Текст книги "И я там был..., Катамаран «Беглец»"
Автор книги: Владимир Куличенко
Соавторы: Наталья Новаш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Я смотрела на своих племянников и видела перед глазами эти оплавленные стенки, видела этот металлический блеск на границе с непроницаемой темнотой. Чернотой бездны. Ведь неизвестно даже, какие там были теперь элементы и какие произошли реакции в оплавленном веществе стенок. При этаких-то температурах! А вдруг!.. Я готова была удариться в панику. Играть рядом с атомной бомбой!
Но тут я вспомнила, как терпеливо прогуливался у трещины незнакомец. Как дожидался он окончания Наташиной игры, серьезно о чем-то с нею беседуя… И жалость к этим несуразным и непонятным пришельцам вдруг проснулась во мне. Именно жалость и еще – теплая какая-то участливость… Потому что чувствовалось: все эти дурацкие бутылки и машины с неработающими моторами – нелепые и досадные промахи, которых избежать при всем старании не удалось. Может быть, они совсем не разбираются в нашей жизни; может быть, они вовсе даже и не люди, все эти одинаковые незнакомцы в зеленых платках, а просто-напросто – такие же «резиновые» бутылки, сделанные лишь для того, чтобы не пугать нас. И каковы они в действительности – никому неведомо. И нужно ли нам это знать – еще больший вопрос…
Дети заметили мое подавленное состояние и тоже притихли. Дима, будто маленькую, взял меня за руку, и так вот, молчаливой гурьбой, мы и дошли тогда до самой дачи.
На лавке у калитки кипел самовар. Тетя Рита устроила обед на веранде. Стол был накрыт, ждали только нас. Аппетитные запахи драников и шкварок заставили всех бежать к дому вприпрыжку.
Я уже вымыла руки и с трудом заворачивала тугой кран, когда на дорожке, преграждая мне путь к крыльцу, выросла фигура Марьи Петровны.
– Я к тебе… – она торопливо достала карточку из кармана передника и тут же спрятала. – На полу нашла, когда свет за тобой гасила. Раньше-то там не лежала…
Я покраснела. Она, конечно же, поняла, что я рылась в вещах у Димки.
– Да я ничего! – замахала руками добрая женщина. – Главное, чтобы Димочка не догадался. Ты скажи, куда на место-то положить…
– В нижний ящик, – сказала я кратко и сделала шаг к крыльцу.
– Ага… В нижний… значит! – закивала головой Марья Петровна, но уходить не спешила. Вновь достала снимок и нервно теребила его в руках, не решаясь еще что-то сказать.
– Пообедайте с нами, Марья Петровна! – пригласила с веранды тетя Рита.
– Ах, нет, спасибо, Димочку кормить надо… – засмущалась Марья Петровна и взяла меня за плечо, видно опасаясь, что я могу убежать. – Боюсь я, боюсь… – зашептала она доверительно. – На меня подумает, что взяла… Ты бы ему сама отдала лучше… Зятя этого фотографию, проклятую!
– Какого зятя?
– А того самого алкоголика, сторожева зятя, будь он неладен! Зачем Димочка его сымал? Не знаешь?..
Я не знала, но очень бы хотела взглянуть. Наслышана была премного.
Димкина бабушка теребила меня за рукав. В глазах ее была тревога.
– Как думаешь, он не болен?..
– Кто? – удивилась я.
– Да Димочка! Внучек мой – что-то того… Знаешь, что он снимает?
Сейчас мне это было неинтересно. Жалко было бедную тетю Риту с ее стынущим обедом…
– Ноги мои два дня сымал… А потом велел тапки скинуть, и их тоже – фотоаппаратом!..
Я чувствовала, что дальше испытывать терпение взрослых становится уже неприличным, и потому торопливо сказала:
– Давайте фотографию и не беспокойтесь, отдам. Сама все объясню.
Марья Петровна мигом засунула мне ее в верхний карман рубашки и, всплеснув руками, с криком: «Борщ убежит… Борщ выкипит!», с завидным проворством умчалась на радостях восвояси.
На фотографию удалось взглянуть только после того, как все успокоились и съели первое. Пока убирали тарелки из-под холодника, я вынула снимок из кармана. Господи! Да это была такая же фотография, которую я видела и даже прихватила с собой! Еще одна… Я вытащила вторую из кармана. Что, Димка размножает их, копит?! Ведь на снимке был опять Алесь! Все в той же позе, несколько нелепой, схваченной как будто бы случайно объективом со спины. Ну дела…
От неожиданности я чуть не расхохоталась. А потом спросила тетю, которая все и всех знала, знакома ли она с зятем сторожа. Тетя была знакома. Тот как раз дежурил за сторожа в прошлое воскресенье. Я уточнила, вправду ли он его зять. Тетя сказала, что таких подробностей пока не знает, но можно спросить у председателя садоводства, оформившего молодого человека на полставки со следующего месяца. Поскольку старик сторож совсем спился.
Тут я вспомнила про ратомский штамп, и до меня, наконец, дошло, что письмо-то было отправлено из Ратомки. Все звенья связались в одну цепочку. Ясно делалось, почему человек собирается приезжать и никак не может доехать, отправляя вместо этого письма со станции. Только зачем нужны были все эти уловки? И одно меня особенно удивляло: обиженный тон письма. Я-то в чем виновата, на меня за что обижаться? Но голову ломать не стала. Было нам над чем думать и без Алеся.
После обеда, сгорая от любопытства, мы сразу же помчались к трещине. Заодно не грех было прихватить с поляны и оставленные без надзора шезлонг с «Неманом» и Алесево письмо.
Еще издали, подходя к знакомому месту, мы увидели с дороги, как снуют «красные». Они сплетались в еще более сложные решетки и светились куда ярче, чем прежде.
Мне подумалось, что эти красные светящиеся радуги просто-напросто как-то разряжают энергию, накопленную в стенках трещины, так что в итоге все эти ядерные силы, способные катастрофически вырваться наружу, превращаются в обычный свет.
Приблизившись, мы заметили, что щель действительно стала уже, но зато больше освещалась на глубину. И вдруг мне снова сделалось не по себе. По дороге со стороны станции ехал в нашу сторону на велосипеде почтальон. Я представила, что он сейчас увидит…
Почтальон, наконец, поравнялся с нами, а мы, растерявшись, все стояли, словно окаменевшие. Проезжая мимо, он повернул голову в нашу сторону и, как всегда, вежливо со мной поздоровался.
Я машинально ответила ему, но взгляд мой был устремлен совсем в другую сторону, и на лице, кажется был написан совершеннейший испуг. Однако почтальон, по-моему, ничего не заметил – ни моей реакции, ни, самое главное, того, как позади нас сновали «красные»… И как сплетались они в решетчатые светящиеся конструкции – этого он не видел, потому что в лице его ничего не изменилось, а смотрел он как раз куда надо: за наши спины. Мы инстинктивно вытянулись, сдвинулись и стояли теперь, как стенка во время штрафного. Тут почтальон, похоже, все-таки почуял неладное, потому что вдруг притормозил и, приподнимаясь на педалях, начал вертеть головой, силясь разглядеть творившееся за нашими спинами. И опять – вот чудеса! – ничегошеньки не смог разглядеть. Надо полагать, он попросту решил, что мы его разыгрываем. Он сделал строго-обиженное лицо, с шумом втянул воздух и, более не озираясь, резко прибавил ходу. Вскоре почтальона и след простыл. У меня отлегло от сердца.
Тем временем «красные» взялись перестраивать свои решетки, и мы, чтобы не мешать им, пошли туда, где стоял шезлонг. Читать мне уже не хотелось, землянику собирать – тоже. Ею пренебрегали сегодня даже мои племянники, хотя в траве под ногами красным-красно было от вызревших за день ягод. Я просто сидела в шезлонге, рассеянно посматривая вдаль.
На душе было мрачно, разговаривать ни с кем не хотелось. Как перед грозой. И дети мои потихоньку перебазировались к трещине, каждый занявшись своим делом. Один Димка сидел на траве, выписывая детскими каракулями что-то в записную книжку из многострадального журнала «Знание – сила». Оставил бы на даче… Но в конце концов и Димка не выдержал и куда-то смылся. Я нагнулась и подняла с травы брошенные им записи. И вот что я увидела на первой странице:
1. Л.
1. Сторож
2. Зять
3. «Колхида» МБЛ 39–16
4. Бабушкины т-ки
5. Сторожиха в зеленом платке
6. Старый МАЗ с прицепом
7. Почтальон на велосипеде
На второй странице был похожий список:
2. 3.
1. Иск. зять?
2. Иск. сторож?
3. «Колхида» 39–16, иск.
4. Иск. МАЗ с прицепом
5. Незнакомец в тапочках и платке
6. Незнакомец в джинсах
7. Группа прозрачных
И так далее… В следующем списке было восемнадцать пунктов, некоторые повторялись.
Я раздумывала некоторое время, а потом посмотрела по сторонам – где там бесятся «в своем соку» мои дети? Именно бесятся – глагол «вариться» здесь был неуместен, потому что все они, кроме Наташи, в своем собственном обществе умели только беситься. Это она могла тихо петь для себя самой или играть наизусть, перебирая в воздухе пальцами, свою любимую «Вислу». Или же – устраивать исследовательскую деятельность внутри «атомной бомбы». Она и сейчас стояла там, на холме, и, застыв, запрокинув голову, смотрела на решетки. Коротко подстриженная и кареглазая, крепенькая и коренастая, точно бочоночек, совсем не такая, как Катя, и вовсе не любившая нежностей и шумных восторгов, казалась она мне из них из всех самой загадочной.
Димка, сосредоточенно отмеряя шаги, шел через поле вдоль трещины – как видно, определял ее длину. Наконец он остановился и повернул обратно. Рожь была ему по самые плечи. Ого! Трещина-то оказывалась не такой уж маленькой. Интересно, заходила ли она на территорию леса? Выяснили ли это мои племянники?
…Нет, теперь я почему-то за них не беспокоилась.
У меня возникло неожиданно странное доверие к «красным». Не страшно мне было за племянников, и все! Хоть и играли они там, рядом с «атомной бомбой»… Что-то мне на сей раз подсказывало… И опять теплота и жалость к этим несуразным пришельцам проснулись внутри, как утром…
– Добрый день! – раздался голос у меня за спиной.
Я оглянулась. Сзади стоял Алесь. Нет… это была просто кукла с безумным, ничего не выражающим, остекленелым взглядом. «Сгинь!» – сказала бы в данном случае Марья Петровна. И была бы права. А я даже не знала, как реагировать…
– Хорошо, – сказал в голове у меня тот же голос. – Мы не будем разговаривать с вами через фантомов.
И «здань» исчезла… Вот тут-то я всерьез перепугалась и некоторое время сидела чуть дыша. А потом мне захотелось истерически расхохотаться.
«Надо же! – подумала я, стараясь взять себя в руки. – Ну вот… Будет теперь что досдавать в сессию, основываясь на собственных примерах!»
Я, задним числом, ни на минуту не забывала, что в сентябре мне предстояла психиатрия с общей патопсихологией. И – пожалуйста: уже «голоса», Кандинский… знаменитый симптом Кандинского – как начало галлюцинаций… А там и прочая симптоматика появится…
– Добрый день… – повторил голос с некоторым колебанием, словно не был уверен, стоит ли продолжать дальше… И тогда я почувствовала ИХ физическое присутствие. – Вы испуганы? Вот этого мы от вас не ждали… – голос был один, определенно, но в то же время казалось, что беседуют со мной несколько собеседников.
– Добрый день! – ответила я мысленно и про себя усмехнулась: «Чего там от меня не ждали? Здравой человеческой реакции?»
– Вот именно, – подтвердил голос. – Мы считали, что вы разумны. И думаем, что это все-таки так!
– Наверно, – сказала я. – Я же вам все-таки отвечаю. Не стоит меня убеждать в очевидном.
– Отнюдь, – заметили собеседники. – Сомнение – свойство всякого разумного существа. А вот неспособность к гибкости мышления – бездумный прием факта без какой бы то ни было критики или отказ от восприятия нового и непредвиденного – характерны как раз для существ неразумных.
И тут мне захотелось задать им вопрос. Я ведь уже достаточно думала обо всех этих странных событиях, обо всем, что сидело сейчас в моей голове…
– Скажите… вы не гуманоидная цивилизация?
– Совершенно верно, – ответили собеседники. – Мы цивилизация не только не гуманоидная, но и форма жизни на данном этапе – не материальная… в вашем смысле. Мы – цивилизация полиморфная, мы способны принять, по усмотрению, любую разумную форму. Форму всякого разумного существа – и неразумного тоже. Живого и неживого. Те обличья, которые мы принимаем, нужны лишь для некоторых видов деятельности. Как правило, для контактов с материальными формами жизни.
– Как прикажете вас понимать?
– Смотря что вкладывать в понятие «жизнь». На вашей планете это форма существования белковых тел. Но мы рассматриваем жизнь в более широком смысле – как почву для появления разума. И жизнью вообще считаем не субстрат и не способ существования субстрата, а собственно разум или, по крайней мере, антиэнтропийное начало, активно и целенаправленно действующее где-либо во Вселенной. Ибо жизнь всегда разумна. Иначе она – не жизнь.
– Непонятно. Неясно насчет нематериальных форм.
– Не будем пока говорить об этом. Всему свое время. Хотя и предвидели вы нечто подобное, судя по вашей реакции… Не так ли?
– И все-таки, – улыбнулась я про себя. – Тогда – тем более!..
– Ну, что же. Раз уж вы имели подобные догадки, мы объясним. Именно вам. Но в целом, такие знания были бы преждевременны, прими вы их на данной стадии развития вашей науки. Это следует постигать на высшем витке… Хотя, на наш взгляд, вы неординарны. В сравнении с большинством цивилизаций вашего типа – слишком рано сумели избавиться от материально продуктивной деятельности и слишком быстро перешагнули с обеспечивающего уровня на творческий в пределах всего вида. Такое случается редко… Впрочем… наши вопросы мы зададим позже.
Я слушала, в изумлении развесив уши, а они продолжали:
– Итак, мы действительно не только не гуманоидная цивилизация, но форма жизни – не материальная. Нам трудно подобрать адекватное слово, но надеемся на ваше понимание. Наш вид слишком давно шагнул за рамки биологической эволюции. Мы окончательно минули этот этап, мы достигли свободы. Хотя далекие наши предки тоже представляли собой когда-то белковую форму жизни. Жизнь неистребима. Она приспосабливается к неизбежным катастрофам. И единственное, что здесь необходимо, это время. Если у жизни его достаточно, она принимает такие формы, которые пригодны для сохранения в меняющейся среде, и существует в любых условиях. Если даже исчезнет материя – в привычном понимании, – жизнь сможет продолжаться в форме самосовершенствующейся и саморазвивающейся информации, так сказать, информации в чистом виде! Мы – тому пример, и наша цивилизация – одна из таких, достигших высочайшего уровня энергетических форм жизни. Мы готовы уже не только к запредельному расширению Вселенной, если такое возможно, но и к окончательному сжатию Вселенной в точку, то есть – не только к вырождению бытия, к концу цикла, когда вся энергия Вселенной становится потенциальной, но и к началу следующего, когда вновь из ее концентрата образуется вещество. Сверхплотное вещество…
– Стоп! – сказала я. – Подождите, дайте-ка разобраться… Значит, мы – жизнь, закодированная в материи, вы – жизнь, закодированная в энергии?
– Так, – подтвердили собеседники.
– Спасибо! Это я и без вас могла бы предположить. А вот что такое жизнь?! Сказали бы тут что-нибудь новенькое.
– Не получится. В вашем языке нет адекватных терминов.
– Подумаешь… – обиделась я. – Вы мне, как маленькой, объясните… А с терминами я вам потом помогу! Итак, жизнь – это…
– Саморазвивающаяся информация, записанная в энергии или в веществе…
– Н-да, – согласилась я. – Совсем не звучит. «Французского» маловато!
– Что?
– «Смесь французского с нижегородским», – захотелось мне порезвиться. – Образное выражение классической литературы.
– Мы не поняли.
– В прошлом считалось умным говорить на чужом языке… И сейчас, чтобы слово звучало научно, его переводят на какой-нибудь древний язык – греческий или латинский. Итак, живой – био, саморазвивающийся – эволюционирующий. Переводите!
– И вся ваша терминология? Разве что-нибудь изменилось?
– Подумаешь… И без вас переведу, – обиделась я. – Жизнь – это эволюционирующая биоинформация, закодированная в материальном либо в энергетическом субстрате! – и сама себя похвалила: – Вот теперь ничего… Только, скажите… Вы нас хорошо изучили?
– Нет. Недостаточно.
– Тогда, мне кажется, есть тут маленькая ошибка: мы не только материальный субстрат. Скорее – материально-энергетический. И жизнь у нас этакое триединство: материя плюс энергия плюс информация. Каждая из составляющих развивается по своим законам, и лишь все три вместе дают новое качество – жизнь. В итоге – возникаем мы. Вы же – только двойственны: энергия плюс информация. Правильно? Тогда продолжайте!
– А отсюда следует, что вы – информационно-энергетически-материальная форма жизни – исчезнете при сжатии Вселенной в точку и даже еще раньше. Либо при запредельном ее расширении, когда материя выродится окончательно и превратится в мертвую потенциальную энергию.
– А вы в своей форме информационно-энергетического сгустка переживете все концы света?
– Совершенно верно, потому что энергия в какой-либо из своих форм будет существовать всегда: в той фазе, когда мир материален, и в той, когда он только информационен.
– Что значит «информационен»?
– Когда объект исчезает, а информация остается.
– Когда человек умер, а о нем помнят?
– Да. После смерти человек существует информационно… Так вот, если жизнь во вновь рождающейся Вселенной почему-либо не возникнет заново, мы сами сможем принять любую из ее форм, вновь стать биологическими существами – создать жизнь.
– Да разве вы ее создадите… таким вот образом? – возмутилась я. – Вы же сами уже и будете этой жизнью, то есть, существуя вечно, и будете оставаться субъектом, неотторжимым от изменяющейся Вселенной. Иными словами, «жизнь» во Вселенной, другая, самостоятельная, уже и не возникнет никогда – в этой функции вечно будете выступать только вы сами. И получится: бессчетное число вселенных – и одна! – единственная жизнь на все?! То есть земная жизнь при этих условиях и не могла бы никогда возникнуть. Это была бы ваша, информационная жизнь. Ибо – зачем другая? Если есть уже готовый вечный абсолют.
– Не абсолют, – сказали мне в ответ, – есть разум, заинтересованный и в том, чтоб воплощаться вновь и вновь, и в том, чтобы творить: создавать новую жизнь, соответствующую среде и условиям, и рассеивать ее во Вселенной.
– Но зачем? – не понимала я. – Зачем эксперименты и ошибки? Вы уже и есть такая вселенская жизнь! Зачем творить конечное?
– А для того, что мы – информационный разум, и ему всегда необходимо различное вещественное закрепление, через которое он мог бы – в каждой новой Вселенной, не похожей на предыдущие, – набирать новый опыт и новую степень кодировки для саморазвития – бесконечного во времени и пространстве…
– Но это идея бога, – сказала я, – бога-творца…
– …Имеющего абсолютную и недостижимую цель – познание себя через всевозможные формы собственных творений. Ибо сущность его: накопление и реализация информации для того, чтоб не утратить интереса к собственному бытию, чтобы всегда впереди маячил итоговый вопрос: а что же в самом конце, что за концом? Но ответа этого творец не знает, ибо беспределен в могуществе своем, создавая бессчетное число не предсказуемых – по правилам заданной им же игры – вариантов на пути к отыскиваемому ответу. Он их обязан пройти, чтоб получить однозначный ответ. И пройти их все не может, поскольку тогда перестанет быть самим собой. Вот потому во всех вселенных он и порождает разум – каждый раз новый, непохожий на предыдущий. Ему это необходимо, ибо интересно… Ибо это – очередной его шаг…
– Очередной подъем… и очередной спуск – как в мифе о нескончаемом труде Сизифа! Только там это труд бессмысленный и бесполезный. Как и ваши многочисленные воплощения?..
– Ну, иногда они весьма полезны! Например, в вашем мире. Благодаря тому, что наша цивилизация полиморфна, возможен двусторонний контакт.
– А контакт со мной? Как мы сейчас разговариваем?
– Один из видов технической связи. Наподобие мысленного телефона. Без вмешательства в ваше сознание и подсознание.
– А трещина? – спешила я спросить самое главное, будто предчувствовала, что время скоро кончится, а я так ничего и не узнаю. – Что это за трещина? Она опасна?
– Мы вас не поняли. Разъясните, пожалуйста, вопрос.
– Я говорю о трещине, которую вы чините.
– Вопрос не ясен. Разрешите воспользоваться иным видом связи. Выборка непосредственно из подсознания. Думайте об интересующем вас предмете, но старайтесь избежать слов и логических формулировок. Представляйте образно…
Я тяжело вздохнула. Попросили бы еще представить в образах волну-частицу или спин электрона! А лучше – нарисовать… Но делать было нечего, и я начала вспоминать трещину на дороге, моих экспериментирующих племянников и все, что приходило мне в голову о прорывающей вещество пустоте и «атомной бомбе» – как там разрезано вещество и куда могут разрушенные частицы устремиться…
– Ваши представления наивны и совершенно невежественны. Вы даже не знаете, как устроена атомная бомба. Хотя информация эта включена в минимум вашего обучения.
Мне стало стыдно. Щеки мои загорелись.
– То, о чем вы спросили, не является трещиной в каком-либо смысле слова. Ни трещиной на уровне атомов, ни трещиной на уровне субэлементарных частиц, как вы пытались себе представить… Явление это весьма редкое, а в вашей области галактики – и вовсе преждевременное. Мы до сих пор не сумели выяснить, почему оно встречается у вас…
После некоторого – растерянного, как мне показалось, – молчания собеседники продолжали:
– Старение вещества Вселенной – длительный и неизбежный процесс. Постепенно стареющая материя вырождается в энергию, и та проходит ряд последовательных превращений вплоть до своей конечной – мертвой и необратимой – формы. На этом эволюционное развитие собственно Вселенной завершается: отныне все в ней пребывает в форме мертвой потенциальной энергии. Но в действительности это не последняя фаза. Если прежде масса Вселенной была меньше критической, то расширение будет продолжаться. Спрашивается: расширение чего? Все той же мертвой потенциальной энергии – другого уже нет. А это означает, что со временем Вселенная окончательно распылится в Мироздании и обратится в ничто. Мертвое живого уже не породит… И все будет иначе, если масса Вселенной когда-то была больше критической. Тогда, вся перейдя в состояние потенциальной энергии, она, скажем так, эту потенциальность употребит на сжатие. И начнется в итоге новый цикл: Вселенная обратится в точку, в сингулярность, которая под действием спонтанных хаотических колебаний потенциальной энергии, наконец, взорвется, порождая вещество. И начнется новая фаза эволюционного старения материи… Но иногда при старении вещества происходит и преждевременное вероятностное его уничтожение, точнее, самоуничтожение – мгновенная дематериализация с образованием того самого конечного вида энергии. Все это случается локально, в строго ограниченном пространстве. Здесь словно вспышкой форсируется весь процесс эволюции вещества Вселенной с превращением его в форму мертвой энергии. Фактически там, где это вдруг произошло, внутри вещества образуется вакуумная полость, или капсула, с заключенной в ней потенциальной энергией в чистом виде.
Собеседники замолчали, я невольно глянула через дорогу – на холм, где опять, склонив головы над трещиной, сидели мои племянники.
– Мы, естественно, стараемся увеличить возраст реального мира, – продолжали собеседники, – и заделываем, выражаясь по-вашему, все такие «трещины». Потенциальную энергию каждой такой вакуумной полости, как вы верно догадались, мы искусственно разряжаем, превращая в лучистую, световую энергию.
«Значит, все-таки опасно! – подумала я. – Пусть не бомба, пусть не атомная… Да ведь, может, и похлеще этого! Никто ж не знает… Но почему, интересно, раньше не было этих трещин? Ремонтники тут, кажется, впервые… Или прежде чинили… совсем другие? Или мы просто… ничего не замечали?»
– Такая разновидность аннигиляции чрезвычайно редка, – повторили мои собеседники. – Вероятность последовательно увеличивается к концу Вселенной. Но до него далеко… Хотя некоторые факторы на фоне повышенной радиоактивности – например, могучие взрывы с выделением концентрированной энергии – могут по принципу резонанса повышать вероятность… даже там, где старение материи не достигло опасного уровня. Тогда сущность реакций оказывается противоположной. В первом, естественном случае – выделение энергии, в другом же – ее поглощение…
Я вспомнила сегодняшние газеты. Опять где-то в океане взорвали бомбу, опять где-то выбросило на побережье косяки радиоактивной рыбы… А где-то, рядом с человеческим жильем, устроили очередной взрыв под землей…
– Вы находитесь в зоне с повышенной вероятностью спонтанной дематериализации. Вашей зоне обитания угрожает энтропийная опасность.
Красные и зеленые вспышки поплыли перед глазами. Красные и зеленые. Красные и зеленые… Вспыхивали и исчезали.
– И это действительно так серьезно? – тоскливо мне вдруг стало, нехорошо… Словно скрывала я что-то, о чем еще не ведали они… И оттого мучительно боялась покраснеть, будто во всех земных бедствиях была моя вина…
– Повторяем… По неясным пока причинам в вашей области обитания повышена вероятность энтропийной угрозы. В конечном итоге это может дорого стоить Вселенной. Пока эффект контролируется. О вас позаботятся.
«Да, – подумала я, – эти, наверное, позаботятся… – И вспомнила неожиданно тот муравейник под дубом. – А стали б мы печься о муравьях, разведи те какую-нибудь заразу, опасную для всего леса? Как сказать… Однако вот сжигаем же ульи с больными пчелами, чтобы опасность не угрожала всем!..»
И снова поплыли перед глазами вспыхивающие круги.
«А знают ли эти, чужие, о наших мощных взрывах? – билась неотвязная мысль. – Вряд ли… Если уж настолько не разбираются в нашей жизни. И как отнесутся, когда узнают? Станут ли дальше заботиться? Впрочем… «это угрожает Вселенной». Значит, не пустят на самотек… А если бы не было этих, заботливых, что тогда? И еще… – подумала я, – хорошо, если эффект всегда будет «контролироваться». А вдруг где-то выйдет из-под контроля?»
Но собеседники мои молчали. Может быть, они считали, что информации достаточно. Может быть, время у них было ограничено. Красные тени метались вдалеке по-прежнему, но свет, излучавшийся ими, стал менее ярким.
И тогда еще что-то шевельнулось смутно в моем сознании. Еще что-то нужно было у них спросить… Важное и… по существу нелепое.
– А бутылки? Зачем нужны эти дурацкие бутылки?
– Видите ли… вы правы. За короткий срок мы не могли изучить в совершенстве поведение и жизнь людей. Ремонтные работы требовали срочности. И, может быть, в чем-то мы ошибались… Нам хотелось как можно меньше привлекать внимания. Совершенно не привлекать! Было замечено, что люди, которые имеют при себе такие емкости или только что «контактировали» с ними, вызывают у соплеменников реакцию отчуждения и нисколько не возбуждают удивления, совершая странные и нелогичные поступки. Нестандартное поведение получает как бы оправдание. Поэтому мы решили, что «емкости» являются скорей всего амулетами отчужденных – их наличие заведомо снимает у окружающих вопрос, отчего столь резко изменились характерные для всего вида поведенческие акты. Мы хотели застраховаться от ненужного внимания и воспользовались вашими амулетами, чтобы уменьшить процент столкновений. Иными словами, чтобы избежать преждевременных контактов.
– И вы всерьез считаете это амулетами?! – такой наивности в пришельцах я даже и не предполагала. «Надо же! Высший разум!.. Энергетическая форма жизни!»
– Видите ли, – начали они неуверенно, – нам предстоит многое выяснить у вас, обо многом спросить… Но факты говорят сами за себя: индивидуумов, приобщенных к емкостям, стараются обойти!
«Да, – подумала я, – таких и впрямь обходят! Не трогают – просто обходят стороной и не связываются!»
Какое-то возмущение и даже обида внезапно поднялись в душе. Нет, тут не просто – «на всякого мудреца довольно простоты»… Что-то было еще – пренебрежительное, унизительное по отношению к людям!
Я неловко стала объяснять:
– Емкости – всего лишь емкости… И это единственная их функция. В них хранится токсическое вещество, вызывающее отравление, но – с приятными ощущениями. Одурманивание интеллекта на короткое время… Такие пьяницы – они называются «пьяницы», – потребляющие токсин, – агрессивны. Поэтому их обходят. В конечном итоге их личностям грозит деградация…
– Жаль! – сокрушенно, как мне показалось, вырвалось у пришельцев. – Мы все-таки были правы.
– Как это? – не поняла я.
– Грустно иногда убеждаться в собственных предположениях. Продолжайте.
– Все, – сказала я. А что еще было им объяснять? – Частое появление с емкостями – за пазухой или в кармане – говорит в пользу уже наступившего хронического отравления. Обществом это не одобряется. Это уже болезнь. Изменение внутреннего химизма. Порой необратимое.
Ответом мне было длительное молчание. Информация, видимо, озадачила чужаков или навела на какие-то новые противоречия.
– Вопрос, – услышала я наконец в своей голове. – Все ли разумные существа на планете ведут паразитический образ жизни?
– Паразитический? Как это понимать?.. – все во мне буквально возмутилось от их последних слов, и собеседники, видимо, почувствовали это.
– Просим прощения. Паразитический – в смысле чисто творческий… Ученический. Развивающий мыслительные способности. В вашем языке нет подходящего определения.
Я опять ничего не поняла.
– Поясняем. Все ли разумные существа не участвуют в предметном производстве?
– Что-то я опять… Вы же сами подлаживаетесь под нашу технику. Знаете, что у нас есть машины. Есть промышленность, заводы… Разные виды технической деятельности… И как это разумные существа могут в ней не участвовать?
– Участие в предметном производстве не есть признак разумности.
– Да неужели?! Ведь это же главное, что отличает людей…
– О людях мы вас сейчас не спрашиваем, – перебили меня с нетерпением. – Люди и автоматы не разумны. Нас интересуют разумные существа планеты. Все ли они не участвуют в практической деятельности?
– Да почему же не участвуют?! – Похоже, мы окончательно перестали понимать друг друга…
– Мы наблюдали за всем. Следили за вами. Люди и машины снабжают вас пищей, одеждой. Обеспечивают физическим трудом. Вы же заняты лишь творчеством – чисто созидательной и исследовательской деятельностью. Велось постоянное наблюдение за жилищами, образом жизни, всеми связями в наличествующей системе и за подобными вам в других местах на планете. Люди – ваши технические животные?
Лишь теперь, кажется, я начала кое-что понимать!.. Обидно мне сделалось за людей. Горько.
– Мы анализировали коллективный образ мыслей, диапазон интересующих проблем и интенсивность интеллектуального фона… Коэффициент информационной жизни ничтожен…
«Конечно, – думала я с болью. – Взрослые… Так и станут они вам думать о смысле жизни… в диапазоне интересующих вас проблем. Только успел выполоть грядки – вечером снова на электричку! Как бы не опоздать! А там – дом, работа. И мысли все… не о смысле. А бог знает о чем! Уборка. Стирка. Квартира. Химчистка. Раздобыть кусок мяса и кусок хлеба, где-то что-то вообще достать!.. Вечный круг суеты. Сколько людей до конца своих дней обречено жить вот так: словно белка в колесе, не задумываясь о том, что есть, есть в жизни такое, о чем надо бы всерьез задуматься… Что жизнь эта не стоит и гроша, если вся она – лишь в поддержании заданного с самого рождения и непрекращающегося бега по замкнутому кругу. А может, я преувеличиваю? Ведь не может же человек не думать, если есть у него голова? Ее не отключишь! Себя-то ни на миг не представлю в гонке по этому кругу, да еще с выключенными мыслями. Если тело без толку устало от суеты – болит душа. Если бессмысленность одолевает – сомненьями загрызут вопросы. А из переполненного вагона вышел полуживой – душа ликует от восхищения природой! Неужели не выискали пришельцы ничего разумного в людских мыслях?»
