Текст книги "Мастерская отца"
Автор книги: Владимир Харьковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
– Ну и? – спросил начкар вошедшего, словно ждал его давно, и опустил руку на стол, насторожился.
Володька, сжав кулаки, пошел в обход стола.
– Но-но! – возбужденно вскричал Иван Савельич, вскакивая. – Угроза побоями… По мелкому указу – карается арестом…
Мышиные глазки начкара в беспокойстве уставились на вошедшего, не выдержали его тяжелого, пристального взгляда, смущенно юркнули в сторону и принялись изучать посудный шкаф у дверей.
– Ну так что, дядя Иван Савельич? Долго ты еще будешь выматывать мое терпение? – спросил Володька, вплотную подходя к начкару.
…Иван Савельич выскочил в коридор и принялся старательно, как в давнишние исторические времена, кричать караул, нагнетая сам на себя страх и ужас.
Но, как ни старался начкар, в коридор никто не вышел и не спросил, отчего там человек кричит. Привыкли в семейном общежитии к тому, что кричит он едва ли не каждый вечер. Только мальчики, игравшие в «жестку», прервали на время свое занятие и выслушали начкара, кричавшего, что это уже не мелкий указ, это уже настоящая у г р о з а по сто второй «мокрой» статье, и он не потерпит!
Из квартиры вышел Володька и ткнул Ивана Савельича кулаком в спину. Хозяин с писком залетел в комнату и тут же заперся на задвижку.
* * *
Начкара Иван Дмитрич увидел сразу, едва только вступил в райгазовский коридор. Маленький человечек с темными мышиными глазами на желтом с землистым оттенком лице ерзал на жестком фанерном стуле у дверей кабинета участкового. Увидев старшего лейтенанта, посетитель встал, опустил руки по швам, раскланялся, прокашлялся и густо выдавил:
– Здравия желаем!
Потом еще прокашлялся и добавил потоньше, своим голосом, бархатным, ласковым:
– Мы до вас, Иван Дмитрич… Уж, думал, и не дождусь… Хотел в отдел направить свои, так сказать, стопы.
– Прямо-таки в отдел? – мрачно поинтересовался участковый. – Может быть, дело того не стоит, чтобы из-за него самого Василия Николаевича беспокоить?
Кабинет участкового помещался в небольшой двусветной комнате. Иван Дмитрич повесил на проволочную вешалку фуражку, причесал тонкой костяной расческой русые редеющие волосы, постоял перед окном, выходящим в райгазовский двор, где на стоянке люди ходили у своей техники – самосвала, грейдера и колесного трактора с тележкой. Посетитель по-прежнему не шевелился у дверей, стоял, опустив руки, вздыхал. – Седай, тезка! – весело сказал начкару участковый, разглядев, наконец, у него под глазом темно-вишневый синяк. – Стоишь, понимаешь, как обычный караульный, а ты все-таки лицо в некотором смысле знаменательное, фигура!
Посетитель сел и, жалостливо глянув в глаза участковому, потянул носом:
– Имею вам заявить заявление.
– Володька, что ли? – догадался старший лейтенант.
– Он! – плаксиво подтвердил начкар. – Фулюган и членовредитель.
– Что же вы, Иван Савельич, не можете контакта найти с ребенком сожительницы? – вежливым официальным голосом поинтересовался участковый. – Сходились с гражданкой, знали, что у нее дети.
Начкар вздохнул и сказал задушевно:
– Он, ведь, Ваня, отца родного…
– Знаем-знаем! – закивал участковый. – И про твои развлечения в общежитии знаем… Никто, конечно, не имеет права навешивать вам фонари, закона такого нету… Слушаю ваше заявление!
– Значит, так! – лицо посетителя из доверительного вновь стало скорбным. – Сидел я в своей квартире вечером. Он влетел и сразу же меня – хлесть!.. Ну, то есть попытался… Ну, само собой, свидетелей при этом не было, ну, одним словом, совершил действия, подпадающие под мелкий указ! – Начкар взмахнул пальцем: – Но я взывал, взывал. Соседи в бараке через стенку могут подтвердить.
– Ну-ну-ну! Не все сразу: и сидел, и хлестанул, и взывал… Да еще и Указ сюда… Ведь даже самый отпетый хулиган на улице сразу, ни с того, ни с сего не ударит. Спросит, например, закурить, ты скажешь: не курю, – ну, и так далее… Сидел-то пьяный? – неожиданно закончил участковый.
– На собственной жилплощади имею право! – с вызовом вскинул голову начкар.
– Я твоих прав не касаюсь, – поморщился лейтенант, уловив, как от слишком бурного восклицания посетителя потянуло самым натуральным перегаром. – Олифу ты, что ли, пьешь?
– Какое продают – такое и пьем! – обиделся на вопрос начкар. – Мы люди не гордые.
– Да я не про то, Иван Савельич, – усмехнулся участковый. – С Лизой Картошкиной пили? И где она была, когда пришел ее сын?
– Ну, пили. То да се. Тут она вышла… А этот…
– Так-так-так… Значит, свидетелей, кроме возможных соседей за стенкой, не было?
– Как это? – удивился начкар и даже привстал. – А факт?
– Какой факт?
– Фингал.
– Фингал, Ваня, не свидетель, а легкое телесное повреждение! – строго сказал старший лейтенант. – Слушаю ваше заявление дальше.
Начкар скептически ухмыльнулся:
– Однако, вы странно рассуждаете, товарищ старший лейтенант! Налицо телесные повреждения, а вы говорите – свидетели…
– Значит – все! – спокойно подвел итог участковый, испытующе глядя на Ивана Савельича, и побарабанил пальцами по толстому настольному стеклу. – Та-ак, гражданин заявитель, пойдете сейчас в больницу. Выпишу вам направление, чтобы врачи определили документально степень ваших телесных повреждений.
– Это еще зачем? – подозрительно прищурился начкар, напрягшись на стуле, и перестал всхлипывать. – Я не напрашиваюсь – побои снимать…
– Соберем материал, направим в суд. У вас, по-моему, легкие телесные повреждения.
– Не пойдет! – качнул головой начкар. – Зачем нам по семейному делу обстановку нагнетать? А, Иван Димитрич? Как мне на службе перед личным составом объясниться, упал с сарая?
– Это не моя забота: что вы т а м скажете. Конкретно, сейчас что вы хотите?
– Ваня, он же у тебя на учете, – вкрадчивым голосом произнес начкар. – Вызови, пристращай, а?
– Я, Иван Савельич, для твоего просвещенного сведения – не пугало!
– Так что же теперь на собственной жилплощади телесные оскорбления принимать? – вскинув голову, гнусаво прокричал начкар. – Где ж, спрашивается, неприкосновенность жилища? Что это за Каменка такая, где человеку в собственном дому фонари навешивают?
– А причем тут Каменка? – строго нахмурясь, спросил участковый, внимательно выслушав выпад посетителя. – Пьете и сквернословите, Иван Савельич, по месту жительства, а как что – сразу обобщать! Это, выходит, у меня по всему райцентру беспорядки? Да у меня, к вашему сведению, звание одного из лучших участковых области…
– Мы, конечно, извиняемся, – несколько поостыв, ответил начкар и скрипнул стулом. – Я не то хотел сказать: барак у нас такой и люди – такие – убивай тебя в коридоре, ни один носа не высунет.
– Так-то оно точнее! – умиротворительно кивнул участковый. – Но и тут накладка. Нет у нас больше бараков в Каменке!
– Да ну? – радостно изумился начкар. – А я, а мы?
– А нет – и все! – подтвердил старший лейтенант. – Еще в прошлом году сам зав жилым сектором райисполкома товарищ Макаров отрапортовал в область, что бараков больше нет. Сплошь и рядом теперь многоквартирные дома и с е м е й н ы е общежития. Так что, дорогой Иван Савельич, ты будто бы пострадал н и г д е, если и дальше станешь утверждать, что в бараке, так-то.
Лицо начкара стало совсем растерянным.
– Кстати, а почему вы свою сожительницу угнетаете? – спросил старший лейтенант. – Поступают сведения от граждан.
– Несоответствие характеров! – пискнуло от дверей.
– Да? В таком разе, Иван Савельич, садись за стол и пиши подробную объяснительную, да ничего не утаивай…
Начкар уселся за маленький низкий стол, стоявший против окна, и начал писать. Восседая на высоком стуле, он выглядел солидным, внушительным человеком. Его морщинистое лицо было сосредоточенно, обозначая напряжение мысли. Шевеля влажными губами, он выводил шариковой ручкой слова.
Давно уже знал участковый Ивана Савельича. По своему пониманию людей, он причислял начкара к разряду микроскопических хищников. Работал этот человек в Каменке столяром – нес из мастерской гвозди, дранку, части от столярных инструментов. Ездил на хлебовозке экспедитором – брал с хлебозавода дрожжи, муку, хлеб, но опять же не обогатился. Слесарил в автоколонне – тащил с автомобилей лампочки, ручки от рычагов сцепления, дефицитные подшипники. И опять же автомобиль себе не собрал, а только обменивал шоферам их же детали за бутылку «рассыпухи»…
Чуть склонив голову набок, начкар писал. Бумага скрипела.
* * *
Часов около десяти Орлова оторвали от работы. Прибежала нормировщица Галя из цеховой конторки и закричала над ухом что-то без сомнения содержательное и важное. А уж кто, как не Орлов знал, что так просто их из конторы в цех не выгонишь. Но он не мог ее выслушать, для этого следовало остановить станок. В детали, которую он точил, оставался самый важный переход, и поэтому он внимательно следил за резцом, выбирающим металл, и одновременно как бы прислушивался к Галиному жундению… Но вот ответственный момент в работе прошел. Орлов распрямился, выключил станок и повернулся к Гале.
Она была в темно-сиреневой шифоновой кофточке, под которой угадывались складки сорочки, в черной вельветовой юбке, сшитой как будто даже не в Каменском КБО, а где-то в другом месте. Оценил ее густо завитые темно-русые волосы и сказал, потянувшись всем телом:
– Галинка, я тебя уважаю!
Девушка коротко взвизгнула и отскочила на шаг, испугавшись, что Орлов в самом деле облапает ее своими мазутными руками. Из-за соседней металлической загородки, разделявшей станочников высоким забором, встав, должно быть, на табуретку, выглянул винторезчик Чалый.
– Ну-у! – оценил он обстановку. – Стахановцам – лафа! Корреспонденты их охаживают, комсомолки коло их пасутся, на праздник их в президиум садют… Вот так жизнь, сиди и грейся! Молодец, Николашка, не теряешься!
Галя покраснела, рассердилась на Чалого:
– Ну, ты, женатик! Крути свои резьбы и помалкивай в тряпочку!
– Оценил? – строго спросил Орлов у Чалого. – К кому, собственно, пришли?
– Оценил, – вздохнул винторезчик и исчез.
Галя стояла перед Орловым, глядя на промасленный бетонированный пол. Орлов вдруг подумал, как совершенно не подходят к ее юбке и кофточке белые лакированные туфли и пожалел одинокую, двадцатипятилетнюю Галю, которой крайне нужно было замуж и следовало одеваться красиво и по возможности модно, чтобы выглядеть не хуже молодых своих подруг…
– Ну, так еще раз вкратце, что ты там стрекотала?
Галя удивленно вскинула глаза:
– Тебя Леонид Исакич вызывают.
– Смотри, какое начальство выросло вдруг! – неодобрительно отозвался о мастере Орлов. – Они меня вызывают, а сами не могли ко мне пожаловать?
– Милиционер пришел, – доложила Галя, внимательно рассматривая лицо Орлова. – Должно быть, ты отличился где-то, а? Одни недоразумения с вами, молодыми.
– Хм! – сказал Орлов. – А как ты думаешь, Галинка, что бы ему от меня? Жизнь моя строгих правил…
Он шел следом за Галей, думая о том, какая у нее женственная фигура, и удивлялся, почему же она не может выйти замуж?
– Знаем-знаем, каких вы строгих правил! – говорила Галина, вышагивая по бетонным плиткам перед Орловым. – Все ремзаводское общежитие пасется возле райповских продавщиц. Можете не отпираться.
Он понял, куда закидывает Галина. Проверочный вопрос. Ничего-то она про его личную жизнь не знает, потому что Орлов никогда возле райповского общежития не был.
Но зачем он понадобился милиционеру? Если бы было что-то из ряда вон – то его бы вызвали повесткой… Так и не обнаружив за собой какой-либо вины, но на всякий случай приготовившись к худшему, и пришел Орлов в маленькую остекленную с четырех сторон конторку мастера цеха.
– Вот, Орлов, желает с тобой товарищ милицейский старший лейтенант побеседовать, – сказал ему Леонид Исакич. – Надо, Коля, пойти навстречу, прореагировать… Ну мы, это, на данную тему с тобой уже беседовали. А теперь надо отозваться… – Он пощелкал пальцами в воздухе: – Ты ведь, Орлов, толковый парень и сразу поймешь, что к чему.
В милицейском Орлов без труда узнал каменского участкового инспектора и как-то сразу успокоился.
Иван Дмитрич поздоровался с ним за руку и стал расспрашивать о жизни, хотя, подозревал Орлов, участковый уже все знал о нем, но все же он рассказал о себе добросовестно и подробно.
Сам он здешний уроженец, а родители кубанские казаки. После армии Орлов вернулся на свою родину, а родители – на свою. Живет он в общежитии, работает, как все простые люди. Ездил в гости на Кубань, но пока его туда почему-то не тянет… Жениться еще не собирается, невеста не выросла. Книги читает регулярно, смотрит по телевизору программу «Время» и слушает радио… В международной обстановке ориентируется, газеты начинает читать с передовых статей, а заканчивает метеосводками… Алкоголем не увлекается, при жажде не прочь пропустить пивка. Вот. Такой уж он человек…
– Н-да, братец, отчитался ты, как на исповеди перед попом, – почесал затылок Иван Дмитрич. – Ну, а вот случаем, мог бы помочь человеку в беде, выручить, так сказать?
– Кто же откажется? Человек, как говорится, человеку… Но только сперва выяснить надо, кто таков, да что за беда. А то, вон, по утрам встречаю у галантерейного магазина, на одеколон гривенники сшибают. Тоже ведь у них беда, да еще какая!
И тут вдруг снова всплыло слово – «наставник», и Орлов все понял, нахмурился и затосковал.
– Значит, как я вас достаточно прозрачно понял, товарищ старший лейтенант, это просьба? – переспросил задумчиво Орлов. – И я, если захочу, если у меня достаточно веские основания, могу и отказаться?
– Совершенно точно! – подтвердил Иван Дмитрич, почему-то смутившись от строго напряженного взгляда Орлова. – Мы на заводе этот вопрос уже согласовывали с товарищами, так что нам ответили – на усмотрение мастера. Не ты, так другой, но все же, Орлов, подходишь ты по всем параметрам для такого дела… Вот и Леонид Исакич тебя рекомендует… – Старший лейтенант неожиданно еще больше воодушевился и заговорил решительно, обращаясь одновременно к обоим. – Вы поверьте на слово: паренек он хороший, неплохой, одним словом. Это только стечение обстоятельств…
Орлов слушал эти уверения и следил за лицом мастера. Во время короткой, бурной речи участкового Леонид Исакич смотрел на Орлова, покачивая головой, дескать, что же ты, парень, робеешь и отказываешься, цену себе набиваешь, что ли? Получалось, что мастер был полностью на стороне участкового, и они уговаривали Орлова как бы вдвоем…
– Ну хорошо! А если ваш смирный мальчик наведет в цех своих корешей? – тихо усомнился Орлов. – Залезут они в инструменталку, сопрут инструменты, или, страшно сказать, на рабочем месте пьянку устроят?.. А у нас цех коммунистического труда, вон, вам про то и Леонид Исакич с к а ж у т… Значит, из-за вашего мальчика прости-прощай наше высокое звание?.. У нас, между прочим, план есть, который закон, у нас люди семейные, им деньги надо…
От его слов лицо мастера вдруг заострилось.
«Прореагировал! – усмехнулся про себя Орлов. – Откликнулся… Так-то он и реагирует, голову только мне морочит… Гибкий больно, как водопроводный шланг!»
– А что паренек-то? – уже без напора, просто так, из любопытства спросил Орлов. – Скоро к нам выходит?
Мастер со вздохом кивнул.
Перед мысленным взором Орлова почему-то всплыло лицо Коти, скривившееся в гнусной ухмылке, и исчезло.
* * *
– Ну, что? – спросил Анатолий Сучков. – Прогремел, брат?
– Да уж, – только и нашелся что сказать Картошкин, откладывая на диван каменский «Голос труда».
– А ведь смотри, какая ты, Валентин, все-таки фигура! – Сучков вновь развернул газету, поискал. – Ага! Вот! Ты, стало быть, пропивший свою кадушку, каменский Диоген, ты попрал всю философию, ибо в ней суесловие и обман… Полный переворот в науке…
В ответ Валентин Иваныч только тряс головой и сокрушался.
– Выходит, теперь ты человек исторический, – уважительно донимал Валентина Иваныча сосед. – Ведь сколько же теперь про тебя людей узнают? Нашу-то газетку, поди, и в Москве получают, на всю Россию известность.
Газету принесли в субботу днем. Анатолий Сучков, подбивавший Картошкина отметить историческое событие, так и удалился удивленный. На Валентина Иваныча нашла самая натуральная блажь – не хочу пить и будьте здоровы!
К вечеру старший Картошкин навострился в казенную баню. Вернувшись часу в десятом домой, он обнаружил Володьку в самом развеселом духе.
– Ты чего угораешь? – подозрительно спросил Картошкин сына. – Выпил, что ли? По родительским стопам решил?
– Да, вот, – сказал Володька, – почитай эту бумажку, сам со смеху лопнешь!
Взял Валентин Иваныч бумажку:
«Дорогой и милый Валюша! Уезжаю на практику в Николаевку. Может быть, и не вернусь к тебе, потому что шофер хлебозавода Максимов звал меня замуж. Прости и прощай. Твой аванец я взяла, на первое время мне хватит, а там сама заработаю. Помнящая тебя вечно Клава».
– Н-да! – только и сказал на это Валентин Иваныч. – Ушла, так ушла.
– Проверь лучше свое барахло, – назидательно сказал Володька. – Такие просто не уходят.
– Неужто, Максимов ее берет? – вслух подумал Картошкин.
– А мне это как-то даже все равно! – усмехнулся сын. – Ладно, хоть, ты ей шубу не купил.
– Ну да, с шубой мы не такую бабу отхватим! – воодушевился Валентин Иваныч. – Оно, с шубой если, как бы обязывает…
– Все хорошо, прекрасная маркиза! – произнес Володька всплывшую в памяти фразу.
* * *
– Ну что, прогрессируешь? – спросил Орлов юного Картошкина, поглядев, как тот управляется с молотком и зубилом. – Даже упрел весь… Похоже, сейчас бы вверх воронкой и айда насвистывать?
– Да-а, не мешало бы! – отозвался Володька, вспомнив, как вчера до двух ночи вместе с Димчиком и Витей Фроловым утюжили каменскую мостовую.
Утром Орлов дал Володьке Картошкину зубило и слесарный молоток: будешь рубить проволоку, заготовки для гроверных шайб… И Володька взялся рубить. Вначале раза два смазал – молоток с зубила соскользнул и проехал по руке, потом стал осторожнее, прицельнее. В общем, к обеду он уже намахался, рука бы не поднималась. Без пяти двенадцать Орлов сказал ему.
– В столовую пойдем, перекусим для пользы дела.
И уже достал замочек с ключом, чтобы свой рабочий кабинет закрыть от посторонних любознательных людей.
– Ладно, – ответил Володька, – ты сам иди, а я там, на воздухе, посижу. Аппетита с непривычки нету.
Орлов заметил, как его ученик старательно уводит глаза в сторону.
– Пошли, я угощаю для первого раза.
– Не нуждаемся! – гордо и злобно ответил Володька и спросил уже помягче: – Обед-то когда у вас кончается?
– Так-так-так, – проговорил Орлов, прикидывая что-то про себя. – Ну, а если я, положим, тебе лицевой счет заведу, и сколько ты аванса проешь, то потом вернешь?
Юный Картошкин подумал самую малость и согласился.
– Молодец! – одобрил Орлов. – Четко соображаешь. Толковый из тебя может спец получиться… С течением времени, конечно. – И поинтересовался: – А что же отец денег тебе на прокорм не дает?
– Давал вчера, – ответил Володька. – Да что-то передумал. Говорит, ты мне не медаль на шее, пошел в люди, так и иди… И трояк обратно в карман.
– Ты смотри, как у Алексей Максимыча твоя жизнь! – воскликнул Орлов. – А на трояк он чего, лотереек взял?
– Ага!.. После обеда сосед Сучков в магазин сбегал, пять пузырьков гвоздичного одеколона принес… В дом не зайти, запах гнусный до ужаса.
– Зато комаров отпугивает, – веско возразил Орлов и вздохнул.
Володька Картошкин в столовых бывал редко и теперь, увидев длинную, изнывающую от жары людскую очередь, сразу опечалился. Люди стояли с подносами вдоль длинной алюминиевой линии выдачи разных блюд. Но Орлов ободряюще кивнул ему, и Володька успокоился. И в самом деле, минут так через десять они принесли к свободному столику два полновесных обеда в железнодорожной никелированной посуде: какие-то салаты с зеленым лучком, рассольники, твердые на вид шницеля и бледно-розовые кисели в белых эмалированных кружках.
Юный Картошкин никогда не ел в обед столь разнообразно и обильно, а тут еще пришлось «тянуться» за Орловым, который, несмотря на то, что вовсе не суетился и не стучал столовыми приборами по тарелкам, съел все быстро и теперь ожидал, когда управится со своими порциями его новый товарищ.
Оставшиеся до конца перерыва четверть часа они просидели на улице, в курилке. Под северной стеной цеха было сумрачно и прохладно. Здесь по периметру были врыты в землю деревянные скамейки, а в центре вкопана железная бочка. В темно-синей маслянистой воде плавали размокшие коричневые окурки.
Юный Картошкин сразу же раскрыл перед Орловым пачку махорочных сигарет.
– Не балуюсь! – ответил тот. – И тебе не советую. Бытовая наркомания, чего же хорошего?
– Хорошо, я подумаю, – пообещал Володька и закурил.
За далекой железобетонной стеной ремзавода виднелся березовый лес и труба райцентровской котельной. По пустому двору ветер носил обрывки каких-то случайных бумажек. В стороне, где находился ряд сельхозмашин, пригнанных для ремонта из совхозов, кто-то одиноко и безрадостно стучал по железу.
Орлов подумал о том, что теперь-то он должен отвечать не только за себя и свой станок, но и за Картошкина, которому следует говорить какие-то особенные ободряющие слова, ибо не так проста жизнь, как представляли это Леонид Исакич и участковый. Он понимал, для начала следует сказать что-нибудь общественно полезное, ведь человек принадлежит не только самому себе, но и станку, цеху, заводу… И он сказал:
– Если полюбишь какое-нибудь ремесло, то твоя жизнь станет независимой. Появится перспектива и ясность. Никто не будет приступать к тебе с претензией – окупаешь или нет ты свое место под солнцем. Ты будешь сам себе хозяин…
– Ну да. Как бобик на свободной проволоке! – усмехнулся Володька.
Орлов удивленно вскинул голову: не прост ты, братец, не прост!
Володька в свою очередь понял, что сказал что-то не так, и пояснил: это он исключительно о себе, а не вообще, главное ему сейчас вовсе не ремесло и не перспектива, ему бы только определиться сейчас или через год, или через три, а там все у него пойдет, он уже точно знает – пойдет! А пока у него родитель – алкаш, мать на перепутье с начкаром, братишка маленький….
Мимо них по двору проехал маленький колесный трактор без кабины. Сзади у него был подцеплен толстый железный лист, на котором лежал огромный моток проволоки. Орлов и Володька проводили его задумчивым взглядом, и Володька неожиданно сказал:
– Вообще я книги люблю читать… Ремесло ремеслом, а вот когда читаешь, то жизнь кажется интереснее, чем настоящая… Может, мне и читать ничего не надо, раз я т а к понимаю? Может, я только зря время трачу, как ты думаешь?
Конечно, Орлов должен был сказать Володьке Картошкину: ну-у, что ты! Как это не читать книги. Ведь книги – это… это… Но он задумался и ничего не ответил.
* * *
В этот жаркий августовский вечер Володька бежал раньше времени домой из районной библиотеки. Навстречу ему из центра Каменки по мягкому чистому асфальту, нагруженный, словно верблюд в караване, авоськами, сумками, с белым эмалированным бидончиком шествовал учитель Митя.
– Здравия желаем, Борис Сергеевич! – от всей души рявкнул Володька, словно в сердце, где раньше была у него пустота, вдруг появилось, затеплилось то единственное и дорогое, без чего он не мог жить на полном дыхании.
– А-а! – протянул учитель Митя в свою очередь, с веселым любопытством рассматривая своего ученика, столь усердно исполнявшего роль командира взвода. – О-о, Картошкин, вас совсем не узнать – забурели, загорели…
– Кваском балуетесь? – забирая наугад прежний школьный тон, протянул Володька с добродушной улыбкой.
– Угощайтесь! – в тон ему отозвался учитель Митя, протягивая белый запотевший бидончик.
В добросердечном жесте Митькина, в его открытой, извинительной улыбке Володьке почудилось что-то песье, и он сконфузился.
– Да-а, жара! – вновь подтвердил учитель Митя, и плечом утер бритый подбородок. – Тянет, как из паровозной топки… Вы, правда, не стесняйтесь. Я ведь понимаю…
– Спасибо! – наотрез отказался от угощения Володька и, чтобы закончить этот разговор о жаре, погоде, квасе, спросил: – Ну, а вы, Борис Сергеевич, кончили свою учебу?
– Слава богу, отмучился! – сказал о себе, как о покойнике, учитель Митя. – В отпуску вот, прохлаждаюсь, даже не привычно летом, ага. Мы ведь, в депо, все зимой ходили… Ну, а вы-то, что, Картошкин? – с новым напором воодушевления воскликнул он, кивая на книги, которые Володька держал под мышкой. – На военного поступаете?
– Что вы!? – искренне удивился и рассмеялся Володька. – По вашей стезе, на истфак, ага… А чего вы решили?
– У-у-у! – разочарованно протянул учитель Митя. – Я думал, вы военным станете. Что-то в вас серьезное такое, ответственное. Я как впервые вас увидел там, так и подумал, ага.
– Да, это все так, – смутился Володька. – Так. – И снова, приняв деловой заинтересованный вид, спросил бодро: – Ну, а теперь-то вы куда, с дипломом?
– А-а-а! – разочарованно протянул учитель Митя, поставив на асфальт свой белый бидончик, и взялся подробно объяснять Володьке, что в этом году отпуск у него неполный и он будет вместе с третьеклассниками работать на пришкольном участке, на днях выходит, потом ему с первого сентября дадут классное руководство в пятом «б», так как («Кгм-гм, словом, некоторые обстоятельства – была там молодая женщина… Замуж… Ну, и, естественно, сами понимаете, ага…») Потом еще кружок ему дадут…
– Так-так! – машинально отметил Володька. – А, может быть, не надо?.. Ну, понимаете? Вы же и другую работу можете, с дипломом-то работать…
Он мучительно подыскивал нужные слова, стараясь объяснить учителю Мите то, что понял о нем сам, но слова выходили не те, и все выходило – не то. Но учитель Митя вдруг понял почему-то все, засуетился, заговорил в свою очередь путано и длинно, потом протянул Володьке правую руку, на запястье которой висела нитяная сетка с солеными морскими рыбами и хлебом, крепко пожал ему ладонь:
– Всяческих вам успехов, Картошкин, на всех ваших поприщах, ага!
И тут же подхватил с полу свой бидончик, и они с облегчением и радостью побежали каждый своей дорогой.
В механическом цехе ремзавода, куда теперь каждое утро в половине восьмого являлся Володька Картошкин, текла строгая целенаправленная жизнь. Люди здесь были самыми обыкновенными людьми. Их Володька видел на улицах Каменки, в огородах, в коллективном саду и в клубе, но тут их объединяло одно ясное дело, которое называлось буднично и просто – работа.
Потихоньку Володька вникал в заводскую жизнь. В частно-человеческой жизни он узнал, что сосед их по цеху Чалый – пьяница и слабовольный мужик и жена с тещей помыкают им, как хотят, приходят, например, в день получки и отнимают у кассы деньги. К общественной жизни он приблизился неожиданно, враз: прочитал на стенде у проходной бумажку, что в июле ремзавод перевыполнил план на один процент, и все товарищи рабочие, значит, молодцы, ну и загордился. Вот так.
С Орловым они быстро сошлись и часто говорили по душам. И как-то в порыве дружеской нежности Володька сказал ему:
– Хороший ты парень, Коля! Вот только жаль, выпить нам с тобой нельзя.
– Да ну! – неизвестно к чему возразил Орлов.
– Вот тебе и ну! – ответил Володька. – Я же несовершеннолетний, так что сам понимаешь…
– Ну, ты и жук! Все знаешь! – покачал головой Орлов. – Приходи ко мне вечером в общагу, чайку попьем, что ли?
Комната, в которой жил Орлов с товарищами, была рассчитана на двоих, но вот уже несколько лет здесь селились, кроме него, еще двое – Петя Сажин и Хмурый Ваня. Нынче Петя Сажин получил отпуск сразу за два года и поехал к Синему морю, наказав друзьям, если что – шлите денег. Хмурый Ваня в этот раз взял три отгула и поехал в окраинную деревню Барсуки к своему будущему тестю немцу Ивану Иванычу – строить времянку. Ваня рассказывал Орлову, что Иван Иваныч зовет его жить в Барсуки, там можно работать механизатором широкого профиля…
– Механизаторам почет! – с упоением говорил Ваня. – Механизаторам на селе всяческие льготы, механизаторам ордена дают… У Ивана Иваныча орден за труд!
Хмурый Ваня пересказывал будто бы будущего тестя, а Орлов сердцем чуял: это Ване блазнятся всякие льготы и ордена, и собственный гаражик у деревенского дома. Ведь здесь, в райцентре, он никогда не заработает почета, переставляя на ремонте совхозных комбайнов детали с одной машины на другую, чтобы побыстрее вытолкнуть ее за ворота завода… А что ни говори – руки у Вани золотые, с закрытыми глазами может двигатель перебрать.
После армии они втроем поступили в училище, стали механизаторами и распределились в Каменку, на ремонтный завод. Правда, жизнь их повела по разным путям, один стал токарем, другой слесарем, третий аккумуляторщиком.
– Поначалу кажется, что одному человеку невозможно просуществовать, – усиленно растолковывал магистральную линию своей жизни Орлов. – Но с течением времени ко всему привыкаешь, и вот эта обособленная жизнь становится для тебя как бы в порядке вещей… – Идея, которую старался протолкнуть Орлов, заключалась в том, что Володька, для оздоровления нервов, должен на некоторое время перейти в общежитие, а его родитель – подумать над судьбой в одиночестве. Идея Орлову очень нравилась. Он хотел, чтобы Володька посмотрел, как живут люди, когда рядом – ни отца, ни матери. Он угощал Володьку чаем, макаронами и селедкой иваси. Беседа шла долго, обстоятельно: – Не вечно же держаться человеку отца-матери, – втолковывал Орлов, – родители для того и произвели человека на свет, чтобы он самостоятельно ходил по земле и делал свое особенное дело…
Володька потягивал чаек, внимательно слушая товарища. Он уже пожил твердой трудовой жизнью, посмотрел, как другие люди живут, и понял, что многие из них ходят на завод не только ради прокорма, а потому, что видят в своей работе глубокий внутренний интерес, который питает душу, как влага питает растение. И этот интерес заставляет учителя Митю изо дня в день приходить в класс, перенося всю унизительность нового, незнакомого дела, и рассказывать об истории людей, в которой было все-таки немало хорошего. И сам этот интерес сильнее денег, почета и славы, которые нередко сопровождают самых удачливых. Беседа за столом уже закончилась и наступила та самая минута, когда Володька должен был ответить Орлову на его главный вопрос, и он уже знал, что ответить.
– Хороший ты парень, Коля, – с грустной улыбкой сказал Володька. – Только не все так просто в жизни. Сейчас мне нужно к Картошкину. Понимаешь, Коля, от него ушла эта райповская штамповка и унесла аванец и махровое полотенце, и он запил беспробудно…
– Да, – посочувствовал Орлов. – Сложно теперь без махрового полотенца.
Они вышли из общежития на улицу. Дело на дворе продвигалось к ночи, но еще было светло, как бывает это всегда летом на Урале.
