Текст книги "Темные пространства"

Автор книги: Владимир Горбачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Шутка, конечно. Я не восстаю против Творца, не пытаюсь Его низвергнуть, напротив, я стремлюсь как можно более полно реализовать Его замысел.

После занятия беседовал с новичком. Конечно же, он ошеломлен, растерян – странно, если бы обстояло иначе! – но воспринимает окружающее достаточно адекватно. Кажется, наше занятие произвело на него большое впечатление. Я немного позанимался с ним. Пока трудно судить, что из него получится в дальнейшем, но задатки несомненно есть. А уж насколько удастся из развить, зависит от меня.

Разумеется, он задал, вопрос о событиях, свидетелем которых он стал накануне и которые привели его в наш лагерь. Я объяснил причины, заставившие меня прибыть в поселок, и смысл того, что за этим последовало, – естественно, не раскрывая всего, в пределах, достаточных для понимания. Труднее всего ему было свыкнуться с новым отношением к досточтимому господину Путинцеву – хотя то, что я рассказал, безусловно, поколебало пьедестал, на котором до того возвышалась сверкающая статуя Учителя Максима; на ангельском венце вокруг его чела вдруг появились весьма заметные пятна. Впрочем, я не ставил своей целью чернить покойного и оправдывать свои действия. Я не нуждаюсь ни в оправдании, ни в защите. Я хочу лишь, чтобы меня правильно понимали. Кажется, он понял.

Глава 5
ТЯЖКИЙ ГРЕХ ДИЗАЙНА

Несмотря на постоянную работу кондиционеров, в рабочем зале Управления витал легкий табачный запах. Хотя человечество в целом вот уже полстолетия как рассталось с вредной привычкой древних индейцев, она все же сохранилась, став привилегией отсталых народов, обитателей городских трущоб и сотрудников секретных служб. Забытый в обычном быту и исчезнувший из продажи предмет – пепельница скромно прижилась в кабинетах, охраняемых лазерной сигнализацией. В конце рабочего дня механические уборщики деловито выметали из углов вороха пустых сигаретных пачек, а также пластиковые бутылки из-под спиртного. Начальство сквозь пальцы смотрело на то, как сотрудники наносят ущерб своему высокооплачиваемому здоровью. Иначе трудно было выдержать, находясь в обстановке умело нагнетаемого психоза и теоретически обоснованной истерии. Начальство не пыталось искоренять порок – оно его регулировало, время от времени проводя беседы с теми, кто находился на грани срыва, а иногда отстраняя их от работы.

Я нашел свободный терминал и вызвал на экран имевшуюся информацию о Путинцеве. В общих чертах я знал его биографию, но теперь мне предстояло изучить ее гораздо внимательнее, пройти шаг за шагом.

Максим Федорович Путинцев родился в 1998 году в Мурманске в семье морского офицера. Это повлияло на его выбор: после окончания гимназии он поступает в Академию судовождения. Однако учеба длится недолго: спустя три года кадет Путинцев бросает Академию и поступает в Высшую школу художественного моделирования. Видимо, здесь он нашел свое призвание. В 2022 году Максим оканчивет школу по специальности «оформитель массовых зрелищ, шоу-дизайнер». Далее работа в фирме «Юкон», оформление афро-азиатского фестиваля… Затем телекомпания «Евразия»… Путинцев успешно делает карьеру. И вдруг снова резкая перемена: в 2029 году он внезапно бросает свою весьма престижную работу и становится послушником Свято-Троицкого монастыря на Печоре. После двух лет послушничества он принимает постриг и получает имя Мефодий. Не оставляя монастыря, учится в духовной семинарии. Молодого монаха интересуют сложные богословские проблемы, его статьи публикуются в епархиальном журнале, он участвует в диспутах и экуменических конференциях. Мефодий Путинцев готовится принять сан священника. Однако этого не происходит: в 2034 году он внезапно покидает монастырь на Печоре. Спустя несколько месяцев мы обнаруживаем его в Тибете. Он вновь становится монахом, но уже буддийского монастыря Ронгбук. Видимо, в горах он находит то, чего не нашел в северных болотах, – в Тибете он остается целых 16 лет. Отсюда он направляется в знаменитую «Обитель молчания» и после 15-летнего пребывания в ней основывает свой «Дом Гармонии». Дальнейшее известно.

В этой полной душевных кризисов и внезапных поворотов жизни в общем-то не было ничего необычного. Для людей, подобных Путинцеву, такой путь был скорее закономерен. Человек становился вероучителем и создателем новой общины не в результате постепенного накопления опыта, постижения мудрости веков; пути к духовному лидерству были весьма извилисты.

Например, создатель одной из самых причудливых современных сект «Ослепляющий свет» Гунар Тийт до 36 лет был заурядным преуспевающим бизнесменом. Когда дела фирмы пошатнулись, он обвинил в этом своего компаньона. Стремясь избавиться от него, Тийт перенастроил бортовой вычислитель флайера, и несчастный разбился; в катастрофе погибла также жена компаньона (которая, как выяснилось на следствии, была любовницей убийцы), а трехлетний сын стал инвалидом. Находясь в заключении, Тийт несколько раз покушался на самоубийство, однако затем успокоился, а на шестом году заключения начал добровольно сдавать кровь. В течение последующих семи лет он сдавал максимально возможные дозы, превратив свой организм в фабрику крови. Он стал достопримечательностью колонии, его много раз снимали на видео, брали у него интервью. В этих выступлениях он изложил основы своего учения, парадоксальным образом соединяющего стремление к удовольствию с альтруизмом. По выходе из колонии он создал секту, проводившую оргии с участием несовершеннолетних, но при этом поставлявшую массу волонтеров в районы эпидемий.

Или шоу-видео-кумир Рамзес Чакра, в зените славы устроивший пожар в студии, а затем сгинувший неведомо куда. Как позже выяснилось, он провел несколько лет в сибирской тайге в общинах «людей леса». Затем последовала попытка помешать строительству станции синтеза «Север-3», организация всяческих акций протеста, а закончилось дело созданием общины, но не экологического, как можно было ожидать, а сугубо мистического направления.

Меня всегда притягивали эти люди, игравшие такую важную роль в нашем мире. Что заставляло их ломать сложившийся жизненный уклад, бросать работу, друзей, менять привычки? Что позволяло подчинять своей воле других людей – до конца, до рабского послушания, до полного отказа от собственной индивидуальности? Может быть, я им завидовал? Не знаю. Во всяком случае, уже на втором курсе университета я начал собирать сведения о них. Спустя год это увлечение, поначалу казавшееся периферийным, превратилось в стойкий интерес. Мое досье разрослось, я написал несколько статей о различных аспектах современного вероучительства; к последнему курсу у меня сложился замысел дипломной работы о типологии нового эзотеризма.

Однажды на экране моего визора возник брюнет с внешностью оперного злодея; он представился сотрудником аппарата Совета Безопасности и попросил о встрече. Недоумевая, я согласился. В ходе длительной беседы, напоминавшей распутывание клубка разноцветной проволоки, проводимое в полной темноте, я выяснил, что, во-первых, мой собеседник работает не в SC[1]1
  SC, Security Counsil – Совет Безопасности ООН


[Закрыть], а в SSA[2]2
  SSA, SocialSecurity Administration – Управление социальной безопасности при СБ


[Закрыть] – что, как вы понимаете, не одно и то же, – а во-вторых, он интересуется не столько моей работой, сколько мной – в общем, он хотел, чтобы я стал сотрудником Управления. Я попросил неделю на размышление, но уже через день позвонил господину Кордосе – так звали моего собеседника – и сказал, что согласен.

С тех пор я лишь дважды пожалел о своем решении. В первый раз спустя месяц после защиты диплома – тогда, собравшись с духом, я наконец сообщил Анне-Марии о месте своей службы. Анна была моей второй подружкой; наш роман оказался на удивление долгим и прочным, мы жили вместе уже полгода и собирались регистрироваться. Она оказалась не в восторге от того, что услышала, попыталась убедить меня изменить свое решение. Всевозможные тайные агенты уже давно не являются объектом поклонения, сказала она. Страх, смешанный с завистью, даже с восхищением, – все это кончилось с концом Большого Террора. Теперь в представлении большинства людей деятельность моих будущих коллег связывается с чем-то пугающим и в то же время отталкивающим; их избегают. Она не собирается становиться женой отверженного. Мы расстались. Мне было плохо без нее – настолько, что я готов был пойти на попятный, и лишь ее стремительное сближение с новым знакомым, вскоре ставшим ее мужем, удержало меня от этого шага.

И еще раз я пожалел о выбранном пути; это случилось на втором году моей работы. Со шприцем в руках я метался между телами умирающих на моих глазах людей. Доза яда, введенная себе членами общины «Скала света», оказалась слишком большой, и я не мог уже ничего сделать. Моя личная трагедия состояла в том, что двумя месяцами ранее я дал заключение, согласно которому учение Виджевананты Рао Второго, основателя общины (настоящее имя Адам Квасневич), могло быть отнесено к группе «В» – «потенциально опасные», – что не требовало внедрения в общину постоянного агента и позволяло ограничиться периодически проводимыми проверками. Я ошибся и теперь мог наблюдать плоды своей ошибки.

И теперь, когда я вспоминаю этот день, я вспоминаю и впервые испытанное чувство ужасающего бессилия. Тогда я вышел из строя на несколько недель; со мной возились психологи, релаксологи, обо мне заботилось начальство. С тех пор было много других общин. С одними я угадывал (это случалось чаще), с другими ошибался, иногда это приводило к тяжелым последствиям; но никогда больше я не позволял отчаянию овладеть мной, никогда не задавал вопрос, стоило ли начинать все это. Видимо, я стал профессионалом.

…Я набрал нужный код и после недолгих переговоров с электронным секретарем увидел на экране чернобородого монаха весьма сурового и даже грозного вида. Это был настоятель Свято-Троицкого монастыря отец Кирилл. Я представился и начал излагать свою просьбу, однако святой отец прервал меня. Он уже слышал об ужасной трагедии, постигшей этих несчастных и их лжеучителя. А поскольку этот лжеучитель некоторое время был послушником вверенной ему обители, отец Кирилл ожидал, что к нему обратятся, и навел справки. Вот все сведения, которые ему удалось отыскать в монастырских архивах (визор пискнул и выдал мне еще теплый листок, заполненный едва наполовину). Вряд ли он сможет мне помочь чем-то еще. К прискорбию, тогдашний настоятель монастыря отец Даниил скончался в прошлом году, ушел от нас и отец Никодим, бывший духовником у послушника Мефодия. Правда, есть человек, который может рассказать о бывшем послушнике. Это епископ Тобольский Афанасий. В свое время он делил с Мефодием одну келью. Насколько известно отцу Кириллу, епископ человек занятой, и захочет ли он разговаривать, неизвестно. Это все.

К сожалению, нет, извинился я. Мы разыскиваем одного человека, участвовавшего в событиях той ночи. Я должен навести справки в монастырском архиве. Не будет ли святой отец любезен дать мне допуск?

По суровому лицу настоятеля прошла какая-то рябь. Еще один участник? И он тоже имеет отношение к обители? Нет, он, конечно, понимает, что идет следствие, и он, разумеется, окажет содействие, вот, пожалуйста…

Святой отец был явно растерян. Он хотел что-то спросить, но не решался. Я ждал. Наконец он решился. Тот человек, которого мы разыскиваем, – это подозреваемый в убийстве? И мы намерены сообщить об этом репортерам? Это было бы ужасно, если бы в его монастыре… У них никогда, всегда…

Я твердо заверил отца Кирилла, что до окончания расследования никакие версии и шаги следствия оглашаться не будут и что я лично постараюсь оградить репутацию его уважаемого монастыря. «Поелику представится возможным», – как можно любезнее закончил я. Вряд ли я его успокоил.

Поиски в архиве не дали ничего. Я пропустил через наш главный определитель фотографии всех обитателей монастыря, живших в нем в одно время с Путинцевым. «Существенного сходства» с незнакомцем – служебный термин, позволяющий продолжать поиски в этом направлении, – не было отмечено ни у кого. В сущности, главу «Свято-Троицкий монастырь» следовало закрывать, однако я, можно сказать, помимо своей воли, уже набирал код Тобольска. Я страшно хотел, я должен был узнать, что представлял собой глава «Дома Гармонии» в период духовных исканий.

Отец Афанасий, несмотря на свой высокий пост, не выглядел ни суровым, ни величественным – нет, скорее грустным и озабоченным. Когда же я сообщил о цели своего визита, его лицо выразило настоящее горе. Да, он знает о трагедии. Он безмерно скорбит о погибших, особенно о Максиме Путинцеве, которого знал как Мефодия. Он молится о спасении его души. Разумеется, он не забыл его; он не смог бы этого сделать ни при каких обстоятельствах. Они провели пять лет в одной келье; пять лет непрерывного и очень глубокого духовного общения, пять лет взаимных признаний, клятв, даже исповедей, обсуждений, споров. А под конец, к прискорбию, и ссор. Рассказать подробнее? О, конечно, если это может помочь.

Видите ли, на вопрос, каким был его товарищ, нельзя ответить одной фразой. Максим-Мефодий очень изменился за годы, проведенные в монастыре. При своем появлении в обители он производил впечатление человека, пережившего тяжелое потрясение, может быть, горе. Был молчалив, подавлен, брался за любую самую тяжелую работу, с радостью принимал строгое послушание. Складывалось впечатление, что он стремится искупить какую-то вину. Что было у него на душе, какой грех? Об этом знали настоятель отец Даниил и их духовник отец Никодим, но они унесли эту тайну с собой.

После двух первых лет, проведенных в монастыре, особенно после пострига, Путинцев как-то распрямился, словно снял с себя давивший его груз. Он стал усиленно изучать богословскую литературу, и не только ту, что проходили в семинарии, но и гораздо более сложную. Он и его, Афанасия, увлек на путь изучения самых сложных вопросов веры. Между ними возникло даже своего рода соревнование: кто больше прочитает трудов, неизвестных их товарищам и даже преподавателям. Мефодий писал статьи для епархиального журнала, выступал на диспутах, ему позволяли вести некоторые занятия в семинарии. Будущее его казалось ясным: священник, богослов, возможно, преподаватель Духовной академии… Однако все пошло по-другому.

Видите ли, вопросы веры столь сложны, а грань между истолкованием ее догматов, их применением к новым запросам жизни и их искажением, их разрушением столь неуловима… Мефодий вначале очень вольно трактовал некоторые краеугольные положения православия, а затем стал отвергать их вообще. Особенно нападал он на догматы о спасении души и о загробном воздаянии. Он заявил, что его раздражает и кажется унизительной эта постоянная забота о собственной душе, ему стыдно так трястись над ней, так печься о ее непорочности, когда в мире столько людей нуждаются в духовной помощи. И он не может принять Бога как судью, милующего, праведных и карающего грешных. «У вас вся жизнь превращается в бесконечный судебный процесс, и я в нем подсудимый, – кричал он во время их ночных споров. – А если я не желаю быть подсудимым, не хочу в этом процессе участвовать – тогда как? Если я заявлю судье отвод?»

Надо сказать, он умел убеждать. И он, отец Афанасий, тоже усомнился, и был такой момент… Да, был момент, когда он готов был последовать за своим товарищем по пути отрицания, а может, и по жизненному пути. Но тут у Путинцева произошло столкновение с настоятелем – Мефодий вообще был человеком очень откровенным и все свои сомнения отнюдь не держал при себе. Отец Даниил собрал наиболее уважаемых монахов, преподавателей семинарии, они выслушали почти часовую речь Мефодия и после нескольких уточняющих вопросов единогласно постановили, что его взгяды несовместимы с православной верой. Путинцев пытался спорить, но тут настоятель, как потом передавали, произнес каку-то загадочную фразу насчет его прошлого – что-то о том, что, мол, ничего удивительного в его ереси нет, такой грех тянет человека на дно пуще любого камня, – и Мефодий замолчал и покинул собрание, а на следующий день исчез из монастыря.

Будущий тобольский епископ, а тогда молодой монах Афанасий Важенин тяжело перенес этот разрыв. Ему было плохо без товарища. Мысленно он продолжал вести с ним нескончаемый спор. Потом – прошло лет 15, наверное, – просматривая подготовленный секретарем видеоматериал, он внезапно увидел на экране Путинцева и узнал, что он стал руководителем «Дома Гармонии» – сугубо мирской, сектантской организации. Первым желанием отца Афанасия было немедленно связаться с Новым Китежем. Однако он так и не сделал этого. Он хотел, чтобы Мефодий Путинцев всегда оставался в его памяти таким, каким был в годы их юности: жадным до всякого нового знания, сомневающимся, мучающимся. Он боялся встретить самоуверенного, довольного собой вероучителя, боялся разрушить бережно хранимый образ. Он столь многим обязан Путинцеву, долгим беседам с ним. В том положении, которое он сейчас занимает, в той пользе, что он принес церкви, парадоксальным образом есть заслуга и его, Мефодия.

Я поблагодарил отца Афанасия за рассказ, подождал, пока он отключился, и посмотрел на часы. Следовало связаться с «Обителью молчания», можно было также вызвать Лхасу – вдруг там есть компьютерный архив по всем монастырям и мне дадут интересующие сведения? Впрочем, это представлялось сомнительным. А главное, я не спал уже сутки и это сказывалось: я плохо соображал, упускал важные детали. В рассказе отца Афанасия была какая-то загадочная фраза. Я помнил, что она была, но не помнил какая. Можно было, конечно, прокрутить запись, но правильнее было бы хорошенько выспаться. А где спится лучше, чем во флайере? Итак, я лечу в Тибет. А по дороге сделаю остановку в «Обители» – ведь она лежит прямо на моем маршруте. Отрезки жизни Путинцева, правда, поменяются местами, но, думаю, это не страшно – на свежую голову я с этим справлюсь.

…Флайер уже лег на заданный курс, а я, устроившись в коконе, начал дремать, когда в голове всплыла та фраза, что беспокоила меня в последние полчаса. «Грех тянет его на дно, грех тяжелее камня». Эти слова настоятеля заставили молодого Путинцева – человека далеко не робкого – замолчать и покинуть монастырь. Какой же грех мог быть у дизайнера?

Глава 6
ЛОЖНЫЙ СЛЕД

Подъем был слишком крутым даже для меня. Я остановился, переводя дыхание. Площадка, на которой остался флайер, скрылась за поворотом ущелья, зато отсюда уже можно было увидеть озеро. Ни малейшей морщинки не было на его словно стеклянной поверхности, и лимонные лиственницы, перемежаемые можжевельником, без помех смотрелись в огромное зеркало. Стояла полная тишина. Именно за эту тишину, безветрие, за труднодоступность и отметил эти места Василий Бугаев. А отметив, постарался приобрести ущелье с его окрестностями. По его распоряжению в скалах на восточном берегу озера были сделаны две пещеры, хорошо отапливаемые, вентилируемые и имеющие все необходимые человеку удобства. Для обеспечения этих удобств в ущелье даже была построена собственная станция синтеза. Когда все было готово, в ущелье прибыл его обитатель, который должен был жить здесь в полном и при этом комфортабельном уединении. Это был философ Константин Чердынцев.

Странная дружба банкира и нефтепромышленника со стойкой криминальной репутацией и знаменитого философа и поэта выдержала все: сплетни, раздуваемые ТВ скандалы, тяжелый характер мыслителя. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что создатель философии общения и проповедник нового коллективизма мог жить и работать только в абсолютном уединении. Стремясь создать своему другу нужные условия, Бугаев скупал отели, альпийские шале, даже небольшие острова, но полное совпадение с чаяниями философа было найдено лишь в верховьях Катуни. В короткое время в ущелье возник своего рода небольшой скит. Вторую пещеру магнат предназначил для себя и действительно жил здесь по нескольку дней, ожидая, что высокочтимый друг (ни один из трудов которого, исключая две популярные брошюры, он так и не смог прочесть) прервет свое одиночество и заговорит с ним. Рассказывают, что Бугаев был просто по-детски счастлив, когда такое – не часто, отнюдь не часто – случалось.

Видимо, Чердынцеву было действительно хорошо здесь – на берегах озера созданы его последние, самые значительные труды, в том числе «Антология зла» и «Апокрифическая аксиология». После смерти философа Бугаев не только не забросил приют в ущелье – напротив, он приказал оборудовать новые пещеры, а кроме того, построить на склонах, на значительном удалении друг от друга, несколько домиков. Затем он собрал близких к покойному философов и духовных учителей и сообщил свой замысел. В ущелье должен был возникнуть приют для людей, находящихся в.поиске собственного духовного пути, людей, еще не примкнувших ни к какому учению, а возможно, стремящихся создать собственное и для того нуждающихся в уединении. Это был своего рода монастырь, но обитатели этого монастыря могли исповедовать совершенно разные, даже взаимоисключающие убеждения, поклоняться самым разным богам. Впрочем, они не должны были знать об этом: первым же пунктом устава строжайше запрещались всякие попытки вступить в контакт, как-то потревожить покой постояльцев этой своеобразной гостиницы для странствующих по дорогам духа. Ее обитатели могли встретиться лишь в специально отведенном для этого месте, да на этой вот тропе, по которой они, если пожелают, могли спуститься к летной площадке и принять посильное участие в доставке в приют продуктов и одежды. Всякие полеты флайеров над ущельем, всякое использование техники, музыкальных инструментов и иных источников шума также запрещались – недаром называться это место будет «Обитель молчания». Завершая свое выступление, Бугаев заявил, что делает это, исполняя волю покойного друга, – именно он в общей форме выразил идею такого убежища, а ему, Василию Бугаеву, осталось лишь разработать детали и обеспечить идею материально. От собравшихся же он ждет поддержки в главном: кто-то должен взять на себя общее руководство обителью. Человек этот должен обладать всеми признаваемым духовным авторитетом и быть при этом достаточно твердым, чтобы обитель могла выполнить свое предназначение и не превратилась в приют для разного рода тихо и буйно помешанных, бродяг и наркоманов. После долгого обсуждения такой человек был назван, однако потребовалась вся настойчивость Бугаева, красноречие других участников собрания, чтобы убедить Л.Керна принять эту должность, названную, по его предложению, «привратник». Именно этот лауреат двух Нобелевских премий, став первым привратником обители, придал ей ту совершенную организацию, тот высокий авторитет, которые выделяют это место среди других, возникших вслед за ним и по его образцу. Должность привратника была пожизненной. В настоящее время обитель оберегал уже третий по счету привратник доктор Ивао Сандерс. Именно с ним мне предстояло встретиться.

Подъем кончился, ущелье открылось во всю глубину. В конце его над покрытыми лесом склонами поднималась далекая белая вершина.

Тропа вывела меня на небольшую площадку, на которой стояла арка с не слишком любезной надписью «Празднолюбопытствующим лучше вернуться». Я не был празднолюбопытствующим, поэтому, подойдя к левой стене арки, вынул и показал вперившемуся в меня телеглазу свой значок. Обращаясь в пространство, я произнес:

– Доктор Сандерс, у меня дело, не терпящее отлагательства, прошу меня принять.

Вделанный в арку экран остался темным, однако невидимый репродуктор ожил и низким голосом произнес:

– У вашего брата все дела неотложные. Что ж, проходите вместе с вашим делом, поговорим.

За аркой находился ухоженный парк. Сквозь деревья виднелись беседки и уютные домики. Это была «роща свиданий»: здесь постояльцы обители могли, если того пожелают, встретиться с теми, кто прибыл их навестить. Затем тропа сужалась и, огибая отвесную скалу, подводила к фантастического вида строению. Это была сторожка привратника и отсюда, собственно, начиналась обитель.

Доктора Сандерса я до тех пор видел лишь на экране – фрагменты его выступлений любили включать в самые разные программы. Вид знаменитого проповедника меня несколько поразил: доктор был в свитере и лыжной шапочке, на шее красовался мохнатый шарф. В сторожке было не просто тепло – скорее жарко.

Перехватив мой взгляд, Сандерс взмахнул длинными руками:

– Да, досточтимый сэр, представьте, мне холодно. Я живу здесь почти двадцать лет и все эти годы мерзну. Особенно осенью. Угодно же было господину Бугаеву устроить обитель в столь суровом месте! А вам, разумеется, тепло. В вашем возрасте на берегах Миссисипи мне тоже было тепло. Ну, излагайте ваше дело. Наверняка какая-нибудь мерзость.

Я изложил, закончив просьбой предоставить в мое распоряжение архив обители на предмет поисков предполагаемого убийцы.

– А вы разве не знаете? – удивился привратник. – Нет у нас никакого архива. По условиям завещания мы не должны собирать никаких сведений о наших постояльцах. Опекунский совет, правда, уже несколько лет раздумывает, нельзя ли как-то обойти этот пункт – хочется все же когда-нибудь написать историю обители, а как это сдеалешь без архива? – но к единому мнению пока не пришли. Подождите огорчаться, – добавил он, заметив на моем лице нескрываемое разочарование, – дайте-ка мне взглянуть на вашего незнакомца.

Без особого энтузиазма я протянул ему рисунок. Несколько минут доктор всматривался в него, а затем вернул со словами:

– Да, любопытно.

Довольно вялым тоном я осведомился о том, что он считает любопытным.

– Я подумал о том, как по-разному сказываются на людях прожитые годы. В молодости мы больше похожи друг на друга – вам не кажется? С годами суть каждого из нас обнажается, человек в определенном смысле делается более похожим на самого себя, на духовную субстанцию. Вот и этот Крафт, хотя я не видел его много лет, стал даже более узнаваем. Хотя я бы, пожалуй, изобразил его несколько иначе.

Смысл сказанного наконец достиг моего сознания.

– Вы хотите сказать, что он был здесь? Вы знаете его имя? Когда это было? Как долго он пробыл?

– Да, он был здесь. Когда? Десять… нет, пятнадцать лет – да, в 59-м. Он назвался Крафтом, Джорджем Крафтом из Швейцарии. Не думаю, что это было его настоящее имя, но мы и не спрашиваем никаких документов и не проверяем того, что нам сообщают постояльцы.

Я сразу заметил, что с ним неладно. Он выглядел как человек, переживший тяжелое потрясение, возможно, горе. Состояние депрессии иногда сменялось лихорадочным возбуждением. Я осторожно намекнул новому гостю, что ему, возможно, нужна помощь врача. Я ожидал бурного протеста, истерики, но, к моему удивлению, он выслушал меня спокойно и даже согласился: да, он чувствует себя неважно, он пережил настоящую трагедию; однако вряд ли отыщется врач, который сможет ему помочь. Он надеется сам справиться со своими нервами, он не станет мне обузой, не причинит беспокойства. Как показали последовавшие вскоре события, ему все же не удалось выполнить свое обещание, но совсем по другой причине.

Недели две после этой беседы я не видел нового постояльца. Не видел, но слышал: как-то, проходя по северной террасе, я услышал доносившийся из березовой рощи голос, распевавший знакомый мне мотив. Это был псалом Давида, не раз слышанный мной в детстве, только сейчас он звучал по-немецки. Я догадался, кто поет.

Спустя какое-то время он навестил меня. Теперь он выглядел гораздо лучше. Он казался достаточно спокойным, хотя слишком одиноким. Он явно испытывал потребность в общении. Я тут, кроме всего прочего, выполняю роль своеобразного исповедника. Рано или поздно ко мне приходят, чтобы излить душу, все постояльцы.

С ним было интересно, он много путешествовал, встречал множество людей – при врожденной наблюдательности, цепкой, хотя несколько злой памяти и глубоком уме это делало его прекрасным рассказчиком. Он знал массу стихов – в основном это была немецкая поэзия, но столь же непринужденно он цитировал Шелли или Китса. Еще он очень занятно рассуждал о вопросах бытия, познания, о дальнейшем развитии человечества как вида – этот вопрос его особенно интересовал.

Правда, я сразу отметил в нем одну особенность – у него была склонность подавлять собеседника. Он был очень сильной личностью и в разговоре постоянно стремился подчинить себе слушателя. Такие люди, становясь духовными лидерами, быстро обрастают учениками, но никогда не оставляют последователей: это не учителя, а вожди, воители.

Наши встречи были не слишком частыми. Может, поэтому я хорошо замечал происходившие в нем перемены. Спустя несколько месяцев от растерянности первых дней не осталось и следа; с каждой встречей он становился все увереннее в себе. Он уже не разговаривал, а вещал, проповедовал, он словно стоял на незримом пьедестале. Я заметил, что один из постояльцев, Питер Брук, ходит за ним как привязанный и ловит каждое его слово. Устав Обители не допускает ученичества, и я сделал Крафту замечание. Он выслушал меня с надменным видом и удалился, ничего не сказав. А затем… затем произошло нечто чрезвычайное.

Как-то ночью я проснулся в сильной тревоге. Во сне меня мучили кошмары: я бежал по каким-то бесконечным коридорам, спасаясь от преследователей. Я проснулся, но легче не стало. Меня мучил необъяснимый страх.

Я заставил себя встать и выйти наружу. Было очень тихо. И в тишине я внезапно услышал женский крик. Это было нечто чрезвычайное: с момента возникновения нашей Обители в ней никто не повышал голос!

Я поспешил в ту сторону и на повороте тропы увидел… Знаете, прошло столько лет, но у меня и сейчас мороз идет по коже – вот, видите? – когда я вспоминаю об этом. Так вот, светила яркая луна, и в ее свете в нескольких шагах от себя я увидел отвратительное создание. Вы помните, как выглядит богомол? Вот теперь представьте себе это насекомое размером с двухэтажный дом: серповидные челюсти находятся в движении, шевелятся мерзкие ножки…

Чудовище стояло неподвижно, я тоже. Я словно оцепенел, воля покинула меня, я чувствовал, что теряю сознание. «Этого не может быть, – внушал я себе. – Это продолжение ночного кошмара, продукт твоего больного мозга. Возьми себя в руки». Я много лет учился контролировать свою психику. Теперь это пригодилось. Я заставил себя закрыть глаза и сосредоточиться на ощущении внутреннего света.

Успокоившись, я открыл глаза и… видение не исчезло! Правда, оно уже не выглядело столь устрашающе, однако стояло на том же месте. Я сделал шаг по направлению к нему, потом еще… И тогда отвратительный богомол попятился, опустился на все свои лапки и скрылся в лесу. Признаться, поведение твари напугало меня не меньше, чем ее появление. Она вела себя как реальный объект, понимаете? Видения никогда не исчезают подобным образом!