Текст книги "И я там был..., Катамаран «Беглец»"
Автор книги: Владимир Куличенко
Соавторы: Наталья Новаш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
Весь день я в возбуждении ходил из угла в угол. Мои догадки лишили меня покоя. Завеса над взаимоотношениями землян и пришельцев с другой планеты приоткрылась, и я увидел нечто совершенно неожиданное. Никаких торжественных встреч, никаких приличествующих случаю пышных церемоний; оказывается, можно незамеченными прибыть на Землю и, минуя правительства и парламенты, тайком установить контакт с ее жителями или… – приостановил я рассуждения, – или каким-нибудь одним человеком. Но Григорий Тимофеевич? Какую он выгоду здесь имеет? Или ему просто-напросто приятно осознавать себя исторической личностью, что на самом деле так, если исходить из вышеизложенного.
Вновь и вновь стучался я к соседу, но никто не открывал. Появлялся ли дома Григорий Тимофеевич? И почему он позабыл обо мне? Между тем приближался сентябрь, совсем скоро начинались занятия в школах, и я был уверен, что мы с Григорием Тимофеевичем непременно увидимся, если, конечно, он находится в поселке. «А где же ему быть?» – вдруг спросил я себя, и вопрос этот показался резонным, поскольку в недалекое время я узнал соседа как человека, от которого можно ждать неожиданностей. Кто мог предположить, что Тимофеевич станет якшаться с инопланетянами – не мальчишеский, не легкомысленный ли поступок? Ко всему участвовать с ними заодно в краже дынь? Дальнейший же ход событий окончательно поверг меня в изумление.
Дело было в середине сентября. Открылись после летнего перерыва школы, начались занятия в техникуме. Днем я слушал лекции, а вечерами сочинял письма Ольке, которую отправили на сельхозработы в колхоз. В один из таких вечеров, запечатав в конверт очередное свое страстное послание, я направился на улицу, чтобы бросить письмо в почтовый ящик. В тот момент, когда я закрывал дверь квартиры, кто-то похлопал меня по плечу.
– Как поживаешь? – узнал я баритон капитана.
– Ничего, помаленьку, – пробормотал я, не испытывая никакого желания пускаться в пространную беседу и почему-то чувствуя в душе обиду.
– У меня к тебе дело на миллион.
– Ну раз так, заходите, – ответил я хмуро и толкнул дверь.
– Чего ты надулся? – спросил Тимофеевич примирительно.
– Ничего, – огрызнулся я. – Пропадаете неизвестно где.
– С друзьями отдыхал.
– Знаем, что это за друзья.
– Натурально! – вскричал Тимофеевич. – Не веришь, что ли?
– Не надо со мной хитрить, – заметил я с укоризной. – Говорите, зачем я вам понадобился, – прибавил официальным тоном и сделал рукой жест, приглашая соседа в квартиру.
Григорий Тимофеевич вошел с печальным лицом.
– Что произошло? – осведомился я сухо.
– Дело такое, – начал капитан, посуровев. – Слушай внимательно и не задавай пустых вопросов. Я с товарищем попал в аварию – понимаешь? На сто первом километре опрокинул машину в кювет, я был за рулем. Авария нигде не зарегистрирована – соображаешь? Я, как видишь, целехонек, а товарищ малость ушибся, в больницу его вести нельзя – начнутся расспросы. Я бы сам его выходил, с ним ничего серьезного не случилось…
Я внимательно слушал Тимофеевича и с первых слов почувствовал что-то надуманное в его рассказе.
– Он у меня уже двое суток, я бы сам его выходил, – повторил Тимофеевич, – но меня посылают с нашими школьными волейболистами в область на соревнования – отказаться совершенно невозможно.
– Все понял, – сказал я. – До какого числа соревнования?
– По двадцатое включительно.
– Езжайте со спокойной душой, Григорий Тимофеевич. Я присмотрю за вашим товарищем.
– Присмотри, Сереженька, – загримасничал сосед, – он не тяжелый, ушибло его слегка, и все. Он уже ходить начал.
– Как его зовут?
– Павел Сергеевич, – добрейший человек, руководит хором в ДК.
– У него на работе не спохватятся?
– Все улажено, Сереженька. Считается, что он сейчас у родственников отдыхает. Взялся я его подвезти по знакомству и, видишь, ёкорный бабай, – не договорил капитан и поник головой.
– Положитесь на меня, Григорий Тимофеевич.
– Вот ключи, – продолжил сосед, вынимая связку из кармана. – Он пока спит, не тревожь его, а вечерком загляни.
– Непременно, – заверил я.
Вечером я решил наведаться к больному. Вошел тихо. В квартире было темно, и лишь в зале, над диваном, ущербно светил ночник. На диване лежал человек, укрытый до подбородка легким одеялом; красноватый, источавшийся из лепестков ночника жидкий свет лился на его обезображенное ожогами широкоскулое лицо, голые птичьи веки были сомкнуты – человек спал. Левая его рука лежала на груди бугром под одеялом, и бугор этот ритмично и плавно вздымался, движение это сопровождалось глубоким вздохом спящего. Правая его рука, тяжелая и сильная, расслабленно свешивалась, касаясь кистью пола. Там же, на полу, белела дюжина пластиковых флаконов и баллончиков.
Лицо лежавшего было изуродовано, но не на столько, что стало неузнаваемо. Приковывал взгляд характерный мощный крутой лоб с широкими залысинами. Передо мной был гуманоид. Томившее меня неясное предчувствие обернулось реальностью, я не решался двигаться, охваченный волнением и страхом. Космический странник изредка пошевеливал запекшимися губами, точно разговаривая с самим собой во сне. Едва ли он ощущал мое присутствие. Вдруг рука, свисавшая с дивана, начала замедленно подниматься и легла вдоль тела; мне показалось, что гуманоид весь напрягся и силится что-то сказать. Губы его вновь беззвучно шевельнулись, и в голове моей явственно прозвучал вопрос:
– Кто вы? Я вас не узнаю.
Диван стоял в углу, слева от него было окно, в котором белым пламенем горели звезды, и в первое мгновенье, едва раздался этот звучный и ровный голос, я не сомневался, что донесся он оттуда – из черной бездны космоса. Невольно я отпрянул.
– Не уходите, – снова прозвучало в моей голове.
Но ноги сами несли меня назад, я отступал спиной, жутко оглядываясь и лихорадочно хватаясь за предметы, – ужас охватил меня.
– Не уходите.
Но я был уже в прихожей.
– Не уходите…
Я рванул вниз по лестнице и выбежал во двор. Помчался куда-то, не чувствуя земли под ногами. Час-другой длилось мое бегство, надо мной был огромный космос, и я не знал, куда от него скрыться и находил спасение лишь в собственном суматошном бесцельном движении. Точно ополоумев, петлял по окраинам поселка, который вдруг представился мне неведомым страшным лабиринтом, и только когда выдохся, остановился, отдышался и спросил себя: «Чего, собственно, я испугался?» Я попытался рассуждать здраво, отбросив всяческие страхи, и выходило, что испуг мой был напрасен, гуманоид не представлял опасности хотя бы потому, что сам нуждался в помощи, однако, как я ни убеждал себя, лишь к утру набрался храбрости вернуться домой. Разумеется, ни о каком сне не могло быть и мысли. Я расхаживал взад-вперед по комнате, то и дело останавливаясь в волнительной надежде уловить звуки за стеной, но там было тихо. Наконец решился. Вновь пересек площадку этажа и приоткрыл незапертую дверь. Гуманоид лежал все в той же свободной позе, только на этот раз в опущенной руке, касавшейся пола, белел флакон с синим длинным соском на колпачке, а глаза космического пришельца были открыты, внимательным и спокойным взглядом встретили меня. Я стоял, все сильнее прижимаясь спиной к косяку, сердце мое учащенно билось, грудь вздымалась. Инопланетянин медленно поднес флакон ко рту и сделал несколько мелких глотков. Потом опустил руку.
– Простите, я вас вчера не узнал, – вновь прозвучал звучный насыщенный голос – прозвучал во мне.
Невольно я дернулся, но устоял на месте, подавив желание кинуться прочь.
– Еще несколько секунд, и наши ощущения действительности сроднятся, – «проговорил» гуманоид, – и вам не надо будет прилагать никаких усилий, чтобы услышать меня.
Не знаю определенно, что он имел в виду, но и вправду через некоторое время голос его стал звучать приглушеннее и где-то в стороне, как если бы кто-то невидимый стоял в углу и говорил за него. При этом обожженные губы вселенского странника чуть приметно пошевеливались, иногда замирали, не в такт словам. Но это было не суть важно, главное: постепенно я освоился и даже осмелился спросить:
– Почему вы говорите, будто меня узнали? Разве мы с вами знакомы?
– Вы со мной – нет, а я с вами – да, – пояснил космический летчик. – Недолгое время мне было поручено наблюдать за вами, когда вы находились на корабле.
Он хотел еще что-то сказать, но голос его прозвучал совсем тихо, почти беззвучно – губы были недвижимы, поглядел на меня устало и смежил лысые веки. Я понял, что ему доставляло, несомненно, значительные усилия передавать свои мысли и решил удалиться, чтобы продолжить, надо сказать, заинтересовавший меня разговор позднее.
О чем же я хотел его расспросить? О многом, конечно. Но прежде следовало бы полюбопытствовать у Григория Тимофеевича – к чему эта неуклюжая попытка выдать инопланетного жителя за попавшего в автомобильную аварию мифического руководителя хоровым коллективом? Неужели Тимофеевич не понимал, что я моментально распознаю обман? Странно все это, странно…
Меж тем меня так и подмывало взглянуть на гуманоида, но я удерживал себя, курил на кухне соседской квартиры. К слову заметить, Тимофеевич редко приглашал меня в гости. Сейчас я подумал о том, что он, пожалуй, вообще мало кого к себе приглашал. Мне пришло на ум, что у нашего капитана и друзей-то нет, несмотря на общительный его нрав; знакомым, конечно, не счесть числа, а вот настоящей крепкой дружбы ни с кем не имеет Тимофеевич. Тут сама собой последовала догадка, что мой сосед, очень может быть, живет двойной жизнью: одной на людях, другой – здесь, в тишине этой уютной квартиры, наедине с самим собой. Я пытался до последнего звена сложить цепь логических заключений, но мысли, напротив, становились бессвязнее – сказывались бессонная ночь, усталость. Докурив сигарету, я налег грудью на кухонный стол, задремал… Пробудил меня грохот грузовика за окном, ощущая легкий смур в голове, я подошел к стеклу и увидел грузовик, уносящийся за пределы городской черты. Сморщил лоб, огладил ладонями щеки, нахмурился, как бы что-то припоминая, и первая мысль опять была о Тимофеевиче – где же он, куда подевался загадочный учитель? Ведь совершенно очевидно, что его россказни про соревнования – чистейший вымысел, ложь, обман. Но зачем ему понадобилось меня обманывать? Непонятно, непонятно…
Я прошел в комнату. Гуманоид не спал.
– Добрый день, – сказал я, точно мы с ним сегодня не виделись. – Как ваше самочувствие?
– О, благодарю, – ответил он, и некое подобие улыбки скользнуло по его обезображенному лицу, – но как бы я ни чувствовал себя сейчас, окончательный ответ будет ясен через несколько дней.
Я смотрел на него, и у меня создалось впечатление, что, несмотря на тяжелые ожоги, он не чувствует боли и был, если так позволительно выразиться, бодр душой – может быть, благодаря применению содержимого пластиковых флаконов. Другое дело, сопротивление болезни неизбежно требовало от организма значительных энергетических затрат, и потому гуманоида часто, порою для этого доставало нескольких произнесенных им фраз, охватывала слабость.
– Скажите, – осторожно начал я, стараясь деликатнее сформулировать вопрос, – в чем, собственно, должна конкретно выражаться моя помощь? Я знаю, вы нуждаетесь в уходе…
– Нет, нет! – энергично остановил меня пришелец. – Я ни в чем не нуждаюсь. Все, что мне нужно, я получаю сполна, – он показал на отворенную форточку: – Чистый, свежий и, главное, сухой воздух – благотворный исцелитель моих ран, а это, – он поднял один из флаконов, – всего лишь стимулятор. Силы возвращаются ко мне, и если я решусь о чем-то просить, так о том, чтобы вы по возможности скрашивали мое одиночество своим присутствием. Обстоятельная беседа будет полезна и интересна нам обоим.
«Странный он какой-то, этот словоохотливый незнакомец», – помыслил я и незамедлительно услышал разъяснения:
– О, знаете, вы мне кажетесь не менее странным. Вы молчаливы и стеснительны и даже, как мне представляется, недоверчивы. До чего же удивительный народ, эти земляне! Прежде чем сказать слово – подумают, перед тем как ступить – осмотрятся…
– Вам часто доводилось встречаться с землянами? – спросил я.
– Не часто, но приходилось. И вот именно такое впечатление я вынес из этих встреч.
– Насколько мне известно, – начал я, меняя тему, – ближайшая к Земле звезда Проксима Центавра расположена на расстоянии 423 800 миллиардов километров, а ваша планета, вероятно, удалена еще более. Как же вам удалось…
– Понял ваш вопрос, – остановил меня собеседник. – Я мог бы дать сведения о некоторых принципах устройства нашего корабля, но, боюсь, что мои разъяснения покажутся малопонятными, поэтому ограничусь лишь тем, что скажу – скорость звездолета достигает ста тысяч километров в секунду. Но, поверьте, самое трудное заключается вовсе не в преодолении пространства и времени.
– Тогда в чем же?
– В недостатке понимания.
– Слушая вас, можно решить, что вы находитесь под влиянием газетчиков. Неужели население Вселенной волнуют одни и те же проблемы, одолевают схожие заботы? – произнес я раздумчиво.
– Заботы у нас разные, – ответил гуманоид. – Вы имеете свою планету, а мы ищем ее и, может быть, не скоро найдем, если вообще она когда-либо отыщется.
– Вы стали жертвами катаклизма?
– Раньше всего, мы – жертвы непонимания. На определенном витке истории наша планета оказалась как бы разделенной надвое, никто уже не помнит, что послужило тому причиной. Однако два враждовавших лагеря с лихорадочной поспешностью выискивали все новые и новые поводы для взаимных обвинений, едва ли отдавая полностью отчет, для чего им это нужно. Планета задыхалась под горами смертоносного оружия, и чем больше его становилось, тем меньше оставалось надежд на спасение. И когда стало очевидным, что катастрофа неминуема, когда прервались переговоры, последние немногочисленные контакты, был отдан приказ – тайно переоборудовать большую часть военных космических ракет в транспортные корабли и в назначенный момент всем разом покинуть планету, после чего из космоса отправить сигнал на включение военной техники, оставив, таким образом, в дураках противоположную сторону. Но вставал вопрос – после того, как сгорит планета, куда направить армаду переполненных транспортных кораблей? И потому, пока шли приготовления к массовому переселению, было решено послать загодя звездолет с разведчиками для поиска пригодной для жилья новой планеты, – тут инопланетянин заметил: – Как вы догадались, один из членов экипажа этого звездолета сейчас перед вами.
– Чем же завершились искания?
– Мы обнаружили Землю.
– Каким образом, разрешите полюбопытствовать?
– Приборы зафиксировали сигнал явно искусственного происхождения на волне 21 см.
– Да, да, – я поморщил лоб, припоминая, – где-то я читал, что некоторые земные станции посылают в космос сигналы именно на этой волне. Многолетние усилия оказались не напрасны. И все-таки сам факт встречи поразителен: ведь астрономы предполагают наличие экосфер лишь у незначительной части звезд.
– Наше первое приземление произошло в западном полушарии, – вернулся к воспоминаниям космический разведчик. – Признаюсь, мы не ожидали обнаружить столь густозаселенную планету, хотя еще из космоса отчетливо различались гигантские разливы электрических огней, но кто мог предположить, что это многомиллионные города? Долго не могли подыскать подходящего места для посадки и, наконец, на рассвете приземлились в одном из труднодоступных районов Анд. Приборы показывали приемлемый состав атмосферного воздуха; я и двое моих товарищей в сопровождении универсального робота покинули корабль. Вскоре нам повстречался пастух, перегонявший отару. Он обратился к нам с приветственными восклицаниями, приняв за путешественников-американцев. Робот мгновенно самонастроился на излучение его мозга, и, таким образом, был получен шифр к земным понятиям, которые пастух обозначил гортанными возгласами. После этого мы вернулись в корабль и занялись прослушиванием радиоэфира. Снежные бури и лавины, характерные осенью для высокогорья, обрушивались на звездолет, и через месяц он оказался погребенным под многометровой толщей снега и льда. К тому времени мы закончили прослушивание эфира и уже хорошо представляли историю вашей цивилизации, уровень ее технического развития и нравственного самосознания. Мы пришли к заключению, что жители Земли в основных чертах повторяют путь, пройденный нами каких-нибудь два столетия назад. Экипаж разведывательного звездолета не был уполномочен вести переговоры с представителями иной цивилизации, и мы отправились в обратную дорогу.
– Что же случилось дальше? – спросил я.
– Мы сознавали, что несем безрадостную весть, – за весь многотрудный космический переход единственная обнаруженная пригодная для существования планета оказалась обитаема. Однако у нас уже недоставало времени для продолжения поисков, мы должны были возвращаться. Когда космоплан вошел в зону связи, на наши сигналы никто не отозвался, тревога охватила нас. Подлетая к родной планете, мы увидели, что вся она горит чистым синеватым огнем, точно комок ваты, смоченный в спирте. Автоматика корабля работала, обеспечивая курс на сближение, и постепенно перед нами вырастало бескрайнее огненное море, в котором метались в дикой пляске косматые вихри пламени. Мы приближались к гигантским смерчам. Несомненно, каждый из нас подсознательно помышлял о смерти; все ждали, когда командир отдаст приказ включить маршевые двигатели и направить космическую ладью в пекло. Но командир распорядился провести сеанс селекторной связи со всеми членами экипажа, и вот тогда один из нас сказал: «Нет, мы не одни во Вселенной, мы остались без своего народа, но лишить себя надежды можем только мы сами». Решение было однодушным – взять обратный курс к Земле. Когда звездолет совершал маневр, медленно удаляясь от полыхающего океана, впереди показались бортовые огни сторожевого корабля противника. Мы послали ему сигналы приветствия, полагая, что общая беда нас породнила и теперь нам нечего делить, но получили в ответ залп лазерных пушек.
– Эта огромная пробоина в корпусе космоплана… – перебил я.
– Именно, именно, – подтвердил звездный разведчик. – Даже гибель планеты не изменила образ мысли противника.
…Был поздний вечер. Я сидел в кресле напротив телевизора и рассеянно смотрел на экран, где извивалась певица. Несколько часов назад я получил письмо от родителей – распечатанное, оно лежало на столе. Отец писал, что заработок ему определен высокий и теперь уже ничто не помешает осуществлению нашей давнишней мечты о собственноручно сделанном автомобиле оригинальной конструкции. Мать справлялась о моем здоровья, обещала выслать брусничное варенье… Я думал о непредсказуемости переплетений линий судьбы, о двусмысленном, едва ли во всей глубине поддающемся осознанию положении, в котором я находился. Инопланетянин и брусничное варенье, космический крейсер и трехколесный маленький земной автомобиль, отец, мать и чья-то навечно исчезнувшая планета. Как соединить, как уместить в сознании все это?
На следующий день поутру я вновь вошел в соседскую квартиру. Космонавт, в атласном халате Тимофеевича, стоял, к моему удивлению, возле окна, обратив взор на улицу. Подумать только – еще вчера у него недоставало сил изъясняться! Поистине чудодейственна исцеляющая энергия содержимого флаконов! Взамен приветствия, не повернув головы, не изменив позы, он проговорил:
– Не могу поверить, что стою сейчас на Земле и гляжу на эту запыленную улочку.
– Лучше бы пояснили, зачем вашим товарищам понадобилось воровать дыни с колхозной бахчи?
– Желтые земные овощи, похожие на аварийные гелиевые баллоны? – оживился пришелец. – Видите ли, у нас на корабле, разумеется, действует замкнутая система жизнеобеспечения, но ее возможности ограничены. Цикл создания генетической конструкции и выращивания нового продукта довольно продолжителен, первые урожаи незначительны, а нам так полюбились эти ваши дыни! Всему без исключения экипажу!
– Боюсь, что милиции этот аргумент показался бы малоубедительным.
– Я хочу пояснить, что долгие годы странствий наложили отпечаток на наши представления, и самым важным было, пожалуй, то, что такое понятие, как собственность, утратило свой первоначальный смысл и вообще стало забываться.
В ответ на эту фразу я позволил себе снисходительно улыбнуться.
– Ну вот, если сейчас возьму этот, – я оглянулся, ища предмет, принадлежащий гуманоиду, – вот этот флакон, заберу его, – я быстро нагнулся, чтобы взять один из пузырьков, и подивился его леденящему холоду, мгновенно охватившему подушки пальцев, затем кисть и волной двинувшемуся по руке к плечу, – вот этот флакон, – с опаской поглядел я на предмет и поставил его на прежнее место. – Вы ничего против не будете иметь?
– Берите сколько захотите, – улыбнулся инопланетный житель.
– Но как вы можете отрицать сам факт собственности? – вопросил я с жаром.
– Наш корабль слишком мал, чтобы его делить, – отрывисто произнес собеседник и отошел от окна.
Я счел уместным не пускаться в теоретические рассуждения – так ли это, в самом деле, было важно? Наверняка сейчас существенней дружелюбная улыбка на моем лице, не то, чего доброго, у инопланетного гостя сложится мнение о землянах как о несговорчивых и упрямых субъектах.
– О, в отношении этого вы можете не беспокоиться, – заверил безбровый астронавт. – Мы с большим уважением относимся к братьям по разуму, построившим великую цивилизацию.
– Благодарю, благодарю, – пробормотал я в ответ на его любезность.
– Сейчас в вашей голове роится столько вопросов, что вы теряетесь в выборе, – проницательно заметил гость.
После некоторого замешательства я сказал:
– Хотел бы узнать ваши планы.
– Извольте. Мы прибыли на Землю не за тем, чтобы отдыхать, – главное, некоторые системы корабля нуждались в ремонте.
– Нуждались? – переспросил я. – Стало быть, вы хотите сказать, что ремонт завершен?
– В целом, да.
– Что же вы намерены предпринять дальше?
– В скором времени мы покинем Землю, – произнес гость с каким-то непонятным равнодушием.
Я же, услышав его слова, был ошарашен. Куда и зачем собирались лететь Они?
– И вообще, – продолжил он после паузы, не обратив никакого внимания на мое состояние, – наши с вами представления о собственном назначении и роли во Вселенной различны хотя бы потому, что вас, землян, миллиарды, а нас осталось неполных два десятка.
– Так мало? – поразился я.
– Да, именно потому, что нас осталось так мало, значимость судьбы и жизни любого из нас неизмеримо возросли и, поверьте, на корабле сложился идеальный коллектив; моя страстная мечта – чтобы ничто не изменило нас.
– Но верите ли вы, что отыщете другую пригодную для жилья планету?! – едва не вскричал я. – В этом неохватном пространстве с мириадами звезд? Кто укажет верную дорогу? Не зыбка ли надежда? Не разумнее ли открыться властям и остаться здесь навсегда?
– Остаться на Земле? – гуманоид резко повернулся ко мне.
– А почему нет?
– Но кому мы будем тут нужны?
– Как? Вы нужны всем. Вам протянут руку помощи.
– В чем же будет выражаться эта помощь? – усмехнулся космический пилигрим.
– Ну как же, – загорелся я, – едва вы известите о себе, тотчас об этом сообщат все до единой газеты мира, наверняка вы сразу получите земное гражданство в одном из престижных государств – по вашему усмотрению. Первое время не обойдется без некоторых формальностей, беря во внимание всю уникальность знакомства, – экипаж поместят в пансионат на морском побережье под наблюдение опытных медиков, потом беседы с философами, политиками, психологами, учеными с тем, чтобы вы получили более полное представление о нашей цивилизации и, напротив, мы хотя бы в изначальной степени удовлетворили свое любопытство. О ходе этих бесед, уверен, пресса будет извещать ежедневно. Вас ждет слава, известность; не будет отбоя от всевозможных предложений, встреч, каждый из вас объездит планету с лекциями, сообщениями – вот это жизнь! – произнес я мечтательно.
– Разве все то, о чем вы только что изволили сообщить, достаточная плата за свободу? – спросил гуманоид серьезно.
– Если подразумевать под свободой бесцельное блуждание во Вселенной, – заметил я саркастически.
– А вы предлагаете отдать, а точнее продать, последнее действительно ценное из того, что мы имеем?
– Вы хотите сказать – свобода не продается? – вымолвил я подавленно, внезапно осознав, что он имел в виду и даже нечто большее, чем то, что скрывалось под этим его вопросом.
– Истинно так, – подтвердил космонавт.
…Откуда такая убежденность во взглядах? Неужто не наскучило ему созерцание однообразия бесконечности за бортом космоплана? Неужели именно такой видится ему свобода – в образе бескрайней россыпи звезд? И космическая пыль дорога хотя бы тем, что никому не принадлежит?
– Чтобы понять, что такое свобода, надо быть свободным, – сказал он в тот день на прощанье.
Эти слова неприятно задели, запали мне в душу. Выходит, я не свободен? Но это не так, я твердо знаю, пусть не морочит мне голову! Я был раздражен, приводил десятки доводов в пользу своего вывода, в волнении ходил по комнате, вспоминая и вспоминая, чтобы убедить себя в том, что всегда делал и поступал так, как хотел, и был волен в выборе. Однако сомнение не изгонялось, оно гнездилось под сердцем, и чем настойчивей доказывал я себе, чем яростней убеждал в собственной правоте, тем острее чувствовал обратное. Мелькнула мыслишка: «А ведь он прав!» Скажи мне это кто-то другой, я был готов тысячу раз свидетельствовать противоположное, но в том-то и дело, что я был один и пыжиться было не перед кем. «Но как же, как же?! Я – и не свободен? Неужели я рожден таким?» – прозрение это не давало покоя, буравило мысль, но ответ по-прежнему был туманен. «Все же, кто из нас прав? – думал и думал я. – И почему я так остро (в который раз признаюсь себе) ощущаю ущербность своих доводов? Стало быть, он прав? Стало быть, и впрямь нужно родиться свободным, чтобы понять, что же такое свобода и что в действительности она означает для каждого?»
Утомленный раздумьями, я заснул к рассвету и очнулся, когда солнце уже высоко вознеслось, сообразил моментально, что проспал занятия в техникуме. Но до того ли мне было?
«Любопытно знать, чем он в эти минуты занимается?» – помыслил яи вообразил его на табурете в кухне соседской квартиры, склонившегося и осторожно дующего на чашку с кофе. Вот он коснулся губами напитка, отпил, поставил чашку с блюдцем на стол, отчего-то внезапно призадумался (вспомнил вчерашний разговор?) и вдруг усмехнулся, тонко-тонко, уголками обожженных губ. Усмешка относилась, несомненно, ко мне… Что ж, я младше его (и вообще, какого он возраста?), но разве это обстоятельство дает ему основание иронизировать над моими взглядами, убеждениями? Кто возьмется поручиться, что я так уж и во всем ошибаюсь? Что дало ему повод судить свысока? И уж не адресовалась ли эта усмешка не только ко мне, но и ко всему человечеству? Это было тем более оскорбительно, что мы, люди, находились, без сомнения, в гораздо привлекательном положении, нежели он и ему подобные, лишенные своего Солнца. Я настолько «взогрел» себя такими рассуждениями, что был готов, кажется, сию минуту объявиться перед обидчиком и высказать свое возмущение, если бы не опомнился вовремя – ведь в противоположность ему угадывать мысли я ничуть не способен, и эта столь уязвившая мое самолюбие снисходительная его усмешка являлась ни чем иным, как домыслом… А может быть, он усмехнулся не потому, что презирает нас, а потому, что видит дальше?
Когда я вошел в соседскую квартиру, то, к немалому своему удивлению, гуманоида там не обнаружил. Не было флаконов на полу, диван тщательно прибран. Не зная, как отнестись к исчезновению гостя, я вернулся в коридор, и тут в туалете забурлил сливной бачок, приоткрылась дверь, и перед моим напряженным взором предстал со склоненной в задумчивости головой Григорий Тимофеевич, в цветастом восточном халате, который днем раньше был на гуманоиде.
– Ну и удивили вы меня, Григорий Тимофеевич, – произнес я негромко.
– А, Сереженька! – радостно встрепенулся учитель.
– Как прошли соревнования? – счел нужным осведомиться я.
– Соревнования? – повторил Тимофеевич с ноткой удивления и взамен ответа спросил: – Позволь, но чем я тебя изумил?
– Своими хитростями.
– Какими такими хитростями? – простодушно отозвался сосед.
Я иронически хмыкнул:
– Ну, к примеру, зачем было придумывать эту чепуховую историю про автомобильную аварию? К чему этот розыгрыш?
– Милый мой, ты должен был догадаться, что я находился под контролем и выполнял Их указания.
– То есть, вы хотите сказать, именно Они велели вам доставить больного сюда?
– Совершенно верно, – подтвердил Тимофеевич. – Вдобавок сочинили нелепую легенду, мне оставалось всего лишь изложить ее тебе.
Дело прояснялось, однако меня все более заинтриговывала здесь роль самого Григория Тимофеевича, но, конечно, дознаваться об этом было преждевременно.
– Так ли в действительности был необходим гуманоиду свежий воздух? – спросил я недоверчиво.
– Дольше оставаться в пещере ему было нельзя: заживление ран замедлилось, он задыхался.
– А где он обгорел?
– Точно не скажу, – вероятно, во время ремонтных работ в одном из отсеков вспыхнул пожар.
«Неплохая осведомленность», – помыслил я и вслух заметил:
– Неужто взаправду Они разучились лукавить, раз не сумели ничего другого придумать, кроме этой нелепицы про автоаварию?
– Получается так.
– Что же вы, Григорий Тимофеевич, не подсказали им? – не удержался я от насмешки.
– А зачем? – ответствовал учитель с серьезной миной. – Все равно ты обо всем догадался бы… Но, признаться, не пойму, чем вызван твой тон? Ты, Сереженька, будто уличить меня стремишься?
– Что вы, что вы, – заверил я убежденно, – вовсе нет. Только, согласитесь, Григорий Тимофеевич, в престранном положении мы с вами оказались, тут и голову потерять легко.
– А по мне, все обыкновенно, – пожал плечами сосед. – Тебе, видно, юношеский пыл мешает… или нервозность твоя природная; ничего, поуспокоишься, свыкнешься с мыслью, что знаешь больше других, и увидишь – все обыкновенно. Попробуй-ка сказать себе: «Ну что такого из ряда вон выходящего было? Да ничего», – и в самом деле прозреешь: ничего ведь не было.
Я понимал, что являлся объектом очередного розыгрыша, что Тимофеевичу зачем-то было очень нужно убедить меня в заурядности происшедшего, но зачем? И все же мне почему-то казалось, что и это не самое важное сейчас для него, что преследует он какую-то далекую цель, касающуюся меня, и поведение его, в чем-то неуловимо изменившегося, незнаемого, настораживало – внутренне я весь напрягся.
