Текст книги "Я – инопланетянин"

Автор книги: Владимир Шитов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Мое внимание переключилось на дорогу: мы приближались к гряде невысоких утесов и тем непонятным формациям, которые я заметил с час назад. Они, как уже говорилось, были похожи на лес подпирающих небо колонн или цилиндрических образований разного диаметра – от двух до пятнадцати метров; каждое обрамляла тонкая стена вуали, и за этой незримой преградой кружились, вздымая невесомую пыль, воздушные вихри. Я видел их не с помощью глаз (пожалуй, слово «видеть» тут совсем не подходило), но ощущал тем редким для человека чувством, что позволяет следить за перепадами энергии, движением подземных вод, а также молнией, еще не блеснувшей, но готовой через миг обрушиться на землю. Вихри вращались, закапсулированные в пленке из вуали, словно миниатюрные Красные Пятна на поверхности Юпитера[29]29
  Большое Красное Пятно – самоорганизующаяся система, гигантский турбулентный вихрь в атмосфере Юпитера.


[Закрыть], и по тому, что Фэй направлялась прямо к ним, я понял, что наша проводница их не замечает.

– Стоп!

Все трое замерли, мгновенно выполнив мою команду. Затем Фэй обернулась, спросила:

– Что, командир?

– Меняем порядок движения. Я пойду первым.

– Но вуаль…

– Ты предупредила, что вблизи ее нет, а значит, дорога безопасна. Конечно, если не считать проходов между скалами… Пока не минуем их, я буду лидером, Макбрайт – замыкающим. Идите по моим следам и смотрите в оба.

Чувствуя спиной подозрительный взгляд Макбрайта, я перебрался в голову колонны и наметил наш дальнейший путь. Пройти между двумя незримыми цилиндрами, обогнуть третий, стоявший наособицу, затем – прямо, вдоль выстроившихся шеренгой образований, в десятке шагов от них… И, наконец, перевалить через покатую возвышенность и тут же нырнуть в ущелье. Оно уходило к востоку, и я не видел его конца, но чувствовал, что проход сквозной.

Мы двинулись вперед и через минуту-другую оказались среди формаций, хранивших застывшие смерчи. Пленка вуали, отгородившей их, казалась тоньше волоса – возможно, по этой причине Фэй не сумела их определить. Переступая в пыли, я прошел так близко от одного из столбов, что мог бы коснуться его руками. Странное чувство владело мной: я почти не сомневался, что наблюдаю распад невидимой стены, пересекавшей когда-то эту равнину. В ней, вероятно, были проходы, рукава и пальцы, карманы и пазухи; их пространство расширялось, вуаль отступала, свободные зоны соединялись друг с другом, пока источенная вуаль не превратилась в эти хрупкие отдельные формации.

«Она исчезает, – мелькнуло в моей голове, – уходит, растворяется! Естественный распад, происходящий со временем? Или же этот процесс ускорен влиянием эоита? Чем ближе к его центру, тем больше свободных пространств и меньше запретных областей… Возможно, в самом сердце зеркала, у Тиричмира – вернее, у его остатков, – вуали вовсе нет, и только небесная пелена не позволяет опуститься в том районе…»

Тихий шорох, воспринимаемый не ухом, а центрами аккумуляции энергии, заставил меня вздрогнуть и замедлить шаг. Колонна в метрах сорока от нас распалась и исчезла; крохотный вихрь, почуяв свободу, взметнул фонтанчик пыли и растаял в воздухе.

Фэй, похоже, что-то уловила; ритм шагов за моей спиной внезапно изменился, затем послышался ее напряженный голос:

– Пыль, командир! Справа от нашего маршрута!

– Ветер, – отозвался я. – Всего лишь ветер.

В молчании мы миновали область цилиндрических формаций и, преодолев покатый каменистый склон, углубились в ущелье. Стены его были невысокими, но обрывистыми, монолитными и абсолютно черными – верный признак, что породу выперло из недр Земли во времена совсем недавние, секунду или две назад в геологическом масштабе. Каньон заметно отклонялся на восток, и, пробираясь среди мрачных шершавых поверхностей, мы озирались с невольной тревогой и ускоряли шаги. Не слишком долгий, но такой гнетущий и тоскливый путь! Небо, скрывая солнечный свет, текло над нами серой бесконечной лентой, камень поскрипывал под башмаками, и мнилось, что, покинув эту щель, мы очутимся то ли в преддверии ада, то ли прямиком на сковородке сатаны. У поворота я оглянулся, поймал настороженный взгляд Цинь Фэй, увидел невозмутимого Сиада и нашего замыкающего с поблекшим лицом. Вид у него был такой, словно за ним, лязгая клыками и роняя пену, тащилась стая инопланетных монстров.

Предчувствия! Нам ничего не угрожало в этой теснине, и все же мы – по крайней мере, трое из нас – готовились к встрече с чем-то неприятным, даже жутким. Coming events cast their shadows before, как говорят британцы, – будущее отбрасывает тень перед собой… Я полагаю, что всякий человек, сколь бы он ни был рационален или туп, владеет даром прекогнистики, как свойственно разумным существам во всех мирах Вселенной. Взгляд в будущее – базис нашего сознательного поведения, бесспорный modus vivendi[30]30
  Здесь: способ существования (лат.) сложной биологической системы; по временам в его основе лежит логический расчет, но иногда – интуитивное туманное предвидение каких-то перемен, сулящих горе или радость.


[Закрыть].

Но в этот момент я радости не ощущал.

Мы миновали скальную гряду. На юг от нее местность понижалась, переходя в неглубокую котловину, заваленную обломками; среди нагромождений камня, остатков глиняных стен, истлевшего дерева и ржавого железа белели кости, словно какой-то злобный шутник порезвился на кладбище, выворотив содержимое могил и разбросав их среди разбитых памятников и оград. Однако представшее нашему взгляду не было кладбищем – во всяком случае, до начала катастрофы.

Макбрайт, Цинь Фэй и я одинаковым жестом сдвинули с налобников бинокли. Котловина будто прыгнула навстречу – осевшие жилища, остовы полуразрушенных оград, кучки домашнего скарба и кости, кости, кости… Мне показалось, что мелькнуло яркое пятно ковра, но, очевидно, я ошибся – вряд ли в этих развалинах мог сохраниться предмет из ткани или шерсти.

– Селение, – пробормотал Макбрайт. – Даже город… тысяч пятнадцать жителей… Дьявол! Разве тут были города? В этих проклятых горах, под скалами и ледниками?

– Были, – подтвердил я, вернув на место бинокль. – Дехи-Гуляман на афганской территории и Лашт – в Пакистане. Думаю, что это Лашт, если учесть, насколько мы углубились в пустыню. Город, населенный читральцами[31]31
  Читральцы или кхо – народ, обитающий на самом севере Пакистана, в пустынных гористых землях.


[Закрыть].

Фэй подняла ко мне побледневшее личико.

– Они погибли, командир? Все? Мужчины, женщины, дети?

Я кивнул.

– Наверное, это случилось быстро, девочка. Смерть пришла и унесла их всех – коз, лошадей, овец, людей. Пятнадцать или больше тысяч правоверных…

Сиад, к моему удивлению, даже глазом не моргнул. Сейчас ему полагалось опуститься на колени и сотворить молитву или на крайний случай молвить что-то подходящее: «Аллах велик… лишь он единственный решает, когда дать и когда отнять… длань Аллаха над нами, и мы лишь покорствуем воле его…» Это сказал бы любой мусульманин при виде картины массовой гибели, шиит или суннит, дервиш, шейх или простой земледелец. Однако Сиад не произнес ни слова: стоял столбом и с равнодушием посматривал на мрачные развалины. Быть может, его закалила служба при суданских президентах? Шеф охраны, как-никак; надо думать, навидался всякого… не меньше, чем я в Мероэ…

Макбрайт перекрестился. Руки его дрожали.

– Что будем делать, приятель?

– Еще не знаю. – Я повернулся к нашей проводнице. – Надо бы взглянуть, но, кажется, там вуаль?

– Да, командир. Вуаль, но неширокая и разреженная.

– Как дождик? Мелкий слабый дождик?

Она кивнула с вымученной улыбкой. Я, изобразив раздумье, насупил брови.

Вуаль, протянувшаяся к востоку и западу шагах в семидесяти от нас, висела поперек плато, и в ней, по моим ощущениям, не было проходов. Обойти ее? Трудно сказать, сколько это потребует времени; я не мог добраться до ее краев, но чувствовал, что возникшая преграда очень тонка – метр, не больше. Она рассеивалась, подобно той стене, которую мы преодолели перед скалами, но этот процесс шел, вероятно, по-другому. Та, первая стена была источена ходами и, распадаясь на фрагменты, образовала лес колонн; эта, висевшая сплошной завесой, таяла как единое целое.

Рискнуть пробраться сквозь нее? Это было бы простейшим выходом и, похоже, безопасным, как подсказывала интуиция, а я привык ей доверять. Мы обнаружили развалины селения – печальная находка, но в то же время и удачная; быть может, во всем Анклаве другой такой не сыщешь. Наверняка есть шанс увидеть что-то новое, осмыслить какие-то закономерности и факты и в чем-то разобраться… В общем, я не мог пройти мимо.

Макбрайт и Фэй глядели на меня в ожидании, Сиад с непроницаемым видом уставился в землю под ногами.

Я кашлянул.

– Плотность вуали упала, и, как утверждает Фэй, она не слишком широка… Может, пройдем через нее? Напрямик! Что скажете?

Макбрайт нахмурился.

– И кто же будет первым?

– Есть сомнения? Его щека дернулась.

– Сомнений, предположим, нет, есть возражения. Без юной леди, – поклон в сторону Фэй, – мы как слепые щенки, без вас – свора, потерявшая хозяина, а заодно и память. Вы наш босс, эксперт Совета, назначенный Монро… Может, он дал вам какие-то инструкции, наметил секретные цели… Откуда я знаю?

– Никаких инструкций, Джеф, кроме известных всем нам. – Я снял рюкзак и, дотянувшись до блокнота, вытащил его и сунул Макбрайту – Если со мной что-то случится, вы возглавляете экспедицию, ведете записи и отмечаетесь на вымпелах. Никаких секретов, цели прежние: смотреть, запоминать и выйти к иранской границе в районе Захедана. Это все.

– Не все! Зачем вам рисковать, если найдется другой доброволец? – Макбрайт покосился в сторону Сиада. – Да и вуаль мы можем обойти… День-другой ничего не значат, как, впрочем, и неделя…

Он был по-своему прав, и это заставило меня решиться. Я признаю доводы логики, но эта лукавая дама, как было известно еще философам Афин, подмигивает спорщикам то левым, то правым глазом. Иными словами, на всякий аргумент найдется контрдовод, на всякий довод – контраргумент, и в результате время ушло, все утомились и охрипли, вопрос же остался неразрешенным и темным, словно апории Зенона. В этом смысле я сторонник древних египтян; они в отличие от греков не увлекались философией, но доверяли интуитивному знанию. Есть стена, но нет ворот; не будем спорить, кто на нее полезет, а сделаем это сами. Лично!

Утыбнувшись и кивнув Макбрайту, я зашагал к незримой преграде, слыша за спиной легкую поступь девушки. На половине дороги она нагнала меня и, не поворачивая головы, произнесла на русском:

– Я покажу дорогу, командир.

– Разумеется, милая.

– Идите к тому камню. За ним – граница вуали. Странно! Вуаль начиналась перед этой заостренной глыбой, на пару метров ближе, чем предупреждала Фэй. Ошиблась? Или?..

На всякий случай я переспросил:

– Ты уверена?

– Да. Приметный камень. – Она показала рукой. – Видите? Он похож на рог цилиня[32]32
  Цилинь – в китайской мифологии священный единорог, символ могущества и отваги.


[Закрыть].

В ее ментальной ауре чувствовалось напряжение – словно в туче перед яркой вспышкой молнии. Что-то она задумала, мелькнула мысль, но разбираться с хитростями Фэй было не время и не место. Мы приближались к границе вуали, и я, непроизвольно замедлив шаг, пробормотал:

– С плеч ниспадает пленяющий взгляд шелковый красный халат, смотрят зловеще драконы, цилини с непробиваемых лат… Конь его мечет копытом огонь – это не конь, а дракон… Феникс на острой секире сияет…[33]33
  Строфы из сказания о Ю Фэ, легендарном китайском герое.


[Закрыть]

– Время фениксов не прошло! – звонким голосом перебила меня Цинь Фэй и вдруг рванулась вперед, да с такой резвостью, что я на мгновение оторопел. До вуали – пять шагов, восемь – до остроконечной глыбы, похожей на бивень, и она проскочила их единым духом, как мчатся по россыпи рдеющих жарких углей. Чертыхнувшись, я бросился следом и даже не заметил, как пересек вуаль; мы стояли, глубоко дыша, глядели друг на друга, и я увидел, как на ее губах расцветает улыбка.

– Какого дьявола… Она гордо выпрямилась.

– Я – ваш проводник! Я вижу опасность и иду первой! Так меня учили!

– Я думал, тебя учили дисциплине. Долг младшего – слушать и повиноваться… Разве не так? Разве в Китае что-то изменилось?

Фэй отвела глаза.

– Ну-у, все же я не совсем китаянка… Я – аму! В той школе, в Хэйхэ, мне об этом постоянно напоминали. Еще говорили, что аму любят своевольничать… Я запомнила!

– Вижу, память у тебя отменная, – буркнул я и помахал рукой Макбрайту – Идите сюда! Кажется, мы живы… А если и нет, так лучше умереть, чем заржаветь![34]34
  Намек на английскую пословицу: лучше износиться, чем заржаветь.


[Закрыть]

…Когда мы, следуя уже обычным порядком, стали спускаться к руинам Лашта, Макбрайт поравнялся со мной и произнес:

– Подозреваю, приятель, что юная леди к вам неравнодушна. – Завистливый огонек мелькнул и погас в его глазах. – Определенно неравнодушна, а потому – берегитесь! Я был женат шесть раз, и дважды – на китаянках… конечно, наших, не из Китая… Прелестные женщины, тихие, ласковые и покорные, ну а в постели – просто чудо! Однако не без странностей. – Он с многозначительным видом поднял палец. – Как говорят у вас, у русских, в тихом… э-э… омуте черти водятся.

– Кто были остальные ваши жены? – поинтересовался я.

– Очаровательная мулатка – топ-модель, еврейка из очень порядочной семьи бостонских банкиров и шведка. Последняя – итальянка, настоящая, из Милана… Красавица, но ведьма! Черные глазищи, голос сирены и бешеный темперамент… выжала меня словно лимон… Пришлось с ней расстаться, – добавил он со вздохом.

Я сочувственно хмыкнул, припоминая, что этих интимных подробностей в досье Макбрайта не было, хотя там отмечалось, что женщин он любит и был не раз женат. Но все-таки – шесть жен! Почти как это было у Синей Бороды… И последняя – ведьма-итальянка! Черные очи и бешеный темперамент… Немудрено, что ему мерещатся инопланетные пришельцы!

* * *

Руины Лашта тянулись на несколько километров, и мы разошлись, чтобы обследовать максимальную территорию. Блуждая среди развалин домов, сараев и мечетей, фиксируя в памяти груды костей, целые и проржавевшие котлы, кожаную упряжь, обломки глиняной посуды и остальное имущество нищих горцев, я размышлял о Фэй. Чувства ее не укладывались в строгие рамки повиновения и уважения, питаемого в ВостЛиге к старшим, тем более – к начальникам и командирам, источнику мудрости и власти. Это было нечто иное, симпатия или неосознанное стремление к человеческому теплу, надежда обрести кого-то, с кем можно говорить, не опасаясь упреков в слабости. Судьба, бесспорно, обделила Фэй, отняв последние права, которыми еще владели в этом мире дети, и главным из них являлась любовь. Впрочем, ее при всех обстоятельствах надо рассматривать как главный фактор и движущий мотив, понимая при этом те чувства, какие одно живое существо испытывает к другому. Только так, и никак иначе! Все остальное, что на Земле зовется любовью к родине, богу, творчеству, – ошибка, ибо любовь к идее всего лишь абстракция, не утоляющая духовный голод и не дающая тепла. Такая простая, но непонятная людям мысль…

Слышал я про школу в Хэйхэ, слышал! Школы образцового воспитания одаренных в Хэйхэ и других городах… Цель – сделать из одаренных преданных, чтоб не удрали они куда-нибудь за океан, в Австралию, Штаты или Бразилию, а на худой конец – в Россию. Россия, конечно, не подарок, но по сравнению с Китаем – светоч свободомыслия… Бедная Цинь Фэй! Там, в Хэйхэ, ей скармливали голые абстракции, не заменявшие отцовской строгости и ласки и материнской любви… Такие девочки, став взрослыми, испытывают склонность к зрелым мужчинам, желая компенсировать минувшее и подчиняясь неизбежному закону: психика личности должна развиваться в гармонии с биологическим возрастом, не перепрыгивая через отрочество и детство.

Быть может, в этом кроется объяснение центростремительных сил, толкавших Фэй ко мне? Быть может… Даже наверняка.

Готовность к самопожертвованию, попытка разделить груз горестных воспоминаний, взять силу у дорогого человека и одарить его своей… Этот букет душевных движений и обстоятельств, переплетенных туманными лентами подсознательного, был обозрим и ясен, как радуга, повисшая над водами. Удивляло иное: не желание рискнуть и тем избавить меня от опасности, а странная ошибка, допущенная Фэй. Положим, ей не под силу заметить формации перед скалами – вуаль в них необычно тонкая, а всякая паранормальная способность имеет свой предел… Но в остальном она не ошибалась!

Я прокрутил воспоминания об этом эпизоде, представив, как замедляю шаги перед невидимой вуалью, зондирую ее и собираюсь с духом. Не уловила ли Фэй мои колебания? Тогда случившееся предстает в ином и совершенно новом ракурсе: не странная ошибка, а проверка! Возможно, ей хотелось убедиться, что я ощущаю вуаль и мне не нужен проводник – как, впрочем, и остальные спутники… Интересуется моим талантом из чистой любознательности? Или по указке свыше? Или боится, что я однажды исчезну, покинув их где-нибудь в этой пустыне?

Жаль, что я не могу коснуться ее мыслей, жаль! Но собственная память в отличие от дара телепатии мне подвластна, и, обозрев ее закоулки, я вытащил кое-что забавное. Наш разговор о Сиаде в первую ночевку… Слова, интонации, жесты, паузы – я помнил все, даже песок, запорошивший колени Фэй, и каждую складку на ее оранжевом комбинезоне.

Я сказал, что мы, наверное, кажемся ей слепцами, а после произнес: «Что удивительного в Сиаде? В том, что ему не нужен сон? Не больше, чем в тебе, девочка. Разве не так?»

Фэй кивнула, соглашаясь: «Так. Я поняла, командир. Я больше не буду задавать глупых вопросов. Только…»

Здесь она сделала паузу, и я ее поторопил: «Да?»

Она закончила мысль: «Вы не слепец. Многие слепы, но только не вы».

Случается, что женские речи загадочны и ставят нас в тупик. Новых идей в них обычно не встретишь; ими питают цивилизацию мужчины, а женщины, хранительницы Равновесия, следят, чтоб эти идеи не сокрушили мир. Но это не все, на что они способны, – я говорил уже об их предназначении, о том, что женщины украшают жизнь, и, разумеется, сей тезис можно отнести к их облику, духовному настрою, их поведению, их запаху и, наконец, их способности любить. Но лишь незрелые умы закончат этим, остановившись на рубеже, где начинается главное: тайна. Тайна, загадка, секрет… Женщины дарят их нам, и лишь последний недоумок усомнится в ценности этих сокровищ.

«Вы не слепец… Многие слепы, но только не вы…»

Понимай как хочешь: может, имелась в виду вуаль, а может, и нечто другое. Ну, поживем – увидим… Я ведь и в самом деле не слепец.

Эти раздумья не мешали мне осуществлять рабочую функцию: смотреть, анализировать, запоминать. Слушать – увы! – было почти нечего, кроме проклятий Мак-брайта, возившегося где-то неподалеку. Голос Джефа казался настырным, как комариный зуд, и, постепенно удаляясь от него, я двинулся к развалинам мечети. Ее минарет и купол с фронтальной стеной рухнули на маленькую площадь, смешавшись с развалинами оград и домов, задняя и боковая восточная стены тоже не устояли, но западная лишь обвалилась до половины, обнажив древнюю прочную кладку. Здесь, к своему изумлению, я обнаружил то яркое пятно, которое заметил с края котловины. Оно и в самом деле оказалось ковром, из тех, какими устилают пол в мечети, багряно-коричневого оттенка, потертым, грязным и весьма изношенным. К тому же сохранился только кусок ковра, полоска в пару шагов шириной у самой стены, а все остальное истлело, напоминая теперь черный низкорослый мох. Тут и там валялись груды битой черепицы с кровли, но граница между целой и истлевшей частью сразу бросалась в глаза, словно ее прорезали ножом. Четкая плавная линия, похожая на параболическую кривую…

Подумав о ноже, я вытащил мачете и, приподняв край разреза кончиком лезвия, осмотрел его. Никаких следов от режущего инструмента либо термического или химического воздействия – нити не размахрились и не выглядели обожженными. Только старыми, очень старыми… Здесь, в Анклаве, не было дождей и резких температурных перепадов, так что ковер в сухом недвижном воздухе мог сохраняться хоть двести лет – и, как подсказывал мой опыт археолога, на столько он и выглядел. Но сгнившая часть казалась древнее, намного древнее! Если б ее поливало персональным дождиком, прихватывало морозцем и сушило солнцем, она превратилась бы в труху за считанные годы, но при прочих равных с сохранившимся куском этот процесс занял бы доброе тысячелетие. Нонсенс, парадокс!

Вырезав пробу, я упаковал ее в контейнер, во второй набрал черной трухи, потом отступил на три шага и принялся разглядывать свою находку. Мне (если быть совсем уж точным – Даниилу Измайлову) пришлось покопаться в древних могилах, храмах и цитаделях, исследовать свитки папирусов и пергаментов, таблички из глины, обелиски и стелы, а также прочее добро, оставленное предками, движимое и недвижимое, включая кости, камни, дерево, металл и даже вина и фекалии тысячелетней давности. Я представлял, что происходит с шерстью или с полотняной тканью в том или ином регионе, как выветривается каменная кладка, что остается через пять веков от медной посуды или смоленого бревна где-нибудь на Новгородчи-не или, к примеру, на берегах Гвадалквивира, – словом, мои познания в области тлена вещей и жилищ были весьма обширными. Но я впервые видел артефакт с двумя печатями, оставленными временем. Некогда цельную вещь, хранившуюся в одинаковых условиях, но постаревшую в одной своей части больше, чем в другой.

Я стоял и глядел на потертый грязный коврик, а в голове у меня трудился некий механизм, выкладывая на белой стене – или, возможно, полу – яркие камешки мозаики, с усердием шлифуя и подгоняя их друг к другу. Всей картины я обозреть еще не мог, но что-то уже мелькало, брезжило, пусть не в центре, не на переднем плане, так хоть по углам и краям. То, чем я занимался, было не поиском решения, а лишь подготовкой к нему. Если проблема по-настоящему серьезна, решение всегда интуитивно, поиск происходит в трансе, и его успешность пропорциональна объему накопленных данных, которые необходимо собрать, упорядочить и обдумать. Вот я и обдумывал – здесь, в развалинах мечети, под желто-серым небом, с тусклой, будто гноящейся раной светила.

Факт влияния вуали на процесс старения был уже бесспорным, но получалось, что влияет она в разных местах по-разному и что граница между зонами влияния четко определена – собственно, я наблюдал сейчас эту границу. Она прочертила след не только в ковре: три стены мечети обрушились, четвертая еще стояла, и между ее камнями даже виднелись следы скрепляющей кладку глины. Были иные, не менее важные признаки, касавшиеся, например, костей, распределенных по Лашту изотропно: в домах – человеческие скелеты, в загонах – останки ослов, лошадей, овец и коз, а во дворах и на улицах – то и другое, примерно в равном соотношении. Кость – прочная штука, но все же уступает камню, внешний вид которого – если камень, конечно, не обработан – не позволяет осуществить датировку. С костями проще: если они желтоватые, значит, прошло лет десять или двадцать, если серые, срок увеличивается до столетия, а если черные, то их хозяин мог расстаться с жизнью на заре времен. Кости на городской территории были различного возраста и, главное, попадались не вперемешку, а строго локализование: на одном участке – желтые, на соседнем – серые, почти незаметные среди развалов камня. Значит, на этих участках старение шло по-разному, где-то медленней, где-то быстрей, и скорости данных процессов могли отличаться на три-четыре порядка. Иными словами, желтые кости лежали тут двадцать лет, а черные – двадцать или двести тысячелетий.

Любопытный вывод! Особенно если припомнить, что катаклизм случился совсем недавно, в 2027 году!

Прокручивая в памяти увиденное, я попытался оценить величину участков и разобраться в закономерностях их расположения. Последнее не удалось – эти зоны, самых причудливых очертаний, были перемешаны хаотически, имели то плавные, то резкие обводы, вторгались друг в друга шипами и остриями или граничили почти по прямой. Что касается размера, то в среднем он составлял метров сто двадцать – сто пятьдесят с сорокапроцентным отклонением в обе стороны. В точности своих подсчетов я не сомневался: схема Лашта, поделенного на участки, сидела в моей памяти, как прочно вбитый гвоздь, а что до обработки данных, то тут я мог потягаться с любым не очень мощным компьютером.

Распад вуали, образование больших бассейнов, локальные зоны деструкции… Что бы это значило? Чувствуя, что информации недостаточно, я терялся в догадках. В этот момент я мог скорее отвергнуть ту или другую гипотезу, чем изобрести нечто толковое, оригинальное; хороводы из вешек, костей, обломков летательных аппаратов и развалин жилищ кружились в моей голове, но новых камешков в мозаику не добавлялось.

Божий гнев? Несмотря на абсурдность такого предположения, я рассмотрел его и отверг. Бог – лучший из всех канониров, он не бомбит по площадям, гнев его избирателен и падает на тех мерзавцев, что заслужили справедливую кару. В данном случае на талибов… Но при чем тут женщины и дети? Или совсем уж безгрешные овцы? Правильно, ни при чем, овцы из автоматов не палят, книг не жгут и школ не взрывают.

Планетарная бомба? Очень сомнительно. Принцип ее действия таков: ослабить межмолекулярные связи, после чего все сущее рассыплется в пыль, труху и прах. С одной стороны, очень похоже, если вспомнить про исчезновение гор, с другой – вот он, Лашт, где сохранились кости, утварь и развалины. Даже часть ковра… Явная неизотропность! Вывести валентные электроны из связанного состояния можно десятками способов, в том числе – энергетическим лучом, но, если удар наносится по обширной территории, результаты всюду будут одинаковы. Пустыня, да, но вполне доступная; никаких зон и эффектов деструкции, никаких пролонгированных последствий в виде вуали, бассейнов, рукавов… Нет, здесь не бомбу взорвали, здесь случилось что-то странное, связанное либо с талгами, либо с эоитом. Возможно, с тем и другим…

Гипотезу Макбрайта о субстанции вроде коллоида или взвеси, погруженной в поле, я не рассматривал, ибо такие соображения казались совсем уж наивными. Конечно, определенные реагенты можно удержать в силовых полях, но их обнаружит элементарный химический анализ, который проводили у границ Анклава неоднократно и всеми возможными методами. Кроме того, здесь не было энергетических полей, ни слабых, ни сильных, и, чтобы выяснить этот факт, я не нуждался в анализах и приборах – подобные вещи я ощущаю, даже находясь в несовершенном земном обличье.

Возможно, талги, братцы по разуму с седьмого неба? Выбираясь из лаштских руин, я снова и снова обдумывал это предположение, однако и здесь концы с концами не сходились. После трагедии с Ольгой я мало контактирую с талгами – да, собственно, о чем мне с ними разговаривать? Я обозначил свое присутствие на Земле, они сообщили, что обретаются в околоземном пространстве, и кончен дипломатический бал. Я – Наблюдатель, они – Наблюдатели, но цели наши разные: я в меру сил тружусь во благо жизни, а талги хоть не торопят смерть, но дожидаются ее с упорством вцепившихся в лакомый кусок бульдогов. Их право! А мое – следить, чтобы законы Равновесия не нарушались ни в едином пункте.

Талги этим не грешат – во всяком случае, явно. Активный народ, склонный к межзвездным миграциям, к неограниченной экспансии и полагающий, что чем их больше, чем многочисленнее их колонии, тем они сильнее. Но все случается как раз наоборот: колонии, окрепнув, вступают в конфликт с метрополией, целостность расы рушится в планетарных войнах, культурные связи слабеют, и наступает эпоха заката – или как минимум разъединения. Талги в этом еще убедятся… Молодая раса – тысячу лет назад в Галактике о них не слышали, а до трагедии Диниля не принимали всерьез.

Жадность талгов к благоустроенным мирам общеизвестна, и поэтому в текущий исторический период они находятся под подозрением. Но хоть они потенциальные агрессоры, однако не отличаются безрассудством и уважают чужую силу – особенно с тех пор, как познакомились с нашими Старейшими. Динильского урока им хватило… В общем, они не нарушают Равновесия, а только следят за избранным миром, облизываются и ждут. Тихо и упорно.

Ждут, следят, не нарушают… Но когда-то все происходит в первый раз, и потому не будем забывать о талгах.

С такими мыслями я выбрался к точке встречи за южной городской окраиной, собрав по дороге образцы и распихав их по контейнерам.

Меня ждали. Цинь Фэй была бледна, Сиад невозмутим, а Джеф сверх меры возбужден; казалось, еще немного, и он начнет подпрыгивать на месте. Сосредоточившись, я разобрался в ментальных волнах, что исходили от них: суданец, как обычно, сохранял спокойствие, Мак-брайт торжествовал, озаренный очередными идеями, от девушки тянуло печалью, ледяной и безысходной, словно могильная плита на зимнем кладбище. Я приблизился и, встав с ней рядом, послал энергетический импульс. Фэй вздрогнула, вскинула голову, повернулась ко мне; щеки ее порозовели, в темно-янтарных глазах мелькнуло и исчезло удивление.

– Что-нибудь нашли, дружище? – Макбрайт с любопытством уставился на меня.

– Ковер. Не молитвенный коврик, а часть напольного покрытия в мечети. Представьте, неистлевшее.

На сей раз Сиад выдавил пару слов, что подходили к случаю:

– Аллах сберег!

– Лучше бы он сберег людей, – пробормотала девушка и отвернулась.

Макбрайт иронически покосился на нее, потом спросил:

– Как общие впечатления, босс? Мне ковры не попадались, только камни, скелеты да проржавевшие сковородки. Юная леди и Дагаб видели ту же картину, так что новых сведений в принципе нет. На улицах – кости людей и животных, в домах – человеческие останки, и каждый будто бы при деле… Ни следа паники, все как с той китайской экспедицией. Знаете, условный рефлекс – если что-то случилось, выбраться наружу, покинуть дом, автомобиль… я наблюдал такое в Калифорнии… Но тут рефлекс не сработал. Эти горцы, кажется, ничего не заметили до самых последних мгновений. Все случилось быстро, очень быстро.

– Согласен с вашими выводами, – отозвался я и замолчал. Макбрайт смотрел на меня с вопросом, явно надеясь на продолжение, но мои собственные мысли были не для него и даже не для СЭБ. Пожалуй, я поделился бы ими с Аме Палом, с другом и единственным из людей, который, прозревая мою сущность, мог понять меня и поддержать. Но Аме Пал был мертв, и, представив это, я ощутил свое одиночество во всей его безмерности.

Ну, не будем унывать… Макбрайт дернул меня за рукав.

– Вы слушаете, что я говорю? Или спите?

– Прошу прощения, Джеф. Я задумался.

– Я тоже, но не сейчас, а в те часы, пока бродил в проклятых развалинах. И знаете, что пришло мне в голову? – Задрав подбородок, он бросил на меня торжествующий взгляд. – Мы неверно выбрали точку для приложения сил. Я говорю о всех этих поисках на пепелищах, осмотре костей, руин и ржавых железок, тогда как есть занятие поинтереснее. Исследовать факт, который мы обнаружили! Факт исключительной важности!

– То, что можно вуаль преодолеть?

– Да! Изучение этого феномена…