Текст книги "«Крушение кумиров», или Одоление соблазнов"
Автор книги: Владимир Кантор
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 50 страниц)
Но все поменялось, когда пришедший Хам объявил себя врагом Европы и европеизма,как мешающего развитию человечества. Здесь и был великий соблазн. Соловьев достаточно внятно писал: «Историческим силам, царящим над массой человечества, еще предстоит столкнуться и перемешаться, прежде чем на этом раздирающем себя звере вырастет новая голова – всемирно – объединяющая власть антихриста, который “будет говорить громкие и высокие слова” и набросит блестящий покров добра и правды на тайну крайнего беззакония в пору ее конечного проявления, чтобы – по слову Писания – даже и избранных, если возможно, соблазнить к великому отступлению.Показать заранее эту обманчивую личину, под которой скрывается злая бездна, было моим высшим замыслом, когда я писал эту книжку» [726]726
Соловьев В. С.Три разговора. С. 90–91. Курсив мой. – В. К.
[Закрыть]. По Соловьеву, приход антихриста – это катастрофа прежде всего европейская, поскольку христианство и есть религия Европы. И нельзя не согласиться со Степуном, что Соловьев «страстно боролся <…> за европейский склад и образ России».
Кризис европеизма, приведший к «европейской бойне» (А. Блок) Первой мировой войны, дал тот вариант событий, деталей которого, разумеется, Соловьев разглядеть не мог, хотя смысл событий был им указан ясно и отчетливо. События эти были порождены европейским кризисом, но случились они не в результате внешнего завоевания, но в результате вторжения «внутреннего монгольства», когда Россия оказалась завоеванной маленькой партией нелюдей, а Европа в растерянности безмолвствовала, что вызвало у многих деятелей русской культуры, пытавшихся понять большевизм, вполне понятный вопрос – сравнение: «Чем не монгольское иго?» [727]727
Гиппиус З. Н.Петербургский дневник. М.: Сов. писатель, 1991. С. 29.
[Закрыть]
Запад боялся «вмешательства во внутренние дела России», Гиппиус называла это страхом Европы «перед традиционными словами», писала, что большевики с серьезной миной используют эти слова, а потом «хохочут – над Европой», которая никак не решится на внешний толчок, на интервенцию. И Гиппиус восклицает: «О эта пресловутая “интервенция”! Хоть бы раньше, чем произносить это слово, европейцы полюбопытствовали взглянуть, что происходит с Россией. А происходит приблизительно то, что было после битвы при Калке: татаре положили на русских доски, сели на доски – и пируют. Не ясно ли, что свободным, не связанным еще – надо (и легко) столкнуть татар с досок? И отнюдь, отнюдь не из “сострадания” – а в собственных интересах, самых насущных. Ибо эти новые татаре такого сорта, что чем дольше они пируют, тем грознее опасность для соседей попасть под те же доски».
Параллель большевистской революции с татаро – монгольским завоеванием была, что называется, на слуху: тут и Гиппиус, и Блок, и Бунин, и не случайно возникшие евразийцы с их оправданием монгольского ига. Тут естественны были и исторические параллели, и культурные – я имею в виду соловьевское стихотворение «Панмонголизм», эпиграф из которого Блок взял к своим «Скифам», как бы подчеркивая духовную преемственность. Хотя Соловьев привязывает именно к монголам свои апокалиптические предчувствия, слово «панмонголизм» звучит у него лишь как символ Божьей кары: «Орудий Божьей кары / Запас еще не истощен». Более того, у него, как и у Бунина, и у Гиппиус рисуется катастрофа («третий Рим лежит во прахе»). Блок же отождествляет себя с кочевниками, т. е. с большевиками, «этим вертикальным вторжением варварства», как назвал Ортега – и-Гассет русскую и немецкую революции. Этот антиевропеизм и приятие большевизма очевидны у Блока:
Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да. Скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами!
Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!
«Скифы» были восприняты противниками большевистского режима как сочувствие Блока разрушительным и антиевропейским началам большевизма. Чуть позже, уже в эмиграции, Г. П. Федотов писал: «Становясь на сторону революции, Блок отдается во власть дикой, монгольской стихии» [728]728
Федотов Г. П. На поле Куликовом // Федотов Г. П.Судьба и грехи России. В 2 т. СПб.: София, 1991. Т. 1. С. 122.
[Закрыть]. И вправду, в дневнике и записных книжках Блок весьма положительно отзывается о Ленине («Ленин – с предвиденьем доброго» [729]729
«Я лучшей доли не искал»… (Судьба Александра Блока в письмах, дневниках и воспоминаниях). М.: Правда, 1988. С. 453.
[Закрыть]– 19 октября 1917 г.; нечто похожее также 23 февраля и 26 февраля 1918 г.), бранит буржуев и рассуждает о своей ненависти к Европе. К европейцам обращается (11 января 1918 г.): «Если нашу революцию погубите, значит вы уже не арийцы больше. И мы широко откроем ворота на Восток. <…> Ваши шкуры пойдут на китайские тамбурины. <…> Мы – варвары? Хорошо же. Мы и покажем вам, что такое варвары» [730]730
Я лучшей доли не искал… С. 469. Европу бранили и бывшие друзья Блока, но по совсем иной причине, по той причине, что она не приходит на помощь европейской России, которую раздавила Россия стихийная, азиатская, а потому предрекали Западной Европе, предавшей русских европейских братьев, собственные катастрофы и катаклизмы, что и исполнилось в немецком и итальянском фашизме. З. Гиппиус в своем дневнике записывала: «Вот точная формула: если в Европе может, в ХХ веке, существовать страна с таким феноменальным, в истории небывалым, всеобщим рабством и Европа этого не понимает или это принимает – Европа должна провалиться. И туда ей и дорога» (Гиппиус З. Н. Петербургский дневник. С. 108).
[Закрыть]. Для нас здесь важно отметить, что «Скифы» вполне определенно полемичны по отношению к Соловьеву, отвергается соловьевский страх перед Азией и скифством: да, азиаты мы, и если Европа не будет нам супротивничать, то варварская лира готова созвать на пир европейские народы. А вообще‑то мы ближе гуннам и монголам. Любопытно, что о христианстве в поэме ни слова.
В этот период принятия зла как блага он и написал «Двенадцать», где, будучи верен реализму деталей, хотел указать благотворный смысл происходящего, который традиционно в европейской культуре связывается с именем Христа. Но поглядим, мог ли увидеть Христа человек, объявивший себя по ту сторону христианской Европы и союзником монголо – скифства?
5. Видеть и увидеть…Соловьев провидел двойное крушение Европы: сначала от удара кочевых азиатских орд, а потом – от антихриста: сначала силой, а потом ложью и обманом. Но в истории эти два момента совместились: насилие, а также ложь и обман пошли рядом, рядом пошло и пугавшее мыслителя азиатство (скифство, евразийство) совместно с грандиозной подменой нравственных ценностей, когда насилие и зло объявлялись добром и благом.
Соловьев не виделантихриста в реальности, но увиделего духовным прозрением, озарением; не виделдеталей, но увиделкатастрофическую суть надвигающегося на мир зла, грядущего порабощения Европы антихристом. Что же произошло в Октябре, кто же на самом деле пришел – Христос или антихрист? Посмотрим, что свидетельствует и показывает и что говорит и утверждает поэт. Сам он, говоря после революции о Христе с презрением, тем не менее давал основание своим апологетам предполагать, что и в самом деле у разбушевавшихся каторжников есть высшее оправдание, раз поэт не любит, а все‑таки видит Его. При этом Блок отрицал, что восхвалял большевиков: «Разве я “восхвалял”? (Каменева). Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути,то увидишь “Исуса Христа”. Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный призрак» [731]731
Я лучшей доли не искал… С. 474. Курсив Блока. – В. К.Приведем убедительный анализ отрывка так и ненаписанной пьесы Блока, данный Б. Зайцевым: «И один отрывок – величайшей важности для понимания Блока. Набросок пьесы из жизни Христа («Русский соврем.»). Может быть, Блок сам почувствовал, что нехорошо говорить об Иисусе: “ни женщина, ни мужчина”, о св. Петре “дурак Симон с отвислой губой”, или “все в нем (Иисусе) значительное от народа”, “апостолы крали для него колосья” – все-таки он написал.Это, скажем, не литература. Но… что же, и не Блок? Увы, именно Блок, и помечено: 1918 г. Блок эпохи “Двенадцати”. Вот еще новый поворот, новый свет на загадочную поэму. Вот в каком настроенииона создавалась. Что же, “настоящий” Христос вел “Двенадцать” или блоковский, “ни женщина, ни мужчина”, у которого “все значительное от народа”? Я говорил уже, что настоящий Христос вовсе не сходил в поэму. А теперь видно, какого Христа Блок пристегнулк своему писанью» (Зайцев Б.Далекое. М.: Сов. писатель, 1991. С. 464).
[Закрыть].
Самый близкий ему в те годы по позиции поэт и мыслитель, тоже принявший большевиков, Андрей Белый писал: «В том звуке крушения старого мира, который Александр Александрович услышал со всей своей максималистической реалистичностью, должно было быть начало восстания, начало светлого воскресения, Христа и Софии, России будущей. <…> “Впереди Исус Христос” – что это? – Через все, через углубление революции до революции жизни, сознания, плоти и кости, до изменения наших чувств, наших мыслей, до изменения нас в любви и братстве, вот это “все” идет к тому, что “впереди”, – вот к какому “впереди” это идет» [732]732
Белый А.О Блоке. Воспоминания. Статьи. Дневники. Речи. М.: Автограф, 1997. С. 495–496.
[Закрыть].
Поэма пронизана символами русской и мировой культуры. И не случайно споры о поэме живут и сегодня, несмотря на угасание их политической злободневности. Слов вокруг этой поэмы было сказано много, ее приняли (хоть с оговорками) большевики и категорически не приняли их противники, увидевшие в этой поэме предательство христианской культуры. Зато интеллигенты– народолюбцы, видевшие смысл истории в народных действиях, обрадовались такому освящению народного безудержа. Иванов– Разумник ликовал: «“Двенадцать” – поэма о революционном Петербурге конца 1917 начала 1918 года, поэма о крови, о грязи, о преступлении, о падении человеческом. Это – в одном плане. А в другом – это поэма о вечной, мировой правде той же самой революции, о том, как через этих же самых запачканных в крови людей в мир идет новая благая весть о человеческом освобождении. Ибо ведь и двенадцать апостолов были убийцы и грешники» [733]733
Иванов-Разумник.Испытание в грозе и буре // Блок А.Двенадцать. Скифы. Предисловие Иванова-Разумника. СПб.: Изд-во при Центральном Комитете Партии Левых Социалистов-Революционеров (Интернационалистов), 1918. С. 6.
[Закрыть].
Как видим, сторонникам большевиков очень хотелось оправдать свои зверства, прикрывшись даже хоть именем Христа. Вообще, революционеры Октября уравнивали свою революцию и революцию христианскую, забывая, что Христос сам погиб, без огня и бури, а его сторонников очень долго еще предавали мучениям и казни. Блок рисует иную ситуацию: убийцы возглавляются Христом. Но Христом ли? У самого Блока были сомнения. Степун, опираясь на дневниковую запись поэта, полагал, что поначалу Блок хотел изобразить антихриста в качестве предводителя красногвардейцев: «Непонятным появление Христа показалось и самому Блоку: “Когда я кончил поэму, я сам удивился, почему Христос, неужели Христос, когда надо, чтобы шел Другой”. Начертание Другого с большой буквы неоспоримо указывает на то, что Блок под “Другим” понимал антихриста» [734]734
Степун Ф. А.Историософское и политическое мировоззрение Александра Блока // Степун Ф. А.Портреты. С. 29.
[Закрыть]. Христос должен явиться в конце света, но в качестве освободителя от убийцы людей – антихриста. Возглавляющий убийц и каторжников, не преображающий их, вряд ли может быть Христом. И все‑таки Блоку виделся Христос, и он остался верен своему видению. Он кого– то видел, а кого – разглядеть и увидеть не мог. Хотя и дал этому кому‑то конкретное имя.
Но вчитаемся в последние строки поэмы.
…Так идут державным шагом,
Позади – голодный пес,
Впереди – с кровавым флагом,
И за вьюгой, невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди – Исус Христос.
Начнем наш анализ этих строк с методологического замечания. Странно появление Христа под гул пальбы, среди пролитой крови, в час земной катастрофы, как предводителя убийц– каторжников («на спину б надо бубновый туз»), ибо доНего по всем евангельским и святоотеческим текстам должно быть пришествие антихриста, Христос же приходит только послеантихриста, чтоб покарать насильника людей, установив наконец мир на Земле и вернув людей в гармоническое состояние. Но поэт все же увиделХриста. Посмотрим, что он видел, ибо это он дает нам как свидетель, «констатирует факт», по его собственным словам.
«…Так идут державным шагом».Таким шагом идут не апостолы, а представители государства, с которым Христос связан не был. Напротив, с идеей сильного государства связывался и евангелием и отцами церкви именно антихрист.
«Позади – голодный пес».Пес, как известно, если говорить о религиозной символике, скорее всего – спутник дьявола.
«Впереди – с кровавым флагом».Кроваво – красный флаг заслуживает некоторой детализации. Во – первых, кроваво – красный флаг был не только у большевиков, но и у немецких нацистов,разной была лишь символика – у большевиков серп и молот, у нацистов свастика. Во вторых, себя Блок мыслил раньше рыцарем белого стяга, как символа христианской России. Вряд ли Христос отказывается от своих белых риз. В третьих, сошлемся на любопытное культурологическое наблюдение аргентинского мыслителя и президента Аргентины конца прошлого века Домениго Сармьенто: рассуждая о символике красного цвета, он обращает внимание на «страны, где флаги багряно – алые: Тунис, Монголия,Марокко» и замечает, что красный цвет «очень нравится дикарям», а потому «багрово – алый цвет – это символ насилия, крови и варварства» [735]735
Сармьенто Д. Ф.Цивилизация и варварство. Жизнеописание Факундо Кироги. М.: Наука, 1988. С. 88. Курсив мой. – В. К.
[Закрыть]. Еще существеннее для нашей темы следующие наблюдения: «Накидка римских императоров, символ диктаторской власти, была пурпурной, алой.<…> Во всех европейских государствах до прошлого века палач носил пурпурныеодежды» [736]736
Там же.
[Закрыть]. Итак, кровавый флаг есть символ дикарства, диктаторской власти и палачества. Более того, везде красный цвет – это знак опасности(светофор и пр.). Заметим, что собственно красный цвет имеет в русском языке помимо негативного («пустить красного петуха») и позитивный смысл (красный – прекрасный, «красна девица»), чем впоследствии удачно воспользовались большевики. Можно вспомнить и красный цвет стягов дружины князя Игоря, цвет воинский, означающий небоязнь пролития крови. Правда, в «Слове» цвет этот обозначается словом червленый:«Червленый стяг и белое знамя» – или на древнерусском – «бела хорюговь», т. е. воинский стяг и княжеское, государственное (более важное), знамя. Но существенно, что Блок в «Двенадцати» видит именно негативный оттенокцвета, не красный, а кровавый. Зададим риторический вопрос: может ли под «кровавым флагом» идти Христос?
«И за вьюгой, невидим».Христос всегда являлся во плоти, даже позволял вложить персты в свои раны. Более того, у апостола Иоанна находим на этот счет вполне конкретные предостережения по поводу бесплотности и невидимости Христа: «Возлюбленные! Не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире. Духа Божия (и духа заблуждения) узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога: а всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти,не есть от Бога, но это дух антихриста,о котором вы слышали, что он придет и теперь есть уже в мире» (1 Ин 4, 1–3; курсив мой. – В. К.).
«И от пули невредим».Но не случайно, как отметил Бунин, Блок после «Двенадцати» собирался писать издевательскую пьесу о Христе как расслабленном и слабоумном. Сильный, который «от пули невредим», вряд ли может быть принявшим мученическую смерть Христом, чьи раны были очевидны, недаром Фома Неверующий вкладывал в них свои персты. И, упав с горы, Он бы разбился (вспомним искушение в пустыне, когда Он отказался от помощи сатаны), в отличие от соловьевского антихриста, бросившегося с обрыва, но уцелевшего. Блок вернулся к соловьевским темам в конце жизни, когда предчувствия мыслителя начали сбываться, но не захотел им поверить, не захотел их увидеть глазами Соловьева. Конечно, соловьевец Блок помнил «Три разговора», так что речь может идти здесь о явной полемике, тем более что одновременно написанные «Скифы» все пронизаны такой полемикой.
А более всего поражает олеографический и мещанский «белый венчик из роз»вместо тернового венца,каким был в реальности увенчан Христос. И вряд ли здесь можно увидеть нечто от розенкрейцеров. Если уж искать некое историко – метафизическое воздействие на Блока, то скорее этот венчик из роз идет от ницшеанского Заратустры, венчающего себя розами. Это штрих не из образа Христа, а скорее – антихриста – сверхчеловека.
Возможно, Блок исходил из славянофильско – народнической позиции, которая вылилась у него в формулу, что в Христе «все значительное от народа». Но, и это чрезвычайно важно, Христос не с диким народом, он пришел, как прежде пророки, исправить народ, а не согласиться с его пороками, принес злым и жестоким заповеди любви и милосердия. Он – сын Бога, и во внешней поддержке не нуждается. Стоит еще раз подчеркнуть, что антихрист не легитимен, а потому приходит на волне народной любви и поддержки. Под видом добра – апология насилия и грабежа. Народ требовал распятия Христа, освободив преступника Варраву, и двенадцать блоковских каторжников тоже стреляют в того, кого они считают Христом, но этот некто уходит от их пуль, чего Христу сделать не удалось.
Блоковский нектовполне бесплотен и условен, Блок видел световое пятно, но ему захотелось видеть в нем Христа. Иными словами, вопреки слову апостола, он не исповедовал Иисуса Христа, «пришедшего во плоти». Вот рассказ Блока, записанный Алянским и авторизованный Блоком, о возникновении образа Христа в поэме. Поэт любил гулять вьюжными ночами. И вот во время вьюги «вдруг в ближайшем переулке мелькнет светлое или освещенное пятно. Оно маячит и неудержимо тянет к себе. Быть может, это большой плещущий флаг? <…> Светлое пятно быстро растет, становится огромным и вдруг приобретает неопределенную форму, превращаясь в силуэт чего‑то идущего или плывущего в воздухе. <…> Вот в одну такую на редкость вьюжную, зимнюю ночь мне и привиделось светлое пятно; оно росло, становилось огромным. Оно волновало и влекло. За этим огромным мне мыслились Двенадцать и Христос» [737]737
Алянский С. М.Из воспоминаний «Встречи с Александром Блоком» // «Я лучшей доли не искал»… С. 509.
[Закрыть]. Он не увидел, а домыслил Христа. То же, что он видел и пересказал как свидетель, дает нам образ совсем другого персонажа конца истории, который и должен был прийти доХриста. Не случайно Луначарский как‑то по поводу блоковского «Другого» упрекал поэта, что он не увидел Другого в Ленине. У Степуна есть статья «Путь Александра Блока от Соловьева к Ленину». Ленина Аскольдов в сборнике «Из глубины» назвал одним из ликов антихриста. А один из героев текста С. Булгакова из того же сборника вспомнил и поэму Блока. О «Двенадцати» говорит Беженец:«Высокая художественность поэмы до известной степени ручается и за ее прозорливость. Может быть, и впрямь есть в большевизме такая глубина и тайна, которой мы до сих пор не умели понять? Но дальше спросил я себя: насколько же вообще простирается ясновидение вещего поэта? Есть ли он тайнозритель, который силою поэтического взлета способен увидеть грядущего Господа? И довольно было лишь поставить этот вопрос, как пелена спала с глаз, и я сразу понял, что меня так волновало и тревожило в стихотворении, как нечто подлинное, но вместе и страшное. Поэт здесь не солгал, он видел, как видел и раньше, – сначала Прекрасную даму, потом оказавшуюся Снежной Маской, Незнакомкой, вообще двусмысленным и даже темным существом, около которого загорелся “неяркий пурпурово – серый круг”. И теперь он кого‑то видел, только, конечно, не Того, Кого он назвал, но обезьяну, самозванца, который во всем старается походить на оригинал» [738]738
Булгаков С. Н.На пиру богов // Вехи. Из глубины. С. 325.
[Закрыть].
Соловьев даже под ликом филантропа, в образе добродея распознал антихриста, ибо у него был четкий критерий: тот выступает вместо Христа, подменяет Его собой. Блок, расплевавшись с православным христианством («что нынче невеселый товарищ поп?») в тот момент, когда священников лишали всяких прав и расстреливали десятками, счел обещание нехристианского добра благом и как бы поэтически благословил зло образом Христа. Счел революцию истинным проявлением деятельной любви, хотя вся поэма – как бы живая картинка из апокалипсиса: снежной, вьюжной ночью идут двенадцать красноармейцев – каторжников, стреляющих в любую смущающую их нетрезвый ум фигуру, обещающие грабежи и устраивающие настоящую охоту на проститутку (бывшую «Незнакомку», по мысли Федотова). Вся эта охота и пьяная удаль заканчивается убийством, в результате же пред исчадиями ада возникает под пером поэта якобы облик Христа, ведущего куда‑то, возможно, в светлую даль. Поразительно, как поэт, нарисовавший апокалиптическую картину происходящего, пренебрег мистическим прозрением Соловьева. Бердяев писал о соловьевской «Краткой повести»: «В этой повести историческая перспектива исчезает, стираются грани между двумя мирами и все представляется в апокалиптическом свете. <…> Вл. Соловьев видит нарастание зла под видом добра, соблазняющего добром» [739]739
Бердяев Н. А. Основная идея Вл. Соловьева // Н. А. Бердяев о русской философии. В 2 т. Свердловск, 1991. Т. 2. С. 48–49.
[Закрыть]. Апокалипсис поэт Блок увидел, но вождя этого апокалипсиса видеть не пожелал.
Полемизируя с Соловьевым, Блок тем не менее добавил убедительные черты, изображающие приход антихриста в его реальности. Но при этом создал поэму великого самообмана. Если бы, однако, поэт изобразил предводителем красногвардейцев, идущих «без имени святого» и под кровавым знаменем, антихриста, то и поэма была бы другой или бы ее не было вовсе. Она до сих пор держится этим явным противоречием, сдвигом образа, когда дьяволово войско почему‑то возглавляет Христос. На самом деле Блок видел антихриста, но марево, напущенное врагом христианства, было такового, что поэт обознался. И поступил так, как предупреждало евангелие не поступать. Принял лжехриста за подлинного Христа. По этой поэме можно постигать антихристов морок, когда человек, способный даже к духовидению и призванный «на пир богов», видит всю подлинную реальность злодеяния, но называет это добром. Тайна поэмы в том, что, обоготворив стихию, направленную против европеизма, европейской цивилизации, «Розы и креста», европейско – рыцарской и романтической «Прекрасной дамы», он в сущности отрекся и от способности, дарованной европейско – христианской культурой, – отличать Христа от его обезьяны, от самозванца, от антихриста. Поэма «Двенадцать» остается поэмой великого соблазна, утверждающей, что Зло может вести к Добру, а Высшее Благо предводительствовать злодеями. В ответ на соловьевское «Оправдание добра» Блок по сути дела написал «оправдание зла».
После этой поэмы он до самой смерти практически ничего не пишет. И это происходит с одним из самых продуктивных поэтов России! Три года спустя, в 1921 г., когда ему в общем‑то стало ясно, что зверства есть зверства, что душа отныне живет «среди глубины отчаяния и гибели», Блок рассчитывается с поэмой жуткой, полной самоубийственной издевки фразой (дневник от 17 января): «Научиться читать “Двенадцать”. Стать поэтом – куплетистом. Можно деньги и ордера иметь всегда…» Возможно, прозрение пришло, но заплатил он за то, что поддался мороку, своим творчеством
