Текст книги "Жизнь и приключение в тайге"
Автор книги: Владимир Арсеньев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
XIV
На сорокаверстной карте Уссурийского края река Хуту показана текущей с запада-юго-запада к северо-востоку; это совершенно неправильно. Река Хуту течет с севера и только в нижней части своего течения меняет меридиональное направление на широтное, сохраняя такое вплоть до своего впадения в реку Тумнин. Красивая и спокойная в среднем течении, Хуту становится бурливой и быстрой в низовьях, около устья. Здесь она часто разбивается на протоки, иногда такие узкие (но глубокие), что лодки наши едва могли в них повернуться, иногда очень широкие, но мелководные, порожистые. Черные утки и пестрые крохали то и дело поднимались из травы, кружились в воздухе, торопливо проносились мимо лодок над самой водой и, мелькнув около прибрежных кустарников, быстро исчезали за поворотом реки.
Острова между протоками заросли тонкоствольными тальниками, пригнутой к земле черемухой и корявой ольхой. Следы наводнений видны всюду: все занесено мусором и буреломом; молодняк пригнут к земле и тоже занесен песком и илом; пучки сухой травы застряли на ветвях деревьев: видно, что вода здесь шла быстро и чрезвычайно высоко. Картина разрушений, оставленных здесь последними наводнениями, невольно вызывает удивление и безотчетный страх перед стихийными силами природы. Чувствуется полнейшее бессилие, и у человека остается единственное спасение – это бегство.
Теперь несколько слов о геологических наблюдениях в этой местности. Начиная от самого хребта Сихотэ-Алинь по всей долине рек Паргами и Буту развиты глинистые, аспидоподобные сланцы. Особенного развития они достигают в нижнем течении реки Паргами с левой стороны ее близ устья. Пласты этих сланцев сильно нарушены. Здесь можно наблюдать пласты искривленные, поставленные на голову и даже опрокинутые. Под влиянием атмосферных агентов, выходы пластов на дневную поверхность подверглись местами сильному разрушению и превратились в россыпи (или в «осыпи», как их называют в Приамурском крае, что совершенно неправильно) [133]. Обломки, составляющие эти россыпи, очень малы; в руке под давлением пальцев они легко рассыпаются на мельчайшие частицы. Сама по себе россыпь очень подвижна, несмотря на то что откос ее находится под естественным углом падения свободно скатывающегося обломочного материала. Нечего и думать, что по ней можно подняться и она выдержит давление ноги человека – достаточно ее немного пошевелить палкой, чтобы она вся пришла в движение.
В самом устье реки Буту, как раз против впадения ее в Хуту, с левой стороны последней можно наблюдать прекрасные образцы красно-бурого базальта, с характерным для него столбчатым распадением. Ниже, в 15–20 верстах по течению с правой стороны реки видны колоссальные обнажения порфира; мощные дилювиальные образования – в среднем течении реки Буту. Здесь с левой стороны река отмыла часть высокого нагорного берега; рыхлый дилювий не выдержал давления сверху и обвалился, образовав обрыв в несколько десятков метров вышиной. Рыхлая, песчанистая красно-желтая глина перемешана с окатанной водой галькой. Интересно, что среди круглой гальки попадаются и угловатые обломки. Никогда еще не приходилось мне наблюдать столь грандиозные дилювиальные отложения. Глядя на них, невольно родится мысль о тех многих веках, которые понадобились для создания этой массы дилювия [134]. И это в геологии называется позднейшими образованиями и относится к недавнему прошлому земли!
Устья реки Хуту не видно с Тумнина. Последний, как и все вообще реки Уссурийского края, по сторонам главного русла своего образует целый лабиринт больших и малых проток.
Руководимые опытной рукой орочей, лодки наши быстро неслись из протоки в протоку[135], берега быстро мелькали мимо, и дивные картины, как в калейдоскопе, непрерывно сменялись одна за другою.
Было около полудня. Тяжелые массы кучево-дождевых облаков теснились на крайнем западном горизонте. Яркое солнце горячими лучами своими заливало и реку, и берега, и лес, и прибрежные кустарники. В воздухе стояла удивительная тишина. Вода в реке казалась неподвижной, гладкой и блестела, как зеркало. Несколько длинноносых куликов стояли на песке у самой воды. Наше присутствие нисколько их не пугало, несмотря на то что лодки прошли очень близко. Белая, как первый утренний снег, одинокая чайка мелькала в воздухе. Медленно и тяжело махая своими неуклюжими крыльями, поднялась испуганная цапля и, пролетев немного вдоль реки, снова опустилась в болото… а лодки наши, увлекаемые течением, незаметно неслись все далее и далее, протоки становились необъятнее, шире и походили на озеро. Но вот и сам Тумнин. Анюйские орочи называют его Томди, приморские – Тум-ни. К последнему названию русские прибавили окончание «н». Большая величественная река спокойно несла свои темные воды к морю. Левый берег – нагорный, скалистый, правый – равнинный, низменный, темный. Небольшие островки, густо заросшие лесом, как-то особенно красиво гармонируют со спокойной гладью реки. Художники-пейзажисты нашли бы здесь неистощимый материал для своих произведений.
Мы отдыхали, упиваясь и наслаждаясь красотой природы: широкий водный простор и даль, открывающаяся в ту и другую стороны, после двухмесячного тяжелого путешествия по лесу давали утомленному глазу отдых и вызывали нервную дремоту.
Проехав версты две-три по Тумнину, мы снова свернули в крайний правый приток его. Скоро за поворотом реки стали видны орочские домики и балаганы с бесконечными вереницами стеллажей, стоек и загородей из жердей, приспособленных для сушки рыбы. Несколько оморочек сновало по воде в разных направлениях: это орочские дети забавлялись на лодках. Веселые крики и смех оглашали воздух. Мальчики с острогами в руках приучались колоть рыбу. Самые маленькие стояли на берегу; в лохмотьях, полуодетые, они, стоя по колено в грязи, что-то доставали из воды. Завидев нас, дети оставили все свои занятия и, разинув рты, с любопытством и недоумением смотрели на наши лодки. Через несколько минут мы подъехали и к самому селению. Женщины, а за ними и несколько мужчин, вышли на берег и некоторое время, так же как и дети их, смотрели на нас молча и равнодушно, а затем вдруг как бы сговорившись, все сразу пошли к нам навстречу. «Ну, здравствуй!» – говорит каждый из них, протягивая свою загорелую, мозолистую, сухую руку. Пока разгружались лодки и все имущество вносилось в помещения, я стал осматривать деревушку.
Селение Хуту-Дата (что значит устье Хуту) расположено по обе стороны протоки и состоит из семи небольших деревянных домиков и из восьми берестяных балаганов. Орочские домики имеют вид русских построек, но сколочены плохо, небрежно; как дома, так и балаганы стоят без всякого порядка, где попало, где владельцу это казалось удобнее. Несколько в стороне, ближе к лесу, амбары – это типичные орочские постройки с остроконечными или полукруглыми крышами, крытые еловой корой или берестой. Амбары ставятся всегда на столбах, чтобы собаки и крысы не могли в них забраться. Тут орочи держат и муку, и рыбу, и рис, и шкуры зверей, пушнину, дорогую одежду и все, что у них есть более или менее ценного. Множество худотелых собак, опустив головы и высунув изо рта длинные языки свои, бродило по берегу, выискивая себе добычу. Более ценные собаки были на привязи. Тучи мошкары, как серый туман, вились над ними. Стараясь укрыться от гнуса, собаки выкопали себе глубокие, длинные ямы в земле и залезли в них так, что только хвост да зад видны наружу. От укусов мошкары и от пыли у них гноятся глаза. Они постоянно лапами трут себе морду, отчего вокруг глаз вся шерсть вылезла и от этого сами собаки имеют какой-то странный, смешной вид. Несколько старых дырявых лодок валялось на берегу.
Скоро все в селении Хуту-Дата приняло свой обычный вид. Люди ушли в дома и балаганы, собаки забились в ямы еще глубже и только с реки попрежнему неслись детский смех и крики. Глядя на этих 5-8-летних ребятишек, невольно изумляешься их искусству, с каким они уже теперь, в малом возрасте, владеют острогой и оморочкой. Если бы наш ребенок очутился бы в лодке посредине реки, наши матери в испуге потеряли бы голову и не знали бы, что делать; а здесь орочки спокойно покуривают свои трубки, не обращая никакого внимания на забавляющихся детей, разве только изредка какая-нибудь из них, выйдя из балагана, крикнет своему мальчику, чтоб он съездил за чем-нибудь на другую сторону реки к орочу родственнику или соседу. Несколько торных троп мимо амбаров вело к лесу. По одной из этих тропинок шла маленькая девочка лет семи и на спине своей несла большую связку хвороста, значительно превосходящую размерами ее самое. Так с малых лет орочские дети приучаются к труду и к той деятельности, которые их ожидают впоследствии, когда они станут взрослыми. Мы пошли к старшине. Внутренность орочского жилища такова: в углу стоит железная печь; с обеих сторон у стен деревянные нары, на которых в беспорядке лежат постель, одежда и куча всякого хлама. Простая скамейка и стол, покрытый черной размалеванной клеенчатой скатертью, поставленные к окну два табурета, дешевая висячая лампа, две-три фотографические карточки неизвестных лиц, повешенные на стенах без всякой симметрии, сундучки, коробки, лук, стрелы, ружья, зверовые шкуры дополняют убранство помещения. Пол и потолок сколочены плохо – много щелей. Множество слепней и мух ползало по окнам и с жужжанием билось в стекла.
Как только мы вошли, на стол был подан медный чайник, толстого стекла граненые стаканы, глиняные белые блюдца, тоненькие металлические чайные ложки, сахар, белый хлеб, купленный у русских, и банка консервированного молока. Орочи тихо сидели в стороне и молча смотрели на нас, ожидая, когда кончим мы чаепитие. Все орочи, живущие по реке Тумнину и в окрестностях Императорской Гавани, хорошо говорят по-русски. Некоторые говорят чисто и очень хорошо. Мы разговорились [136].
XV
Ожидался ход рыбы. Орочи беспокоились. Весенний ход кеты был очень слабый и, на несчастье, совпал еще с большой водой. Некоторые орочи поймали не более 7-10 рыб, другие ни одной. Горбуши шло много, но так как на заготовку для зимы она не годится, и сушка ее на огне требует много хлопот и времени, орочи ловили ее мало. Естественно, что осенний ход кеты теперь для них был вопросом чрезвычайно важным. В случае новой неудачи, их ожидала серьезная голодовка. Юкола (илакитали-намихта) для орочей то же самое, что для русских хлеб. Без юколы ороч будет терпеть такую же голодовку, как и русский пахарь, если год будет неурожайный. Ороч рыбой кормится сам со своей семьей, ею же он кормит и своих собак. Известно, что эти орочи часто переезжают с одного места на другое и на вопросы о причине такого перекочевывания всегда отвечают одно и тоже: «рыбы мало»! Наконец, и самые селения и стойбища их располагаются всегда в таких местах реки, около таких проток и заводей, где много идет кеты и где легко ее можно ловить сетями и колоть острогой с лодки.
Глядя на все это, невольно напрашивается вопрос: что было бы с этим краем, если б не было здесь рыбы? Орочи, эти немногочисленные представители тунгусской семьи, не жили бы здесь вовсе, и большая часть Уссурийского края, все почти побережье моря, а равно и бассейны[137] рек Хора, Бикина, Хунгари и Анюя были бы такими же лесными пустынями, какой в настоящее время является центральная часть хребта Сихотэ-Алинь.
«Наша шибко боится, – говорили орочи Хуту-Дата, – рыба нет, чего наша кушай? Какой люди деньги есть, мука, рис, покупай – ничего! Какой люди деньги нет, соболя поймай, не могу – пропади! Собака скоро кончай!» Наш разговор перешел на тему о соболях. Как и везде, около инородцев живут скупщики этой ценной пушнины: в южной части побережья китайцы, к северу от реки Нахтоху и коло Императорской Гавани – русские. Основав свои фактории там и сям и выделив от себя небольшие отделения на соседние реки, они хозяйничают там произвольно и без всякого контроля. Правда, по высокой цене, но все же они снабжают инородцев и оружием и патронами, запасами продовольствия и прочими предметами первой необходимости. Система и приемы в этих случаях обычные. Они стараются вести дело так, чтобы ороч непременно залез в долги. Раз это достигнуто – ороч его работник, и вся пушнина переходит уже в руки кредитора по цене, какая ему покажется подходящей. Все орочи с реки Тумнина получают все необходимое у г-на Клок, поселившегося в селении Дата близ моря; все инородцы Императорской Гавани, Копи и даже Ботчи находятся в ведении Марцинкевича; южнее от Нимми до реки Нахтоху и весь район Самарги близ мыса Золотого захватил скупщик Степанов, прибывший туда года четыре тому назад из г. Владивостока. Наши собеседники не жаловались ни на Клока, ни на Марцинкевича, но говорили, что цена на все очень высокая. Принимая во внимание трудность доставки грузов на реку Тумнин (правильные пароходные рейсы между Владивостоком и Императорской Гаванью установились только в последнее время) нельзя сказать, чтобы цены были безобразны. Сами орочи дали следующие цифры:
Один пуд муки… 3–4 руб. Одна плитка чаю 50–70 коп.
Один пуд рису… 3 р. 50 к. Пачка спичек… 25 коп.
Один пуд соли… – Один пуд маньчжурского табаку… 15 руб.
Один фунт сахару..30–35 коп. Кусок дрели в 35 аршин 12 руб.
Другое дело оружие и патроны. Эти вещи продаются инородцам по цене в два, в три и даже в четыре раза превосходящей магазинную. Объяснить это очень просто: сами скупщики соболей, если не имеют разрешительных документов на покупку оружия и огнестрельных припасов, все же покупают то и другое в тех же магазинах, но по цене значительно больше той, какую они заплатили бы, если бы имели разрешительные на то от полиции свидетельства, так что и в этом случае орочские деньги переходят не только в руки русских соболевщиков, но и в карманы хозяев и приказчиков различных лавок и магазинов.
Все орочи единогласно хвалили смотрителя маяка Св. Николая, Майдона. В случае нужды, они постоянно обращаются именно к нему, и он всегда помогает им, дешево уступая все то, что дорого стоит у Клока и Марцинкевича. Осенью прошлого, 1907 г., ввиду ожидаемой зимней голодовки областное управление из Владивостока препроводило Майдону 200 пудов муки, 100 пудов рису, два места чаю, 20 пудов сахару и т. д. с просьбой помочь инородцам в трудную минуту. Зато сколько у них жалоб к русским рабочим лесной концессии и к русским переселенцам, появившимся в Императорской Гавани в 1908 г. Наши колонисты не хотят признавать в инородцах людей, имеющих больше права на жизнь в Уссурийском крае, чем русские. Ни инородцы наши, ни крестьяне переселенцы совершенно не были подготовлены к этому вопросу. Вот почему встреча их была не дружественной, а скорее враждебной. Теснимые переселенцами на каждом шагу, орочи оставляют родные, веками насиженные ими места и все дальше и дальше уходят в горы. Еще в худшем положении очутились южноуссурийские тазы (ассимилированные китайцами те же орочи), которые волею судеб на несчастье свое стали оседлыми, и без клочка земли, удобной для хлебопашества, они теперь более существовать уже не могут. Только опытный глаз исследователя или старожила подметит в костюме таза или в домашней обстановке его такую мелочь, которая легко ускользнет от неопытного новичка чиновника, только что приехавшего из Европейской России. Что же остается тогда сказать про какого-нибудь невежественного переселенца? Помню как то раз (это было на р. Санхобэ в 1907 году) я хотел убедить крестьян в том, что они обижают не китайцев, а орочей. Переселенцы (бывшие рабочие, состоявшие ранее на службе у лесопромышленника Гляссера) замахали руками и не хотели меня слушать.
С другой стороны, и китайцы, пользуясь этой двойственностью, постараются называть себя «тазами», лишь бы остаться на месте и не быть изгнанными из Приамурского края. И легко может статься, что бывший ороч должен будет уступить место русскому переселенцу, тогда как чистокровный китаец будет благодушествовать на правах инородца-таза только потому, что ловко сумел «втереть очки» новичку чиновнику. Есть еще и другой вопрос: везде около этих тазов (и даже около орочей – «кяка» на реках Такэма, Кусуне, Нахтоху и др.) поселились китайцы – кто в качестве компаньона, кто в качестве работника, советника или даже просто в качестве жильца. Впоследствии, когда задолжавшийся «таза» не может уплатить своему сожителю денег за муку, опий, ханшин и чумизу, последний становится полновластным хозяином, а туземец – простым рабочим. Не только дом и пашня, но и жена должника и вся семья его переходит в руки кредитора. Китайцы иногда и просто силой отбирают женщин от инородцев. От такого брака китайцев с «тазками» получаются так называемые «джачубай», то есть кровосмешанные. Является вопрос: как считать этих джачубай? Должны ли они быть наделены землей наравне с прочими инородцами? Китайцы, когда скопят достаточно денег, уезжают к себе на родину и, конечно, семью свою бросают здесь, в Уссурийском крае, так как там, в Китае, у них есть законная, первая семья. Вместе с тем и выселить куда-нибудь джачубай тоже не представляется возможным. Теперь, если таза похож на китайца, что же можно сказать про джачубай? Они еще дальше отстоят от орочей, и потому ошибки еще более возможны. Разобраться в этом вопросе нелегко. Не полицейские власти, не пристава, не урядники, а лишь старые опытные переселенческие чиновники, вроде Рубинского, могут лучше всего установить, кто китаец, кто таза, кто джачубай, кто из них должен получить землю, кто должен оставить ее и передать прибывающим русским переселенцам [138] и кто должен быть выселен за пределы Российской империи.
Напрасно исследователь стал бы теперь искать орочей на реках Уй, Ма и Хади. С тех пор, как в окрестных лесах застучали топоры рабочих австралийской лесной концессии, орочи эти навсегда оставили колыбель своего происхождения – Императорскую Гавань и переселились кто на реку Копи, кто в верховья реки Тумнина и даже через перевал в бассейн реки Хунгари и др. Орочи с Тумнина считают себя чистыми «орочами» и называют себя именно этим именем, а не «ороченами», как это обыкновенно произносят русские и что совершенно неправильно. Про своих родичей, живущих к югу от реки Копи, а также и в бассейнах рек Имана, Бикина, Хора и Анюя они отзываются с насмешками, орочами их не считают и называют их «кяка» или «кякари». Они смеются над их обычаями носить расшитые цветные одежды, серьги в ушах и две косы с бисерной перемычкой на шее ниже затылка. «Кяка орочи нету, – говорили они, – его все равно бабы: рубашка один, два коса – тоже все равно бабы. Наша так нету. Наша женщина такой рубашка есть, мужчина орочи другой рубашка ходи!». Действительно было бы ошибочно думать, что орочи Императорской Гавани носят одежду такую же цветную и пеструю, как и их родичи, которых они называют «кяка». Покрой одежды тот же самый: та же длинная косоворотная рубашка (тэга), но без вышивок, узкие штаны, наколенники и унты. Впрочем, последние носятся теперь редко. Обыкновенно все они ходят в сапогах, часто даже в лакированных и носят галоши. Расшитую шапочку с беличьим хвостом и узорное покрывало на голову и плечи не носит никто. У всех на головах большей частью русские суконные шляпы или фуражка с суконными или с лакированными кожаными козырьками, а чаще всего голова их остается открытой, и только в сырую дождливую погоду они прикрывают ее полотенцем, обертывая концы его вокруг шеи. Все это при косе, спускающейся по спине до поясницы, имеет вид очень странный [139].
Рассказывая об орочах, как удэ, джачубаях и тазах, орочи упомянули и еще о своих сородичах, называя их ульчи. По их словам, «ульчи» эти ходят с оленями и живут где-то далеко к северу дальше Николаевска-на-Амуре. Не те ли это ульчи и ольчи, о которых упоминает Шренк в своем сочинении? [140]
Все орочи с Тумнина, Императорской Гавани и реки Копи носят русские имена и прозвища вместо фамилий. Последние отмечают только местность, где живет та или другая семья постоянно. Например «Намунка», то есть приморский, «Копин-ка» – с реки Копи, «Бизанка», то есть горный и т. д. В зависимости от числа лет, от положения, которое они занимают у себя в обществе, и от солидности, с которой они себя держат, имена их произносятся или с отчеством, или просто без отчества, иногда ласкательно, а иногда и с оттенком унизительным, например: Иван Михайлович, Николай, Савушка, Кар-пуша и'т. д. На Тумнине орочи живут хорошо, зажиточно и с большим достатком: у «их есть хорошие запасы сахара, русского масла, муки и рису. Некоторые из них очень богаты. Так, у старосты Федора, помимо других дорогих вещей, есть много золотых колец, золотые часы, цинковая ванна с печкой для нагревания воды и золотой массивный браслет стоимостью около 500 рублей.
XVI
За разговорами день прошел незаметно. К вечеру в жилище старшины собрались все почти орочи. Среди них было много стариков. Поджав под себя ноги, как говорят, «по-турецки», они неподвижно и молча сидели на нарах и, казалось, равнодушно слушали нашу беседу. Мы стали их расспрашивать о том, как жили они раньше, что рассказывали им отцы и деды, когда они были еще маленькими, и т. д. Сначала разговор наш не клеился, а потом старики оживились, начали вспоминать свою молодость, свое детство – время давно минувшее, давно прошедшее…
Вот что они рассказали. «Раньше орочей было много. Жили они одни и никого не знали. Они слышали, что где-то за морем и за горами есть другая земля и живут другие люди (вероятно, японцы и китайцы). Эта другая земля, казалось им, была так далеко, что добраться до нее простому смертному человеку никогда невозможно. Орочи ловили рыбу, охотились со стрелами, а зимой на лыжах догоняли зверей и кололи их копьями. Одевались они в зверовые шкуры и шили одежду себе из рыбьей кожи. Самые старые селения были на реках Хади и на Тумнине – Хуту-Дата (где мы стояли) и Дата в самом устье реки, около моря. В то время в Императорской Гавани царила полная тишина, изредка нарушаемая только печальными криками гагары. Не было слышно там, как теперь, ни гудков, ни свистков пароходов, ни шуме машин лесопилки, ни топора дровосека. Вода в заливе была покойной, неподвижной; порой только одинокая лодка ороча-охотника черной точкой мелькнет где-нибудь у берега и снова быстро скроется за поворотом около мыса. И так жили они до тех пор, пока эти чужие люди не пришли к ним сами. Первые явились гиляки. От них орочи научились курить табак. За гиляками пришли гольды. Они зимой с нартами перевалили водораздел и спустились по льду реки Тумнина до самого моря. Спустя лет десять, после гольдов явились сюда и китайские торговцы, скупщики пушнины. Эти последние привезли с собой ханшин, но мало. Спиртом они не торговали, а только понемногу угощали орочей и дарили им его без денег. Прибытие китайцев наделало много шуму. Весть об этом разнеслась по всему побережью. Орочи съезжались и с Копи, и из Императорской Гавани, чтобы посмотреть на новых невиданных людей. С тех пор у орочей стали появляться фитильные ружья – старые, изношенные, купленные за большую цену. Китайцы жадно набрасывались на соболя. Орочи не знали еще его стоимости и больше ценили мех росомахи. Прошло много лет. К гольдам и к китайцам привыкли, привыкли они ожидать их ежегодно зимой и начали даже брать у них в кредит порох, свинец, бусы, пуговицы, иголки и проч. Но вот однажды с берега прибежал испуганный человек и сообщил, что в море что-то неладно. Это было рано утром. Орочи столпились на прибрежном песке и, прикрыв рукой глаза от солнца, смотрели в море. Там что-то двигалось: большое, безобразное, странное – не то рыба, не то птица, не то морское животное, чудовище. Это страшное прошло мимо и скрылось за горизонтом. Всю ночь они шаманили и отгоняли злого духа. На другой день повторилось то же самое, а на третий день орочи с ужасом увидели, что крылатое чудовище шло прямо к берегу.
Это была большая парусная лодка – это были первые русские моряки! Орочи видели, как от большой лодки отделилась маленькая лодка, в которую сели шесть человек гребцов. Они испугались, убежали в свои балаганы и тогда только успокоились, когда увидели, что пришельцы – люди, и люди такие же, как и они, но только из другой земли и говорят на языке, им не известном. У русских был переводчик тунгус. Новые люди объяснили орочам, что хотят купить у них рыбы. Орочи дали им много кеты; русские стали расплачиваться с ними деньгами. Не имея никакого понятия о деньгах, орочи повертели монеты в руках и побросали их на землю, как вещи совершенно ненужные и бесполезные. Тогда русские подарили им несколько кусков цветного мыла. Не зная, что с ним делать, орочи попробовали его есть, но, видя, что это невкусно, побросали мыло собакам. Собаки также отказались от этого лакомства. Между тем на море разыгралась буря; парусное судно ушло в Хади (Императорская Гавань), а приезжавшие русские остались ночевать у орочей в балаганах. Страхи прошли – люди присмотрелись друг к другу, однако орочи снова не спали всю ночь. Утром буря начала стихать, море стало успокаиваться; русские забрали еще рыбы у орочей и на этот раз совсем ушли в море. Вскоре в Императорскую Гавань пришел большой корабль и долго стоял в бухте Константиновской. После этого русские моряки стали заходить сюда все чаще и чаще, прибытие их уже не пугало так орочей, как раньше. Далее они рассказывали о том, как русские потопили свое судно (фрегат «Паллада») [141]. Рассказы их об этом событии полны интересных подробностей. Это было зимой. Они видели, как вокруг судна обрубали лед, как рубили мачты и жгли их на палубе и как затем судно пошло ко дну. Как народ, совершенно чуждый войне, они никак не могли уяснить себе, зачем это одни люди хотят убить других и зачем это русские ломают, жгут и топят свое, еще совершенно крепкое судно. Все это произошло очень скоро. Моряки ушли, и на том месте, где раньше красовался корабль, виднелась одна только черная большая промоина. По ней плавал еще лед и куски несгоревшего дерева. Весной пришли англичане (11 судов), сожгли русские постройки в заливе Константиновском и, постояв немного, снова ушли в море».
Время шло незаметно, часы летели за часами, а старики все рассказывали и вспоминали прошлое. По лицам их видно было, что в эти минуты они совсем ушли в свои воспоминания и как бы снова переживали свою молодость и детство. Голос их стал звучнее и вид моложавее, бодрее. Но вот кто-то зевнул, кто-то начал шевелиться в углу та нарах, стлать свою постель и укладываться на ночь. Старики очнулись, гипноз исчез – воспоминания о прежней счастливой жизни отдалились, ушли в вечность, и на этот раз, может быть, навсегда.
Они опять увидели себя стариками; опять для них Императорская Гавань стала такой, какой они видят ее в настоящее время: русские рабочие, рубка лесов, брошенные орочские жилища и т. д. Медленно поднялись они с нар, грустно вздохнули и потихоньку начали расходиться по своим балаганам.
XVII
Еще с вечера все небо стало заволакиваться тучами, и начал моросить дождь. На другой день утром было то же самое. Чтобы не терять времени, мы решили ехать к морю, где около маяка Св. Николая на определенном астрономическом пункте генерала Жданко я решил закончить свой первый астрономический рейс и вычислить последнюю поправку хронометра.
Ветер дул с моря нам навстречу, и поэтому, чтобы поспеть к вечеру до устья, орочи шли на шестах, придерживаясь отмелей и берегов, где было не так глубоко. Ширина реки и простор ветрам позволяют орочам ходить по Тумнину и под парусами. Обыкновенно парусом у них в этих случаях служит полотнище полотна, всегда носимое с собой, куда бы они ни ехали: на охоту, рыбную ловлю или просто навестить своего родственника соседа.
От устья реки Тумнина до моря верст около сорока. В течении своем Тумнин крутых изгибов не делает и только дважды понемногу принимает направление от одного края долины к другому. Местами горы далеко отходят в сторону, отчего долина реки кажется очень широкой. Почвы [142], образующие низменные берега, слагаются большей частью из песка и ила вперемежку с прослойками мелкой гальки и крупного гравия. Все эти низины заливаются водой во время наводнений. Особенно интересны в этом отношении берега реки в самой нижней части ее течения и около моря. Тут (особенно вся левая сторона) берега состоят исключительно из почвы торфяниковой, сильно размытой во время последних наводнений. Пласт торфа возвышается над поверхностью воды метра на два. Прослойки черной илистой земли чередуются с мощными буро-желтыми слоями торфа недавнего образования. Во многих местах из красноватой темной массы его торчат ветки и стволы лесных гигантов, почерневших от времени и, бог знает откуда, снесенных водой. Вся поверхность низины изборождена рытвинами, ямами и завалена буреломом. Растущие на берегах лиственицы, тощие, полузасохшие, низкорослые, корявые, дровяного характера, имеют какой-то особенно тоскливый, болезненный вид. Большая часть торфяников – пустыри. Болотистая, малопитательная почва эта и не могла бы произрастить ничего другого, кроме кислых осок да низкорослых кустов голубицы. Зато сфагновый мох и Vaccinum vitis idaea [143], находясь здесь в особо благоприятных условиях, образуют влажный, пышный, густой ковер красивого, блестящего темнозеленого цвета. Низовья реки Тумнина представляют очень глубокую и широкую заводь, похожую скорее «а длинное озеро, нежели на реку. Ширина этой заводи близ устья около трех верст. Здесь вода кажется неподвижной и от большой глубины в массе имеет черный цвет.
Не доходя версты три до упомянутой заводи, река разбивается на рукава и протоки. В устьях проток образовались большие отмели и острова из чистого песка, голые и незаросшие еще никакой растительностью. Это и надо считать прежним устьем Тумнина. Дальше следует уже бухта, составляющая теперь только часть того обширного подковообразного залива, который далеко когда-то вдавался в сушу и границами которого были: с юга та длинная гряда базальтового массива, которая в настоящее время образует правый берег реки, с севера – такие же возвышенности, оканчивающиеся обрывами около селения Дата, близ устья реки Улики. Эта последняя тоже когда-то сама непосредственно вливалась в море, а теперь впадает в Тумнин, около современного его устья. Все эти обрывы, выступы и мысы, омываемые ранее волнами моря, видны еще и теперь очень ясно. Окатанные валуны, сглаженные поверхности больших камней и вообще следы берегового прибоя свидетельствуют об этом особенно красноречиво. С течением времени огромный залив наполнился песком и илом, приносимыми сюда в изобилии рекой Тумнином. Море узкой полосой отделило в свою очередь залив от берегового прибоя и образовало лагуну (лагунный берег по Рихтгофену) [144]. Этот лиман сперва превратился в мелкое пресноводное озеро, а затем и в болото. Болото стало зарастать мхами и впоследствии, будучи дренажировано протоками, медленно осыхало, образовав ту именно торфяниковую почву, о которой говорилось выше.
