Текст книги "Жизнь и приключение в тайге"
Автор книги: Владимир Арсеньев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
М. К. Азадовский
Из путевого дневника
1908–1910 гг.
I
24 июня наш небольшой отряд тронулся в путь; легко и отрадно стало на душе, как только пароход отошел от пристани. Слава богу, самые большие препятствия, самые большие трудности преодолены, кончились.
Итак, мы в дороге! Все дальше и дальше позади остается Хабаровск. Широкой полосой расстилается Амур, и представляется он в виде длинного большого озера, в виде безбрежного моря и вовсе не похож на реку. Далеко на горизонте чуть видны острова, и кажутся они как бы висящими в воздухе. Уверенно идет пароход по изученному фарватеру, командир и рулевой руководствуются сигналами по створам и иногда близко подходят к берегу.
С момента отъезда из Хабаровска на пароходе начинают жить судовой жизнью. Вместе с нами ехала публика самая разнообразная: чиновники, играющие в винт «по маленькой», коммерсанты, говорящие о своих торговых спекуляциях, священники со своими семьями и крестьяне с детьми, возвращающиеся в деревни.
Кто читает, кто так сидит и смотрит вдаль на острова или на берег, а кто и просто забился в каюту и под ритмический шум машины усиул как убитый. В 3-м классе людно. Народу битком набито. Большая часть вплотную лежит на палубе и не встает, чтобы не потерять своего места.
Вечером пароход дошел до села Вятского. Так как здесь начали грузить дрова, то мы решили воспользоваться этим временем и осмотреть селение.
Прежде всего в глаза бросились бесчисленные штабели дров, а за ними, выше на берегу, и жилые постройки.
Невеселую картину мы увидели: дома давно пришли в ветхость, срубы большею частью сгнили; самые постройки покосились, тес с крыш съехал и оголил решетины, околицы, сделанные на живую нитку, во многих местах повалились; на дворах развал, грязь, мусор.
Общее впечатление таково, как будто здесь давно был погром, люди ушли и все так оставили. Две тощие гнедые лошади лениво плелись вдоль села, хлопая губами, подбирали что-то на дороге, фыркали и подымали пыль. Большего развала, большей неряшливости мне никогда не приходилось видеть.
По дороге вдоль села нигде не видно следов колес. Очевидно, здесь никто на телегах давно уже не ездил. Встречный мужик славянского типа, с светлорусой бородой, охотно стал с нами разговаривать. От него мы узнали, что крестьяне переселились сюда лет сорок тому назад из Вятской губернии, живут с достатком, но неряшливо; хлебопашеством не занимаются совершенно, и не все даже имеют огороды. Главное занятие крестьян села Вятского – заготовка и поставка дров в город и на пароходы, а также рыбная ловля. То и другое выгодное дело. Расчет простой: работнику за заготовку одной сажени дров хозяин платит 1 р. 10 к., а поставка той же сажени на пароход дает 5–5 р. 50 к. Заготовка дров производится зимой на санях; летом лошади на воле, отдыхают. Так как от села никуда никаких дорог нет, а сообщение в город производится по Амуру на пароходах, то во всем селе Вятском едва ли найдется хоть одна телега.
Неуютно было в Вятском, и мы пошли к пароходу. Наш словоохотливый собеседник провожал нас до самой реки и все рассказывал о заготовке дров и усиленно размахивал руками.
На пароходе была большая суматоха, стоял невообразимый шум – грузили дрова. Я ушел к себе в каюту, но долго не мог уснуть, оделся и вышел на палубу. Была отличная лунная ночь. Вода серебрилась. Река казалась спокойной, величавой.
Бесчисленное множество мелких ночных бабочек носилось в воздухе; они кружились около фонарей и, обожженные, массами падали на палубу.
Поздно ночью пароход пошел дальше и 25 июня около 8 час. утра мы были уже в селе Троицком. Здесь нас ждали гольды с лодками. Сделав спешно еще кое-какие закупки, мы тотчас же поехали с гольдами к реке Дондон.
Ехать вверх по протокам реки Амура пришлось целый день. Слева от нас тянулись обширные поемные луга, обильно заросшие злаками (Calamogrostis billosa) и осоками. Во многих местах описываемые поемные луга стали подсыхать, кочки выравниваться и чаще стали появляться травы широколистные.
Около берегов, как и везде, заросли тальников.
К вечеру мы вошли в протоку Дырен и остановились в миссионерской школе, около гольдского селения Найхин, расположенного у устья одной из проток Дондона.
Велико было наше удивление, когда мы узнали, что такой реки Дондон вовсе нет, что Дондон это название острова, название находящегося на нем селения и название смежной протоки Амура и что река, по которой нам предстояло подыматься, называется Онюй (Анюй) [107].
По ней-то и ходят китайские купцы со своими, товарами через перевал хребта Сихотэ-Алинь к Императорской Гавани.
II
Были каникулы, в троицкой миссионерской школе никого из учеников не было. Там мы застали учителя. Он задержался здесь в ожидании комиссии, которая должна была осмотреть здания как самой школы, так равно и общежития учеников.
От учителя мы узнали, что в школе учится до 60 учеников-гольдов. Дети собираются из восьми окрестных стойбищ: Тор-гон, Дондон, Халан, Найхин, Дырга, Гордома, Дады и Юлан. Учитель жалуется, что не все родители посылают в школу своих детей, а если и посылают, то часто с большими пропусками, неаккуратно и рано берут их домой обратно, не дождавшись окончания курса. Из разговора с гольдами я узнал, что учитель им не нравится, потому что он строг.
По словам учителя, дети учатся хорошо, охотно, легко усваивают русскую азбуку, счисление и особенно способны к рисованию. Во всем этом я имел случай лично убедиться: на другой же день ко мне пришли три орочонки [108], привели своих детей и просили освободить их от школы. При поверке знаний мальчиков я увидел, что они хорошо говорят по-русски, свободно читают (не по складам) и бегло пишут. В общем видно, что амурским гольдам упомянутых селений не нравится обучение детей в школах. Кажется, они опасаются, что впоследствии за это детей их привлекут к отбыванию воинской повинности.
Гольдское селение Найхин состоит из 17 фанз, живописно в ряд расположенных на самом берегу протоки Дырен. При входе в селение прежде всего бросается в глаза целый лес шестов, палок, жердей, укрепленных горизонтально на сошках. На них гольды сушат свою рыбу. Весь берег усеян лодками. Сотни собак встретили нас лаем. Гольды окликнули их, пригрозили, и собаки с неохотой снова улеглись на прежние свои места. Мошки и комары мучили их, и они зарывались в землю, забивались в траву, под корни деревьев или ложились в воду.
Порядок и чистота в селении были образцовые; такой же порядок был и в фанзах: стены чисто вымазаны, цыновки блестели и полы выметены. Откровенно говоря, мы не ожидали встретить такой порядок. Совсем не то, что в селе Вятском. Найхинские гольды живут хорошо, зажиточно, никому ничего не должны и многие из них имеют лишнюю копейку про черный день.
Когда гольды узнали, что мы хотим итти вверх по реке Анюй, они начали рассказывать нам всякие ужасы про эту реку, уверяли, что пройти невозможно, что летом даже орочи не подымаются на лодках и итти к истокам ее наотрез отказались. Из расспросов я узнал, что по Анюю все же живут орочи и что их услугами можно будет воспользоваться [108]. Видно было, что амурские гольды боятся Анюя. Оно и понятно. Привыкшие жить на Амуре, плавающие на своих досчатых лодках по чистым, тихим, широким протокам его, они отвыкли от быстрых горных рек и теряются, если лодку несет через порог к бурелому. Уговаривать их на это предприятие мы не стали, но все же условились, что они подымут нас по Анюю вверх, верст на 30, до фанзы Дуляля. Вечером мы возвратились в школу и в пей провели последнюю ночь у гостеприимного учителя.
29 июня утром гольды явились; мы сложили свое имущество, продовольствие и тронулись в путь, а на третий день были в фанзе Дуляля, в 35 верстах от устья.
Устье реки Анюй состоит из множества больших и малых рукавов и проток. Дельта, образуемая рукавами Анюя, занимает площадь около 16 квадратных верст. Без провожатого пройти их нельзя; многие из них завалены буреломом, нанесенным сюда рекой во время наводнений. Едва мы вступили в реку, как сразу убедились, что течение ее действительно очень быстрое (около шести футов в секунду). На веслах итти нельзя, надо упираться шестами. На каждой лодке должно быть три человека рабочих. Наши лодки постоянно лавировали от одного берега к другому: гольды выбирали где течение послабее. Итти на шестах против течения быстрой реки – это большой труд. Очень часто наши провожатые приставали к каменистой отмели, чтобы отдохнуть и покурить трубку.
Было бы ошибочно думать, что река Анюй течет в виде одной реки, в виде одного потока, и что по берегам ее можно итти пешеходом. Вода идет по бесчисленному множеству рукавов и проток, разветвляющихся в разные стороны и по всем направлениям. Многие из проток тоже завалены буреломом и корчами. Под ними сильно шумит, клокочет и пенится вода. Пока придерживаешься отмели, течение как будто тише, но вдруг за поворотом новая глубокая протока с такой силой выносит воду, что у сидящих в лодке начинает кружиться голова. Бывает, что вода с силой несется из двух проток, расположенных друг против друга, сталкивается и образует настоящий клокочущий водоворот. Бедные наши собаки (они бежали по берегу) страшно страдали. Мы видели, как течение уносило их под завалы, и они появлялись из воды лишь по другую сторону бурелома. Одна собака утонула на наших глазах, другая пропала без вести (вероятно тоже утонула). Медленно, с большим трудом мы поднимались вверх по течению, лавируя между островами и придерживаясь больше проток и мелких мест.
В сумерки отряд наш расположился биваком на косе из каменистой гальки.
Первой заботой было собрать собак, разбившихся поодиночке. Пришлось послать одну лодку. Едва собаки дошли до бивака, как упали на камни; не хотели есть от переутомления и в мгновение уснули. Лодки были вытащены далеко на берег, засветились костры, забелели комарники. Недолго копошились и люди – все реже и реже показывалась чья-нибудь голова, все реже и реже слышался чей-нибудь голос и скоро весь бивак, убаюкиваемый шумом текущей воды, уснул сном, каким могут спать только усталые. А на небе собирались тучи.
III
Еще с вечера на северо-восточной стороне неба были видны тяжелые тучи, тучи эти все более и более заполняли небо. К утру уже накрапывал дождь, который не прекращался в течение пяти суток подряд.
Пошли дальше, и, несмотря на ненастье, мы к 3 июля достигли фанзы Тахсаля; здесь мы должны были задержаться вследствие значительной прибыли воды в реке. На основании собранных сведений мы узнали, что река Анюй течет совсем не так, как это показано на 40-верстовой карте, а имеет направление сначала вдоль хребта Сихотэ-Алинь, с юга к северо-востоку, потом поворачивает на север и далее течет к северо-западу; что течет она по правой, огибая истоки Верхнего Хора; что река протекает около 400–500 верст и что орочские стойбища находятся только в нижней части ее течения.
Таковы были расспросные данные.
Узнав, что до моря при благоприятных условиях можно дойти в 40–50 суток, и видя, что идут дожди, а потому, опасаясь застрять где-нибудь на неопределенное время, г-н Десу-лави, чтобы поспеть во-время в г. Хабаровск, решил оставить отряд 6 июля и вернулся на орочской лодке к устью реки Анюй, где и намерен заняться коллектированием растений [109].
Все эти дни небо было покрыто дождевыми тучами. Дождь шел с перерывами. Вода в реке прибывала ежедневно и выходила из берегов. Скоро исчезли под водой все мели и острова.
Анюй имел грозный вид. Течение усилилось до 10 футов в секунду. Ехать дальше на лодках не представлялось возможным, и орочи категорически отказывались. Они говорили, что в мае и в июне вода небольшая, дождей не бывает, и тогда легко и не опасно плавать по Анюю. В июле же и августе, по их словам, всегда большая вода, всегда идут дожди и для того, чтобы добраться до хребта Сихотэ-Алинь, потребуется вдвое больше времени.
Трудно сказать, какой ширины река, так как, кроме главного русла, она всюду разбивается на множество рукавов и проток; бассейн этих проток, считая в обе стороны от Анюя, занимает пространство от трех до пяти верст. Долина шириной от 10–20 верст.
Эта огромная низменная площадь лесов ежегодно затопляется водой, и тогда эти леса представляют из себя настоящие американские сильвасы. Жители этих мест, орочи, в это время бросают свои затопленные балаганы и, пробираясь на лодках сквозь чащу леса, ищут сухого места, где бы можно было развести огонь и сварить себе пищу. По их рассказам, иногда не удается и этого сделать. Прибывающая вода заливает костер раньше, чем закипит вода в котле. На ночь остановиться негде и потому люди спят на лодках. Спасаясь отводы, они на лодках идут лесом до тех пор, пока не дойдут до края долины, где место возвышенное и где вода уже не может их достать.
Иногда вода идет очень быстро и сразу в одну ночь затопляет весь лес. Когда же вода начинает убывать, жители снова возвращаются на старое место и принимаются за исправление жилищ, размытых водой. Иногда вода бывает очень высока, иногда меньше, иногда наводнения бывают один раз в год, иногда и два, и три раза.
После наводнений картина печальная: поваленные деревья, трупы утонувших животных, снесенные человеческие жилища – балаганы, нанесенный водой, бог знает откуда, бурелом, слои ила, придавившие кусты, молодняк и траву, и всюду новые протоки. А река проложила себе уже новое русло и занесла коряжинами и песком место прежнего своего течения.
Такова река Анюй, и недаром гольды и даже орочи боятся ходить по ней, особенно если вода хоть немного подымется выше своего обыкновенного уровня[110].
Леса имеют здесь поемный характер. Всюду рытвины, ямы, промоины, нанесенные водой ил и мусор красноречиво говорят об этом. Мешанный лес[111] в нижнем течении реки попадается пока только отдельными клиньями, большая часть лесов – лиственные породы: ясень, ильм, ольха, дуб, осина, липа, клен, бархат, орех и тальники. Подлесья – густые заросли таволги, сирени, бузины, а местами попадается малинник и виноград.
Орочи говорят, что в стороны, ближе к горам, лес исключительно березовый и пихтовый. В общем местные леса строевого и поделочного характера. Река Анюй сплавной быть не может.
Бешеная, суровая река и дикая природа этих мест наложили свою печать и на туземцев. Подавленное состояние духа, вечные опасения за свою участь и безотчетный страх перед этой огромной лесной пустыней подавляют их.
Отсутствие дорог и даже троп в этих местах, затопляемость долины, изрезанной вдоль и поперек протоками реки Анюй, бесконечность лесов, безжизненность тайги центральной части хребта Сихотэ-Алинь не раз были причиной гибели смельчаков, рискующих бороться с природой там, где она наиболее сурова.
В силу изложенного никакого другого пути к Императорской Гавани здесь быть не может, кроме зимнего по льду реки.
Единственный способ передвижения есть тот, который принят местными инородцами. Это нарты, запряженные собаками. Постройка проектируемой дороги от Малмыжа на Хор и Бикин к Иману, при переходе через реку Анюй и ее долину, вызовет немало затруднений – придется, вероятно, отодвинуть ее дальше в горы, верст на 100 от Амура.
IV
Пять дней нам пришлось просидеть в фанзе Тахсале. Вода в реке все прибывала, а дожди не переставали. Несмотря на уверения орочей, что во время большой воды ехать в лодках по Анюю опасно, мы, наскучившись сидеть без дела на одном месте, решили попытать счастья и вскоре раскаялись.
Так как плыть по главной реке действительно было очень рискованно, мы пошли по протокам Анюя. Первые две версты все шло хорошо, но на одном из поворотов лодку прибило течением к бурелому, а люди не могли справиться с напором воды. Вода сразу поднялась выше борта лодки и в одно мгновение затопила ее и перевернула. К счастью, вблизи была отмель. Из соседних лодок люди бросились в воду и начали спасать плывущее имущество. С большим трудом удалось нам вытащить из-под бурелома лодку и перевернуть ее. При проверке оказалось, что среди разной мелочи погибло четыре ружья. Сухари, чумиза подмокли, а мука превратилась в тесто, которое мы и съели на первых же днях после крушения. Долго мы еще возились, стоя по пояс в воде, стараясь достать утонувшие винтовки. Наконец, нам удалось разыскать три ружья, и то уже в стороне от бурелома, ниже по течению. А дождь лил ручьями не переставая, вода все прибывала и прибывала, люди промокли до костей: нервная дрожь и щелканье зубами говорили за то, что поиски пора кончить и надо обогреться. Не выходя из воды, мы выпили по глотку спирта, сложили мокрое имущество в лодку и быстро поплыли вниз по течению обратно к фанзе Тахсале.
Ночью встречный ветер разорвал тучи, и к утру все небо очистилось совершенно. На другой день, пока на солнце сушилось наше имущество, мне удалось определиться, удалось произвести полный цикл наблюдений и вычислить поправку хронометра по абсолютным и по соответственным высотам солнца.
8– го числа мы готовы были уже итти дальше, но узнали, что верхние орочи (последнее стойбище) едут на лодках книзу.
Чтобы не разъехаться с ними в протоках реки, я решил обождать их в фанзе, которой они миновать и объехать никак не могли. День этот и вечер провели в беседе с орочами и с гольдами, расспрашивали их о их житье, и каждый по своей специальности делал записи. Беседа эта затянулась далеко за полночь. Наутро действительно приехали орочи; мы сговорились с ними и на другой день 10 июля тронулись в дорогу. Орочи шли протоками, умело лавировали на перекатах и проводили лодки там, где, казалось, и оморочка пройти не может. Мы невольно любовались их ловкостью, искусством, проворством и знанием места. Иногда приходилось прорубаться сквозь кусты и заросли леса; через узенький проход протаскивали лодки и сразу попадали в тихое, широкое не то озеро, не то старицу – протоку. Испуганные птицы с криком поднимались от воды, улетали вдоль по протоке и скрывались за поворотом. В этих местах много рыбы, особенно линька[112] и тайменя. С удивительной ловкостью орочи били их острогами и сбрасывали живую, трепещущую рыбу в переднюю часть лодки. Мало уметь попасть острогой в рыбу – надо иметь еще и большой навык, чтобы увидеть ее на более или менее значительной глубине и при быстром течении реки.
Низко к воде свесились ветви прибрежных деревьев и кустов. Картины самые разнообразные часто сменялись одна другой. Порой они принимали великолепный декоративный вид. Художники-пейзажисты нашли бы здесь неистощимый запас дивных красот для своих произведений. Забылись вчерашние невзгоды, забылись дожди, каждый отрешился от неприятных воспоминаний своей жизни и жил только настоящим прекрасным. Все были веселы, бодры и довольны.
Одна только мошкара часто отравляла нам все лучшее, что могла дать хорошая солнечная погода. Каждый занят своим делом. Время летит незаметно.
Полдень близко… Люди устали; пора обедать. На каменистой прибрежной отмели приютился небольшой отряд. Лодки подальше вытащены на берег, чтобы их не унесло течением. Люди закрыли лицо черными сетками, чтобы защитить себя хоть немного от мучительно докучливого гнуса. Горят костры, на сошках и на угловатых камнях поставлены чайники и котелки. Орочи расположились в стороне и, в ожидании пока закипит вода, лежа курят свои трубки. Они, видимо, привыкли индифферентно относиться к мошкаре и потому не обращают на нее внимания.
Высоко в небе парит орел, медленно описывая круги над протокой. Ему все видно. Зорко он смотрит вниз; заметил и людей, расположившихся на отдых… Но вот люди снова закопошились, заходили, сели опять в лодки, поплыли еще дальше в пустыню и скоро скрылись в новой протоке, а на месте их стоянки остались только догорающие костры: синие струйки дыма подымаются кверху. Едва ушли люди, как тотчас же неизвестно откуда появились вороны и стали ходить по бывшему «табору», подбирая остатки и брошенные кости.
Через три дня пути мы, наконец, достигли последнего орочского стойбища Улему.
Дальше людей нет. Орочи нам сообщили, что до устья реки Гобилли (правый приток Анюя) надо ехать еще пять суток и столько же времени подыматься по этой последней, а затем в течение двух дней сухопутьем можно достигнуть до самого перевала через хребет Сихотэ-Алинь [113].
На стойбище Улему мы снова вынуждены были потерять одни сутки. Дожди шли не переставая. Из 14 дней путешествия едва ли наберется дня два или три сравнительно светлых, солнечных. Туманы сменялись дождями, дожди – туманами; эти туманы моросили, обильно смачивали и траву, и деревья, и кусты, и землю и по количеству отдаваемой влаги не уступали дождям и одинаково были, докучливы. В такое время дни проходят непроизводительно. Съемку делать нельзя – мокнет планшет, птицы и насекомые прячутся, растения не высыхают; одежда, снаряжение, продовольствие мокнут; имущество портится и само дело страдает. Лучше переждать непогоду и в солнечный день выступить пораньше. Тем более что за время пути «канцелярской работы» (вычерчивание маршрутов, вычисления астрономических пунктов, сбор статистических сведений, ведение записок, отчетность и т. д.) накопляется всегда достаточно.
Все же мы, хотя и с трудом, но шли и в дни дождливые, прикрывая планшеты березовой корой.
V
Мы опять в стойбище Улему: совершенно неожиданно пришлось нам продневать здесь. Один из орочей, ведущих наши лодки, заболел.[114]
Без орочей ехать невозможно. Если бы мы рискнули итти самостоятельно, то давно разбили бы лодки, потопили бы имущество и остались бы без хлеба.
Все остальные орочи отнеслись к больному очень сочувственно. Всю почти ночь они шаманили и изгоняли злого духа. Наш больной оказался просто эпилептиком. Припадок длился около восьми часов подряд. Он бесновался, неистово кричал, метался, царапал себе грудь, рвал на себе одежду и с пеной у рта бился головой о землю. На другое утро он немного успокоился, но страшно исхудал и изменился в лице.
13 июля мы пошли дальше, а 17-го достигли устья реки Гобилли, где и решили отдохнуть.
Дожди шли почти непрерывно. Вода в реке все время была на прибыли. Чем выше мы подымались по Анюю, тем итти становилось все труднее и труднее. Шум воды на перекатах слышен издали. Мы вступили в область порогов. Там, в городе Хабаровске, нельзя всего этого перечувствовать. Надо видеть, какую борьбу приходится выдержать, чтобы «взять эти рифы». Глаза людей испуганы и лица искажены от чрезмерных усилий. Малейший промах (сломался шест или шест соскользнул с камня), и лодка, подхваченная водоворотом, неминуемо погибнет. Итти против течения очень тяжело. У нас у всех на руках образовались мозоли и водяные пузыри. У всех болят руки и плечи. Пальцы руки отказываются держать карандаш, и вся кисть как-то онемела, какая-то тяжелая, точно мешает, точно не своя, а чужая. Я считаю, что третью часть пути мы уже прошли. До сих пор были цветочки – ягодки еще впереди, ибо окончена легчайшая часть пути, теперь только начнутся трудности и лишения. Я думаю, что, перевалив хребет Сихотэ-Алинь и спустившись книзу, дней через 10 мы станем долбить лодки и в них спустимся вниз по течению реки Хуту. Вероятно там, в реке, мы найдем достаточно рыбы и избегнем голодовки.
Как и раньше я говорил, рассчитывать только на одну охоту – неблагоразумно. По крайней мере, до сего времени нам не удалось увидеть ни одного животного, изредка удается убить рябчика или утку.
Непроницаемые заросли тайги скрывают от глаз охотника то, что делается в трех шагах от него. Один из моих товарищей, страстный охотник, воочию убедился в этом. Орочи и те в это время не охотничают, а бьют зверя случайно с лодки на протоках реки, в то время, когда он осторожно выходит из зарослей, чтобы полакомиться водяной растительностью и утолить свою жажду.
Чем дальше мы уходим в горы, тем природа становится угрюмее.
Мешанные леса все чаще и чаще сменяются еловыми и пихтовыми. Все реже и реже попадаются кедры. Из лиственных только жидкие тальники густо растут по каменистым отмелям, теснятся к воде и вытесняют собой все другие деревья.
Дальше по Анюю еще теснее сжимают горы с обеих сторон. Дикая река, суровая природа, высокие, крутые горы и хмурое дождливое небо создают чрезвычайно грустные и унылые картины. Из всех девятнадцати проведенных здесь суток– едва ли наберется два-три дня таких, в которые не было дождя. Если ветер дует со стороны северо-восточной – низкие серые тучи несут с большим постоянством сильные дожди. Грозовые тучи всегда идут с юга. Один раз была очень сильная гроза. Эта гроза застала нас в дороге. Надо было переждать непогоду.
У берега, под крутым скалистым обрывом, приютились четыре лодки. Люди спешно прикрывают имущество и сами накрываются: кто палатками, кто шинелью, а кто и просто березовой корой. Дождь накрапывает крупными каплями. Исчерна синие тучи быстро заволакивают все небо. Первая ослепительно яркая молния. Раскатисто по горам передается удар грома; несется по ущельям и замирает, бог знает, где-то вдали. Дождь хлынул сразу. Такой ливень не бывает продолжительным. После молнии и удара грома, после сотрясения воздуха дождь еще более усиливается. Гроза продолжалась около часа. Так же быстро, как начался, сразу прекратился дождь, выглянуло солнце, осветило намокшую землю, и все в природе повеселело. На лодках заметно движение – люди откачивают воду из лодок, и через несколько минут, упираясь шестами, мы снова идем вверх по течению Анюя.
17 июля отряд достиг устья реки Гобилли. Мутная вода Гобилли резко отличалась от чистой прозрачной воды Анюя. Мы и раньше слышали, что Гобилли река очень быстрая. Действительно, течение ее достигает до 87 г верст в час. Я полагал заняться определением астрономического пункта в устье реки и вычислить поправку хронометра, но дожди не переставали ни на минуту. Небо все время было покрыто серой пеленой и туч, и тумана. Приходилось ожидать погоды. Два дня мы простояли напрасно. Солнце не показывалось, и мы решили ехать дальше.
Здесь у нас едва не забастовали орочи. Они начали жаловаться, что у них дома остались семьи, что дома нет продовольствия; говорили, что им надо ехать в город за покупками, что скоро пойдет рыба, что по Гобилли ехать опасно, что они боятся и за лодки, и за себя.
В справедливости последнего их довода мы скоро могли лично убедиться. С трудом удалось нам уговорить орочей, и мы поехали. Для Гобилли выражение «поехали» – неуместно. Правильнее сказать «мы стали карабкаться и цепляться за прибрежные кусты, камни и бурелом». Надо удивляться, как мы так счастливо проскочили все опасные места![115]
Случалось так, что мы попадали в такие ловушки, что нельзя было спускаться, ни вперед итти, ни назад. Малейшая оплошность – и не только имущество, но и люди неминуемо погибли бы в этом хаосе воды и пены.
Представьте себе узкий, изломанный коридор, загроможденный камнями, величиной в кубическую сажень. Палки не достают дна. Вода идет со страшной силой и при переходе через камни образует огромные пенящиеся валы. Упираться надо в эти камни и в боковые скалы. Шесты гнутся, дрожат и ломаются. Только уменье орочей управляться с лодкой на быстрине, риск, нечеловеческие усилия всех людей вывели нас благополучно на чистое место, где можно было отдохнуть и оправиться.
В другом месте водопад в метр вышиной преграждал дорогу. Сбоку орочи нашли узенькую лазейку, где вода по наклонной плоскости с дьявольской быстротой стремительно неслась сквозь эту узкую горловину. Я никогда не рискнул бы вести здесь лодку. Надо быстро разогнать лодку и быстро проскочить, чтобы вода не затопила ее с носа. И еще раз я повторяю то же, что говорил и в своем прошлом сообщении: «Без орочей я не поеду на лодке и особенно там, где быстрое течение и где много порогов».
Так мы плыли по Гобилли трое суток и 21 июля достигли устья небольшой речки Бира. Здесь нам предстояло бросить лодки, отпустить орочей и пешком с котомками за плечами итти на хребет Сихотэ-Алинь и далее на Хуту и Тумнин, к морю.
Начинаются самые большие трудности. С возвращающимися назад орочами я посылаю этот свой «Отрывок из путевого дневника».
Новые о себе сведения я могу дать только из Императорской Гавани, куда, как я думаю, мы прибудем, вероятно, в середине августа месяца.
VI
Уссурийский край-это море лесов[116]. Весь наш путь от Амура и вплоть до Императорской Гавани был лесом. Целыми неделями, месяцами мы не видели мест открытых и чистых. Глаз утомляется и ищет простора. Тесно стоящие друг к другу заросли, чаща гнетуще действуют на душу. Напрасно вы будете искать здесь простора. Чуть-чуть, только кое-где, виден маленький клочок неба. Время рассвета и сумерек не совпадает. Солнце взошло давно и высоко уже поднялось на небе, а в лесу еще темно, неясно. Вечером сумерки наступают тоже рано, да и днем-то солнце не проникает сквозь хвои, а потому внизу всегда полумрак; даже и в самую солнечную погоду ясный день кажется серым, пасмурным. Надо было видеть, с каким наслаждением люди смотрели на море, не могли оторвать глаз от горизонта и подолгу упивались беспредельным простором его после двухмесячного путешествия по лесу, болотам и бурелому.
Долина нижнего течения Анюя покрыта исключительно лиственными лесами: дуб, ясень, тополь, бархат, клен, осина, береза, ильм и др. По словам орочей, на расстоянии одного дня пути в сторону, вправо от реки, белая береза растет сплошными лесами, занимая значительные пространства. Около реки черемуха, боярышник, ольшаники и тальники образуют сплошные заросли. Тонкие, длинные, высокоствольные растут они чрезвычайно густо и покрывают собой все сырые берега, каменистые, галечниковые отмели и острова. Сирень, растущая в Южно-Уссурийском крае в виде дерева, иногда с довольно солидным стволом, здесь растет в виде небольшого корявого деревца, а чаще всего в виде крупного кустарника. Так как все леса исключительно поемные, то подлесье все завалено сырым буреломом и мусором. Вода всюду оставила следы: пригнутый к земле кустарник, поломанный молодняк и пучки сухой травы, застрявшие на сучках деревьев. Ил, оставляемый водой, очень плодороден, отчего подлесье всюду образует густые заросли, непроницаемую чащу. По этим зарослям итти без ножа в руках положительно невозможно. Главные представители подлесья: таволга, затем виноград, смородина, шиповник, боярышник и бузина. По берегам проток в изобилии растет барбарис.
Травы местами сплошь покрывают собой высохшие русла, доставляя медведю лакомую пищу весной. И теперь еще видны следы медведей, протоптанные тропы и объеденные мясистые корни растений. Хвойного леса нет, и только в области среднего течения смешанный лес начинает клиньями входить к реке и главным образом по правому ее берегу. Чем дальше подвигаться вверх по реке, тем смешанные леса снова начинают вытесняться лиственными и главным образом березняком и осиной. Чаще и чаще мелькают среди их бледной зелени длинные стволы сухостойной лиственицы. Видно, что давно был здесь лесной пожар. Появился молодой березняк. Там и сям снова проросли молодые лиственицы и в будущем, вероятно, снова появится лес, если не хвойный, то, во всяком случае, смешанный. Таковы же леса и по реке Гобилли. Здесь уже начинают попадаться и черная смородина, и голубица, и кусты жимолости. Вследствие высоты места (420 м по анероидным измерениям) многие растения хотя уже и отцвели, но плоды и семена их еще не созрели. Так, например, в нижней части реки Анюй (мы там ехали в середине июля) черемуха была совершенно зрелой, а по реке Гобилли спустя две недели черемуха еще была совершенно зеленой. Переходя к хвойным, прежде всего остановимся на кедре. Кедр, изредка растущий в нижнем течении реки Анюй, сразу прекращается около реки Тормасунь (левый приток). Выше реки Тормасунь кедр встречается как редкое явление. Также редок и тис, причем здесь он имеет скорее вид стланца, чем правильно растущего деревца. Орочи говорили, что много тису встречается в верховьях реки Тормасунь, а равно и в истоках самого Анюя.
