Текст книги "«Крушение кумиров», или Одоление соблазнов"
Автор книги: Владимир Кантор
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 50 страниц)
В чем же явная для Степуна причина поражений современной демократии? А в том, что свободы «в смысле высшей духовной реальности» современная демократия не защищает. «То, что она защищает, есть не свобода – истина, а свобода борьбы всех истиндруг против друга; точнее, не истин (истина едина и в ней прекращается всякая борьба), а всех правд и правильностей, полуправд и полуправильностей, неправд и ложностей» [996]996
Степун Ф. Мысли о России. Очерк Х. С. 356.
[Закрыть]. Истину он понимал как истину евангельскую, которую надо познать, и она сделает человека свободным. «Дикий» капитализм еще раньше, чем большевики, достойные его выученики, отказался от христианства. Поэтому кризис капитализма сливается в Европе с кризисом демократии.
Разумеется, как писал Федотов, тоже мучительно продумывавший роль христианства в социуме, нет вечных и абсолютно справедливых общественных учреждений, но «есть все же для каждой эпохи и страны относительно справедливые и лучшие учреждения, за которые, со спокойной совестью, может и должен бороться христианин» [997]997
Федотов Г. П. Социальное значение христианства // Федотов Г. П. Тяжба о России. Paris. YMKA-PRESS, 1982. С. 14.
[Закрыть]. Христианство, по его мнению, есть та единственная религия, где вочеловечившийся Бог, Богочеловек, становится предметом почитания в его человеческом облике. А потому отныне каждый человек может пониматься как Его живая икона, т. е. в этом высшем смысле люди несут в себе демократическое равенство. Собственно, на эту же тему размышления С. Франка, полагавшего, что, вопреки всем распространенным в христианских и в антихристианских кругах представлениям, благая весть возвещала не ничтожество и слабость человека, а его вечное аристократическое достоинство.«Это достоинство человека – и при том всякогочеловека в первооснове его существа (вследствие чего этот аристократизм и становится основанием – и при том единственнымправомерным основанием – “демократии”, т. е. всеобщностивысшего достоинства человека, прирожденных прав всехлюдей) – определено его родством с Богом» [998]998
Франк С. Л. Свет во тьме. Опыт христианской этики и социальной философии. С. 124–125.
[Закрыть].
Но это как бы благие пожелания, а совместимы ли свобода и демократия, задавал вопрос Федотов, с реальными христианскими конфессиями? И отвечал, что, разумеется, протестантизм сам является отцом современной свободы и демократии, выкованных в революционной борьбе кальвинизма за свободу веры. А «с возрождением томизма современное католичество – пусть не очень решительно – становится на защиту свободы (перед лицом государства) и демократии (перед лицом тирании). Настоящей и мучительной проблемой свобода (и демократия) остается для православия». И хотя, как он замечал, православные либералы «– от Хомякова и до Соловьева – боролись за освоение этой идеи православием» против пересадки демократии «на православную почву протестовали и протестуют самые горячие и самые глубокие умы, воспитанные в восточной традиции» [999]999
Там же. С. 133.
[Закрыть].
Более того, самые отчаянные защитники почвенного православия, с его обрядоверием, следованием имяславческим полуязыческим интуициям «мистических движений православного востока» (Лосев), поддержали сам принцип фашистско – коммунистической идеократии. Я имею в виду текст Флоренского, написанный им в заключении и названный его издателями «своеобразным философско – политическим трактатом», заслуживающим внимания. Приведем из него отрывок, выражающий категорическое неприятие демократии: «Никакие парламенты, учредительные собрания, совещания и прочая многоголосица не смогут вывести человечество из тупиков и болот, потому что тут речь идет не о выяснении того, что уже есть, а о прозрении в то, чего еще нет. Требуется лицо, обладающее интуицией будущей культуры, лицо пророческого [склада]. Это лицо на основании своей интуиции, пустьи смутной, должно ковать общество. <…> Как суррогат такого лица, как переходная ступень истории появляются деятели вроде Муссолини, Гитлера и др. Исторически появлениеих целесообразно, поскольку отучает массы от демократическогообраза мышления, от партийных, парламентских и подобныхпредрассудков, поскольку дает намек, как много может сделать воля. Но подлинного творчества в этих лицах все же нет, и, надо думать, они – лишь первые попытки человечества породить героя. Будущий строй нашей страны ждет того, кто, обладая интуицией и волей, не побоялся бы открыто порвать с путами представительства, партийности, избирательных прав и отдался бы влекущей его цели. Все права на власть […] избирательные (по назначению) – старая ветошь, которой место в крематории. <…> Есть одно право – сила гения, сила творить этот строй. Право это одно только не человеческого происхождения и потому заслуживает название божественного» [1000]1000
Флоренский П. А. Предполагаемое государственное устройство в будущем // Флоренский П. А. Сочинения. В 4 т. М., 1996. Т. 2. С. 651-652 (Слова издателей. —
С. 803)
[Закрыть]. Так православные мыслители пытались обосновать тоталитаризм, объясняя его возникновение «божественным правом».
Говоря словами Степуна, ради оправдания большевизма здесь происходит «политический размен религиозной бездны народной души: апокалипсис без Христа, апокалипсис во имя Маркса». И даже не во имя Маркса, а во имя явного Антихриста – Сталина, которого уже и некоторые эмигранты (из‑за его сходства с Грозным) готовы признать православным скорее, чем «Владимира Соловьева, всегда защищавшего <…> не только христианский универсализм, но и демократическое свободолюбие» [1001]1001
Степун Ф.Задачи эмиграции // Степун Ф. А.Сочинения. С. 438.
[Закрыть].
Говоря, что в России наступил подлинный сатанизм, Степун готов был согласиться, что «некоторые (весьма отрицательные) свойства большевицкой психологии окажутся в исторической перспективе прямыми причинами возрождения русской государственности» [1002]1002
Степун Ф.Мысли о России. Очерк IV. С. 240.
[Закрыть]. Но даже готовые идти на компромисс деятели культуры, верившие, что черт (т. е. зло) в конечном счете может послужить благу, признавали, что режим этот не божеского, а дьявольского происхождения. Именно такое парадоксальное подтверждение дехристианизации страны показано в романе о визите дьявола в Советскую Россию. В гениальном сочинении М. Булгакова «Мастер и Маргарита» Христос уже не Иисус, а Иешуа Га Ноцри, он просто добрый человек, хотя как‑то и связан с высшими силами мироздания, и ему симпатизирует дьявол. Более того, нам дается и блистательно написанное жизнеописание Христа, но… в представлении дьявола, так сказать, евангелие от Воланда. В этой стране(отныне его епархии) только в памяти дьявола остается образ Христа.Народ же полностью дехристианизирован.
Оправдание Христа через дьявола – предел духовного падения культуры. У Степуна были свои объяснения произошедшей катастрофы. Началось с Запада, который испытал явный кризис христианства (Ницше как симптом), но, быть может, и преодолел бы его, если бы некоторые разрушительно – атеистические идеи не подхватила Россия. В результате произошел распад российского национального сознания, ибо им не было усвоено на уровне, так сказать, «физиологии культуры», абсолютное, т. е., по Степуну, религиозное значение культурных ценностей и благ, что сказалось во всех сферах жизни, ибо «отсутствию сельскохозяйственных машин соответствует отрицание методов и преемственно усовершенствуемых навыков мысли» [1003]1003
Степун Ф.Мысли о России. Очерк VIII // Степун Ф. А.Сочинения. С. 327.
[Закрыть]. Оказалось, что народу на культуру наплевать.
Но почему «закат России» наступил раньше «заката Запада», обещанного Шпенглером? Степун из статьи в статью утверждает: потому, что большевизм насаждает все ухваченное им с Запада с той силой веры, которой Запад уже лишен. Культурное бессилие русской религиозности на поверку оказалось страшной разрушительной силой. Он формулировал: «Элементарно лубочную и новоявленную идеологию Р. К. П. надо строго отличать от сложного, древнего и типично русского явления большевизма. Характеристики этого большевизма в нескольких словах не осилишь. Главное же, что нужно понять, это то, что он является последним словом трагического пересечения только еще восходившей к своей собственной культуре русской религиозности с только что порвавшей со своими религиозными корнями западно – европейской культурой.Культурное бессилие русской религиозности слилось в нем воедино с безрелигиозностью западно – европейской культуры. В результате случилось религиозное утверждение западноевропейской атеистической цивилизации, т. е. тот типичный и в точном смысле этого слова сатанинский антитеизм, который является невидимою для самих большевиков осью всего их дела» [1004]1004
Степун Ф.Путь творческой революции // Там же. С. 429 (курсив Степуна).
[Закрыть].
Спасение демократии и свободы личности в одном – в придании культурным ценностям религиозной санкции. Но для этого и Церковь должна быть свободна, а не раздираться конфессиональными ссорами, тем более не пачкаться сервильным угождением сильным мира сего. А чувствующим себя христианами главное – «не предавать религиозного смысла свободы» [1005]1005
Степун Ф.Задачи эмиграции // Там же. С. 441 (курсив Степуна).
[Закрыть].
При этом, на его взгляд, было бы преступно и бесчеловечно ждать от российских людей, уставших от большевистских требований жить «во имя идеала», что они начнут жить во имя «православно – евразийских высших идей». Он был твердо убежден, что «оспаривать интуитивную уверенность каждого замученного, замызганного советского человека, что царствие небесное это прежде всего тихая чистая квартира, долгий, спокойный сон, хорошо оплачиваемый труд, законом обеспеченный отдых, отсутствие административного произвола и, главное, – глубокий идеологический штиль– сейчас не только бессмысленно, не только преступно, но просто безбожно» [1006]1006
Степун Ф.Мысли о России. Очерк Х. С. 364 (курсив Степуна).
[Закрыть].
Жить во имя религиозной свободы – это как раз и значит сохранять чувство своего человеческого достоинства, не давая опустить себя до уровня скота, вола подъяремного. Но понятно, что почти невозможно сохранить чувство свободы при тоталитарнофашистском режиме. Нужна демократия. Есть ли шанс восстановить ее в России – стране православной? Можно ли открыть глубинный смысл православия, не ограничиваясь обрядами и умением затеплить свечечку перед лампадкой (чему умилялись российские православные философы), как возможной силы для становления свободы и демократии? Ведь Степун человек действия, идеи. По словам уже цитированного нами Льва Зандера, «можно поэтому сказать, что Ф. А. является христианином “убежденным”, а не “бытовым”; и это обстоятельство имеет в его творчестве очень большое значение. Ибо он внес в свое христианское миросозерцание ту честность мысли и ту бескомпромиссность нравственной воли, которые так сильны в кантианстве всех оттенков(курсив мой. – В. К.).И это придает его писаниям и словам совершенно особую силу и значительность: слова у него не расходятся с делом; и компромиссов (которые часто шокируют нас в «бытовом исповедничестве») он не допускает. Христианство для него – не система теоретических истин и не институт Церкви, а жизнь, существование (слово это не передает характера термина Existenz, каковым он пользуется, противополагая безбожие христианству)» [1007]1007
Зандер Л.О Ф. А. Степуне и о некоторых его книгах. С. 324.
[Закрыть].
Как и Федотов, Степун ищет путей, которые позволили бы не просто оживить православие в России, но сделать его основой демократических изменений. Иными словами, решить вопрос «о возможной роли православия в судьбе пореволюционной России» [1008]1008
Степун Ф. А.Христианство и политика // Степун Ф. А.Сочинения. С. 400.
[Закрыть]. Ведь он не раз говорил, что Россия может ждать от своих изгнанных мыслителей не организации вооруженной интервенции, а той идеологии, которая позволит ей существовать достойно. Так способно ли на это православие? Он предлагает следующее рассуждение. Даже «оставляя в стороне историю демократии, нельзя не видеть, что ее основной принцип – принцип защиты свободы мнения как формы коллективного искания освобождающей истины– должен быть близок духу христианской политики. Конечно, верховнаяИстина в христианстве дана. Но в своем нераскрытом виде она недостаточна для разрешения конкретных, культурно – политических и социальных вопросов. <…> В католичестве это раскрытие совершается под знаком догмата о непогрешимости. Православие этого догмата не знает. Миросозерцательное раскрытие верховной Истины христианства возможно в православии <…> лишь на путях личного религиозного творчества. Пути эти неизбежно приводят к многообразию христианских миросозерцаний, а тем самым и к многообразию решений тех или иных социально – политических вопросов». А уж «многообразие политических миросозерцаний само требует демократической, а не диктаториально – фашистской организации политической жизни» [1009]1009
Там же.
[Закрыть] .
Это был идейный шанс. Но не туда смотрела Клио. Роль творцов идей, определявших судьбу человечества, досталась большевизму и фашизму. Русские европейцы, видевшие крах родившегося пять столетий назад в Возрождении христианского гуманизма, чувствовавшие надвигающееся новое Средневековье, вполне отдававшие себе отчет в неподлинности, игровом характере «серебряного века», который двусмысленно именовали «русским возрождением», но который привел к тоталитарному срыву [1010]1010
См. об этом: Кантор В. К.Артистическая эпоха и ее последствия (По страницам Федора Степуна) // Вопросы литературы. 1997. № 2. С. 124–166. То же: В кн.: Кантор В.«…Есть европейская держава». Россия: трудный путь к цивилизации. Историософские очерки. М., РОССПЭН. 1997. С. 416–467.
[Закрыть], пытались найти идеологию, чтобы сызнова пробудить пафос подлинно всеевропейского Возрождения. Задача по – своему грандиозная. Но решать ее приходилось в ужасе войны и гибели людей, в зареве пожаров от горевших домов и книг, в очевидной перенасыщенности интеллектуального пространства смыслами, которым уже никто не верил. Они попали в ситуацию, как называл ее Степун, «никем почти не осознаваемой метафизической инфляции» [1011]1011
Степун Ф.Путь творческой революции. С. 430 (курсив Степуна).
[Закрыть].
Их слов не слышали. Более того, издатели «Нового Града» Бунаков – Фондаминский и мать Мария погибли в нацистских концлагерях, Федотову удалось эмигрировать в США, а Степун в 1937 г. был лишен нацистами профессорской кафедры в Дрезденской высшей школе и права на преподавание «за русофильство и жидофильство». Сам он так откомментировал свое изгнание в письме к Кульману: «В школе весь семестр шли неприятности, которые к концу завершились моим удалением в отставку. Удален я внешне по весьма приличному параграфу, гласящему “об упрощении управления”, но за этим нейтральным термином кроются другие мотивы, выяснившиеся в моей переписке с министерством. Был я уволен в сущности по двум мотивам. Во – первых, за христианский антирасизм, во – вторых, за русскость, не позволяющую меня рубрицировать как “заграничного немца”, вернее, как члена заграничной немецкой колонии». Жизнь его стала не очень предсказуемой, что он и сам понимал, замечая в письме к тому же адресату: «Ты сам лучше меня знаешь, что жизнь в Германии для такого человека, как я, вызывает ощущение пациента, у которого на рту лежит маска с хлороформом. Дышать трудно, предчувствуешь операцию и спрашиваешь себя по Кирке Гаардт, что это кризис – к смерти или к избавлению» [1012]1012
Там же.
[Закрыть].
Но как ариец и антибольшевик уцелел. В фашистско – немецком хозяйстве (Ordnung muЯ sein!) всякая деталька могла пригодиться: Степуна не трогали. Он действительно выжил чудом. Имел все предпосылки погибнуть от нацистов, но не погиб. Потом в день, когда англичане свирепо разбомбили Дрезден, не щадя мирных жителей, дом Степуна был полностью уничтожен, там погибли его архивы и годами собиравшаяся им библиотека. Но он и его жена в эти дни были за городом – и уцелели. Катастрофа была серьезная, но «любимец Фортуны», как иногда называли Степуна, в эти годы написал свой шедевр – свои мемуары, рукопись была с ним, и тоже уцелела. Тем не менее одновременно с этой страшной бомбардировкой стало понятно, что война подходит к концу, а вместе с этим приходит конец нацизму.
После разгрома гитлеризма он получает кафедру в Мюнхене. Если для своих российских соплеменников он выступал как представитель германской культуры, то перед немцами он выступил проповедником и толкователем культуры русской. Таков был внутренний пафос его жизненного и духовного существования. Его книги о России вызывали волны восторга и внимания. «Живая порука тому, что не перевелась еще настоящая русскость, – так говорили о Федоре Августовиче немцы» [1013]1013
Жиглевич Е.Безмолвные встречи со Степуном // Степун Ф.Встречи и размышления. London, 1992. С. 31.
[Закрыть].
Если говорить о наиболее, быть может, популярной среди немцев книге Степуна («Большевизм и христианская экзистенция»), которая вышла на немецком в конце пятидесятых, но как бы суммировала его прежние идеи, то она им, похоже, задумывалась как утверждение своих мыслей о России в Германии [1014]1014
Первое издание книги на немецком языке вышло в 1959 г.: Der Bolschewismus und die christliche Existenz. Mьnchen: Kosel Vferlag, 1959. Успех книги способствовал выходу второго издания в 1962 г.
[Закрыть]. И его ожидания оправдались. Немецкие критики вычленили сразу важнейшую тему мыслителя: «Принадлежит Россия к Европе или к Азии? Вопрос, которому Степун придает такое большое значение, считая, что защита Европы от советского коммунизма возможна только при условии, что на Россию будут смотреть не как на азиатский аванпост в Европе, а как на европейский в Азии» [1015]1015
Rainer C.RuЯland – asiatischer Vorposten in Europa? // Der Tagesspiegel. Berlin, 13.5.1959.
[Закрыть]. Автор рецензии на книгу покорен и самой личностью Степуна, он «связывает представление о яркой индивидуальности с именем семидесятипятилетнего автора, возглавляющего кафедру истории русской духовности в Мюнхенском университете» [1016]1016
Там же.
[Закрыть].
Именно тема этой книги звучала и в посмертных некрологах: «Волевым актом он из своей собственной ситуации как из некоей модели сделал историософские выводы и отправился на поиски Европы, в которой Восток и Запад находятся в одном ранге и в сущности должны быть представлены как однородные части, – Европы, где Россия была форпостом против Азии, а не азиатским клином, вбитым в Европу» [1017]1017
Polkuch Valentin.Die Finsternis will nicht weichen. Fedor Stepun zum Gedenken // Die Welt. Hamburg, 26. Februar. 1965.
[Закрыть].
Стоит привести об этой книге слова уже цитировавшегося здесь религиозного деятеля и близкого знакомого Степуна – Л. А. Зандера: «Христианин, ученый, художник, политический деятель, борец за правду – все эти стихии Ф. А. Степуна слиты воедино в его книге о большевизме и христианской жизни. К сожалению, книга эта вышла только по – немецки, и только несколько ее глав были напечатаны в русских повременных изданиях. <…> На первый взгляд, кажется, что его книга состоит из независимых один от другого этюдов. Более вдумчивое отношение к ней показывает однако единство замысла и внутреннюю связь затронутых автором вопросов. Это единство в значительной мере определяется самочувствием и самосознанием автора: 1) как русского европейца, 2) как христианина, 3) как ответственного за свои слова и выводы ученого» [1018]1018
Зандер Л.О Ф. А. Степуне и о некоторых его книгах. С. 334.
[Закрыть]. Книга представила читателям – усталого, умудренного, но верного своим выстраданным идеям мыслителя.
А затем Степун глубоко уходит в прошлое, пытаясь понять свой век и причины его катастрофы. Душой и памятью он снова жил в России, писал свои блистательные мемуары, давшие ему многократно повторенное всеми журналами и газетами имя «философа – художника». Писал в основном по – немецки, но после публикации на немецком языке трехтомных мемуаров («Vergangenes und Unverganglich»), сам сделал русский двухтомник (под названием «Бывшее и несбывшееся») и сумел его опубликовать.
Эта книга своими идеями еще раз подтвердила его право на пребывание среди избранных умов Европы. Такое избранничество решается не прижизненной сумасшедшей славой (политической или шоу – мейкерской), а сложным переплетением культурных и исторических потребностей, которые сохраняют подлинные, экзистенциально пережитые идеи. И мыслителю, быть может, достаточно, что он произнес свое Слово.
Степун был столь же блестящ, как Герцен, и внешне его судьба напоминала герценовскую, но по сути, по позиции – его полным антиподом. В отличие от революционного мыслителя прошлого века, мечтавшего, чтобы Россия обогнала Европу и показала ей пример, Степун говорил о возможном единстве Восточной и Западной Европы на основе христиански – человеческих, демократических норм общежития. Эти его стремления понятны нам сейчас. И более чем понятны. Их воплощение необходимо, чтобы избежать новой катастрофы. Но по – прежнему остается нерешенным вопрос, сможет ли наконец наша действительность стать разумной, т. е. и в самом деле действительностью, а не очередным фантомом.
Глава 20 Хранительницы: жены русских философов – эмигрантов
Мемуары редко создавались в спокойные эпохи. Как правило, они – свидетельство кризиса личного или общественного. Приведу кочующие из книги в книгу определения мемуарной литературы, выделив важные для моей темы положения. Чаще всего это записки современников, повествующие о событиях, в которых автор мемуаров принимал участие или которые известны ему от очевидцев. Важная особенность мемуаров заключается в установке на «документальный» характер текста, претендующего на достоверность воссоздаваемого прошлого. Эта проблема достоверности весьма существенна в нашем случае, только с важным добавлением – речь должна идти о достоверности и правдивости сердца.
Кажется, что до конца XIX века в России женщины выступали чаще как героини мемуаров. Иногда как создатели дневников, вроде Софьи Андреевны Толстой или Зинаиды Волконской. Воспоминания А. Я. Панаевой достаточно поверхностно касались событий литературно – общественной жизни. Сердечная сторона жизни оставалась скрытой. Все мемуары декабристов полны восторгами о верности и преданности русской женщины. Их образы – в основе образа Наташи Ростовой. Часто встает вопрос о национальности русских героических и преданных жен. Они были русскими по культуре, но, скажем, первая героическая жена декабриста – Полина Анненкова – была француженкой, жена Бердяева Лидия Бердяева была еврейкой и т. д. Абсолютно русская Татьяна Барцева всю жизнь любила и спасала своего мужа – еврея Семена Франка. Решает культура и воспитание, а не раса, не кровь. В эмиграции эта проблема стала серьезной. Но уже были архетипические персонажи, которые определяли тип отношений писателя или мыслителя и его спутницы. Первый русский писатель, знамя русской эмиграции, Федор Достоевский после несчастной любви с первой женой, издевательств над ним его любовницы Апполинарии Сусловой, нашел абсолютно преданную жену, вполне осознавшую, с кем Бог подарил ей счастье любви – Анну Григорьевну Сниткину.
Ее преданность поражала многих. Владимир Корнилов посвятил ей стихотворение:
Этой отваги и верности
Перевелось ремесло…
Больше российской словесности
Так никогда не везло.
«Жена Достоевского».
Начало ХХ века – это эпоха женских мемуаров, порой довольно откровенных, вроде воспоминаний Аполлинарии Сусловой «Годы близости с Достоевским», женщины, причинившей писателю немало горя, которую по аналогии можно бы назвать не хранительницей, а губительницей. Можно подумать, что нервность юной девушки, ставшей любовницей мужчины в летах, бывшего каторжника, объяснялась тем, что он не мог на ней жениться. Но, как пишут исследователи биографии писателя, когда он после смерти первой жены предложил Аполлинарии Сусловой выйти за него замуж, она отказалась. Их отношения были нервными, неясными, мучительными прежде всего для Федора Михайловича. Она звала его с собой в Европу, где жила с любовниками почти на глазах писателя, распаляя его, но отказывая в близости. Для А. Сусловой Ф. М. Достоевский был не великий писатель, а всего лишь поклонник, книг его она почти не читала, так что весь богатейший внутренний мир Федора Михайловича для нее словно и не существовал. И когда Достоевский написал Аполлинарии в одном из писем: «О милая, я не к дешевому необходимому счастью приглашаю тебя.», для нее это были лишь слова. Поэтому едва ли не первой русской женщиной– мемуаристкой, хранительницейжизни и творческого спокойствия, рассказавшей о своем великом муже, помогавшей ему в работе, заботившейся о его быте и здоровье, как раз и была Анна Григорьевна Достоевская.
Но далее эпоха поставила как проблему не реализацию своего эго, а реализацию женского, любовно – материнского начала, заложенного в высокодуховных женщинах. В эпохи кризисов и катастроф всегда происходила проверка на человеческую прочность и верность. Даже наиболее самостоятельные женщины, вроде жены Мережковского, Зинаиды Гиппиус, были и соратницы, и, что еще более важно – хранительницы. Так что можно сказать: строчки Владимира Корнилова – это поэтическое преувеличение. Российской словесности, российской философии не раз еще посчастливилось. Жесткий век проверял на прочность. И очень многие выдержали эту проверку.
В Евангелии есть одна значительная история: «Женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой; у нее была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее» (Лк10, 38–40).
Но проблема не решилась столь однозначно – отрицанием заботы Марфы и принятием только духовности Марии. Кстати, и церковь рассказывает о дальнейшей праведной жизни обеих женщин. Сообщается, что праведные сестры Марфа и Мария, уверовавшие во Христа еще до воскрешения Им их брата Лазаря, по убиении святого архидиакона Стефана и изгнании праведного Лазаря из Иерусалима, помогали своему святому брату в благовествовании Евангелия в разных странах. В православной традиции их называют «праведными сестрами». А храмы, посвященные сестрам, на Руси носят имя Марфо – Мариинских (жен – мироносиц святых праведных).
Русские женщины, жены изгнанных из страны мыслителей и писателей, были одновременно и Мариями и Марфами, выполняя функцию вдохновительниц и хранительниц.
Центр моего рассуждения – мемуары Татьяны Франк, на втором плане более известные мемуары Зинаиды Гиппиус о Мережковском. Их мужья выдержали, пережили все беды эмигрантской жизни – но что или кто их поддерживал? Конечно, сила их собственного духа. Но еще большую роль играло то, что рядом были те, кто абсолютно верил в них – их жены. Это была вера, дающая силы. Это были их жены, верившие безгранично, что их мужья носители высшего духа и служившие им как носителям духа, почти христианские подвижницы. Заботясь об их жизни, быте, они заботились также, чтобы жил дух. Еще интереснее, что они твердо и неразрывно связали свою жизнь в столетие катастроф с жизнью мужей. «В этих жестоких испытаниях, – писала Татьяна Франк, – мы, наша любовь, как бы заковалась в какую‑то непроницаемую броню, и ничто ее не могло уже поколебать, а только укрепить. <…> Жизнь Семенушки была в опасности, в опасности непосредственной реальной, его могли арестовать каждое мгновение и услать в лагерь, чтобы никогда не вернуть. Вопрос обо мне я решила, я иду с ним, куда бы то ни было. Лагерь, так в лагерь, бежать так с ним» [1019]1019
Франк Т. С.Наша любовь // С. Л. Франк. Саратовский текст. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 2006. С. 215–216.
[Закрыть].
После Октябрьской революции для русских мыслителей наступила эпоха катастрофы. Голод, холод, постоянная опасность расстрела или просто бессудного убийства на улице поднятыми большевиками со дна жизни социальными выродками. Рождался страшный мир, и рождался он страшно. Но надо было еще найти людей, способных на такую беззаконную жестокость. То есть людей уголовно – варварской психологии, не имеющих понятия о ценности человеческой жизни.И такие люди нашлись, причем было их немало. Их злодеяния выходили за пределы цивилизованного человеческого восприятия, напоминая поступки варваров давнопрошедших веков. Жизнь интеллектуальной элиты, как писала Зинаида Гиппиус, «медленно, постепенно превращавшейся в житие» [1020]1020
Гиппиус З.Петербургский дневник. С. 466.
[Закрыть], трудно сегодня вообразить. Ощущение тяжести жития и бытия имели вполне реально – бытовое воплощение: «Голод, тьма, постоянные обыски, ледяной холод, грузная атмосфера лжи и смерти, которой мы дышали, – все это было несказанно тяжело» [1021]1021
Там же. С. 473.
[Закрыть].
Философы и писатели покинули эту страну. Кого выдворяли, кто искал сам спасения. Мережковские бежали, бежали через Польшу, бежали на Запад, разумеется. Но, замечает Гиппиус, «везде надо было переходить военный фронт: у большевиков тогда шла война с Польшей» [1022]1022
Гиппиус-Мережковская З. Н.Дмитрий Мережковский // Мережковский Д. С.14 декабря; Гиппиус-Мережковская З. Н.Дмитрий Мережковский. М.: Московский рабочий, 1990. С. 476.
[Закрыть]. Первый тогдашний польский город, Бобруйск, «после Петербурга казался нам верхом благоустройства и культурной жизни» [1023]1023
Гиппиус-Мережковская З. Н.Дмитрий Мережковский. С. 478.
[Закрыть].
Семью Франков выслали, но высылка была не менее опасной и страшной, чем тайное бегство Мережковских через границу. Франк был арестован, посажен в камеру, откуда уводили на расстрел людей, а потом ему был предложен выбор между изгнанием и расстрелом. Вот, скажем, заключение ГПУ от 22 августа 1922 г.: «С момента октябрьского переворота и до настоящего времени он не только не примирился с существующей в России в течение 5 лет Рабоче – Крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в момент внешних затруднений для РСФСР гражданин Франк свою контрреволюционную деятельность усиливал».
В тот же день у Франка была взята подписка следующего содержания: «Дана сия мною, гражданином Семеном Людвиговичем Франком, ГПУ в том, что обязуюсь не возвращаться на территорию РСФСР без разрешения Советской власти. Ст. 71 Уголовного кодекса РСФСР, карающая за самовольное возвращение в пределы РСФСР высшей мерой наказания, мне объявлена, в чем и подписуюсь. Москва, 22 августа 1922 г.» [1024]1024
Высылка вместо расстрела. С. 387.
[Закрыть].
Татьяна Сергеевна Франк очень просто повествует об этих событиях: «Были много раз на краю гибели и от тифа, и от безумия толпы – от зеленых, от красных. Могли быть повешены и тут, и там, могли быть брошены в тюрьму, но рука Провидения выводила нас из всех испытаний и вела нас все дальше и дальше. Арест, освобождение – наконец, свобода, мы за гранью бессовестной сатанинской власти» [1025]1025
Франк Т. С.Память сердца. С. 228.
[Закрыть].
Но надо сказать, что Франк просто боялся эмиграции. В декабре 1917 г., словно предчувствуя свою высылку, он писал Гершензону: «Наши слабые интеллигентские души просто неприспособленны к восприятию мерзостей и ужасов в таком библейском масштабе и могут только впасть в обморочное оцепенение. И исхода нет, п. ч. нет больше родины. Западу мы не нужны, России тоже, п. ч. она сама не существует, оказалась ненужной выдумкой. Остается замкнуться в одиночестве стоического космополитизма, т. е. начать жить и дышать в безвоздушном пространстве» [1026]1026
Цит по: Буббайер Ф.С. Л. Франк: Жизнь и творчество русского философа. 1877–1950. М.: РОССПЭН, 2001. С. 138–139.
[Закрыть].
После смерти Дмитрия Мережковского его жена Зинаида Гиппиус в 1943 г. начала свои воспоминания, довольно жестко сформулировав задачи своего текста: «Все жены людей, более или менее замечательных, писали свои о нем воспоминания. <. > Трудно мне и писать воспоминания, делаю это из чувства долга. Трудно по двум причинам: во – первых – со дня смерти Д. С. Мережковского прошло лишь около двух лет, а это для меня срок слишком короткий, тем более, что мне кажется, что это произошло вчера или даже сегодня утром. Вторая причина: мы прожили с Д. С. Мережковским 52 года не разлучаясь, со дня нашей свадьбы в Тифлисе, ни разу, ни на один день. Поэтому, говоря о нем, нужно будет говорить и о себе, – о нас, говорить же о себе мне высшей степени неприятно – было и есть» [1027]1027
Гиппиус-Мережковская З. Н.Дмитрий Мережковский. С. 284.
[Закрыть].
Татьяна Сергеевна Франк не была сама писательницей, она была Женой в высшем смысле этого слова, понимавшей ту жизненную задачу, которую даровала ей судьба, понимавшей, что это не ниже, чем быть самой писательницей. Понимать – это такая великая заслуга, что трудно переоценить. Если бы вообще не было понимающих, то не было бы и творцов. А Франку очень часто казалось, что он абсолютно одинок, несмотря на любовь и преданность Татьяны Франк. По воспоминаниям родных, Франк «в последние годы все чаще задавался вопросом: “Для чего я вообще пишу? – Русская эмиграция вымирает, а Россия для меня закрыта”. Но, к счастью, время многое меняет: и русская эмиграция для нас теперь стала живым и притягательным источником разнообразных знаний и эмоциональных впечатлений, а Россия открыта для философа Франка. <…> И в возвращении на родину Франка – мыслителя и человека – немалую роль сыграла его жена» [1028]1028
Павловская К. Е.Татьяна Сергеевна Франк и ее воспоминания // С. Л. Франк. Саратовский текст. С. 259–260.
[Закрыть].
