Текст книги "Старая собака (СИ)"
Автор книги: Владимир Круковер
Жанр:
Домашние животные
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
Он вернулся утром, когда все спали, лег на крыльце в привычной позе утомленною сфинкса, прикрыл глаза.
А немного позже выбежал из дома Васек – ноги – палочки, руки палочки, голова одуванчик и глазенапы, вобравшие мир, – выбежал, споткнулся о собаку, скатился по ступенькам и заорал с сообразительной быстротой детства:
«Мичман вернулся. Мичман! Урра!»
Вернулся украденный Мичман. Тремя четвертями своей жизни заплатил за разлуку, и лежит на своем месте, на крыльце, как лежал щенком, упрямо принебрегая нареканиями спотыкавшихся людей.
Морда у собаки седая, на лобастой башке белесые шрамы. Грудь, вытерта полосами – видно изведал упряжку в какой–то той, неведомой старому дому жизни. Сдержанно принимает удивленно–опасливые ласки, всматривается в прошлое золотистыми очами.
А люди есть люди. Прошел гомон воспоминаний, тщеславное удивление. Один Васек жмется к мощному телу пса, теребит обмороженные уши. Но и ему не узнать всего.
Но почему–то тяжело в ею вместительном сердчижке, и он с тревогой кричит родителям:
«Папа, ну папа же?»
Оставить Мичмана? Отец удивлен. Как же можно его оставить, когда дом скоро снесут, они переедут наконец в квартиру микрорайона, в квартиру с удобствами.
«Ванна будет, горячая вода! Понимаешь?!» – и удивляется непониманию таких роскошных вещей, и даже сердится.
А Мичман лежит на крыльце, усталый, седой сфинкс преданности.
А пацан – руки – палочки, ноги – палочки, голова – одуванчик, глаза – весь мир – шепчет, кусая губу: «Предатели, предатели».
Мать, существо мягкое, но практичное, прижимает к теплой груди упрямую головенку сына.
«Сынок, мы же пристроим его, вон соседи возьмут, их еще не скоро переселят. Ты в гости приходить будешь. А мы попугайчика купим, ты же давно хотел…»
А при чем тут попугайчик? И разве Мичману будет плохо в большой квартире с ванной и горячей водой? И как они не понимают, что ни это главное?.. И он ворчит шепотом:
«Но, он же вернулся, как вы не понимаете – ВЕРНУЛСЯ».
А взрослые уходят на работу.
И в тишине двора, где не хлопочат проданные куры, свиньи, где солнце медленно воронит белесую пыль, появляется сосед, мужик в сапогах и кепке, крепкий мужик их сосед, а Мичман, вдруг, взлетает с крыльца и медленно, очень медленно наяривает человека, вминает его в пыль, терзает, и лишь потом, хриплый крив и хриплый рев человека и собаки смешиваются, рассевают воздух.
Маленькие, исцарапанные ручонки тянут шерсть загривка, лезут в свирепую пасть, и надо убирать зубы, чтобы не поранить их нежную, молочную плоть, надо отпускать жертву и плестись на крыльцо, не отомстив до конца.
А сосец еще ворочается в слюне и крови, и пыль, как мука – вязкая и белесая.
Странно, почему Ваську не жалко человека? Он за Мичмана боится; теперь его ни за что не оставят, а, может, убьют, так страшно! Но почему нет жалости к человеку?
И, пока двор снова пуст, Васек тащит, толкает Мичмана, гонит его: «Да иди же, иди. Вот глупый. Ну убегай же. Мичман…»
А Мичман думает – что игра, упирается, тихонько освобождается из слабых лапок мальчишки, возвращается на крыльцо. Он знает людские законы: люди за справедливость не наказывают. Откуда ему знать, что законы человека изменчивы, как и лица их.
И машина, подъехавшая к дому, крытый грузовик, грузовик–фургон, не настораживает старого пса. Но почему так пронзительно кричит мальчик, почему ложится на него, обхватывает руками?
Может он испугался чужих людей из фургона, может рыкнуть, отогнать их? Но нет, они остались за воротами, а сюда идет только хозяин, привычный, свой хозяин, отец этого смешного мальчишки. Надо лизнуть ему руку, он, похоже, чем–то встревожен. Но почему так кричит мальчишка…
Антей, тот самый, которого в свое время выгнал из дома Дик подрос и стал красавцем. Очень крупный даже для восточно–европейской овчарки, необычайно смышленный и какой–то заведомо доброжелательный к окружающим: будь то люди, собаки, даже кошки.
Игрун он был неутомимый. Так, в игре, освоил к году полный курс обучения, только на задержание ходить отказался. И охранял тоже понарошке: рычал грозно, но глаза смеялись. И, если охраняемую вещь у него пытались отобрать настойчиво, хватал ее сам и отбегал: попробуй мол отбери.
И как–то раз, перед Новым Годом, Антей, вдруг не послушал подзыва и ушел в ночь. Ушел деловой походкой, не оглядываясь.
Вернулся через неделю. Отощавший, грязный. Поскреб лапой дверь, прошел в ванную, где ему вытерли лапы, потом на кухню – стал над миской. Слопал двойную порцию и завалился спать почти на сутки. Причем вел себя так, будто отлучился на минутку.
После этого он начал исчезать ежемесячно. Всегда отсутствовал не более недели–полутора. И всегда приходил независимо, без малейшего угрызения совести.
К. Лоренц пишет о таких «волчьих» собаках, что они «…интересны своей независимостью, но хозяину особой радости не доставят, так как они – неисправимые бродяги и лишь время от времени снисходят до посещения дома своего владельца (слово «хозяин» тут явно не подходит). С возрастом такие собаки часто становятся опасными, так как, лишенные типичной собачьей покорности, они могут искусать или сбить с ног человека, словно другую собаку».
Забегая вперед, скажу, что Антей с возрастом остался неизменно добродушным, его доброжелательность ко всем живым существам не подверглась ни малейшим изменениям.
В городе бродячей собаке небезопасно, и я до сих пор удивляюсь, как Антей адаптировался в сложном окружении транспорта, собаколовов и просто собаконенавистников. Впрочем, мне довелось наблюдать за ним, когда он переходил проспект. Просто наглядное пособие для ГАИ по поведению пешеходов. Именно на переходе у пешеходной дорожке, внимательно сверяя свои действия со светофором. И никогда я его этому не учил!
Так, как Антей своих сторожевых обязанностей не выполнял, а у нас росла дочка, и во время отлучек мы должны были быть спокойны за квартиру, мы завели дожонка Ардона.
Во время очередного визита Антей Ардона радостно обнюхал и тут же начал его обучать приемам борьбы: покусывал за лапы, подшибал грудью, подставлял зад при ответной атаке. Покажет, а потом провоцирует на повторение, а сам поддается. Этакий тренер по самбо.
Бывавший часто в гостях геолог пристал к нам насчет покупки Антея. У него, дескать, свой дом, двор, там псу будет хорошо.
Ладно, продали за чисто символическую цену. Через неделю Антей хладнокровно поскребся в дверь. А ведь геолог жил в другом конце города.
Пять или шесть раз отдавал я Антея новым хозяевам в разные концы города и пригорода. Дольше всего он отсутствовал последний раз. Я уж подумал, что он прижился у нового владельца. И как раз мы квартиру поменяли, переехали в другой район. Я позванивал на старую квартиру, узнавал – не появлялся ли пес? Нет, не приходил.
Спустя два месяца в дверь поскреблись. С тем же независимо хладнокровным видом Антей прошел в ванную, подождал, пока вытрут лапы, застыл над пустой Ардоновской миской, навернул двойную порцию и завалился у батареи, безмятежно посапывая. Обрывок цепи на ошейнике пояснил мне его долгое отсутствие. Но как он вычислил наш переезд, наш новый адрес?!
Собачьи личности многообразны, некоторые их поступки говорят о пробуждающемся интеллекте. Знакомый доберман, с которым у меня были приятельские отношения, встречая меня всегда приносил из миски кость. Какое другое животное добровольно отдаст пищу?!
Во время войны в Киеве немцы репрессировали еврейскую семью, а принадлежащую им овчарку мобилизовали. Через два года из–за повреждения железнодорожных путей группа вывозимых детишек была немцами определена в полуразрушенное здание. Ночью охрану несли в основном собаки. И вот, чудом выжившие дети из этой еврейской семьи, девочка семи лет и мальчик четырех, были разбужены прикосновением холодного носа. Овчарка узнала их, мгновенно сообразила, в каком они бедственном положении и несколько минут спустя явилась с вареной костью.
Каждую ночь носила она им пищу из собственной миски: картошку, куски мяса.
И, что, характерно, делала это крадучись, тайком от новых хозяев.
В тридцатые годы на дальневосточной границе пограничники встретили проходившую банду пулеметами, рассеяли их, а часть загнали в болотистый кустарник.
На задержание пошла группа овчарок. Некоторые были бандитами подстреляны, некоторые вернулись ни счем. Лишь одна сука спустя час вывела первого бандита. Выяснилось, что у него раздроблены кисти рук. Еще полчаса, и собака ведет второго. Кисти также разможжены. За сутки овчарка задержала и привела 15 (!) бандитов. Она, как сообразили потом, подкрадывалась к ним ползком, мгновенно прокусывала кисть, потом вторую и недвусмысленным рычанием отправляла в дорогу.
Довелось мне жить в маленьком поселке Мотыгино, расположенном на границе слияния Ангары и Енисея. Во дворе многоквартирного дома, где я жил, обитало несколько отличных охотничьих лаек. Неизменно добродушные к человеку, они тщательно оберегают двор от визитов других собак, любых животных. И вот принесли мне ребятишки сорочонка, я его выкормил, через некоторое время Сара, так мы птицу назвали, стала крупной и нахальной. По квартире ходила строго пешком, изредка перепархивая.
Со временем Сара расширила зону обитания – стала выходить во двор. Идет, например, жена белье вешать, Сара – за ней, скачет по ступенькам подъезда, шагает в развалку по двору.
И вот что интересно. Достаточно было один раз пояснить собакам, что сорока хозяйская, что она не дичь – те стали относится к ней с уважением. Несмотря на то, что Сара наглела до того, что таскала кусочки из их мисок. Они при виде такого беспредела только смущенно прижимали уши и отворачивались – терпели.
К. Лоренц считает, что «…собаки, даже заядлые охотники, удивительно легко усваивают, что они должны трогать других животных, обитающих в этом доме. Самые отпетые кошконенавистники, которые, несмотря ни на какие наказания, продолжают гоняться за кошками, без труда выучиваются не покушаться в доме ни на кошек, ни на других животных …
“ Возможно, тут мы сталкиваемся с извечной и широко распространенной в мире животных особенностью поведения, а точнее сказать, запретом. Известно, что ястреба и другие хищные птицы не охотятся возле своего гнезда. О волках сообщалось, что они не трогают ланей, выращивающих свое потомство в непосредственной близости от их логова. Мне представляется вполне возможным, что именно этот вековой закон «перемирия» и объясняет, почему наша домашняя собака у себя дома ведет себя так сдержанно с самыми разными животными.
Повествование о собачьих личностях было бы неполным, не упомяни мы о дворнягах, метиссах. В этом плане интересны первые поколения от двух разных пород. Например, овчарка с догом (так, кстати, пытались вывести «московского дога»), или шотландская овчарка с немецкой. Мне доводилось даже видеть дога с боксером. И совсем неплохие были щенки.
В Красноярском железнодорожном питомнике одно время «подливали» караульным кавказским овчаркам кровь волка. Щенки получались суше, подвижней, с более звонким лаем. Ведь кавказец при высоких сторожевых качествах обладает одним недостатком – слишком глухим, плохо слышным на расстоянии, голосом.
О волках, динго, содержание их в домашних условиях мы еще расскажем, тут хочется упомянуть только о том, что небольшая примесь волка к любой породе дает положительный эффект. Но далеко не всегда.
А вот чистокровные дворняги, в коих давно и прочно замешена разнообразная кровь, весьма интересны. Как крупные представители, так и мелкие, декоративные.
Они почти не подвержены заболеваниям, великолепно адаптированы к среде обитания: будь то город, деревня, весьма смышлены, работоспособны, обладают прочной, уравновешенной нервной системой. Оно и ясно – жесткий естественный отбор. Наглядные примеры для экологов. В свзи с этими рассуждениями хочу рассказать об одной дворняжке.
В квартиру Роза вошла на цыпочках. Вежливо приблизилась к хозяйке. Кусочек сахара взяла деликатно, одними губами. (Потом мы узнали, что сахар она терпеть не может). Схрумкала его. Легла на коврик. Поблагодарила хвостом и расслабленно прикрыла глаза.
Уже через месяц, она вошла в тело, шерсть лоснилась от сытости и спокойной жизни, глазенки стали озорными и доверчивыми. Забот она не доставляла никаких: гулять ходила всего раз в сутки, сопровождения не требовала. Уж чего–чего, а самостоятельности ей было не занимать.
Как–то старая знакомая уговорила отдать собаку ей. Мы одели Розе на шею громадный бант голубого цвета и повезли на машине в другой конец города.
А еще через десять дней Роза вернулась. Замерзшая, грязная, с четким скелетом под свалявшейся шерстью, ждала она нас в подъезде. Подползла на животе, умоляя нагноившимися глазами. «Недорозумение произошло, – шептали эти глаза, – вы, наверное забыли меня в той чужой квартире».
Как нашла Роза дом, каким образом запомнила дорогу в стремительной машине, чем руководствовалась, возвращаясь?!
Потом жила Роза с нами долго, много загадок загадала своим поведением, много радости доставила своим существованием. Что–то забылоь, что–то помнится.
В маленьком преданном существе было что–то непомерно важное, вырывающее из привычного и заставляющее человека напряженно думать.
Но человек есть человек, извечная суета заедает его, задумчиво почесывая собаку за ухом, он рассуждает о трудном завтрашнем дне, о семейных неурядицах. И только нечто из ряда вон выходящее приковывает внимание к «меньшему члену семьи». Но ненадолго. За пять лет совсем забылось Розино возвращение, а в остальном она вела себя достаточно обыденно.
Потом изменилось многое. Чувствовала ли она надвигающийся переезд или только напряжение в доме? Хуже стала есть, на улицу просилась только по необходимости и сразу бежала обратно. По дому ходила тихо, не шалила, вопросительно заглядывала в глаза.
Уже нашли ей нового хозяина, человека хорошего, познакомили их, уже собирались передать Розу ему совсем, как обнаружили, как пропала собака исчезла.
Искали долго: любили, привязались, хотели, как лучше – не нашли.
А на вокзале перед самым отходом поезда вдруг увидели ее и не сразу узнали, не сразу поверили.
Роза стояла в пяти шагах от движущегося поезда. Стояла напряженно, скованно. Смотрела на узкую площадку тамбура, где взмахивали руками, бестолково гомонили предавшие ее люди. В глазах собаки что–то стыло, но что – не разглядеть.
А поезд набирал скорость, маленькая рыжая фигурка таяла, исчезала.
К. Лоренц рассказывает.
«Если взять в дом пса неодомашненного представителя собачьих и растить его как собаку, легко можно вообразить, будто потребность дикого детеныша в заботе и уходе равнозначна той пожизненной связи, которая существует между большинством наших домашних собак и их хозяевами.
Пленный волчонок обычно бывает робким, предпочитает темные углы и явно боится пересекать открытые постранства. Он в высшей степени недоверчив к посторонним людям, и если такой человек попробует его погладить, может яростно и без всякого предупреждения вцепиться в ласкающую руку. Он уже с рождения склонен кусаться от страха, но к хозяину привязывается и полагается на него точно так же, как щенок.
Если речь идет о самке, которая при нормальном ходе событий, вырастая, начинает воспринимать самца–вожака как «хозяина», опытным дрессировщикам иногда удается занять место такого вожака в тот период, когда детская зависимость самки сходит на нет, и таким образом обеспечить ее привязанность и в дальнейшем.
Один венский полицейский сумел добиться такой преданности от своей знаменитой волчицы Польди. Но того, кто воспитывает волка–самца, ждет неминуемое разочарование – как только волк становится взрослым, он внезапно перестает подчиняться хозяину и держится абсолютно независимо.
В его поведении по отношению к бывшему хозяину не появляется ни злобы, ни свирепости – он по–прежнему обходится с ним, как с другим, но ему больше и в голову не придет слепо повиноваться хозяину, и, возможно, он даже попытается подчинить его себе и стать вожаком. Учитывая силу волчьих зубов, не приходится удивляться, что эта процедура приобретает иногда довольно кровавый характер.
Что же произошло с моим Динго, которого я взял на пятый день его жизни, подложил к кормящей собаке и воспитывал не жалея времени и сил. Эта дикая собака не пыталась подчинить меня себе или искусать, но, став взрослой, она постепенно утратила прежнюю послушность, причем происходило это весьма любопытным образом…
… Он все еще без сопротивления принимал наказание, даже побои, но едва все кончалось, как он встряхивался, дружески вилял мне хвостом и убегал, приглашая меня погоняться за ним. Иными словами, наказание никак не влияло на его настроение и не производило на него ни малейшего действия, вплоть до того, что он мог тут же повторить преступление, за которое только что понес справедливую кару, например, вновь покуситься на жизнь одной из самых ценных моих уток. В том же возрасте (полтора года) он утратил всякое желание сопровождать меня во время прогулок и просто убегал, куда хотел, не обращая внимания на мои команды.
Тем не менее я должен подчеркнуть, что пользовался самым теплым его расположением и, когда бы мы не встречались, он приветствовал меня с соблюдением полного собачьего церемониала. Не следует ждать, что дикое животное будет обходится с человеком иначе, чем особями своего вида. Мой динго совершенно несомненно питал ко мне самые горячие чувства, какие вообще способен питать один взрослый динго к другому, но покорность и послушание тут просто не при чем».
Я привел эту длинную выдержку уже потому, что в ней исчерпывающе сказано о всех аспектах содержания диких представителей собачьих. Лично я еще в Иркутске держал степную волчицу Джерри: она за пять лет не доставила мне не малейших трудностей.
Держал я ее в вольере, во дворе, но большую часть времени она по этому двору свободно бегала. Через забор находился детский сад, куда она часто отправлялась в гости, поиграть с детишками. К счастью, никто из соседей не знал, что она волк, все думали, что она лайка нечистопородная. Интересно, что в лесу, Где мы с ней, хоть редко, но бывали, она ночью старалась не отходить от костра, и вообще вела себя там как–то неуверенно, ходила за мной по пятам, осторожничала.
С динго из Ростовского зоопарка работал мой товарищ, Г. Олешня, кинолог МВД. Собака запомнилась ему тем, что от нее практически не было запаха в квартире, тем, что она сгрызла здоровенный подоконник, и тем, что в годовалом возрасте убежала безвозвратно.
Что волчица, что динго из Ростова отличала коллосальная реакция. Моя волчица Джерри лизала меня в лицо в прыжке и я никогда не успевал увернуться. Динго, по рассказам, в игре успевал отобрать мячик или куснуть. А ведь, играя с собакой, особенно молодой, мы зачастую опережали ее в движении.
Очень утонченная психика у собак охотничьих. И, общаясь с ними, мы способны на ошибку, которую потом исправить почти невозможно.
Найда и в самом деле нашлась.
Скромно поскреблась вечером в зимовье и явилась перед Граниным во всем великолепии черной, как смоль, сибирской лайки. На вид ей было года два. Она была худая, подушечки лап кровоточили.
Гранин недоверчиво относился к приблудным псам. «Хорошего пса хозяин не бросит», – резонно рассуждал он. Но первая же охота развеяла всякие колебания относительно Найды. Два соболя и шесть белок за утро! Работала Найда с напускным равнодушием, за которым крылись изящество и разборчивый собачий ум. Белку она облаивала, как бы нехотя, не громко, редким «гавом». И почти не смотрела вверх, где среди зеленой хвои, чуть припорошенной ранним снегом, металось каштановое тельце рассерженного зверька.
По соболю шла с азартом, взлаивала часто, на визге. А потом осторожно брала в пасть еще теплую тушку и укладывала соболя у ног охотника, вовсе не хвастаясь, а по–хозяйски, по–деловому. И снова шла на поиск, хватая верхним чутьем нужные запахи.
И все–таки Гранина где–то в глубине души мучил вопрос – почему бросил старый охотник такую рабочую собаку?
Версия о том, что Найда просто потерялась была несостоятельна. Гранин слишком хорошо знал тайгу с ее суровым кодексом, чтобы не понять, что означали стертые в кровь подушечки лап. За какую–то серьезную провинность ушел старый хозяин от своей псины по не замерзшей еще реке. Пожалел убивать, как принято среди добытчиков, включил подвеной мотор и умчал по течению …
Гранин гнал сомнения, но вечерами, когда шкурки были вывернуты чулком и сохли в простенке, вновь возвращался к ним. А спустя время в зимовье зашел кряжистый промысловик Иван Золин и с размаху бросил в снег, в стайку Гранинских собак голову бурого медведя с чуть подсохшей кровью. Буран и Тайга сразу бросились на голову, страшной хваткой взяли ее в клещи своих клыков. А Найда с истошным визгом понеслась вокруг зимовья. «А–а–ах», – кричала она в истерике страха.
– Где ты эту шлюху взял? – сплюнул Иван.
Гранин покраснел и, заминая разговор, выставил на стол фляжку спирта и сковороду жареной печени. Он недавно завалил изюбра и вдоволь отъедался свежатиной.
По утру, когда Гранин ходко шел на камусных лыжах, удобных, широких лыжах, подбитых шкурой сохатого, у небольшого ручья его догнала Найда, заранее принюхиваясь, стараясь подключиться к раскающим впереди Бурану и Тайге.
Гранин подозвал ее и врезал сучковатым посохом, который заменял ему лыжные палки, по спине собаки. Найда коротко взвизгнула и посмотрела на него недоуменно, не отбегая. И тогда он, теряясь от стыда и беспричинной жалости, ударил ее еще.
У тайги свои законы. Опасен зимой медведь–шатун, но еще опасней он, если надеешься на собаку, а она надежд не оправдывает. Со зла и стыда Гранин забрел от зимовья непривычно далеко. Охота не клеилась. Кроме своих, он взял двух собак Ивана (Иван отсыпался в зимовье): крупного серого кобеля и крохотную рыжую суку, в которой от лайки был только хвост–кренделек. Иван вчера долго описывал цепкость и универсальность своих псов.
Но или собаки не хотели работать с незнакомым, или еще почему, но охота не клеилась. А так, как забрел он достаточно далеко и смеркалось, Гранин решил не возвращаться, переночевать в лесу и по первой зорьке продолжить поиск.
Наломав сушняка про запас, он запалил костер, отгреб снег по кругу поляны и уютно устроился на мелких кедровых лапах, подстелив суконное одеяло. Варить похлебку он не стал, а только попил из котелка крепкого чая, да пожевал вяленного мяса.
Спал он тревожно. Ивановы лайки шарили по кустам, хрустели ветками – мышковали, а потом из полудремы его вырвала черная тень, метнувшаяся к костру. Он схватился было за ружье, но узнал Найду. «Вот, стерва!» – подумал Гранин, но вылазить из угретого одеяла поленился.
Когда он проснулся снова, костер почти не горел. В кустах, что–то хрустело, а собак нигде не было видно. Только Найда скулила и жалась к прогорающему костру.
Гранин быстро взял ружье. Жекан был в левом стволе, а в правом – крупная дробь на глухаря. По пушному зверю Гранин стрелял из третьего, малокалиберного ствола, сейчас он был не заряжен. В кустах снова зашуршало, Гранин выстрелил туда дробью, вставая на колени, а потом и в полный рост. Лес откликнулся раскатистым эхом и сосна осыпала снег прямо в костер.
И тотчас совсем с другой стороны на охотника покатилось громадное черное тело, а навстречу ему с задавленным стоном–плачем метнулась Найда.
Гранин действовал механически, руки опережали мозг. Он выстрелил жеканом, прыгнул от костра вправо, за дерево, мгновенно перезарядил ружье и выстрелил дуплетом.
Медведь лежал смирно. Гранин отдышался, сглатывая судорожно, посмотрел в бок, противоположную от медведя сторону. Там корчился на снегу серый Иванов кобель, которому заряд дроби попал прямо в морду. Совершенно растерянный, подавленный, Гранин подошел к костру.
Медведь был недвижим.
«А ведь мог и не успеть…» – подумал Гранин. И повел глазами вокруг в поисках Найды, подарившей своим отчаянным, через страх броском, то щедрое мгновение для выстрела. Он хотел сесть с ней рядом, трепать ее за густую шкуру, а она чтоб лизала его шершавые щеки огненным языком. Но Найды не было. Он же прогнал ее утром. Лайка–добытчица, лайка умелая и по белке, и по соболю, не прощает обид. Кстати охотники никогда и не бьют своих собак. Собака без гордости – не собака, так… шакал. Найда была собакой.
Порой из–за элементарной неграмотности мы совершаем ошибки, которые мучают нас потом всю жизнь… Особенно обидно, если эти ошибки были легко устранимы, не будь мы в молодости так самонадеянны. Приведенная ниже история до сих пор тяжелым камнем лежит в моей душе, как грех, который не отмолить.
