Текст книги "Враг народа"
Автор книги: Владимир Юрасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Глава восьмая
Автомобиль быстро бежал по запорошенному снегом шоссе Дрезден-Лейпциг. Сокращая путь, Карл свернул на север, через Дален. Выглянуло тусклое зимнее солнце. Морозный туман порозовел, зарозовели и снежные поля. Въехали в лес – зимние, отяжелевшие деревья замелькали по сторонам.
Вдруг в моторе хлопнуло и затарахтело железо. Лопнул ремень динамо. Запасного не было. Досадуя па Карла, Федор приказал ехать на аккумуляторе до Далена.
Дежурный офицер даленской комендатуры – пожилой, сутуловатый капитан – позвонил коменданту на квартиру.
– Товарищ гвардии майор, комендант города просит вас к себе.
Федору ничего не оставалось, как идти к коменданту.
– Тихо у вас, хорошо, – заметил он провожавшему его капитану, проходя по заснеженной улице в белых кустах и деревьях.
– Тихо, товарищ гвардии майор, но скучно… Семью бы сюда выписать.
Капитан до войны был учителем сельской школы. Дома его ждала жена и двое детей. Тосковал, подавал заявления о демобилизации, обещали разрешить выписать семью, но прошло четыре месяца, а разрешение не приходило.
– Молодым еще ничего: бегают по немкам, комендант живет с репатриированной, а нам, семейным, – тоска. Хоть бы читать было что, – может, у вас в Берлине можно что достать?
Комендант жил на пивоваренном заводе, наглухо огороженном высокой каменной стеной. На звонок вышла немецкая девка – широкобедрая, неряшливая, с жирной кожей.
Большая квартира была набита мебелью и вещами. В прихожей на шкафу лежало два аккордеона, почти в каждой комнате – по радиоприемнику. Бледный майор с припухшими глазами на обыкновенном лице вышел из спальни и представился:
– Районный комендант, майор Носов.
Китель был увешан медалями и орденами – Кутузова 2-й степени, Красной Звезды, Отечественной войны 2-й степени.
Познакомились. Оказалось – воевали в соседних дивизиях. Был четыре раза ранен.
Пришла «жена» – смазливая молодая женщина с усталыми темными глазами, в шелковом платье и русских сапогах на высоких каблуках. Глядя в сторону, подала бескостную руку и тут же ушла на кухню. Федор потом узнал, что она украинка, была вывезена немцами в Германию, при репатриации попала в сводный лагерь в Ошатце, где ПФК[3]3
ПФК – Проверочно-Фильтровочная Комиссия.
[Закрыть] проверяла репатриированных. Коменданты ближайших районов ездили в лагерь и набирали хорошеньких для «обслуги» комендатур.
Стали собирать на стол. Федор отказывался, но комендант был заметно рад новому человеку и не хотел отпускать. Чтобы развлечь Федора, завел радиолу. Пластинки были русские, десятка два эмигрантских – Лещенко и Вертинского.
– Только для своих, – заговорщицки сказал он Фёдору, имея ввиду мнение политотделов об этих певцах, как об упадочных и вредных.
«Ну, что ж, простимся, так и быть,
Минута на пути,
Я не могу тебя забыть,
Прости меня, прости».
Лицо Кати – пьющей птицы всплыло в памяти.
Вошла «жена» с тарелками на подносе. Она незаметно рассматривала Федора. «Освободили», – подумал он, – «сделали наложницей, потом выбросят «по приказу» на родину. Что ее там ждет, прошедшую военную Германию и постели «освободителей»?
Перевернул пластинку – тот же голос со слезами и горле:
«… Обо мне не грусти, мой друг, я озябшая, хмурая птица,
Мой хозяин, жестокий шарманщик, меня заставляет плясать…
Вынимая билетики счастья, я гляжу в несчастливые лица,
И под вечные стоны шарманки мне мучительно хочется спать…»
«И мне хочется спать, мучительно хочется спать»,
Комендант в другой комнате звонил по телефону.
– Товарищ майор, я приказал съездить за ремнем и Ошатц, а пока давайте подкрепимся, – и он сделал широкий приглашающий жест:
– Так сказать, легкий завтрак!
Опять еда – горы мяса, закусок, приправ, опять водка, опять вино. Лишенные столько лет еды досыта, советские люди, попав в Германию, старались угощать, есть, поражать едой. Это дополнялось старинным русским гостеприимством. Так и у генерала, так и в Берлине, и у Марченко – повсюду.
Федору ни пить, ни есть не хотелось, но хозяин настаивал, обижался, так что «легкий завтрак» кончился пьянкой.
Время от времени появлялась «жена», убирала со стола и молча уходила. Когда Федор спросил ее, почему она не разделяет с ними компании, – покраснела, опустила руки и стала отказываться. Тогда комендант протянул ей стакан вина и приказал: «Пей», Она тихо сказала: «На здоровьечко» и выпила, так же стоя у стола. Потом собрала на поднос пустые тарелки и опять ушла в кухню.
Захмелевший хозяин, хвастаясь, рассказывал о своем «царствовании» в городке.
Волею войны закинутый в коменданты этого тихого городка, он быстро вошел во вкус положения «царька» и «развернулся». Федор не раз встречал таких комендантов. Что их ждало, вчерашних полуграмотных крестьян, а сегодня вершителей судеб тысяч побежденных немцев?
Жители, чье имущество, а порой и жизни зависели от воли коменданта, при одном появлении самодовольной фигуры представителя военной власти старались поскорее скрыться. Не дай Бог, если у какой-нибудь матери красавица дочь! Не дай Бог, если у кого в гараже остался автомобиль! «Непослушного» арестовывали и водворяли в подвал комендатуры, где он сидел, пока не соглашался с любым требованием коменданта. Жаловаться никому не приходило в голову.
Группы местных коммунистов, зависимых от комендантов, даже при явном беззаконии не решались «портить отношений» с властью. Федор угадывал будущее этих «царьков». Он знал, что в Москве готовились кадры для работы в Германии, что комендатуры по мелким городкам будут упразднены, комендантов ждала демобилизация и возвращение к себе в деревни или в провинциальные городки, где они, отвыкшие от труда, с новыми привычками к пьянству и безграничной власти, неминуемо должны были кончить тюрьмой и лагерем.
– Тебе что нужно – ты скажи, майор! Я все могу. Хочешь корову – пожалуйста! Хочешь бочку спирту – пожалуйста! Сахар, повидло – пожалуйста! Все равно немецкое – они у нас брали, теперь мы берем!
Разошедшегося коменданта прервало появление дежурного:
– Товарищ майор, надо бы сводки подписать.
Федору стало стыдно перед этим пожилым капитаном. Он извиняюще развел руками, показывая, что ничего не мог сделать.
– Извини, майор, надо сходить в комендатуру, сам знаешь – служба прежде всего! – Пошатываясь, стараясь держаться прямо, комендант удалился в сопровождении дежурного.
– Он часто у вас так? – спросил, чтобы что-нибудь сказать, у поправлявшей скатерть «жены» Федор.
– Кажного Божого дня, – со вздохом, покорно ответила та. Это Федор и без нее знал.
– А нельзя ли мне где-нибудь поспать у вас?
«Жена» как-то боком взглянула на Федора, и ему показалось, что она хотела проверить, не приглашение ли это мужчины ей, женщине. «Неужели она еще и спит с приезжими?»
– Я устал немного и хотел бы отдохнуть, – как мог мягче сказал он.
– Прошу, товарищ майор, до цыей кимнаты, – она провела Федора в комнату рядом, по-видимому, «кабинет» хозяина. Везде валялось оружие, фотоаппараты, части киноаппарата, какие-то картонки с бельем, куски материи, недошитые посылки. Здесь же стоял широкий диван. «Жена» принесла стеганое одеяло и подушку.
– Прошу, – но не уходила, и Федор опять подумал о коменданте: «Как он надоел ей».
– Вы хотите что-то мне сказать?
– Товарищ майор, вы из Берлина, чи вы не чули, що с нами буде? – быстро спросила она, прижимая руки к груди.
– Домой, наверное, отправят.
На глазах у женщины показались слезы.
– Хочь бы до дому, Боже ж мий! Уси кажуть, що пашпарты дадуть – але ничого не дають. Наши кажуть, що до Сибиру засылають… страх-то… от и сидю тут… Чи не можно там похлопотатысь? Може допоможете, товарищ майор, вик Богу за вас молитись буду, – и она молча заплакала.
Федору до боли стало жалко это замученное человеческое существо. Чем он мог помочь ей? Но, чтобы как-нибудь успокоить, достал блокнот и спросил фамилию, обещая где-то похлопотать.
– Ничипуренко Галина, 1925 року народження, – вытерла рукой слезы и, всхлипнув: – Вы вже попросить, товарищ майор, щоб до дому поихать.
Оставшись один, Федор долго лежал и думал о «поихать до дому», о сотнях тысяч таких же девушек, искалеченных событиями, потерявших близких, дом и даже доверие правительства своей страны только за то, что их вывезли на каторгу в Германию.
Он слышал сквозь сон, как вернулся комендант, как кричал на Галину, как та что-то тихо отвечала. Когда комендант разбудил Федора, стол в столовой был снова заставлен блюдами и бутылками.
Пить Федор отказался наотрез. Карл сидел на кухне, сытый, подвыпивший, и что-то рассказывал смешное толстой кухарке. Автомобиль был готов.
Комендант снова настойчиво просил выпить и снова обижался, так что Федору пришлось уступить и, преодолев отвращение, проглотить три рюмки. Комендант пил, не закусывая и, опьянев, снова стал предлагать взять у него что-нибудь в подарок.
– Хочешь, бери вон ту картину. Ты человек образованный, и тебе она нужнее. – Большая картина изображала обнаженную женщину на фоне огромного павлина. Кожа была написана так хорошо, что казалась теплой и живой.
– Бери, майор, – это из Дрезденской галереи. Когда союзники бомбили, всю галерею развезли по деревням. Эта попала в Дален.
– Спасибо, товарищ майор, картина очень хороша, но с ней под суд попадешь: Знаете приказ маршала Жукова, – Федор чуть не сказал «покойного маршала», – у нас в Берлине одного офицера за гешефты с картинами на десять лет засадили, а тут из Дрезденской галереи.
– Ну, ладно, тогда возьми что-нибудь – у меня вон сколько! – настаивал вошедший в раж гостеприимства пьяный майор.
– Чего у вас в Берлине нет, ты скажи? Ну, продуктов хочешь?
– У нас «Гастроном» есть, спасибо, – отказывался Федор.
– Ну, а мясо у вас есть?
– Столько нет, но хватает.
– Вот видишь, возьми мяса. А?
Решив отделаться и думая, что все обойдется кругом-двумя колбасы, Федор согласился.
Было десять часов, когда он стал прощаться. На освещенном фонарями заводском дворе стоял готовый автомобиль, и Карл прогревал мотор. Федор еще раз поблагодарил вышедших на крыльцо коменданта и Галину. Ночной полицейский открыл ворота, и автомобиль, освобожденный от тормоза, покатился с возвышенности.
Городок уже спал. Только комендатура была ярко освещена и с ее стен смотрели плакаты и огромный портрет Сталина. У полосатой будки ходил часовой с автоматом.
Когда въехали в лес, Федор почувствовал запах навоза. На заднем сидении что-то чернело и тяжело дышало.
– Что это такое, Карл?
– Овца, господин майор.
– Что-о-о?
– Овца. Комендант сказал, что вы знаете.
– Вот идиот! – но тут же рассмеялся: – Что же мы будем делать с нею, Карл?
– Придется зарезать, господин майор. Она ягненая.
– Этого еще не хватало!
Если бы в пути комендантский контроль обнаружил овцу, да еще ягненую, без соответствующих документов – это грозило отдачей под суд по тому же приказу Жукова. «Попадешь на дурака – ну, и пропал. Надо выбросить».
– Останови, Карл. – Шофер затормозил.
Федор вышел. По обеим сторонам дороги, уходя кронами во тьму ночи, стояли сосны. Федора слегка лихорадило. «Куда же ее, проклятую? Жалко, – ведь, замерзнет». И Федор снова сел в машину, решив оставить овцу в ближайшей деревне, о чем и сказал шоферу. Карл, недоумевая, покосился на хозяина.
– Зачем выбрасывать, господин майор, ведь в ней центнер мяса.
– За этот центнер меня могут расстрелять.
– За подарок коменданта? Вы можете указать, откуда он у вас.
– Тогда попадет коменданту, Карл.
– А кроме того, господин майор, уже ночь и до Берлина по этой дороге никаких постов. В Берлине нас все знают.
«Пожалуй, Карл прав», – подумал Федор и решил положиться на судьбу.
В лесу снегу было больше, автомобиль ехал со скоростью в сорок-пятьдесят километров.
Одна канистра с бензином протекала, и в автомобиле стоял удушливый бензиновый запах. То ли от этого, то ли от своего состояния, овца явно задыхалась. Пришлось опустить заднее окно. Свежий морозный воздух овцу успокоил.
Федор поднял воротник пальто и стал дремать. Проснулся он, когда проезжали Торгау – большие темные казармы, красная освещенная комендатура, зимние ночные улицы, площадь с неизменной ратушей и фонтаном, снова улицы и снова темнота зимней ночи. Несколько раз впереди, в свете фар, пробегали зайцы, один раз метнулся рыжий язык лисицы, а когда въехали в лес, метрах в пятидесяти, справа от дороги, увидели козулю; животное, повернув голову, смотрело на огни приближающегося автомобиля; потом медленно, будто нехотя, вскинув задом, козуля сошла в придорожную канаву и скрылась в кустах.
Федор мысленно увидел свой маленький автомобиль, одиноко бегущий среди огромного ночного леса. Будь это в России – давно обстреляли бы или остановили бревном через дорогу. «Странный народ – немцы. Ни одного случая возмущения, хотя в оскорблениях от таких вот комендантов недостатка нет. Ни одного террористического акта, ни одной диверсии, а ведь они Германию любят не меньше, чем мы Россию… И солдаты хорошие… Всегда казалось, что нацистская молодежь воспитана в духе очень боевом и патриотическом… Ведь какими молодцами ходили в психические атаки. Неужели все – пресловутое немецкое уважение к порядку: раз приказ о капитуляции подписан, значит надо терпеть и, пока не будет правительства и новых приказов, так и будут терпеть».
Потом вспомнил о недавнем убийстве двух демонтажников и шофера где-то недалеко от Лейпцига. Так же ночью в лесу их автомобиль остановил патруль – офицер с красной повязкой и солдат с флажком. Ехавшие не придали значения, что «КП» выбрал себе место в лесу. При проверке документов офицер в упор застрелил из пистолета сидящих в автомобиле. Трупы выбросили в снег, забрали деньги, личные документы и скрылись на автомобиле. Убитых обнаружили, а месяц спустя в Дрездене был задержан «подполковник», документы которого имели фамилию убитого демонтажника. При задержании «подполковник» пытался бежать, застрелил одного солдата, но другой солдат патруля убил его из автомата.
Федор знал, что по всей советской зоне оперировали банды дезертировавших из частей солдат и офицеров. «Война нравственность не улучшает… Не хотят ехать на родину, не хотят возвращаться в бедность, нищету, беспросветный труд для каких-то чужих – все-таки чужих, что бы ни говорили, – интересов».
Вспомнил слова отца Василия «люди хотят жить»… «Можно ли огулом осуждать этих озверевших от войны людей – они хотят жить и вот остаются здесь. Затравленные облавами, не смеющие перейти границу на Запад, – там их вещают союзники, – они, чтобы существовать, превращаются в грабителей».
От этих мыслей ночь стала черней, дорога глуше. Федор вынул пистолет, снял предохранитель, положил па колени. Заметив это, Карл сосредоточился и стал вглядываться вперед. Овца сзади временами тяжело издыхала.
Далеко в ночи сквозь стволы деревьев замелькали огоньки.
– Ютеборг, – облегченно сказал Карл.
В Ютеборге стояла танковая дивизия. В темных окнах спящих домов вспыхивало отражение света автомобильных фар и казалось, что кто-то в домах включал свет.
Выехали на длинную улицу. Впереди виднелся освещенный фонарем перекресток. Когда подъехали к нему, из-за углового дома выскочил солдат и замахал красным флажком. За ним вышли еще две фигуры и шинелях. Федор кивнул Карлу остановиться и взял пистолет. Автомобиль, по инерции скользя по укатанной мостовой, проехал мимо отскочившего солдата и остановился. Подбежал другой солдат с погонами сержанта и красной повязкой на рукаве. Федор опустил мозле себя стекло. Разглядев погоны Федора, сержант приложил ладонь к шапке:
– Контрольный пункт. Прошу документы, товарищ майор.
Федор протянул в окно паспорт на машину, свое удостоверение и пропуск.
Сержант зашел вперед, сверил номер автомобиля с документами и, вернувшись к окну, протянул их Федору. В этот момент овца как-то особенно тяжело вздохнула. Сержант обернулся на вздох и стал пристально вглядываться в темноту заднего сиденья. Он видел что-то черное, вроде шубы, но живое.
У Федора упало сердце: «вот оно…» Сержант наклонился к открытому окну разглядеть и, – то ли от света перекрестка овце показалось, что пришли кормить, то ли что другое, – она вдруг высунула морду прямо к лицу сержанта и густо заблеяла: «бэ-э-э-э!»
От вида перед носом страшной косматой морды с нечеловеческим «бэ-э»! сержант испуганно отпрянул от автомобиля. Подумав, что офицеры шутят над ним, только и успел сказать:
– Ну, что вы пугаете!
Не дав ему опомниться, Федор толкнул Карла, тот включил газ, автомобиль дернул и поехал, набирая скорость.
Опасаясь стрельбы вслед, Федор оглянулся: два солдата подошли к сержанту, и тот что-то рассказывал, показывая руками у головы.
Карл рассмеялся, засмеялся и Федор.
В этом настроении удачи доехали до Берлина. Какими-то неизвестными Федору улицами, через американский сектор, выехали к дому.
Квартира встретила теплом. Полы были до блеску натерты, ноты и книги аккуратно сложены, стол накрыт чистой скатертью. Все неузнаваемо преобразилось, и Федору, несмотря на поздний час – было три часа ночи, – показалось, что в квартире давно живет хорошая семья и он член этой семьи.
Глава девятая
Разбудил его чей-то вскрик. В раме дверей, освещенная сзади утренним солнцем, стояла Инга. Лучи в волосах нимбом окружали испуганное и смущенное лицо.
– Пожалуйста, извините! – она поспешно закрыла дверь. Опомнясь, Федор крикнул:
– Не уходите, я сейчас оденусь! – он торопливо стал одеваться, все время оглядываясь на дверь, где только что была девушка с солнцем в волосах.
Когда Федор, стараясь быть незамеченным, проходил в ванную, девушка убирала в кабинете. В ванной все стояло на месте: одеколон, щетки, мыльницы, стаканы. «Замечательная девушка!» – подумал он. Торопясь, порезался бритвой и долго останавливал квасцами кровь.
– Гутен морген! – как можно бодрее сказал он, входя в кабинет, но почувствовал неловкость от того, что не знал, как ее зовут.
– Гутен морген, герр майор! – девушка мельком глянула на него и продолжала вытирать чернильницу.
– Я напугал вас? Я приехал ночью.
Девушка чуть покраснела и засмеялась. Две ямочки па щеках сделали лицо еще моложе и приятнее.
– Я была совершенно уверена, что в квартире никого нет. Вы, наверное, не выспались, а я разбудила нас. Вы приехали позже двух, – и покраснела: он мог догадаться, что она не спала и ждала его до двух часов.
Он понял это и смутился сам. Чтобы скрыть смущение, взял с письменного стола фотографию Сони.
– Вам нравится моя сестра?
Девушка как-то странно посмотрела на фотографию, потом на него.
– О, это ваша сестра? Теперь я вижу, что она даже похожа на вас, – и, взяв из рук Федора карточку, стала излишне пристально разглядывать ее.
– А вы думали, что это не сестра? – тоже обрадовался Федор.
Девушка наклонилась над карточкой и ничего не ответила. Она почувствовала вдруг, что ей нравится это лицо с гладкой прической и грустными глазами; до этого прическа казалась ей старомодной, а глаза глупыми.
И, ставя фотографию на стол, чтобы прервать молчание, сказала, что звонила фрау-оберст Рыльская и подполковник Глинов.
При имени Рыльской Федор сразу все вспомнил и помрачнел. Пробормотав что-то в благодарность, вышел из кабинета. Он совсем забыл, совсем не думал о Кате, и в этом было что-то очень неприятное.
Он принялся ходить по столовой и вспоминать все, что произошло у Марченко.
Он давно догадывался, но то, что сказала ему Катя, было совсем иное. Это иное говорило ему, что она глубоко несчастна с мужем, что ей было не легко решиться на поездку к Марченко и что это было отчаянным. решением полюбившей женщины.
Чувство тревоги и чего-то непоправимого – он знал, что всю жизнь теперь будет вспоминать это с острым стыдом, – навалилось на него, так что он даже остановился, зажмурил глаза и замотал головой.
И раньше были встречи. Он ловил себя на том, что ему нравились женщины с внешностью Кати – чувственные, с развитыми формами. Но он всегда стыдился сознаваться и боролся с этим. Встречи были короткими, а на войне и просто торопливыми. Они затрагивали его как-то внешне, механически. Он никогда не переставал ждать встречу-чудо, которая должна была чем-то поразить его и стать смыслом жизни. Еще подростком и юношей, за книгами и в воображении он мечтал о такой любви и, глядя через призму своего желания, влюблялся в случайных женщин. Обычно, если не упрямился, это скоро проходило.
Катю он воображением не приукрашивал – он просто не думал о ней. Если его влекло к ней, то как раз то самое, с чем он боролся в себе. Ее отношение к нему он объяснял обычаями военной среды и привычками жен всегда занятых ответственных работников.
Сейчас он думал, что, опьянев у Марченко, поддался «животному» и «порочному». Его смущало и беспокоило то, что она говорила ему ночью и утром.
Он не любил ее и не мог, как ему казалось, полюбить. Поэтому он не должен был делать того, что произошло.
Попытался защититься тем, что она сама приехала, по это было уже не по-мужски, нечестно. Он снова остановился и замотал головой.
Из кабинета вышла Инга с тазом и тряпкой в руке.
Присутствие этой девушки сейчас показалось Фетру досадным и неприятным. Он остановил ее и слегка раздраженно сказал:
– Я сегодня же поговорю с бургомистром района, чтобы он нашел вам работу в какой-нибудь фирме, как я обещал вашей матери.
Она испуганно посмотрела на него и зачем-то взялась другой рукой за таз.
– Мне хотелось только знать, что вы умеете делать – знаете ли стенографию, машинопись? Учились ли?
Инга отвернулась к окну.
– Разве вы недовольны моей работой, герр майор? – помолчав, быстро спросила она, глядя в окно. – Я окончила гимназию и музыкальное училище, знаю стенографию, машинопись плохо… Но разве вы недовольны? – повторила она, морща лоб.
– Нет, я очень доволен, но я обещал вашей матери устроить вас в фирму. Мне кажется, что эта работа для вас, образованной девушки, не подходит.
– Мне удобна эта работа… Мама больна, и я всегда рядом с нею… Но, если вам это не подходит…
– Вы меня не поняли. – Федор чувствовал, что обидел ее, – мне неловко предлагать вам черную работу уборщицы… Но если вы находите возможным, – я очень рад… Тогда нам надо познакомиться, – и он протянул руку:
– Майор Федор Панин.
– Инга фон Торнеч. – Маленькая рука ответила ему крепким рукопожатием.
– Я очень рад. И, если вам когда-когда-нибудь будет нужна моя помощь, – говорите мне не стесняясь.
– Данке зер, герр майор. Вы уже и так много сделали для нас, и мы с мамой не знаем, как вас благодарить, – серьезно ответила девушка, глядя прямо ему в глаза.
– Я сейчас иду в комендатуру. Скажите, пожалуйста, шоферу, чтобы взял эту картонку и ехал туда же.
– Хорошо, герр майор, но… – она улыбнулась: – разве герр майор по утрам не завтракает?
– Я позавтракаю в комендатуре. За эти три дня там накопилось много работы и мне надо торопиться.
Было видно, что она сказала о завтраке из чувства простого недоумения – как это идти на службу не позавтракав? И это его тронуло.
– Ауфвидерзеен, – и снова не сказал «фрейлейн» – Это звучало бы, как в гастштетте; «фрейлейн фон Торнер» было бы слишком официально.
– Ауфвидерзеен, герр майор, – и опять засмеялись ямочки на щеках.
«Хорошая девушка», – несколько раз подумал Федор, спускаясь по лестнице. На дворе светило солнце, ослепительно сверкал выпавший под утро снег. Федор быстро пошел по направлению к комендатуре. Несмотря на мороз, ему вскоре стало жарко, в глазах посветлело и он снова почувствовал себя бодрым и с особым удовольствием отвечал на приветствия встречных солдат.
Из ворот комендатуры выезжала телега комендантской столовой. Задняя ось зацепилась за ворота и лошади стали. Заметив Федора, солдат-возница принялся хлестать кнутом по широким крупам лошадей. Кони прижимали уши, рвались, но ось не пускала.
Из ворот выскочил Валька – сержант Волков.
– Ты что, очумел? Рад, что кнут в руки попался! Чего зря коней порешь?
– Что-ж их жалеть – все одно немецкие! – крикнул, смеясь, возница.
– Вот балда! Виноваты они что ли, что немецкие? – сержант взял лошадей под уздцы, подал назад и ловко вывел.
«Молодец Валька!» – подумал Федор и приветливо кивнул заметившему его сержанту:
Полковник был один.
– А, Федя, заходи. Здравствуй, – он как-то чересчур внимательно, как показалось Федору, поздоровался.
– Ну, докладывай, докладывай. Садись, Федя, – продолжал суетиться Баранов.
Федор рассказал о «Мерседесе» и покупках.
– Значит, в порядке. Молодцом. Сейчас позовем замполита, он артачился, но раз пальто жинке есть – замолчит. У него в семье, между нами, штаны носит жинка.
Баранов замполита не любил, как все коменданты, к которым замполиты были приставлены для контроля.
На звонок явился секретарь.
– Позовите подполковника Моргалина. Теперь вот что, Федя: тебе пришла телеграмма. Она у Моргалина. – Федор сжался и вцепился в ручки кресла.
– Сестра заболела. Телеграмма заверена врачом.
«Вот оно…» – Федор беспомощно посмотрел на серебряные от инея ветки за окном.
Вошел без стука замполит. Маленький, толстый, молча сунул сосиски пальцев коменданту, потом Федору и, придвинув стул, сел сбоку комендантского стола.
– Все в порядке. Пальто майор привез.
Моргалин забарабанил пальцами-сосисками по столу и ничего не сказал.
– Где оно у вас, товарищ майор?
Федор не понял.
– Пальто где, товарищ майор?
– Ах, пальто… в картонке… дома…
– Правильно. Завези его на квартиру товарищу подполковнику.
– Очень кстати. Спасибо товарищ майор. Новогодний подарок жене. Очень кстати, – заговорил, наконец, Моргалин.
Федор молчал.
– Здесь вам телеграмма. Где она, товарищ полковник?
Баранов сделал вид, что забыл:
– Разве я не отдал тебе? – и полез в ящик стола.
«Не хотел без замполита отдавать. Боится решить сам», – подумал, начиная злиться, Федор.
Полковник протянул через стол телеграмму. Она была распечатана, хотя адресована на имя Федора.
«Соня очень больна тчк требуется ваш немедленный приезд тчк соседка Козина тчкфакт болезни заверяю городской врач Шишкина».
– Мы с комендантом решили дать вам отпуск. Работы много, но забота о человеке – правило коммунистов. Поезжайте и, если что нужно, пишите – мы поможем.
Федор встал и молча подпел к двери. «Соня… Боже мой… Соня…»
На улице его окликнул Карл.
– Герр майор, а что делать с картонкой?
– Что? С картонкой? – Федор потер лоб. – Отвези на квартиру коменданту. Потом приезжай домой… – и пошел, не замечая козырявших солдат.
Инга была еще в квартире. Федор, как был – в шинели и фуражке, прошел мимо нее в кабинет и сел за стол. С фотографии грустно смотрела Соня. «Что же делать? Что же делать?»
– Герр майор плохо себя чувствует?
Девушка стояла в дверях и внимательно вглядывалась в лицо Федора.
– Вам нездоровится?
Федор взял карточку Сони и протянул Инге.
– Сестру… – хотел сказать: арестовали, но поправился – Сестра опасно заболела. Очень опасно, – голос был чужой, и Федор будто слышал его со стороны.
– Майн Готт! – Она подошла к нему и протянула руку. «Будто поздравляет» – подумал он об обычае немцев пожимать руку человеку в несчастьи. Прикосновение холодной руки девушки было искренне, как и вся она. «Не то, что эти!» – злобно подумал о Моргалине, Баранове и даже о Кате.
– Завтра я улетаю в Россию. Когда вернусь – не знаю. Прошу вас присматривать за квартирой. Я очень рад, что познакомился с вами. Если меня не будет больше двух недель, возьмите мои личные вещи к себе. Карл вам поможет. Во всем советуйтесь с ним, он хороший парень.
Открыл стол, вынул из ящика деньги и, отсчитав пятьсот марок, протянул их Инге.
– Это ваше жалованье вперед.
Инга покраснела:
– Это очень много.
– Это ваше жалованье вперед, я могу долго задержаться.
Кто-то позвонил. Девушка пошла открыть.
– Все в порядке, герр майор, – доложил, входя, Карл.
– Ладно, Карл, теперь не до этого. Завтра я улетаю в Россию. – Шофер удивленно остановился. – Моя сестра опасно заболела.
Федор подумал, что для хлопот понадобятся деньги и что сегодня же надо продать автомобиль, но вспомнил о меховых пальто – одно Соне, а другое можно будет продать.
– Машину, Карл, береги. Поставь куда-нибудь в мастерскую, в западном секторе. Если кто из наших будет спрашивать, скажи, что я отдал ее в ремонт и ты не знаешь куда. Понятно?
– Яволь, герр майор!
– Дальше: если я вдруг не вернусь вообще, бери машину себе, продай, купи другую и начинай свое дело.
– О, герр майор!
– Дальше: вот тебе жалованье за месяц вперед. Если я не вернусь… через две недели, все мои вещи перенеси к фрейлейн фон Торнер, – мебель не моя. Если я не вернусь через месяц, раздели вещи с ней и делайте, что хотите. Понятно? Я постараюсь дать знать письмом через сержанта Волкова.
– Яволь, герр майор! А что делать с овцой?
– Какой овцой? – но тут же вспомнил и усмехнулся.
– Зарежь. Мясо подели с фрейлейн фон Торнер. Теперь оставь меня, я напишу письма: одно отдашь подполковнику из Нордхаузена, он послезавтра приедет в комендатуру, другое отвезешь и отдашь лично, – понимаешь? – лично фрау-оберст Рыльской.
