Текст книги "Застава в огне"

Автор книги: Владимир Брагин

Соавторы: Александр Хорт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава 3
Прокляты и забыты

В этот день Мансур не пошел обедать. Ему нестерпимо захотелось увидеть Лейлу, и он подскочил на «уазике» в магазин. Ехал с радостным предвкушением того, что с минуты на минуту увидит родное лицо. Однако в магазине его поджидало сильное разочарование: вместо Лейлы за прилавком почему-то возился Амир, чайханщик из кишлака. Он с хозяйским видом тщательно переставлял на полках товары и, увидев замершего на месте капитана, как всегда радушно приветствовал его:

– Мансур, дорогой, салам! Рад тебя видеть! Что ты хочешь купить?

– Салам, Амир. А где Лейла?

– Не знаю. Она теперь здесь не будет работать. Я магазин у Назара купил.

– Когда успел? – вытаращил глаза капитан. – Он же только вчера из плена вернулся.

– Вот вчера и купил. Он вечером сам ко мне пришел, предложил, уговаривал. Я и согласился.

– Так ты, оказывается, богатый человек, Амир. Поздравляю.

– Хочу быть богатым, да Аллах не позволяет. Чайхана совсем денег не приносит. Я и Назару еще не все заплатил, но мы обо всем договорились.

– Слушай, а почему он вдруг продал магазин?

– Мне-то откуда знать. Думаю, потому, что у Назара нет большого размаха. А в торговле без этого нельзя. – Он вышел из-за прилавка и принялся расписывать свои планы: – Я тут все переделаю. Стенку эту снесу, сделаю полный ремонт, хороший дизайн. Вроде кафе будет, как в Душанбе. Столы со скатертями, официант, все культурно, с музыкой, и покушать можно, и так посидеть, покайфовать.

Амир с упоением рисовал перед капитаном картину будущей реконструкции и не сразу заметил потерянный взгляд Мансура, а когда заметил, спросил:

– Э-э, командир, ты чего, расстроился чем-то?

– Боец у меня погиб.

– Что ты говоришь! Кто это? Я его знаю?

– Вряд ли. Мустафа Саидов. Совсем молодой парнишка, первогодок.

Амир сочувственно покачал головой:

– Что за жизнь такая наступила! Старых бьют, молодых убивают.

– Пограничная жизнь, Амир. Тут уж ничего не поделаешь. Ладно, я пойду.

– Конечно, конечно. Как-нибудь заходи. Через две недели ты это место не узнаешь.

Мансур направился к выходу и уже у самой двери услышал, как кто-то вышел из подсобки. Обернувшись, капитан увидел неподвижно стоявшего с коробкой в руках старика Бободжона – одного из тех драчунов, которые нападали на пограничников в день похорон местного наркокурьера Тахира. Его застрелил в схватке лейтенант Жердев, и земляки были этим очень озлоблены. Особенно агрессивно вел тогда себя Бободжон, осыпавший пограничников проклятиями. Сейчас он смотрел на Мансура испуганными глазами, и казалось, потерял дар речи. Зато Амир был по-прежнему говорлив:

– Ой, командир, подожди немножко. Извини, я совсем забыл. Тут Бободжон давно с тобой поговорить хочет.

Заранее догадываясь, о чем будет разговор, Мансур спокойно подошел к старику.

– Салам, уважаемый Бободжон. Я тебя слушаю.

Старик молчал и мялся, глядя на капитана, словно напроказивший ребенок. В общем-то, он был виноват перед пограничниками, и это известно всему поселку. Если бы он продолжал молчать, положение стало бы совсем дурацким. Чтобы разрядить ситуацию, Амир взял инициативу в свои руки:

– Он говорит, что в семье стало совсем плохо. Сын заболел, денег почти не осталось. Очень хотел бы делать какую-нибудь работу.

– Работа нужна, это я понимаю, – сказал Аскеров. – А помнишь, Бободжон, как ты, не жалея сил, бил меня палкой?

В ответ Бободжон только жалобно вздохнул и кивком подтвердил: да, помню, было такое дело, чего уж теперь отпираться. Всем своим видом он демонстрировал крайнюю степень стыда и раскаяния. Но поскольку молчал, Амир продолжал выступать его адвокатом:

– Он не бил, Мансур, он только махал палкой. Его дурные люди подзуживали. Бободжон прощения просит за тот досадный случай.

– Кто именно подзуживал? Тот, про кого я думаю? – Мансур, растопырив ладони, поднял их на уровень ушей. Стало ясно, что он показывает лицо толстого человека, в данном случае Аюб-хана. Старик кивком подтвердил его догадку. Амир же, чтобы смягчить положение, сказал:

– Аюбу все тут должны. Многие от него зависят.

– Ладно, Бободжон, не будем копить лишние обиды. Ты подойди завтра утром к Белкину, он подберет тебе работу. Я его сегодня предупрежу.

Лицо Бободжона расцвело в благодарной улыбке. Он принялся изливать на капитана одну благодарность за другой. Как будто раньше нарочно молчал, экономил силы, а сейчас решил возместить столь долгое молчание обилием благодарственных слов. Аскеров жестом остановил поток его красноречия, попрощался и вышел из магазина. Он был донельзя удивлен тем, что Шарипов ни с того ни с сего продал магазин, теперь он хотел побыстрее поговорить с Лейлой, чтобы узнать истинные причины этой сделки.

Подходя к дому Шариповых, капитан надеялся услышать голос Лейлы, однако этого не произошло. Он даже засомневался: стоит ли сейчас идти туда, беспокоить хозяев. Вдруг в семье произошла конфликтная ситуация и появление постороннего человека – увы, своим для них Аскеров еще не стал – вызовет у хозяев недовольство. Однако ноги, казалось, сами по себе несли его к дому любимой.

Подойдя к забору, Мансур услышал в глубине двора какую-то возню. Тогда он открыл калитку и вошел на участок, где сразу увидел Назара. Тот загружал в старенький пикап коробку с домашней утварью. Это уже был далеко не первый груз – кузов машины был наполовину заполнен. А на крыльце поджидали своей очереди чемоданы, тюки, коробки.

Когда Мансур поздоровался с хозяином, тот от неожиданности едва не выронил объемистую коробку, и капитану пришлось подбежать, чтобы поддержать Назарову ношу и помочь затолкать ее в кузов.

Потом Шарипов направился за следующей поклажей, но у крыльца сел на ступеньки. Он кряхтел, охал и был так взбудоражен, будто его застали на месте преступления. Бормотал, непонятно к кому обращаясь:

– Ты, Мансур… Ой, мама… Ой, Аллах…

– Простите, уважаемый Назар, не хотел напугать.

– Это ты прости, дорогой. Нервы совсем никуда не годятся. Больные совсем стали нервы мои…

– Куда вы собрались ехать?

– Да куда я особенно соберусь, Мансур. Это все так – мелкие хозяйственные дела. Кто их без меня делать будет?

Он как-то натужно засмеялся, и Мансур начал беспокоиться за его состояние: уж не сбрендил ли Назар, находясь в плену? Может, его там так избили, что он стал плохо соображать. Вот и магазин, на который не мог нарадоваться, продал.

Капитан предложил Шарипову помочь, однако тот с несколько преувеличенным пылом отказался. Говорил, что, наверное, у начальника заставы сейчас полно своих забот, наверное, он спешит, и чувствовалось, надеялся услышать утвердительный ответ. Однако Мансур простодушно отвечал, что есть у него минут десять свободных, с удовольствием поможет.

Поняв, что шансов избавиться от незваного гостя у него нет, Назар предложил Аскерову присесть рядом с ним на ступеньку, что тот охотно и сделал.

– Ты Лейлу искал? Она пошла к подруге.

– Да нет, я просто так зашел, проведать. Рядом проезжал, грех было не зайти.

Мансур не решался назвать прямо причину своего визита и поэтому тоже чувствовал себя неловко.

– Значит, вы говорите, все у вас в порядке. Почему же вы тогда уезжаете? Ведь сегодня вечером у вас должен состояться праздник. Или вы его отменили?

Этого Назар больше всего и боялся. Не хотелось ему, чтобы капитан узнал о торжестве, на которое не приглашен. Этим он и дочку подвел. Она тоже держала это в секрете.

– Да-а, – протянул Шарипов, – вечеринка будет. А я разве не говорил тебе? Неужели забыл? У меня прямо с головой что-то неладное творится.

– Лейтенант Ратников сегодня вечером прийти не сможет, – отчеканил Мансур. – Он находится в горах, в поиске. О чем и просил передать вам.

– Ой, да бог с ним, с этим лейтенантом. А ты приходи, Мансур, приходи, я приглашаю, – начал выкручиваться Шарипов, пряча глаза.

Аскеров категорически отказался от приглашения, сославшись на то, что нет ни времени, ни настроения. Сказав это, он встал и направился к воротам. Вскочив, Назар побежал следом за ним:

– Постой! Постой, Мансур! Я знаю, зачем ты пришел, знаю! Ты меня спас, я тебе благодарен! И я буду последним мерзавцем, если забуду это! Я недостойный, подлый, тебя сразу не позвал! Хочешь, на коленях ползать буду, прощения просить? Ты же благодетель мой! Ты спаситель!

– Назар, ничего мне от вас не надо.

– Нет, надо! Надо, и ты будешь прав, если потребуешь что угодно! Я же теперь должен сказать тебе – не плати калым, золотой ты мой, бери дочку так, без денег! Бери на здоровье! Будьте счастливы!

– Я и не думал… – растерянно произнес Аскеров.

– А за что эти бандиты меня украли, ты тоже не думал?! За что били меня, в грязи валяли, говорили, мы твою дочку тоже возьмем, больно хороша она. Это из-за тебя все! Ты причина моего похищения! Известно тебе это?!

Капитан принял обвинения молча, сознавая всю их жестокую справедливость. Шарипов же перешел в наступление. Все сильнее распаляясь, он продолжал бушевать, с обиженным видом размахивая длинными руками:

– А как ты меня спас! Поймал самого крутого моджахеда и обменял. Подумаешь, какая честь для меня! Ты их так унизил, ты им так показал, что они никто! И теперь они не простят ни тебя, ни меня. Мне так и сказали: «Назар, иди домой, ты свободен. Только отныне ты все равно наш, всегда будешь наш! И ты, и дочь твоя будете кровью плакать и платить нам до конца дней своих за вашего капитана кяфира!..» И как мне после этого тебя благодарить, Мансур?! Сколько раз кланяться?! В один прекрасный день ты уйдешь отсюда со всеми танками, вертолетами, а мы останемся. Я здесь дом построил, вырастил дочь, похоронил ее мать, а завтра уеду. Потому что мне страшно. Потому что всем на нас наплевать. Прокляты и забыты – это мы, простые люди! Прокляты и забыты! Что можно с этим поделать?!

Прерывисто дыша, Назар со слезами на глазах смотрел на собеседника. Испуга не было, скорее отчаянный вызов – мол, казни теперь меня за мою правду. Только когда Мансур повернулся, чтобы уйти, хозяин уже пожалел о сказанном. Он даже порывался окликнуть капитана, но не решился и остался стоять на месте, растерянный и виноватый. Аскеров шел, опустив голову, и только уже в воротах, прежде чем закрыть за собой калитку, повернулся, взглянул Шарипову прямо в глаза и сказал:

– Простите меня, Назар.

Сержант Раимджанов был готов расцеловать свою овчарку, которая обнаружила заваленный камнями след от костра и пакет с объедками и консервами. Обе группы пограничников стянулись к этому месту, внимательно рассматривали важную находку. Сам Раимджанов присел в сторонке и ласково поглаживал собаку, свесившую между клыками алый язык. Довольный Нурик приговаривал: «Несимпатичный какой-то камень, да, Шериф?».

Ратников потрогал рукой пепелище. Зола еще не остыла. Жердев сделал вывод, что здесь останавливались непрофессионалы – спецназ за собой грязь не оставит.

В это время наблюдавший за окрестностями в бинокль Рахимов заметил вдалеке двух человек. Ратников посмотрел туда же: по тропе, опоясывающей вершину, поднимались едва различимые фигурки людей. Пока объясняли Жердеву, куда смотреть, один успел скрыться за скалистым краем, а второго Никита увидел. Он сказал Владимиру:

– Давай бегом по этой тропе. Потом шагом – тихо. И чтобы режим радиомолчания. А я обойду снизу. Они мне как раз под прицел и выйдут. Только смотри не нарывайся. Тихо сядь им на хвост, себя ни в коем случае не обнаруживай.

При этих словах Владимир ощутил прилив азарта, учащенно забилось сердце, кровь по жилам побежала с утроенной скоростью. Ратников не был охотником, больше того – презирал убийство братьев наших меньших, однако сейчас свой задор он мысленно определил словом «охотничий». Ему казалось, что бойцы испытывают такие же чувства.

В голосе Жердева впервые за несколько последних дней проскользнули теплые нотки. Уж очень как-то по-отечески он просил менее опытного товарища все сделать правильно и не попасть под пули. Потом Никита со своей группой быстро вернулся на тропу, ведущую к соседней гряде. А Ратников присел рядом со своими подопечными, которые сделали маленькую передышку: двое сидели на камнях, а рядовой Файзуллин, раскинувшись навзничь, лежал на травянистом пятачке. Владимир засомневался, смогут ли бойцы подняться и пойти дальше. В первую очередь сомнения вызывали рядовые Гуламжонов и Файзуллин. Оба невысокие, щуплые, одежда на них мешком – меньше размера не было. Однако Рахимов убедил лейтенанта в том, что у них только вид такой замученный. На самом же деле сил у них невпроворот и бегают они по здешним тропам, как горные козлы, даже лучше. Рядовые смущенными улыбками подтвердили правоту его слов – мол, что есть, то есть, зачем же правду скрывать.

Самому Рахимову лейтенант был благодарен за то, что тот раздобыл для него подходящие кроссовки. Он вспомнил, как на следующий после приезда день пошел в горы в туфлях и натер себе ноги, и поежился. В кроссовках идти было очень легко.

– Ну, пошли, дети мои, – приказал Ратников. – Бегом марш! Как бы мне от вас не отстать.

И бряцая амуницией, группа удалилась вверх по тропе.

Когда Назар сказал Аскерову, что дочь находится у подруги, он был правдив лишь отчасти. Подруга подругой, но в первую очередь Лейла пошла к ней как к парикмахерше, а то давно не стриглась. Вернулась домой в приподнятом настроении, как всегда, когда была с новой стрижкой. Но узнав о том, что приходил Мансур, расстроилась. Когда же отец передал ей содержание разговора с капитаном, то страшно разозлилась.

– Ты так и сказал ему?! Ты мог ему такое сказать?!

– Как думал, так и сказал! Что ты указываешь мне?! Оставь меня в покое! Нужно вещи собирать! Вечером гости придут, угощать нужно! А завтра уедем, и не спорь со мной!

– Никуда я отсюда не уеду! Никуда! Сам поезжай, куда хочешь! Совсем с ума сошел с этим калымом! Что ты за человек, скажи мне?! Ты сам платил калым дедушке Файзулло?!

– Дедушка Файзулло, отец твоей матери, тридцать лет сидел на моей шее! «Что ты, Назар, какой калым, мы современные люди, ты комсомолец, иди ко мне в совхоз!» Лучше бы я сразу калым заплатил!.. Он все соки из меня выпил, упокой Аллах его душу. – Заметив, что Лейла собралась уйти в другую комнату, попросил: – Эй, дочка! Только не плачь! Не плачь, кому я сказал!

Несмотря на его увещевания, Лейла едва сдерживала слезы, а потом все-таки разревелась. Назар скорбно кивал в такт ее всхлипываниям, мол, давай, дочка, ругай отца, проклинай его. Все равно с годами поймешь, насколько он был прав, как добра хотел.

– Не поеду, – сказала Лейла, промокая глаза платком. – Я устала, я не могу так жить. Мне за тебя стыдно, отец.

– Это ты мне говоришь «стыдно»? Это все, что я заслужил?

– А что я могу сказать, если ты такой человек?!

– Какой человек? Я перво-наперво твой отец, только и всего. Никем другим не был и не хочу быть. В тебе заключается моя жизнь, ты моя любовь. – Успокаивая, осторожно обнял ее. – Сама подумай, разве я не хочу твоего счастья?

– Похоже, не хочешь. У тебя одна жизнь, у меня другая.

Назар усадил дочку в кресло, нежно обнял ее, с умилением восхищаясь, какая она красивая даже тогда, когда плачет.

– Успокойся, детка, сядь, послушай, я объясню, какая ты глупая. Разве я не люблю Мансура? Да если бы Аллах послал мне такого сына, я был бы счастлив. Но если ты, моя крошечка, выйдешь за него замуж – тебе придется жить моей жизнью, только гораздо хуже.

– Он так помогает нам во всем, а ты оскорбил его. Зачем ты позвал этого Володю из Москвы – чтобы Мансура позлить?

– Нужно было позвать, Лейлочка, вот и позвал. Ты вот отца проклинаешь, а он про тебя день и ночь думает. Ты знаешь, кто этот лейтенант Володя? Ты знаешь, кто у него дядя?

– Не знаю и знать не хочу.

– Дядя у него – Ратников Анатолий Иванович. Тоже был пограничник, служил в Московском, я его таким же мальчиком помню. Сейчас президент банка. Большой человек!

Находясь в состоянии легкой прострации, Лейла слабо воспринимала слова отца, а тот, входя в раж, продолжал:

– Ты слушай, я знаю, о чем говорю. Мне не важно, какой нации человек, какой он веры – лишь бы ты счастливой была, моя звездочка. Я видел, как на тебя смотрел этот парень. Его скоро домой отзовут. Из армии уйдет, большой бизнесмен будет…

– Мне даже не верится, что ты говоришь мне это.

– Ну конечно, не верь. Не верь родному отцу, дочка. Он же враг тебе. – Назар встал и, подойдя к комоду, достал из ящика журнал с глянцевой обложкой, вложенный в полиэтиленовый пакет. Протянул его Лейле: – Ты сама решай: или ты себя так невысоко ценишь, что хочешь в офицерском общежитии пеленки стирать и считать копейки. Или так хочешь жить. А? Выбирай.

Назар с торжествующим видом развернул журнал, на постере которого была сфотографирована эффектная топ-модель: в дорогой шубе из натурального меха, вся в бриллиантах, на фоне шикарной иномарки.

– Чем ты хуже этой красотки? Ничем. Ты лучше! Ты так жить должна! И внуки мои должны так жить! Твое счастье находится в твоих руках, дочка.

Лейла машинально взяла из рук отца журнал, посмотрела на ослепительную красотку и тихо засмеялась. Отца жалко, но себя жалко больше.

– Отец, пусть это будет твоя дочка, хорошо? И ты будешь счастлив. А я пойду.

Бросив журнал на пол, она стремительно встала и вышла из дома. Помешкав, Назар выбежал за ней следом. Он надеялся, что застанет Лейлу во дворе, однако ее там не было. Заметив приоткрытую калитку, понял, что дочь убежала. Назар пришел в отчаяние: как бы Лейла не натворила глупостей. Обойдя на всякий случай вокруг дома и убедившись, что дочки здесь нет, Шарипов направился к калитке и вдруг с изумлением увидел, что во двор входит толстяк Аюб-хан. За его спиной топтался телохранитель. На лице первейшего богача поселка играла приторная улыбочка, которая стала еще приторней, когда он увидел, что при его появлении хозяин оробел и застыл в неподвижной позе.

– Салам, дорогой Назар, – сказал он певучим голосом. – А что твоя лань быстроногая так быстро пробежала мимо меня? Только сладкий аромат от нее остался. Как сказал поэт: «И летит она, как роза, и роняет лепестки…» Красиво. Знаешь, кто это написал?

– Рудаки, – хмуро наугад ответил Назар, чем совсем привел Аюб-хана в радостное настроение.

– Ты слегка ошибся – это я написал. Стихи моего изготовления. Честное слово. Красиво получилось?

– Очень.

– Вот видишь. Тоже на что-то способны.

Жестом отправив телохранителя на улицу, Аюб-хан прошел во двор, по-хозяйски оглядывая его. Потом взглянул на напряженного хозяина:

– Ты, кажется, собирался бежать за ней? Так беги, я тебя не задерживаю.

– Нет, у молодых свои дела, а у меня своих хватает. Я тут по хозяйству вожусь.

– Ну и хорошо, что не бежишь. Тем более что я зашел передать тебе просьбу одного человека, чтобы ты никуда не бежал. – Аюб-хан кивнул на загруженный «каблучок» и хитро засмеялся, грозя пальцем.

– От какого еще человека?

– От Селима. Помнишь такого?

Обмирая от страха, Назар молча кивнул.

– Селим просил передать, чтобы ты ничего не боялся и жил спокойно.

– Спасибо ему большое.

– Пожалуйста. А дочка убежала случайно не потому, что ты Аскерову отказал?

– Да нет, говорю же…

– Нехорошо, Назар, – не слушая его, продолжал богач. – Такой человек, так много тебе помогал, а ты с ним так наплевательски обошелся! Помнишь, как Аллах сказал неблагодарному? «Сгинь, человек!» Это уже не я, это Он сказал. Но тоже красиво.

Группа Ратникова медленно двигалась по едва заметной каменистой тропе. Рахимов шел впереди, метрах в тридцати. Убедившись, что на видимом отрезке пути никого нет, он подавал знак остальным. Наконец они приблизились к спуску. Тропа уходила вниз, в лощину, хорошо просматривалась, и было видно, что на сотни метров вперед нет ни одной души. Куда же делись загадочные нарушители? В том, что это нарушители, уже не было никаких сомнений.

Пограничники в недоумении озирали тропу, когда Гуламжонов показал вниз. Там, почти под ними, пробирался моджахед, тот, что с автоматом.

Рахимов придержал лейтенанта, чтобы не сильно высовывался. Было ясно, что моджахед заходит к ним в тыл. Второй же вполне мог устроиться в засаде и наблюдать либо за ними, либо за жердевской группой. Если это снайпер, тогда пограничникам несдобровать.

Рахимов показал на то место в лощине, куда, по его расчетам, должен был выйти по своей тропе Жердев.

– Сделаем так, – решил Ратников. – Я с Гуламжоновым перехвачу этого хмыря, а вы двое держите на прицеле тропу. Вдруг второй вылезет.

Опытный Рахимов согласился с этим предложением лейтенанта. Ратников и Гуламжонов стали пробираться в обратную сторону.

Они осторожно, продумывая каждый шаг, спускались по достаточно крутому склону. Ни один камешек не выскочил из-под их ног. Наконец добрались до пологого места, и Ратников посмотрел вниз. Он сразу увидел чуть впереди, совсем близко, спину уходящего моджахеда. Тот двигался короткими перебежками, иногда приседая и оглядываясь наверх, но совсем не туда, откуда наблюдали за ним пограничники.

Ободряюще кивнув рядовому, Владимир спросил:

– Ну что, Гуламжонов, живым будем брать?

– Такой задачи нет, – заявил тот с неожиданной твердостью.

– Вот тебе и раз! – Ратников с удивлением посмотрел на убежденного в своей правоте бойца, на лице которого не было ни сомнения, ни страха. – Значит, предлагаешь тушить его сразу – отсюда?

– Да, – категорично кивнул Гуламжонов, крепко сжимая автомат. Очевидно, ему приходилось бывать в таких переделках.

– Ну, ты суров, Гуламжонов. Он же пока в нас не стрелял, – произнес Ратников и уже приказным тоном сказал: – Живым будем брать. Пошли.

Скептически скривив рот, Гуламжонов без энтузиазма пошел за лейтенантом. Они спустились в лощину и медленно двинулись вслед за моджахедом. Тот приближался к относительно пологому склону, по которому можно подняться на верхнюю тропу. Оттуда до перевала рукой подать, и неизвестно, какой сюрприз ожидает пограничников по ту сторону.

Моджахед начал старательно карабкаться вверх. Высунувшись из-за груды камней, Ратников и Гуламжонов взяли противника на прицел.

– Стой! Руки вверх! – громко крикнул лейтенант.

И тут в стороне, метрах в двадцати, словно из-под земли выросли две фигуры и открыли автоматный огонь. Рядовой, вскрикнув, упал после первого же выстрела. Несколько пуль ударили по камням под ногами Ратникова, однако не задели его, и лейтенант, отпрыгнув в сторону, спрятался за большим камнем. Когда стрельба прекратилась, он осторожно выглянул и увидел, что трое моджахедов, выставив стволы, осторожно приближаются с разных сторон к раненому Гуламжонову, а рядовой корчился от боли, зажимая руками кровоточащий бок.

Ратников снял с плеча автомат и передернул затвор. При этом он на какое-то мгновение выпустил противников из поля зрения, а когда повернулся, чтобы прицелиться, услышал резкий гортанный окрик. Те же самые три моджахеда, окружив лейтенанта, теперь держали его под прицелом.

Ратникову ничего не оставалось делать, как встать. Он было поднялся, когда подбежавший сзади моджахед ударил лейтенанта прикладом в спину, да так сильно, что Владимир, охнув, упал лицом вниз.

– Вставай! Руки поднимай! – закричал один из моджахедов по-русски и почти без акцента.

Лейтенант медленно поднялся. Его лицо выражало не испуг, а удивление. Казалось, он сам не верил тому, что делает: встает, поднимает руки вверх. Неужели это случилось с ним, с российским офицером, с потомственным военным?

Между тем окружившие Ратникова моджахеды загалдели на своем языке. Было понятно, что они переругались, да и о причине можно догадаться: убить или взять в плен. Тот, который знал русский, прицелился во Владимира из автомата.

– Сколько вас? Кого ищете? Отвечай, не то убью, как собаку!

Другому моджахеду показалось, что его соратник слишком либеральничает с пограничником. Поэтому он подбежал и без лишних слов ударил Ратникова ногой в живот. Лейтенант упал, хотел подняться, но к его виску прижался ствол «Калашникова». Его держал тот, что умел говорить по-русски. Он и сейчас продемонстрировал свое знание языка, прорычав:

– Убью тебя, бараний сын! Убью, молись Аллаху!

Все-таки один, самый здравомыслящий из них, судя по всему, хотел решить дело мирным путем. Он в чем-то убеждал своих товарищей, но те сердито отбрехивались от него, давая понять, что не собираются тащить с собой офицера. Лучше убить его здесь. Здравомыслящий намекал, что потом офицера можно выгодно продать, но два других петушились и отмахивались от его увещеваний. Единственное, чего он добился, так это что переключил их внимание на стонущего Гуламжонова. Подойдя к Шавгату, самый агрессивный из моджахедов сильно пнул его ногой, приводя в чувство, после чего спросил его на фарси, кого искали пограничники.

– Мы не вас искали, других двоих. Отпустите, иначе случайно найдут вас. Сегодня наших тут много, – рыдая от боли и страха, скороговоркой ответил рядовой.

– Говори правду! Говори правду, ишак!

– Это правда! Не убивайте нас. Мы ничего вам не сделали!..

Держа руки над головой, Ратников с тоской покосился на свой автомат: далеко, не достать. А моджахеды, как ни странно, пришли к общему знаменателю – стало ясно, что они решили убить пограничников. Агрессивный что-то сказал, двое других согласно кивнули. Потом один довольно расхохотался и плотоядно потер руки, предвкушая кровавое развлечение. Другой направил автомат на Ратникова и закричал:

– На колени встал! На колени, собачий сын!

Ратников медлил, понимая, что каждое мгновение решает его судьбу и, для того чтобы выкрутиться, остались считаные секунды. Потом будет поздно. В это время моджахед ударил его ногой по коленям, и Владимир упал. А его обидчик, посмеиваясь, извлек из ножен огромный кинжал.

Гуламжонов молился, закрыв ладонями лицо.

Если бы лейтенант и рядовой знали, что все это время бойцы жердевской группы наблюдали за ними, им было бы легче. Тогда они могли бы на что-то надеяться. Они этого даже не подозревали. А те следили и выжидали удобный момент для нападения.

Они насторожились, как только заслышали первые выстрелы, и сразу повернули в ту сторону. Шли через густые заросли, не разбирая дороги, лишь бы быстрей. И в какой-то момент через оптический прицел Никита заметил, как два моджахеда приближаются к раненому Гуламжонову, а тот корчится от боли, зажимая руками бок. Стрелять с этой дистанции было бесполезно, слишком далеко. Лейтенанта не было видно. Неужели он убит?

Пограничники прибавили шагу. Матеря про себя разгильдяя Ратникова, Никита не знал, что тут лучше предпринять для спасения товарищей. Стрелять издали нельзя – моджахеды убьют пленников при первом же выстреле. То же будет, если пустить овчарку. Трое вооруженных людей с ней справятся. Оставалось подойти к тому месту как можно ближе, что они и делали.

Наконец моджахеды оказались в зоне досягаемости. Жердев опустился на одно колено и, подняв ствол «винтореза», прицелился. «Нельзя мазать, нельзя», – нервно шептал он. От волнения кровь стучала в висках. Нельзя мазать, нельзя спешить, нельзя опоздать.

От моджахедов Никиту отделяли метров сто. Если кто-то из них приглядится, его можно заметить, правда, им сейчас не до него. Прерывисто дыша, Жердев прижался глазом к окуляру оптического прицела. Рука слегка дрожала после пробежки, подрагивал и ствол винтовки. Сердце колотилось в бешеном ритме. Через оптический прицел он наконец увидел лежащего Ратникова. Рядом с ним стоял моджахед, на чью голову Никита навел перекрестье прицела. Он сделал несколько быстрых вдохов, чем восстановил дыхание. Опять навел перекрестье прицела на нужную точку.

Когда моджахед в синей куртке схватил Ратникова за голову и поднес, примеряясь, к его шее нож, ствол «винтореза», перестав дрожать, замер на месте. Никита нажал на спуск.

Было видно, как моджахед в синей куртке сделал шаг назад и выронил из руки нож. Один из товарищей обратился к нему с каким-то вопросом, но ответа не дождался – тот приложил руку к животу и упал. Тогда оба спутника испуганно бросились к нему.

Жердев выдохнул, вдохнул и снова нажал на курок. Стоявший спиной к нему моджахед, затылок которого оказался в перекрестье прицела, вздрогнув, упал лицом вниз. Оставшийся живым третий моджахед начал тревожно озираться по сторонам. Он не понял, откуда стреляли. А пограничники бежали, уже не таясь. Но быстрей них мчалась овчарка Шериф, выпущенная Раимджановым.

Моджахед в страхе запаниковал. Кинулся бежать в одну сторону, потом в другую. Из-за этого неожиданного маневра Никита промахнулся. Тогда моджахед вскинул автомат и прицелился в его сторону. Однако тут он заметил несущуюся на него овчарку, перевел ствол на нее. Этой короткой паузы Жердеву хватило, чтобы сделать прицельный выстрел, который пришелся точно в глаз моджахеда, и тот замертво рухнул.

Лежащий Ратников ошалело оглядывался, плохо понимая, откуда снизошел неслышный и незримый спаситель. Но гадать ему пришлось недолго – сначала подбежала овчарка и уселась рядом с раненым Гуламжоновым, затем появились все бойцы жердевской группы. И в довершение ко всему как победный апофеоз послышалось стрекотание вертолетного двигателя.

Бойцы из обеих групп расположились на месте недавнего короткого боя. Трое обихаживали стонущего, уже перебинтованного Гуламжонова.

– Раненого готовьте. И этих жмуриков тоже, – приказал Жердев непривычно слабым голосом. Сам он уселся на землю рядом с Ратниковым. Оба еще не отошли от нервного стресса. Через минуту Никита встал, стараясь не показывать, с каким трудом дается ему каждое движение. Владимир, еще не зная зачем, пошел за ним. Жердев подошел к Гуламжонову, пожал тому бессильно лежащую руку.

– Держись, Шавгат. Рана ерундовая. Через месяц, а то и раньше, в отпуск поедешь.

Владимир заметил необычность в лице Жердева и не сразу понял, в чем дело. А потом догадался: он впервые увидел, как тот улыбается. Раньше не видел улыбки на лице Никиты. Оказывается, она у лейтенанта такая располагающая: открываются белоснежные зубы, появляются ямочки на щеках. Почаще ему нужно улыбаться.

Гуламжонов тоже признательно кивнул Жердеву. Превозмогая боль, он даже попытался сказать ему, что понял, о чем говорили между собой моджахеды:

– Один говорил: двое только что прошли… только что…

Уже совсем близко от них приземлялся вертолет, все отвернулись от сильного ветра. Жердев, стремясь перекричать рев лопастей, кричал:

– Понял тебя. Ты молодец, Шавгат. Счастливо.

Ратников на прощание погладил раненого по щеке, и только они оба поняли, что лейтенант таким образом просит прощения за свою беспечность.

Вертолетный двигатель умолк. Вокруг воцарилась невероятная тишина. Пилот принес носилки, бойцы подняли Гуламжонова и осторожно понесли его к вертолету.