занимают чистильщики обуви. И те и другие – это дети фавелудас, то есть жителей фавел. Когда закрывается рынок, самодельные повозки заполняются забракованными и непроданными отходами торговли и владелец тачки помимо зажатой в потном кулаке бумажки-денежки везет к фавеле, к себе домой, то, что не смог продать изворотливый продавец, то, чем будет питаться мальчишка и его близкие до следующего рынка.

Фавелы и фавелудас

В Рио-де-Жанейро тот, кто все ниже опускается по социальной лестнице, вынужден селиться все выше и выше.

Луис Эцмундо

Фавелами называют скопления лачуг, лишенных элементарных удобств и комфорта, которые, как правило, расположены на склонах гор. Само слово «фавела», которое очень часто повторяется сейчас в Рио-де-Жанейро и в разговорах и в печати, перекочевало сюда из Баии. В 1889 году, во время подавления коммуны «Канудас»[17]17
  Одно из крестьянских восстаний в этом районе, отличавшееся высокой организованностью и сплоченностью восставших.


[Закрыть] на северо-востоке страны, правительственные войска разбили лагерь на холме в предместье Баии, носившем название «Фавела», и располагались на нем до прекращения военных действий. После кампании войска вернулись в Рио и были размещены из-за отсутствия другого подходящего места на горе Провиденсия, недалеко от военного министерства. Вскоре первоначальное название горы – Провиденсия – было забыто и ее стали называть Фавела. Солдаты постепенно обзаводились семьями, обрастали скарбом, и вот название «Фавела» закрепилось за всеми районами города, где властвовала нищета.

Впоследствии под этим термином стали понимать любое бедное жилище – лачугу.

Сейчас в фавелах живут сотни тысяч коренных жителей города. Только в районе Пенья, где находится знаменитая церковь с вырубленными у ее подножия, прямо в монолите скалы, 360 ступенями, количество фавел достигает 40 тысяч.

Рио-де-Жанейро – город чудовищных, неправдоподобных контрастов. Эту особенность города подчеркивают очень охотно и местные и иностранные журналисты. Но контраст контрасту – рознь. Бывают контрасты, которые лишь подчеркивают то или иное позитивное явление, не останавливая внимания на негативном. К фавелам это не относится. С какой бы точки зрения ни рассматривать город, фавела всегда служит мрачным фоном, который не только выгодно оттеняет так называемые достижения цивилизации, но, напротив, является молчаливым и страшным упреком в их адрес.

Фавелы занимают колоссальные участки земли и находятся в черте города. Ни яркая растительность тропиков, ни сверхмодерн новостроек, ни горы, ни океан не могут скрыть от человека, впервые попавшего в город, вопиющее убожество и нищету этих поселений.

Фавелы города можно разделить на два вида. Одни льнут к воде. Их видишь на берегу залива, когда, например, едешь с аэродрома Гальао. Они плотно обступили два противоположных берега единственного озера города – Родриго-де-Фрейтас.

Фавелы другого вида – горные, более распространены. Как сакли в аулах, карабкаются они по склонам гор. Крыши нижнего ряда хижин служат тротуаром следующему ряду, и так все выше и выше, почти к самым ступням каменного Христа, величественный монумент которому возвышается над городом.

Обрамление из экзотической флоры только подчеркивает убожество фавел

Чем выше фавела, тем труднее к ней взбираться, тем тяжелее носить воду и продукты. Водопровода и канализации в фавелах не имеется. Все отходы стекают между жилищами сверху вниз по канавкам или желобам. Знойный воздух насыщен испарениями гниющих отбросов и нечистот. Когда проезжаешь мимо такого поселения, зловоние проникает в машину даже при плотно закрытых окнах.

Издали фавелы напоминают разросшийся лишай, уродующий прекрасное тело города. Но издали не видишь деталей, не чувствуешь запаха и как-то смиряешься с ними, стараясь подсознательно отвлечь свое внимание на другое. Но когда приходится проходить вблизи, только одна мысль настойчиво сверлит мозг: как могут здесь жить люди? Как можно допустить существование таких клоак? Почему люди не покинут эти зловонные лачуги и не уйдут жить в райские тропические леса, в которых нельзя умереть с голоду, или почему не построят себе ту же хижину, но вдали от подобных, где-нибудь далеко за городом, на берегу ласкового океана, который, так же как лес, всегда прокормит? Почему? Ответ на этот вопрос только один: путы общества. Человек – общественное существо и жить вне общества не может. Робинзоном добровольно никто не становится. Уйти из фавелы – это значит отказаться от надежды «выйти в люди», то есть взобраться хоть на одну ступеньку выше по общественной лестнице, отказаться от будущего, которое люди, и в особенности обездоленные, представляют в мечтах значительно лучшим, чем настоящее. Живущие в фавелах почти всегда многодетны. И даже тот, кто окончательно потерял надежду на свой успех, никогда не теряет надежды на успех своих детей. Поэтому фавелудас не бросают свои прокопченные конуры и остаются в черте города, который так соблазнителен, который вселяет так много надежд…

И проходят дни, годы, жизнь.

Впрочем, бывают и исключения. Газеты, журналы, кино и телевидение взахлеб рассказывают о счастливой судьбе двух фавелудас, волей случая и силой своего таланта вознесенных на вершину славы, богатства и всеобщего поклонения. Эльза Соарес и Пеле – королева самбы и король футбола. Ореол славы этих некоронованных королей кружит головы. Не потому ли, когда бы вы ни проезжали мимо фавелы, всегда увидите босоногих девчонок, яростно отстукивающих голыми пятками темпераментную самбу, и мальчишек, гоняющих футбольный мяч?

Когда же появились фавелы? Ни на одной старинной гравюре города их нет. На акварелях Дебре, достоверность которых в изображении городской жизни Бразилии XIX века не вызывает сомнений, они тоже отсутствуют. В классической литературе впервые о поселениях городской бедноты пишет Луис Эдмундо в книге «Рио-де-Жанейро моего времени» (конец XIX – начало XX в.). Правда, применительно к этим поселениям писатель не употребляет слово «фавела».

Видимо, датой появления фавел в Рио следует считать дату отмены рабства, то есть 1888 год. Несколько тысяч жителей города – рабов получили личную свободу. Свободу, но не больше. Отмена рабства сделала рабов людьми, но не дала им человеческих условий существования. Лишенные собственности тысячи людей, сами только вчера бывшие собственностью, не могли уйти из города, который давно уже стал их родиной.

Изгоняемые, как правило, своими бывшими хозяевами, они селились на незанятых и, естественно, самых неудобных участках города: либо на горах, либо на топких болотистых берегах бухты.

Сейчас фавела – это город в городе. Со своими лавками, парикмахерскими, закусочными-харчевнями, с непременным полицейским участком, массивное казенное здание которого четко выделяется на фоне самодельных застроек. Пойти в фавелу жителю из другой части города просто не придет в голову. Да это и небезопасно, так как фавелудас знают всех своих собратьев по несчастью если не по имени, то в лицо обязательно. Для иностранца это тем более затруднительно. Фотографировать фавелы даже из автомашины тоже очень трудно, так как помимо полицейских, которые следят очень зорко за тем, чтобы изображение вверенного им участка не попало на страницы печати, сами жители лачуг встречают в штыки любую попытку запечатлеть их вблизи их домов. Когда проходишь близко от фавелы, за каждым твоим шагом настороженно следят глаза ее обитателей. Что же, эту естественную стыдливость можно понять. Гордиться им нечем: фавела – позор города. Но увы, власти смотрят на этот позор сквозь пальцы.

В Словаре достопримечательностей Рио, изданном к 400-летию этого города, в статье, посвященной фавелам, говорится: «Благодаря усилиям нынешнего правительства штата фавелы постепенно исчезают, а их обитатели переселяются в удобные места, в поселки с современными комфортабельными домами, расположенные в пригородах Рио». К сожалению, юбилейный словарь более чем значительно приукрасил действительность.

Дети фавелудас

Первая и пока единственная попытка решить проблему была предпринята в 1960 году, когда население фавелы в районе Нового туннеля было насильственно вывезено со своими пожитками за город, а оставленные лачуги с помощью пожарников сожжены. В сорока километрах от Рио вывезенным фавелудас были предоставлены под жилье новые корпуса с канализацией и водопроводом.

Но что было делать бывшим фавелудас в сорока километрах от города, если кормил их город. Собственных автомашин у них, естественно, нет, а транспорт, тем более загородный, очень дорогой.

И вот постепенно новоселы начали возвращаться в город, который их выкинул. Через пару лет на месте сожженной фавелы выросла новая, такая же убогая и грязная. Ничего в принципе не изменилось.

Если внимательнее рассматривать постройки фавел, то можно обнаружить, что они не одинаковы. Даже здесь существует своеобразное расслоение. Не все постройки однородны. Это можно заметить не сразу, но это так. Особенно в горных фавелах. Среди самодельных, сколоченных из досок лачуг попадаются и кирпичные сооружения. На крышах некоторых хибарок торчат телевизионные антенны.

Но ни телевизоры, ни холодильники, купленные в рассрочку, не могут скрасить жизнь в фавеле. Фавелудас – это отверженные большого города. Но как они не могут обойтись без города, так и город не может обойтись без них. Он нуждается в их рабочих руках. Мусорщики, прачки, строительные рабочие, чистильщики обуви, водители и кондукторы городского транспорта – все те, чей труд ценится очень дешево в этом городе и кто на свою зарплату не может снять даже самое дешевое жилье за пределами фавел, ютятся в них. Здесь же живут и те, кто вообще не имеет регулярного заработка, – городские люмпены. Рано утром, когда грузовики подвозят к городскому рынку груды самой разнообразной снеди, с фавел спускаются сотни фавелудас. Мужчины будут помогать разгружать и укладывать товар. Дети с самодельными тачками – предлагать покупателям свои услуги по доставке покупок домой. Женщины будут ждать часа закрытия рынка, чтобы набить свои корзины остатками нераспроданных или забракованных овощей и фруктов. И так от рынка до рынка. Когда приближается вечер и закончившие свой трудовой день горожане направляются в места увеселений, из фавел выходят на заработки сотни совсем маленьких детей с самодельными ящиками, в которых уложены леденцы, карамель, шоколад. Около входа в кинотеатр, в парках и на набережной будут они часами предлагать свой товар, чтобы заработать жалкие гроши, а чаще всего ничего не заработать.

Между двумя окраинами

Мы садимся в автобус, который курсирует между фешенебельным Леблоном – южной окраиной города и его северным пригородом – Жакарепагуа.

Взяв с места, водитель долго не переключает первую скорость. Автобус урчит, трясется и, подвывая, ползет в гору.

Город обрывается. Мы выезжаем на загородную авениду Нимайера. Собственно, это никакая не авенида, а обычная горная дорога. Но какая!

Когда-то, в баснословно дальние времена, земля выпихнула из своих недр огромную скалу. Скала не выдержала собственной тяжести, треснула и раскололась пополам. Образовались две вершины, разделенные узкой щелью пропасти. Снизу кажется, что вершины плывут навстречу друг другу. Это гора Педро Дойс Ирмаос (два брата). Один брат сдерживает напор города, другой – напор океана. Авенида Нимайера вырублена в крутом склоне, упирающемся в морское дно. Мы сидим у окна, расположенного справа, и разглядываем лоснящийся, круто уходящий вверх бок горы. Словно мышцы невиданных размеров и упругости, застыли горные породы. Но там, где кончается отвесная крутизна, на которой не удержаться даже пылинке, и склон становится чуть положе, поселяются яркие цветы тропиков. Еще ниже, на более мощных почвах, зелень становится гуще, и, наконец, все исчезает под плотным ковром могучей растительности. Мы пересаживаемся к окну с левой стороны. Кромка дороги ограничена низким парапетом. За ним обрыв. Под обрывом паруса банановых листьев, вымпелы пальм, заросли необъятных хлебных деревьев. А за ними безбрежный, сливающийся у горизонта с небом атлантический простор. На некоторых участках дороги откос обрывается в океан почти вертикально. Сквозь оконное стекло хорошо видна кипящая поверхность воды. Дорога узкая. Два автобуса разъезжаются с трудом. Но это совершенно не мешает водителю развивать максимально возможную в этих условиях скорость.

«Водитель, у тебя есть дети и жена!»

Гора Два Брата соединяется с соседней горой длинной седловиной. Дорога идет у основания этого каменного вала. Город перехлестнул его трехсотметровую высоту и скатился к океану. Это место называется Росинья. Здесь раскинулась одна из самых больших фавел. Грустный парадокс: фавелы занимают самые живописные, но малопригодные для жилья районы города.

За окном автобуса плавные холмы, покрытые свежей зеленью лугов. Это владения богатейшего в Рио гольф-клуба. Какой-то полный господин в кепи с длинным козырьком изготовляется для нанесения удара по мячу. Вот он застыл с поднятой вверх клюшкой. За его действиями сосредоточенно наблюдает негритенок в пестрой униформе с огромной сумкой на плече. В сумке набор железных клюшек.

Дорога вливается в небольшую площадь. В ее центре старинная белая церковь, носящая имя святого Конрада. Она окружена плотным кольцом увеселительных заведений: ресторанов, баров, биллиардных залов, кегельбанов. Для Рио это типично. Начинается подъем. Все круче извилины шоссе. Автобус, почти не сбавляя скорости, несется сквозь тропические заросли бразильской флоры. Справа отвесно уходят в небо склоны одной из самых красивых горных вершин в окрестностях города – Гавеи. Издали кажется, что вершина горы – это искусственное сооружение. Явственно проступают очертания стен и полуразрушенных башен средневекового замка, вознесенных на семисотметровую высоту. Гора почти нависает над дорогой. В глубокой, душной, сырой тени буйно тянутся вверх бесчисленные стволы, утыканные колючками, усыпанные цветами, увешанные диковинными плодами и опутанные лианами.

Дорога неуклонно ползет в гору. Сбоку остается старомодное здание старинного ресторана «Жоа», примостившегося на 200-метровом обрыве. Еще одна петля – и впереди вдруг открывается изумительный вид на гигантскую песчаную косу Барра-да-Тижука, отделяющую океан от большого озера. Не надо быть пророком, чтобы предсказать будущее этого района. Пройдет десяток лет – озеро будет засыпано, а на его месте вырастут десятки небоскребов. Извилистую, узкую, крутую дорогу, которой мы только что поднимались, заменит туннель. Проезжая туннелем, не полюбуешься океаном и горным пейзажем, но зато будет сэкономлено время. В конечном итоге все в этом мире сводится к одному – сэкономить время. Для чего? Но это уже другой вопрос.

Несколько крутых, широких петель – и наш автобус останавливается на площади, центр которой украшает старинный, повидавший виды трамвайный вагон – своеобразный памятник вчерашнему Рио. Здесь мы делаем пересадку на новый автобус, подкатываем к развилке дорог и поворачиваем направо. Океан остается позади. Мы едем вдоль реки, огибая подошву Гавеи. Собственно говоря, это не река, а протока, соединяющая океан с озером, которое мы видели с высоты перевала. На берегу расположилось несколько ресторанов. В их меню морские продукты: рыба, омары, черепахи. Река исчезает за стеной кустарника. Горы расступаются, и необычайной красоты долина открывается взгляду. Ровный изумрудный луг, по которому разбросаны редкие группы деревьев. Листьев не видно. Может быть, их и нет вообще? Есть стройные стволы, удерживающие облака невероятно ярких соцветий: желтых, оранжевых, красных, лиловых, белых. Скорее, это даже не облака, а большие клочья пены, нежной морской пены, насыщенной яркой радугой. Справа громоздятся горы. Слева, далеко впереди, угадывается озеро. И вся эта декорация под ослепительным ярко-синим небом. Впрочем, небо может быть и другим: голубым, розовым, черно-свинцово-лиловым при надвигающейся грозе, белесым, но всегда одинаково красивым.

Еще полчаса езды, и мы окажемся за пределами долины. Появятся дома, улицы предместий Рио – района Кашкадуры – одного из самых непривлекательных, скученных районов города. Здесь не увидишь ни парков, ни дворцов. Это район пролетарский, и на улицах его нечего делать искателям экзотики – иностранным туристам. Точно такие же районы – неотъемлемая часть любого капиталистического города.

Мы покидаем автобус задолго до конечной остановки и идем пешком под сводом цветущих деревьев. Мы хотим затянуть минуту прощания с ослепительной роскошью тропической природы. Шоссе окаймлено ярко-зеленой, выше человеческого роста травой. Она похожа на осоку, но гораздо мягче и сочнее. Чувствуется близость воды. Заросли обрываются – и перед глазами рябоватая поверхность большого озера. У берега приютилось несколько грубо сколоченных из фанеры и досок лачуг. Контрасты обладают большой силой воздействия. Бесконечная щедрость природы и предельная нищета человека, к сожалению, характерное для Бразилии сочетание.

На тропинке, рядом с шоссе, выстроилась шеренга странных деревянных фигур. Длинноногий жираф, словно прислушиваясь, склонил голову. Вот большая обезьяна, проткнутая длинным кинжалом. Ее морда искажена конвульсиями агонии. А это потешная фигура подвыпившего гаучо (бразильский ковбой). Нам нередко приходилось видеть и скульптуры из дерева, и поделки из корней и сучьев (теперь это модно), но здесь было нечто иное. Яркий, откровенный талант буквально рвался из этих наивных, но выразительных изделий. Тот самый талант, который не нуждается в рекламе и критике и который, как и крупные золотые самородки, встречается на земле крайне редко. Мы находились не в выставочном зале, не в музее и не в мастерской, а на пустынном раскаленном шоссе, соединяющем северную и южную зоны города. Сидевший в тени дерева человек заметил наше любопытство, поднялся и подошел к нам. Ничем не примечательный, бедно одетый крестьянин, лет пятидесяти.

«Нравится?»

Это было не по-бразильски. К незнакомому человеку здесь обращаются: «Добрый день, сеньор!»…

«Нравится?» Это был, скорее, не вопрос. И видно было, что спрашивающий не нуждался в ответе.

Потом мы стояли у дверей одной из лачуг и рассматривали вырезки из старых журналов – бразильских и американских. С помятых страниц на нас смотрели изображения скульптур, которые имели определенное «фамильное» сходство со скульптурами, стоявшими у шоссе.

Житель одного из самых бедных районов страны – Северо-Востока, безграмотный крестьянин-издольщик оказался божьей милостью наделен талантом. Талант был замечен. Появились отзывы в журналах. Работы мастера стали раскупаться. Появились деньги. Скульптор покинул свой Северо-Восток, переселился в Рио-де-Жанейро и… спился. Грустная и, к сожалению, довольно банальная история.

Распростившись с художником, мы продолжали свой путь. Все так же сияло над головой солнце. Деревья соревновались друг с другом в яркости цветов и сочности листьев. Ласково плескалось голубое озеро. Все было так и совсем не так, как полчаса назад. Словно в плавную, красивую и светлую мелодию ворвались ноты боли и грусти. Говорить не хотелось. Каждый из нас думал о судьбе человека, с которым мы только что расстались, об искусстве и о судьбах искусства. Почему же нам жалко тебя, проткнутая кинжалом деревянная обезьяна? Почему нам жалко твоего создателя, сидящего в компании своих творений у раскаленного шоссе, связывающего два различных района Рио-де-Жанейро?

Нас догнал и подобрал автобус, бегущий в Кашкадуру. В окна еще некоторое время кивали нарядные деревья, но вскоре они стали попадаться реже, а потом исчезли совсем. Замелькали огороды, заборы, дома. Дома прижались друг к другу и образовали улицу. Мы въезжали в пригород Рио – Жакарепагуа.