Текст книги "Темные пространства"

Автор книги: Владимир Горбачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Владимир Горбачев
Темные пространства

– Хочу поблагодарить зрителей за столь высокую оценку моего труда. Да, успех моих друзей – это и признание живительной силы той идеи, на которой основан наш «Дом Гармонии». Разумеется, не каждый член нашей общины становится победителем всемирных конкурсов, обладателем столь почитаемых премий, как нынешние лауреаты, не каждый из нас гениален, но каждый – я подчеркиваю, каждый! – является творцом и реализует заложенный в нем дар. Я искренне не понимаю, как можно видеть наши достижения, рукоплескать таланту наших мастеров – и после этого продолжать то пустое и никчемное существование, которое большинство людей почему-то называет жизнью. Но не будем о грустном – ведь сегодня такой веселый, такой праздничный день. В такой день, когда тебя хвалят и чествуют, хочется стать еще лучше. И в день этого тройного триумфа я хочу выполнить свой долг и сказать слова признательности своему учителю. Его имя ничего не скажет зрителю, он умер в полной безвестности, его великое наследие забыто и живет лишь в нас, его учениках. Есть обстоятельства, побуждающие нас хранить молчание о нем. Но, может быть, пришло время нарушить этот обет?Хотя бы из чувства простой человеческой благодарности.

Все это чрезвычайно интересно, не правда ли, дорогие зрители? Тайное учение, обет молчания – все это так загадочно, как и все, что окружает фигуру нашего выдающегося гостя. Однако время нашей передачи ограничено, а вопросов, как я вижу, прибавляется. Зрители хотят знать о лауреатах как можно больше, нет – они хотят знать все! Например, госпожа… э… Маришка Стефанеску из Хрышова спрашивает, правда ли, что блистательный Буди Блонх, фрагмент выступления которого мы сейчас – обратите внимание! – видим на боковом экране рядом с рекламой нашего спонсора – что наш герой, следуя вашим советам, все время подготовки к конкурсу полностью избегав сферы сексуального во всех его разновидностях, дабы не расплескать необходимой положительной энергии?

Многие почему-то полагают, что если члены общины называют меня своим наставником, то я даю им наставления на все случаи жизни и как-то контролирую. Да чепуха все это, пусть уж простит меня уважаемая госпожа Стефанеску! Творчество – это прежде всего свобода. И потом, я не готовлю своих учеников специально к каким-то конкурсам, я не тренер, не педагог в обычном смысле этого слова. Что же касается Буди…

(Из выступления Максима Путинцева на канале «Аргус-2» (12.09.75)

Глава 1
ЗАРЕВО И КРИКИ

«Пришла пора жатвы, я уже зажег огонь на алтаре, пиши скорее рапорт», – сказал жрец и схватил меня за руку. «Отстань, надоели вы с вашими огнями, я в отпуске», – возмутился я, пытаясь вырваться. Однако он не отпускал и все тащил меня куда-то, дергая все сильнее – пока я вдруг не сообразил, еще на границе с явью, что это означает. И как только я выскользнул из сна, браслет на руке сразу разжался. Я, конечно, знал, что он реагирует на частоту пульса, дыхание, движение глазного яблока под еще закрытыми веками, но всякий раз эта чуткость меня неприятно поражала – словно мою руку обвивал кто-то живой, следящий за каждым моим движением.

Я осторожно повернул голову – Янина еще спала. Еще осторожнее я опустил ноги с кровати, накинул халат и вышел в гостиную. Окно было открыто, и я услышал равномерный влажный шум – ночью пошел дождь. С силой растерев ладонями лицо, но так до конца и не проснувшись, я включил визор и тут же устыдился своего халата, босых ног в шлепанцах, заспанного вида: с экрана на меня смотрел не дежурный оперативник, а сам генерал Риман.

– Доброе утро, Александр! – приветствовал меня глава Управления. Он говорил по-русски довольно правильно, лишь не совсем точно ставя ударения. Генерал считал делом чести общаться с каждым сотрудником на его родном языке.

– Я не стал бы вас беспокоить, зная как много вы работаете в последнее время. Но у нас очень тревожные сообщения.

Я насторожился. У нас не бывает иных сообщений, кроме тревожных, плохих и чрезвычайных, и если сам начальник Управления…

– Речь идет о Новом Китеже, Александр. Видимо, он предвидел мою реакцию и потому не стал ждать какого-то ответа.

– Информация стала поступать два часа назад. Полицейские на посту близ Щебетовки услышали крики со стороны поселка. Там ведь недалеко?

– Три километра.

– Было довольно хорошо слышно, и эти крики их встревожили. Они попытались связаться с поселком, но никто не отвечал. Тогда они выехали туда и вскоре наткнулись на бегущих им навстречу людей. Дальше ехать они не смогли, потому что эти люди набросились на них.

– Набросились?

– Они были в истерике, в шоке. Они держались за полицейских, крепко – как это сказать?

– Вцепились?

– Да, правильно, вцепились. Не давали им ничего сделать. Требовали спасти их, немедленно увезти отсюда, требовали вернуться и спасти детей, оставшихся в поселке, остаться на месте – все сразу. Постовые позвонили дежурному и вызвали подмогу. Но пока она подоспела, им, по всей очевидности, пришлось нелегко – оба получили травмы и находятся в больнице. Дежурный, получивший их сообщение, связался с Белогорском, и оттуда тоже направили патруль. Тамошние полицейские подъехали довольно близко к поселку – примерно на полкилометра. На этом расстоянии они вынуждены были остановиться, потому что тоже встретили бегущих из Китежа людей и потому что увидели нечто, чрезвычайно их поразившее.

– Что же?

– Ну, они наговорили много всякого. Собственно, говорить связно мог только один из них, еще один был способен отвечать на вопросы, остальные двое бредили. Сейчас ими занимаются психиатры. Они говорили, что поселка больше нет, что он уничтожен какой-то катастрофой: они видели зарево, воронку, как после взрыва. Наконец, они видели чудовищ.

– Понятно… – выдавил я. – Наверное, это были новички из дружины?

– Меня заверили, что это были достаточно опытные полицейские.

– Еще кого-нибудь посылали?

– Да, пожарных из Щебетовки – когда пришла информация о зареве. Результат тот же – они находятся в больнице.

– А эти люди, бежавшие из поселка, – что с ними?

– С ними еще хуже. Ярко выраженный делирий, истерическая фаза. Контакт невозможен, применяются успокоительные. Сейчас в Белогорске формируется спасательный отряд. Туда войдут люди из КЧС, врачи, психиатры. С рассветом они выедут на место. Я хотел бы, чтобы вы тоже были там.

– Я сейчас вылетаю, – заверил я. – Скажите, а что с Путинцевым – о нем ничего не известно?

– С ним несколько раз пробовали связаться – он не отвечает. Впрочем, там никто не отвечает. Да, еще вот что: какая-то женщина пыталась передать сообщение своим знакомым, живущим в Старом Крыму.

– Пыталась? У нее была неисправна аппаратура?

– Неизвестно. Люди, которым она звонила, ее .видели и слышали, отвечали ей, но она их не слышала. Впрочем, вы сами все увидете, я передам вам запись.

– Да, лучше прямо во флайер.

Он кивнул, поправил что-то лежащее перед ним на столе, потом спросил:

– И что вы об этом думаете?

– Судя по описанию, похоже на Каир!

– Да, похоже. Но есть одно существенное отличие. Мы, конечно, проверили кровь у всех пострадавших. И никаких следов Отравления.

– Ну, тогда мы тоже не сразу обнаружили следы, – возразил я. – Помните, там применялся летофон. А уже после Каира появился этот – как его? – психакс. Его и сейчас распознают с трудом. А тут могло быть нечто новенькое.

– Да, лаборатории работают, – согласился он.

– Меня, честно говоря, удивляет другое. У Путинцева ведь не было врагов. Недоброжелатели, конечно, были, я их знаю, но никто из них не способен на такое. Тогда кто?

– Вот это вам и предстоит установить, – резюмировал Риман. – Вечером жду вас с рапортом.

Он отключился. Я прислушался к тишине в спальне – кажется, ее ничто не нарушало – и направился на кухню. Есть не хотелось, но впереди целый день – а может, и не один, – когда мне некогда будет искать ресторан или закусочную.

Запасаться так запасаться – я опустошил, наверное, половину холодильника. Какой-то звук заставил меня обернуться. Янина стояла в дверях в своей любимой позе: прислонившись к притолоке, руки сложены на груди.

– Возьми еще кофе, – сказала она. – Не здесь, в шкафу. Куда сейчас?

– В Крым. Какая-то беда в «Доме Гармонии».

– Что-то серьезное?

– Кажется, да.

– Странно. Никогда бы не подумала, что с ними может что-то случиться. Есть жертвы?

– Пока неизвестно. Пока массовое психическое расстройство. В таких случаях всегда бывают жертвы, ты же знаешь.

– Господи, кому они могли помешать? Надолго, не знаешь?

Я развел руками. Этот жест имел и другой смысл, и она шагнула вперед, уткнувшись лбом мне в подбородок. Чем бы она ни мыла волосы, они всегда пахли одинаково, и этот запах я предпочитал всем на свете.

– Жаль. Хотя мне тоже завтра улетать.

– Ты мне не говорила.

– Не хотела огорчать – а видишь, как получилось. Все равно ты срываешься первый.

– А куда?

– Куда-то в Восточную Сибирь, точно не знаю. Митяшев сказал только, что наблюдаются аномалии в поведении животных, организуется экспедиция и нужен специалист.

– Вот, и у зверей свои аномалии.

– Но у них, как правило, без жертв.

Дождь все еще лил, и я поднял воротник куртки; впрочем, ангар был совсем рядом. Между кирпичами дорожки пробивалась нежная молодая трава: осень стояла необычно теплая. Забравшись в кабину и выведя флайер на площадку, я вспомнил, что не спросил Янину, когда она собирается вернуться из экспедиции. Сквозь прозрачный фонарь я видел ее, стоящую под навесом крыльца. Кричать отсюда, тем более возвращаться, значило излишне суетиться, а мы оба не любили суеты. Я помахал ей рукой и включил двигатель. Рукоятку управления заедало, я давно собирался ее починить, но все никак не мог выбрать время. Флайер разворачивался, все еще стоя на земле, боковым зрением я уловил ответный жест Янины, потом земдя ушла вниз.

Выбирая лучший полетный режим, мой «головастик» поднялся над облаками. Сразу посветлело; слева по курсу небо плавно меняло оттенки красного, нежный отсвет лег на панель, на раскрытый блокнот. Начинавшемуся расследованию я после секундного колебания присвоил название «Китеж: зарево и крики», предпочтя его однозначным определениям типа «безумие» или «катастрофа». Записав и слегка обработав сообщенное Риманом (обработка состояла в основном в постановке вопросов), я вызвал Управление и попросил дежурного перегнать заготовленную для меня видеоинформацию.

Некоторое время экран оставался темным, затем осветился, и я увидел лицо женщины. Она сидела слишком близко к визору, словно вглядываясь в глубь экрана, отчего ее черты искажались.

– Спите вы там что-ли? – Она говорила сердито, но негромко, словно боясь кого-то разбудить. – Или у вас то же самое? Надежда, Борис! Ладно, я все равно скажу. Вдруг у вас этого нет, но будет, и тогда пригодится. Лучше бы, конечно, только у нас – Господи, пусть это случится только у нас! – но ведь как узнаешь, правда? Я что звоню-то: Надя, мы погибаем. Я не знаю, что это, – может, пришельцы, а может, конец света настал, суд страшный. Я не брежу – Надь, ты же меня знаешь, – я не знаю, как я еще с ума не сошла, но не сошла пока. Вот послушай.

Она отодвинулась в сторону и что-то переключила на панели, увеличивая громкость. Я сделал на своем визоре то же самое и обратился в слух.

И – ничего не услышал. Или… Да нет, действительно ничего. Значит…

И в ту секунду, как я готов был заключить, что женщина действительно галлюцинирует, я внезапно осознал смысл того глухого шума, который сопровождал весь ее рассказ, а теперь стал слышен отчетливее. Этот шум доносился, видимо, с улицы, из-за неплотно занавешенных окон, и состоял – сознание отказывалось признать это, относя к разряду помех, – из множества слившихся воедино криков, воплей, какого-то рева – отчаянного, нечленораздельного, совершенно нечеловеческого. Мне казалось, что я различаю отдельные выкрики, голоса – но тут женщина вновь повернулась к экрану. Судя по всему, услышанное на нее подействовало еще сильнее, чем на меня: выглядела она намного хуже, чем вначале.

– Ну вот, слышали? Я могла бы еще показать, что тут творится, но нельзя подходить к окнам. Да, вот что главное, что я, собственно, хотела сказать: если у вас это начнется, ни в коем случае не выходите на улицу! Маму я не смогла удержать, и она ушла. Заприте двери, занавесьте окна и не подходите к ним, не смотрите, что там происходит. Лучше всего сесть спиной к окнам и сидеть тихо – может, тогда они вас не услышат и не войдут. И держаться за что-нибудь – за стол хотя бы, за эту панель. Вот, сказала, сразу на душе легче стало. Может, это вам поможет. Хотя, если суд страшный, никто ведь не спасется, верно? Но не хочется, Господи, как не хочется! И как темно, почему так темно?!

Она говорила все быстрее, все бессвязнее, и взгляд ее мне не нравился: она уже не вглядывалась в экран, ожидая увидеть там хоть кого-нибудь, теперь ее глаза бесцельно блуждали.

Вдруг она вскочила, так резко, что визор накренился, и теперь я видел комнату в каком-то диком, искаженном ракурсе.

– Кто открыл дверь?! – услышал я отчаянный крик женщины. – Кто открыл? Они же войдут! Они войдут! Наташа!

Визор теперь показывал лестницу, ведущую на второй этаж, и я увидел, как она взбегает по ней, оглядываясь на ходу. Я впился в экран, надеясь увидеть ее преследователей, но никто не появился, лишь какие-то туманные пятна проплыли по экрану, ухудшив изображение. Несколько секунд ничего не происходило, затем откуда-то сверху – с галереи, часть которой была мне видна, – начали падать различные предметы: лампа, стул, одежда. А затем – упала женщина. Высота была небольшая, она не могла разбиться насмерть, но наверняка сильно расшиблась. Упав, она осталась лежать неподвижно. Потом вниз по лестнице сбежала девочка лет пяти. Она подбежала к матери и стала тормошить ее, потом бросилась куда-то в сторону и скрылась из виду. Потом вся комната резко ушла вниз, на миг я увидел галерею, потолок, по экрану пошел зигзаг – и он погас.

Некоторое время я сидел, тупо уставившись в визор и двигая вверх и вниз рычажок громкости. Я закрыл глаза и заставил мышцы расслабиться. «Ты ведь видел вещи и пострашнее, не правда ли? – говорил я себе. – И спустя два часа еще увидишь. Успокойся».

Спустя несколько минут я снова включил визор и еще раз просмотрел запись, уменьшив скорость вдвое. В некоторых местах я останавливал изображение, желая разглядеть какую-нибудь деталь. Просмотрев пленку пятый или шестой раз, я выключил аппарат.

Я заметил многое, ускользнувшее от внимания при первом просмотре. Я заметил висевшие в простенках между окнами картины и панно на задней стене. Я заметил, что на женщине был лишь халат, надетый на голое тело, а на ее дочери – ночная рубашка, и обе были босы. В ужасном крике, доносившемся с улицы, я различил-таки отдельные голоса; какая-то женщина не переставая кричала: «Ира! Ирочка!». Еще я разглядел под лестницей дверь в соседнюю комнату; там на полу, спиной ко мне, сидел мужчина; он делал резкие движения правой рукой, словно отмахивался от мух. Я несколько раз просматривал этот кадр, прежде чем понял: сидящий не отмахивался, а бил. Небольшим предметом, чем-то вроде отвертки, он раз за разом наносил удары, очевидно, по собственным ногам и животу. От него в сторону двери уже тянулась темная струйка, а он все колол и колол.

И еще я заметил, что на втором окне (оно попало в кадр лишь при последнем рывке камеры) штора так и не была задернута. Хозяйка дома, как видно, не успела довести задуманное до конца и правильно применить выработанный ею самой рецепт защиты от безумия – хотя вряд ли задернутая штора помогла бы ее семье. Во всяком случае, я хорошо видел окно, и за этим окном стояла темная южная ночь: ни зарева, ни одного отблеска – ничего.

Глава 2
МЕРТВЫЕ И ЖИВЫЕ

– Нет, я решительно отказываюсь идти в таком виде! – заявил доктор. – Полицейские могут так работать, пожарные могут – хотя не вижу, что здесь делать пожарным, – а я не могу. Если меня взяли в головную группу, значит, моя помощь необходима, я правильно понимаю? Но в этой резине я не могу говорить с людьми, не могу их успокоить – я могу их только пугать. И потом, как я понял, ваши анализаторы ничего не показывают?

– Отставить! – грозно скомандовал полковник. – Что значит не показывают? Психакс вон тоже не показывали. Мало ли какая дрянь здесь может быть!

Он сделал движение к психотерапевту, чтобы помешать ему, но не успел – тишайший доктор Завадски отпрыгнул и с неожиданной ловкостью стащил противогаз.

Все застыли, наблюдая за ним. Доктор, с маской в руке, с взъерошенными волосами, несколько раз глубоко вздохнул и замер, словно к чему-то прислушиваясь.

– В крайнем случае вы будете иметь еще одного пациента, – сказал он, обращаясь к полковнику. – Это не страшно. Уверяю вас, я не буйный.

Однако ничего пугающего с ним не происходило, доктор не спешил превращаться в пациента. Тогда мы с полковником, не сговариваясь, тоже стащили маски, а за нами это сделали и остальные.

– А все же так нельзя, – пробормотал полковник, ни к кому конкретно не обращаясь. – Наверное, дым уже рассеялся. Но в земле все равно должен остаться. И в воде тоже. Надышаться можно за милую душу. Ну что, теперь все готовы?

От пригорка, на котором мы стояли, до окраины поселка оставалось не более двухсот метров. Ничто не указывало на то, что с его обитателями случилась беда. Все так же грелись на солнце пирамидальные, овальные или же – реже – обычные двухэтажные дома, так же реяли над ними флаги, а кое-где плавали в небе обвешанные колокольчиками и эоловыми арфами привязанные аэростаты самых причудливых форм и цветов – эта новинка, изобретенная здесь, в Китеже, быстро вошла в моду, и мне уже приходилось встречать ярких дракончиков и пестрых попугаев в хмуром небе над Юрьевцем.

Необычное это было место и необычные люди его населяли. Новый Китеж был основан 12 лет назад как поселок общины «Дом Гармонии». Руководитель общины Максим Путинцев имел весьма противоречивую репутацию. Одни считали его гением, пророком, другие – амбициозным чудаком, если не сумасшедшим. А кем еще прикажете считать человека, убежденного в собственном бессмертии и обещающего дать его своим ученикам – по крайней мере лучшим из них? Человека, заявляющего, что ему известны последние тайны бытия и секреты некоего неизвестного учения и что он готов указать путь спасения для всего человечества? Этот путь Учитель Максим (так его называли члены общины) видел в непрерывной творчестве, в отдаче всего себя делу созидания. Творящий, согласно его учению, приближается к Богу, отрекающийся от творения – к смерти. Посему в «Доме Гармонии» творили все. Каждый созидал что мог – кто новые понятия или образы, кто собственное тело. В Китеже ваяли, писали, делали видео, ставили спектакли, били рекорды, предсказывали будущее – всех занятий его обитателей я просто не знал. Себе самому Путинцев отводил роль воспитателя, если хотите, творца людей новой генерации, «третьей ступени», как он это называл; кроме того, он был талантливым скульптором и художником.

Можно было как угодно относиться к претенциозным и в чем-то нелепым заявлениям Учителя Максима, к его мессианским замашкам, но реальность (весьма неприятная и неожиданная для критиков) состояла в том, что самые обычные люди, став членами общины, спустя некоторое время действительно создавали нечто замечательное, демонстрируя несомненный талант. За короткое время Новый Китеж дал столько лауреатов всевозможных премий, сколько не дала ни одна крупная держава. Поэтому в обществе к «Дому Гармонии» сложилось противоречивое отношение: восхищение здесь соседствовало с сарказмом, изумление – с некоторой брезгливостью, и чего тут было больше, я сказать не берусь.

При возникновении «Дома» он кем-то из наших чрезмерно бдительных сотрудников был отнесен к общинам конфессионального типа и, стало быть, подлежал контролю со стороны Управления; его включили в группу «А» – «условно опасные». Путинцев всякий раз, когда вспоминал об этом, ядовито усмехался и отпускал какую-нибудь колкость про «кретинов, неусыпно протирающих штаны в борьбе за общественный покой». Я старался пропускать эти насмешки мимо ушей – снять общину с контроля было гораздо труднее, чем включить. «Дом Гармонии» был отнесен к моему ведению. Я должен был время от времени посещать Новый Китеж, проверяя, не нарушается ли там Декларация прав и не попирается ли свобода воли. Признаться, делал я это весьма охотно, несмотря на насмешки Путинцева. Не скажу, что с обитателями поселка было легко общаться – с талантливыми людьми всегда нелегко, – но здесь было очень интересно; необычное это было место, одним словом.

– Ну, если все готовы, поехали! – скомандовал руководитель нашего отряда.

Мягко взревели мощные двигатели, и огромный глайдер, начиненный всевозможным спасательным оборудованием, плавно двинулся с места.

Однако наша поездка оказалась недолгой. Едва глайдер миновал последний поворот и перед нами открылась улица, водитель нажал на тормоз. Прямо посреди улицы, скорчившись, сжавшись в комок, лежал человек. Это была женщина, и она была мертва, тело уже начало коченеть. Мы с трудом смогли повернуть ее. Я увидел закатившиеся глаза и насквозь прокушенную нижнюю губу; кровь, стекавшая по подбородку, уже высохла, и на асфальте осталось лишь липкое пятно. Никаких других ран на теле не было.

Метрах в двадцати, обвившись вокруг столба, словно обнимая его, лежал еще одни человек, а на другой стороне, у низенького заборчика, – сразу двое. И дальше по всей улице виднелись неподвижные тела.

– Понятно… – пробормотал полковник и, обращаясь к своим, скомандовал:

– Давайте берите носилки и системы, все, сколько есть. В темпе, в темпе!

– Надеетесь, что будут и живые? – спросил кто-то. Он не ответил.

…Мужчина лет 40 – 45: скрытый перелом левой руки, сильный ушиб левой стороны лица; по всей видимости, откуда-то упал. Указанные травмы не являются несовместимыми с жизнью, причиной смерти скорее всего является остановка сердца.

Юноша, возраст примерно 20 лет. Перелом обеих ног (непонятно, как он вообще сюда добрался). На левой стороне туловища колотые раны. Возможные причины смерти: болевой шок или потеря крови.

Женщина, около 30 лет. Глубокая рваная рана на левом бедре. Руки сомкнуты на горле, лицо имеет выраженные признаки смерти от удушья. Причина смерти: самоудушение (?).

Женщина, лет 25—27. Повреждена правая нога, колотые раны на левом бедре, правая рука…

– Стойте! У нее пульс! Осторожнее, черт возьми! Систему быстро! Кладите, кладите…

Мне врезалось в память увиденное возле необычайно изящного дома с тщательно ухоженной лужайкой перед ним. На лужайке находилась скульптурная композиция – по всей видимости, бронза, литье. Больше всего это напоминало тянущиеся из земли руки, множество рук. И среди этой металлической рощи стоял человек. Так показалось не только мне. Лишь когда мы приблизились к дому, стала видна ошибка: человек не стоял, он висел на одной из этих рук, надетый на нее, как на вилку, и под ним на постаменте темнела подсыхающая лужа – сколько их мы видели сегодня! Очевидно, он нашел свою смерть, спрыгнув на скульптуру с крыши.

Эту ли находку считать самой страшной? Или девочку, задушенную матерью в своих объятиях? Мать так хотела защитить ребенка от какой-то неизвестной нам угрозы, так крепко прижимала к себе – уже сама теряя сознание, коченея…

Или те трое в бассейне – мужчина, женщина и ребенок. Видимо, они обнялись, прежде чем шагнуть в воду, и так и плавали, сплетясь. Легкий ветерок рябил воду, и тела слегка раскачивались.

За время наших поисков мы обнаружили лишь 27 живых – впятеро меньше, чем мертвых, – трое из них находились в сознании – если это можно считать сознанием. Был тучный и совершенно голый мужчина, прятавшийся (или запертый кем-то) в подвале. Мы обнаружили его по истошному вою, доносившемуся из-за двери; когда мы открыли подвал, он, продолжая кричать, попытался куда-то бежать. Был мальчик – он тоже прятался в доме, но не кричал, и не двигался, и не говорил с нами, однако понимал что-то, потому что наотрез отказался выходить наружу; ему, как и мужчине, пришлось ввести большую дозу успокоительного.

Единственным обитателем поселка, с которым доктору Завадски удалось установить хоть какой-то контакт, была девушка, обнаруженная нами в саду возле дома. Она попыталась убежать, но ноги ее не слушались, и, сделав несколько шагов, она упала. У нее ничего не было сломано, она не была ранена – только сильно исцарапаны руки и лицо вымазано в земле. И она с большим трудом, после нескольких безуспешных попыток, смогла ответить на вопросы нашего психотерапевта, потвердив, что мы действительно находимся в поселке Новый Китеж, что она живет здесь и зовут ее Таня. Однако уже невинный вопрос о времени вызвал у Тани сильнейшее волнение, и она так и не смогла сказать, утро сейчас или вечер; как и в предыдущих случаях, дело кончилось транквилизаторами.

Особо тяжелое впечатление производила центральная площадь поселка. На этой небольшой и очень уютной площади, где вечерами обычно устраивались танцы, сейчас грудами лежали тела погибших и искалеченных.

Здесь наш отряд остановился. Полковник выслал по нескольким направлениям небольшие поисковые группы. Связавшись с базой в Белогорске, он попросил прислать дополнительные бригады эвакуаторов и врачей. Уже все машины экспедиции вошли в поселок, гнетущая тишина исчезла, слышались голоса, спасатели осматривали каждый дом. Прибывшие со следственной бригадой операторы снимали площадь, лежащие на ней тела. В Новом Китеже шла та мрачная и лихорадочная псевдожизнь, что возникает в местах катастроф.

– Ну и что вы об этом думаете? – спросил я. Руководитель экспедиции ответил не сразу – мне даже показалось, что он меня не слышал. Он стоял, привалившись к глайдеру, закрыв глаза. Потом достал из кармана фляжку, отвинтил колпачок и сделал большой глоток, после чего протянул ее нам. Я покачал головой, доктор Завадски сделал то же самое; полковник с сомнением посмотрел на фляжку, сделал еще один глоток и сказал:

– Трудно тут что-то думать. Типичная картина газовой атаки, а газа нет.

– Много анализов сделали?

– Уже 150… нет, 167 проб. В воздухе, в воде, в почве, в крови – нигде ничего.

– А если это был не газ?

– А какая разница? Если что-то вводили в кровь или растворяли в воде, следы тем более должны быть.

– А вы что скажете? – повернулся я к психотерапевту.

– Я понимаю ваш вопрос… Да, кроме отравления, это еще похоже на результат внушения. Глубокое вторжение в психику. Но это невозможно, поймите! Скольких мы подобрали – 130 человек? С остальными наверняка то же самое. Не бывает такого массового, да еще бесконтактного воздействия.

Реципиент должен видеть гипнолога, слышать его. А они выбегали из домов полуодетые, босиком и уже во власти галлюцинаций. Словно у каждого возле кровати сидел маньяк-гипнотизер и сводил его с ума еще при пробуждении.

– Возле каждого, возле каждого… – бормотал я. Какая-то мысль не давала мне покоя. Вот! Я повернулся к полковнику: – Скажите, а что докладывают с других улиц – какая там картина? Я хочу узнать, собственно, вот что: по нашей улице люди бежали прочь из города, по дороге калечились и погибали. А на других тоже так?

– Ну… – Он помедлил, припоминая недавно услышанные рапорты. – Пожалуй, то же самое. Вдоль шоссе на Бедогорск нашли сорок шесть человек, и на Старый Крым тоже… – Значит, они разбегались в разные стороны – правильно? Из центра – в разные стороны. Понимаете? – Я вновь обращался к доктору. – А что, если кто-то собрал всех жителей поселка в одном месте – скажем, на этой площади – провел здесь с ними сеанс – в общем, воздействовал определенным образом, – и отсюда, уже безумные, в состоянии глубокого делирия, они бросились спасаться – такое может быть?

– Собрать всех… потом дать команду… – бормотал он, что-то припоминая.

– Да, вот именно: Лимерик! Арчибальд Пейн – помните?

– Да, а потом где-то в Южной Америке…

– Пуэрто-Аренас – но там была другая картина, там людей строили в колонну, Карталана хотел возглавить процессию…Значит, и тут могло быть такое?

– В общем, да… Знаете, пожалуй, это может объяснить… хотя…

– Я вас очень прошу, доктор: обдумайте все «за» и «против», и вечером в штабе мы еще раз это обсудим – хорошо?

Теперь, когда картина начала проясняться, я точно знал, что мне нужно делать, и делать быстро.

– На сколько часов установили блокаду – на 12? – обратился я к полковнику.

– Нет, на 10. И то прокурор не хотел – вы же знаете, как сейчас связываться с телевизионщиками, – но ваше начальство настояло.

Я взглянул на часы. В моем распоряжении оставалось около двух часов. Как только кончится запрет, здесь будут все: ТВ простое и компьютерное, газетчики… О какой-либо работе уже не будет и речи. До вечера распрощавшись с доктором и полковником, я поспешил по знакомому адресу. Был лишь один человек, способный собрать всех жителей поселка ночью на главной площади, человек, способный воодушевить сотни людей одной идеей, пусть и безумной. Это был Максим Путинцев. Тайна всего здесь случившегося наверняка была связана с ним; ни одно объяснение ночных событий не могло обойти личность Учителя Максима.

Конечно, его могло и не быть дома (ведь не рассчитывал же я застать его спокойно работающим в своем кабинете?) – он мог быть среди погибших на площади или на одной их улиц, он мог находиться в числе тех, кто ночью вырвался их поселка, – но, может быть, будет записка? Видеозапись? Пусть хоть что-то – по крайней мере с дома следовало начать.

В этой части поселка спасатели еще не побывали, и неубранные тела по-прежнему лежали на асфальте. Наконец я увидел хорошо знакомый конек крыши, над ней флаг с изображение горы… Я так спешил, что едва не споткнулся о человека, лежавшего на тротуаре неподалеку от дома. Возле него сидела женщина. Она подняла голову, и я сразу узнал ее.

– Ах, это вы, – сказала она. – Так и думала, что вы появитесь в числе первых. Помогите мне – не хочу, чтобы он здесь лежал, а сама дотащить не могу. Берите вот так, а я возьму ноги. Да берите же, не бойтесь – он умер два часа назад.

Наверное, у меня был достаточно дикий вид и странное выражение лица. Я не сразу осознал, что же меня так поразило. Не смерть руководителя «Дома Гармонии» – к ней я был готов, не слова его жены, а… Да, вот что: Анна Путинцева говорила как совершенно нормальный человек – первый нормальный человек, встреченный мной в Новом Китеже. И скорее всего единственный.