Текст книги "Молчи или умри"

Автор книги: Владимир Голев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Тоска их в могилу свела, – вздохнул Иван. – Отец твой старался не поддаваться, однако разве ж выдюжишь под такой тяжестью, что на него навалилась… А мать, сам понимаешь, много ли им надо, женщинам? Слегла, взяли ее в больницу, так она словно онемела: рта не раскрывала, крошки хлеба в рот не брала, капли воды. Кожа да кости остались. Все повторяла, что у каждого своя судьба.

Иван со свойственным бесхитростным людям простодушием вновь переживал горе, постигшее родителей Марина, время от времени утирая рукавом слезы.

Коев и сам почувствовал резь в глазах, твердый ком, как это часто случалось в последние дни, вновь застрял в горле, не давая вымолвить ни слова. «Какой же я сын после этого!» – повторял он в уме.

Иван достал пачку сигарет БТ, вытащил одну, закурил и продолжал уже спокойнее.

– Когда мать твоя, тетка Кона, лежала при смерти, я ходил к ней в больницу. Она до последнего вздоха не теряла сознания. Однажды шепнула мне на ухо: «Нет рядом моего Марина, я б ему сама сказала… Так ты уж, Иван, передай ему, что после отца блокнот остался. Много чего в нем записано. Пусть найдет его, он знает где…»

– Блокнот? Какой блокнот?

– Так она мне наказала, – не слыша его, продолжал Иван. – Велела тебе передать. Перед смертью заручила. В блокнот тот, сказала, отец твой записал обо всем, что с ним стряслось… Больше ничего не знаю.

Марин ощутил, как кровь ударила ему в голову. Блокнот! Может, там таится разгадка… Распрощавшись с Иваном, Коев почти побежал в номер. Где-то у него был записан телефонный номер племянницы. Сестра сразу подошла к телефону. Марин подробно передал ей разговор с Иваном и попросил разыскать блокнот. Сестра пообещала найти, волнение Марина передалось и ей.

Положив трубку, Коев отправился в милицию. Пантеры на месте не было. Спросил Аврамова, но и тот отсутствовал. Видно, не такой уж простой этот случай…

Коев пошел в больницу. Новое здание больницы выглядело вполне внушительно. Коев спросил главврача. Назвал себя. Врач оказался его одноклассником, и Коев густо покраснел, что не узнал его. Так уж получается в этой суматошной жизни… Долго не видишься, память не удерживает… Врач обрадовался встрече и лично повел Коева в палату, где лежала Кона.

В первую минуту Коев даже растерялся, до того неузнаваемо изменилась женщина. Голова забинтована, лицо мертвенно-бледное, руки, утыканные трубками для вливаний растворов. Она никак не походила на живого человека.

– Она приходила в сознание? – спросил Коев.

– Ненадолго, – прошептал врач. – Капитан Митев разговаривал с ней. Сказала, что сама упала с лестницы.

Больная сделала легкое движение головой. Коев присел рядом с кроватью.

Она открыла глаза, сначала один, потом другой. Взгляд ее где-то витал.

Коев погладил ее по руке.

– Не бойся. Это я, Марин. Узнаешь меня?

Она чуть слышно сказала:

– Да.

– Тебе уже получше, правда?

Она сделала попытку улыбнуться.

– Кто ударил тебя?

Женщина посмотрела на него с испугом. По бледному лицу прошла тень.

– Скажи, тебя ударили?

Она молчала, опустив веки, словно уснула. Однако сквозь тонкую кожу было заметно, как движутся глазные яблоки.

– Сестрица, – ласково обратился к ней Коев, – скажи, как все было. Ты нам поможешь. Не скрывай, прошу тебя. Тебе ничего не грозит.

Кона вновь открыла глаза и пристально посмотрела на Марина.

– Сама поскользнулась…

И сразу отвела взгляд. Два коротких слова вконец обессилили ее. Тело обмякло. Врач подошел к Коеву и положил руку на плечо.

– Ей это может навредить… Слишком она еще слаба, к тому же не исключено и внутреннее кровоизлияние…

Начальник управления МВД стоял у легковой машины, собираясь уехать, когда Коев окликнул его.

– А, Марин! Что новенького?

– Да вот ходил в больницу.

– Поговорил с Коной?

– Пробовал, но она не захотела. Впрочем, прошептала, что сама упала с лестницы.

– Ударили ее, а она выгораживает кого-то. Боится, наверное.

– Думаешь, припугнули как следует?

– Врачи считают, что кто-то ее ударил мешочком с песком. Способ старый – убить не убивает, зато до бессознания доводит.

– Хитро.

– Дело верное: ни тебе раны, ни крови…

– А капли крови на ступеньках?

– Падая, оцарапала руку, сущий пустяк.

– Что слышно насчет Соломона?

– Ничего нового.

Подполковник вплотную придвинулся к Коеву.

– Мы раскопали могилы, – почти выдохнул он.

– Что, что?

– Могилы раскопали, могилы тех самых гадов.

– Ну же, говори, что тянешь!

– Согласно предварительной эксгумации, костей Шаламанова не обнаружено.

– Как так – не обнаружено?

– По крайней мере среди тех, что нашли. Теперь ждем окончательных результатов судебно-медицинской экспертизы.

– Но ведь это…

– Золотых зубов ни в одном из черепов не оказалось, о перстнях уже и говорить не приходится. Предположим, могилы ограблены. Но и другие признаки не сходятся: все похороненные там люди маленького роста…

Коев стоял, ошарашенный новостью: очередная загадка. Если окажется, что Шаламанов не погиб, что не похоронен, а сумел изменить свою внешность…

Он вновь представил себе, что Шаламанов и есть тот Человек в черной шляпе. Пластическая операция, другое имя… Иначе как бы он вернулся в свой город… Неужто такое возможно?

– Но если допустить, что Шаламанов действительно остался в живых, – продолжил ход его рассуждений Пантера, – то все невероятно усложняется. Нужно будет начинать все сначала, идти уже совсем иным путем. Отпечатки пальцев, графологические исследования, выяснение прежних связей… Причем необходимо учитывать самые невероятные вещи… Тебе куда?

– Пойду пообедаю.

– К сожалению, не смогу составить тебе компанию. Придется вернуться обратно. Ну, не пропадай!

– Пока!

– Погоди, чуть было не забыл, – спохватился Пантера. – Я говорил с Живко Антоновым относительно прежних связей ЦК с местными коммунистами.

– И что же?

– И вот что. После разгрома здешней парторганизации всякие связи с центром прервались. А своих уполномоченных ЦК здесь вообще не имел. Понимаешь?

– Так я и думал.

Коеву не хотелось обедать в гостиничном ресторане и он решил подкрепиться на скорую руку в первой попавшейся закусочной. Потом он зашел в библиотеку, посмотрел выставку, погулял в парке. Выпил кофе в уютном кафе.

Завидев в витрине магазина апельсины, вспомнил Кону: неплохо было бы отнести ей в больницу. Купил два килограмма, попросив выбрать самых сочных, и вышел на улицу. Напротив магазина как раз проезжал дед Пенчо на своем фаэтоне. Широко улыбаясь, он сдержал лошадей мощным окриком: «Тпрру!» и, поманив рукой журналиста, указал на скамейку. Сам слез с облучка, огляделся по сторонам и тихонько сказал:

– Угости сигаретой, Марин. Разговор есть.

– С удовольствием! – протянул ему Коев пачку.

Дед Пенчо повертел ее в руках, выбрал сигарету, принюхался, даже лизнул языком кончик сигареты и только тогда закурил.

– Может, присядем?

Они поискали взглядом местечко поукромнее, но не нашли. Тогда дед Пенчо схватил Коева за руку и потянул к своему фаэтону.

– Садись, прокачу! Поехали в Орешниковую рощу. Там сейчас свадьбы играют. Ритуальный дом построили. Хоть бы свадебным, что ли, нарекли. Так нет, кому-то в голову взбрело ритуальным прозвать. Там сейчас ни живой души, посидим, поболтаем.

Коева, по правде говоря, несколько удивила настырность старого извозчика, но отказаться и на этот раз означало обидеть старика. На это у Коева духу не хватило. Под веселый звон колокольчиков они покатили по тихой улице вдоль реки. Коев помнил и эти места. Когда-то здесь зеленела так называемая Орешниковая роща – живописное предместье с вековыми ореховыми деревьями, отлогими холмами, поросшими густой травой. Порой забредал сюда одинокий пастух со стадом коз и овечек. Влюбленные назначали здесь свидания… Нередко заявлялись любители погулять на природе, стелили скатерть на траве и вели нескончаемые разговоры в узком мужском кругу.

Впоследствии этот зеленый островок почти весь застроили. Уцелел лишь какой-нибудь десяток ореховых деревьев, по-прежнему кряжистых и мощных, а среди них высилось белое здание Ритуального дома.

Фаэтон въехал в тень. Дед Пенчо издал привычное «Тпрру!» и коляска остановилась. Они сошли и, миновав маленький мосток, очутились на небольшой полянке с зеленой скамейкой.

– Сюда особенно люблю приезжать, – торжественно произнес извозчик, приглашая своего спутника присесть.

Мягкий солнечный свет освещал все вокруг, в воздухе еще витал стойкий запах трав, ореха и влажной земли. «Интересно, что за таинственность», – думал Коев, исподтишка поглядывая на старика.

– Дай-ка мне еще одну цигарку…

Коев с готовностью протянул пачку, выждал, пока дед выберет себе сигарету, и сам закурил.

– Так вот у меня к тебе какой разговор, Марин. Прослышал я, старые бумаги ты ищешь. Такая молва о тебе ходит…

– Проведал, значит. Ничего тут от вас не утаишь, – засмеялся Коев. – И откуда только все известно?

– Сорока на хвосте принесла. В нашем городе вмиг весть разносится. Потому, поди, и разводов мало. Чуть глазом в кого стрельнул – сразу растрезвонят. Со здешней бабенкой и не вздумай шашни заводить, так ославят, что неповадно будет. А вот с приезжей – иное дело… – подмигнул дед и от всей души захихикал, выставляя напоказ искусственные зубы с зажатой в них сигаретой. Курил он, что называется, со смаком, жмурясь от удовольствия.

– Ты вроде хотел мне что-то сказать…

– Давнишнее все… Про Шаламанова.

– Говори же, бай Пенчо.

Старик помолчал.

– Этот самый Шаламанов, Марин, стреляный воробей, на мякине его не проведешь. Самолично с ним знался, потому как не раз возил туда-сюда. И всегда одного.

– Без телохранителя?

– Без всякой охраны. Сам до зубов вооружен. Мало того, что под пальто всегда пистолеты носил, так иногда даже в фаэтон автомат прихватит, под подстилку прятал, – у меня всегда на всякий случай имелась…

– В форме ездил или в штатском?

– Какая тебе там форма! В штатском. Порой так и не узнаешь его. Сперва пошлет своего человека, вытребует меня. Я подъеду к участку, он вскочит в фаэтон и готово. Только брал я его не с парадного входа, ты его знаешь…

– Знаю…

– …а с задворок, с черного входа. Покажется и – гоп! – в коляску. Маршрут известный. Туда-сюда по-петляю и айда в село Танево, в горы.

– Значит, в Танево его возил?

– Ага, туда. Проезжали через все село, на окраине привал устраивали. Он сразу соскакивал и, не успею я оглянуться, как он шмыг в заросли терновника. Поначалу, думал, шуры-муры у него с какой-нибудь кралей – уж больно долго ждать заставлял. Потом только раскумекал. Мужики его там поджидали. Когда один, когда двое… Примостятся себе в кустах и что-то, видать, обговаривают. Про что они толковали – не знаю, далековато все-таки. Но то, что разговоры они вели, это точно.

Коев посмотрел на старика – он весь оживился, в глазах огоньки горят. Как будто видит те далекие события.

– Но все-таки что за люди были, как ты думаешь?

– Да я их знать-то не знал!

– Оружие у них было?

– Нет, ничего такого не замечал. Не было.

– Молодые, старые?

– Да кто их разберет. Люди как люди. Ездили-то мы туда все больше на ночь глядя, попробуй разгляди… Но не думаю, что старики…

Коев задумался.

– А на партизан они не были похожи? Тогда ведь многие в леса подавались, партизанили…

– Вот и мне такое на ум приходило. Однажды присмотрелся – в аккурат партизаны, но я себя одернул: с ума, что ли, ты спятил, Пенчо, что за небывальщина в голову тебе лезет? Да разве ж можно, чтобы наши, народные сыны, да с этим зверюгой знались. Это его люди… Может, засаду устроили, выловить кого надо, а может… Кто ж его знает…

– Сколько раз же ты возил туда Шаламанова?

– Да почитай все лето. Лето сорок третьего…

– Любопытно…

– Потому и надумал тебе сообщить, когда узнал, что прошлое тебя интересует. Тогда же, сразу после Девятого, мне и в голову не пришло сказать где надо про эти поездки… Так лучше поздно, чем никогда, а уж ты по себе примерь…

Старик сокрушенно покачал головой, посмотрел на резиновые сапоги и раздвинул буйную осеннюю крапиву, росшую вровень со скамейкой. Они выкурили еще по одной сигарете и поехали в город.

– Хочу еще в больницу забежать, – вспомнил Коев об апельсинах.

– Давай подвезу! – с готовностью предложил дед Пенчо.

Попрощавшись со стариком, Коев вошел в больничный двор, продолжая раздумывать над рассказом деда Пенчо. Вот еще одна загадка – Шаламанов и Танево. Что заставляло его туда ездить? Встречи со своими осведомителями? Партизанская явка? Ведь как раз из Танево партизаны уходили в отряд. Как раз там и начались все крупные провалы.

Однокашника своего он не застал в больнице, а дежурный – молодой врач не поддавался никаким уговорам. Однако узнав, что за посетитель пожаловал, не только сменил гнев на милость, но и сам взялся проводить его. Кона лежала в том же положении, но трубочки уже убрали. Она не спала.

– Добрый день! – бодро поздоровался Коев.

– Добрый день, – тихо откликнулась женщина.

– Случайно апельсины увидел, решил тебе принести. Чем еще можно обрадовать больную?

Женщина улыбнулась.

– Спасибо.

Глаза ее наполнились слезами.

Коев присел на постель.

– Ты только не тревожься. Все обойдется…

Он стал расспрашивать о самочувствии, Кона пожаловалась на головную боль.

– Надеюсь, постепенно пройдет.

– Понятно, пройдет. Чтоб у молодой женщины да не прошло…

– Уж куда как молода, – глаза ее снова заволокли набежавшие слезы.

– Кона, – еле слышно, задушевно сказал Коев, – ты хоть бы одному мне поведала правду. Что произошло, скажи…

В глазах женщины мелькнул страх.

– Для твоего же добра прошу.

Она отрицательно покачала головой.

– Если честно, то и дядя твой может пострадать.

Кона приподнялась на постели.

– Дядя… Какой бы он ни был, у меня никого на свете больше нет. Никого, одна я…

Она заплакала.

– Пойми, не зря же я допытываюсь. Тебя до смерти запугали, чтоб молчала, а ведь старика и прихлопнуть недолго.

Кона продолжала плакать.

– Тому головорезу ничего не стоит прихлопнуть старика. Ты могла бы нам помочь, сказать, кто за вами охотится.

Женщина утерла слезы.

– Только никому, ради бога, ни словечка. Умоляю!

– Обещаю, Кона!

– Шопом его кличут… Это все, что я знаю. Видела его несколько раз у дяди. Шоп… Больше ничегошеньки о нем не знаю…

– Шоп?! Ш.? – Коев попробовал разговорить ее, узнать что-нибудь, но тщетно. Тяжело дыша, пострадавшая упорно молчала.

Коев вышел в коридор. Там сидела дежурная сестра.

– В пятой палате у вас лежит Кона. Оставил ей апельсины. Будьте добры, дайте ей.

– Не беспокойтесь, товарищ Коев, непременно дадим, – заверила сестра.

«Вот и она меня знает», – подумал Коев, и поспешил в милицию. Пантера отсутствовал, и Коев вернулся к себе в гостиницу.

Так что же получается? Шоп^[8]… А может, это кличка Шаламанова? К тому же Шаламанов родом из софийского, значит шопского села… Мог же матерый фашист вести двойную игру, раздумывал Коев. С одной стороны, шеф госбезопасности, страшилище, державшее всех под каблуком, заставлявшее кланяться до земли даже военных судей и легионеров, не говоря уже о более мелкой сошке. А с другой стороны – таинственный уполномоченный Центрального Комитета, который держит связь с нелегальными и в этой своей ипостаси сотрудничает со Старым и с другими коммунистами, передает инструкции якобы из «центра», получая взамен ценные сведения… Возможно ли это? Надо обладать недюжинным артистическим талантом, чтобы держать в неведении столь длительное время массу народа. Был ли такой талант у Шаламанова? Каков был его характер, наклонности, увлечения?..

Мысли, словно пчелы, роились в голове журналиста. Не в силах оставаться с ними наедине, он устремился в кафе к Петру Дянкову, затем поспешил в ателье к Вельо, но там ему сказали, что фотограф поступил в больницу. Он пошел к Доке, а оттуда они вместе направились в знакомый ресторанчик, где с удовольствием пообедали. Коев даже к бай Симо-бондарю зашел и просидел там довольно долго.

Коев не стал бы утверждать, что все эти встречи дали ему много нового, но кое-что все же удалось узнать.

Петр Дянков:

– Шаламанов? Да кто ж его, черта, знал! Какие наклонности проявлял? Ты так спрашиваешь, будто речь идет о человеке. Это тебе не Вельо, которого в молодости, хлебом не корми, только дай на сцене по-обезьяньи покривляться… Шаламанову ни жратва в радость была, ни выпивка, ни бабы, ни друзья. И жену себе под стать взял, так даже ее и дочерей своих ни во что не ставил. Все один, как крот в норе. Дома бывал редко, ровно бродяга какой…

Димо Доков:

– Хм… Мировая идея! Значит, Шаламанов… Видишь ли, от такого подлюги всего можно ждать, он и воскреснуть может. Оборотень настоящий… Артистические наклонности? А шут его знает! Ведь он ни с кем толком не общался. Увидишь мельком на улице, или в участке… Впрочем, пару раз доводилось-таки сталкиваться. Однажды, когда нас арестовали, он захотел с нами поговорить. Это еще до того, как меня в армию призвали, молодой я тогда был, молоко на губах не обсохло. Он и пошел соловьем разливаться. Голосок такой льстивый, вкрадчивый, прямо медовый. Болгарские идеалы восхвалял, царей величал… Представь себе, очень убедительно действовало. Мы уши развесили, готовы были поверить, будто и вправду он за народ радеет, о благополучии его печется. Подкупить нас пытался, даже сочувствие нам выказывал, сам, мол, в молодости заблуждался… По спине нас похлопывал, подбадривал, снисходительно так над нами подтрунивал. Я, говорит, надеюсь, что когда мы вас отпустим, вы опомнитесь и ерунду из головы выбросите, поймете, наконец, что нам, болгарам, чужды всякие там большевистские теории, что наипервейший наш долг – хранить верность царю. Перед нами стоят исторические задачи, и кому, как не вам, молодым, засучив рукава, решать их? Даже угостил нас под конец. Да, именно так было. Но притвориться до такой степени, чтобы войти в доверие к партизанам и самому связь с ними держать – знаешь, в голове не укладывается… Лицедей, конечно, но иначе грубым он был, неотесанным, средств не выбирал… Так я думаю.

Симо-бондарь:

– Ты, Маринчо, про Шаламанова лучше меня не расспрашивай. Ничего путного от него никогда не видел и даже вспоминать не хочу. Был ли хитрым? Мало сказать, хитрым – лукавее него на свете не было. Куда там лисице! Хорошо, что Девятое пришло, и с ним счеты свели. По моему разумению, так его не столько парады влекли и показуха, сколько тайные махинации, двурушничество. Жить не мог без того, чтобы кому-то что-то не скроить. Одно время повадился в нашу бедняцкую слободку ходить. Чего он тут искал? Главное, не боялся, а ведь и прикончить втихаря могли. Костюм на нем гражданский, шляпу на нос надвинет и идет, словно князь… Какого цвета шляпа? Ночью все кошки серы. Может, и черная была… Однажды, помню, видел, как он от тетки Янки выходил… Да, да, от них. Сам удивился, что его туда носит?

После слов Симо-бондаря, крайне его озадачивших, Марин отправился к бывшей своей соседке. Завидев его, тетка Янка прямо-таки расцвела: такой гость пожаловал! Ведь она его помнила еще в коротких штанишках, к ним во двор за кизилом и инжиром лазил…

Шаламанова она хорошо помнила.

– Много раз видела, да и бывало словом перекинемся. Он заходил к нам часто. У нас снимали комнату двое парнишек, один из них ему даже родственником приходился. В каком родстве точно не скажу. Потом я догадалась, что он меня за нос водил… Агентами они ему служили… А я, голова садовая, ушами хлопала. Парнишки? Да они и сейчас живы, потолкуй с ними.

Марин записал адреса.

Одного звали Ангел Указов. Чудная такая фамилия, Указов! Самая подходящая для агента, все на кого-то указывает…

Указов жил у самой речки в небольшом ветхом домишке. Коев застал его дома.

– Рад познакомиться, – сказал Указов, немолодой уже, сутуловатый мужчина.

Вытерев руки о штаны, он пригласил гостя в дом.

– Все правильно. С Шаламановым был знаком, и не думал скрывать. Где надо, сам об этом сообщил. Так что совесть чиста. Бывал ли он у меня? Бывал. Мы тогда у тетки Янки квартировались вдвоем с Гошо Банговым, земля ему пухом. Недавно умер. Шаламанов нанял нас в рабочие, дом себе строил в селе Яблоково. Подсобляли строителям. Но заходил он совсем по другому поводу, чего уж юлить. Мы тогда работали на ткацкой фабрике, там, где сейчас текстильный комбинат. Так он, бывало, заглянет к нам вечерком, бутылочку распечатает и давай выпытывать. Что мы ему говорили? Чушь несли всякую. Думал в доносчики нас завербовать. Хотите, предлагал, зачислю в свой штат, дополнительную зарплату получать будете. От вас только одно требуется: докладывать о положении на фабрике. Мы все тянули с ответом, пока нас не уволили. Повсюду искали работу, потом устроились на консервную фабрику, там и платили получше. Он нами перестал интересоваться. Как был одет? В гражданской одежде. И всегда в шляпе…

Вот тебе и Шаламанов, думал Коев, вернувшись в гостиницу. Он намеревался позвонить Пантере, может, сообща что-нибудь придумают… Вдруг телефон резко зазвонил. Коев даже вздрогнул. Звонили снизу, просили взять пакет, который оставила ему сестра. Она два раза приходила, но не застала и попросила передать… Коев спустился на лифте, взял пакет и почти бегом вернулся к себе в номер. Вскрыв пакет, он вынул блокнот и записку от сестры:

«Марин, нашла этот блокнот, думаю, он тебе может сгодиться. Не уезжай, не дав о себе знать!»

Марин Коев повертел в руках блокнот, стал перелистывать. В дверь постучали. В комнату вошел Пантера.

– Здорово, интеллигенция! – раздался его зычный голос. – Давай, одевайся, и пошли в берлогу того…

– Чью берлогу?

– Там на месте увидишь.

Марин Коев быстро оделся. У гостиницы их ожидала «Волга». Он попробовал было узнать, куда они едут, но увидев, что Пантера уткнулся в какие-то бумаги, промолчал.

Спустя некоторое время они въехали в один из переулков Вароши, сплошь застроенный складами, пакгаузами, загроможденный штабелями бревен. Павел остановил машину. Они вышли и направились по крутой тропинке, петляющей меж домов. Вскоре вышли на ровную полянку, упиравшуюся в холм, другой ее край обрамляла река. У самого берега не то сарай, не то барак какой. У входа стоял милиционер. Пантера открыл дверь и пригласил Коева войти.

– Вот она, звериная берлога, – торжественно объявил он.

Коев посмотрел на него в полном недоумении.

– Тут мы нашли кое-какие вещички, так попрошу тебя осмотреть их.

Он подошел к единственному шкафу в помещении. Остальные предметы, грубо сколоченные из случайно найденных материалов, были оклеены плакатами и цветными календарями.

– Загляни-ка сюда!

Коев подошел поближе.

– Осторожно, не провались, доски-то прогнили…

В досках местами зияли дыры. В воздухе стоял запах смазочного масла и бензина. Грязная лампочка, свисавшая с потолка, неярко освещала все кругом.

Коев заглянул в шкаф. При тусклом освещении он сперва даже не смог сообразить, что там лежит, но потом, когда глаза привыкли, различил стопку тетрадей и снимки. Взяв самый верхний, он даже воскликнул от удивления. Это была фотография отца.

– Как сюда попала эта фотокарточка?

– Потом разберемся. Взгляни на тетрадки.

Коев перебрал тетради.

– Но это же все записки отца…

– Как раз это я и надеялся от тебя услышать. Присмотрись к пометкам.

Только сейчас Коев заметил подчеркнутые Старым абзацы, вписанные вразброску адреса.

– Как все это здесь оказалось?

– В том-то и дело, – загадочно взглянул на него Пантера. – Пока важно, чтобы ты опознал вещи Старого.

– Тут сомнений быть не может, его эти вещи.

– А фотография?

– И фотография его.

– Все ясно, – коротко повторил свое излюбленное изречение Пантера. – Ну, потопали.

Коев еще раз окинул взглядом помещение. За сундуком несколько досок было оторвано, и одна из них раскачивалась под порывами ветра.

– А там что?

– Через это отверстие он улизнул, когда мы постучались. Ничего, никуда он не денется. Теперь, можно сказать, пташка в наших руках – все ходы и выходы перекрыты. И все же любопытно, что он предпримет. Очень даже любопытно…

– Так кто же он?

Пантера подошел вплотную.

– Ни за что не поверишь, если скажу.

Подбежал Павел.

– Товарищ подполковник, у майора Аврамова срочное сообщение.

Начальник поспешил к машине. О чем они переговаривались по радиотелефону, Коев не слышал.

– Немедленно в управление, – бросил Пантера Павлу. – Тебя, Марин, подбросим в гостиницу.

Подполковник сел рядом с шофером и взял трубку.

– Митев! Приготовиться к выезду. С Аврамовым ждите меня у входа!

Коев еле сдерживался, чтоб не забросать Пантеру вопросами, однако понимал, что сейчас не время. Выйдя у гостиницы, он сразу поднялся к себе. То, что он увидел своими глазами, а более всего поведение друга его крайне озадачили. Явно, в последние несколько дней работники МВД распутывали сложный узел, возможно, даже напали на след преступника.

Марин Коев попытался прочитать газету, но строчки сливались перед глазами. Судя по реакции окружавших его людей, случилось нечто из ряда вон выходящее. Развязка неотвратимо приближалась. Неужто удастся, наконец, внести полную ясность?

Взгляд Коева упал на блокнот, в спешке оставленный на столике – маленький блокнотик давнишнего образца, помятый и потертый. На первой страничке было выведено имя Старого, год и название города. Дальше шли какие-то цифры, подсчеты. Его внимание привлекла одна страничка, на которой стояло:

ДНЕВНИК

Марин Коев был донельзя удивлен: оказывается, Старый вел дневник! Ничего подобного он не ожидал. О чем же он, в сущности, писал? Рассказывал о разыгравшейся драме? Или брался за перо в часы досуга, записывая события просто так, для развлечения?

Коев хорошо помнил почерк отца, аккуратный, почти каллиграфический, с соблюдением всех правил чистописания – где надо с нажимом, а где – без; буквы не очень крупные, но и не слишком мелкие. Сколько писем, рефератов, школьных дневников и журналов хранили этот почерк!

Дневник открывался датой первого января 1943 года. Старый вкратце описывал обряд колядования, подчеркивая, что он носит не христианский, а языческий характер. Ничего христианского в этом обычае нет, писал он, одни лишь веселые новогодние забавы. Из века в век передаются песни, игры, застольные ритуалы. Дальше шли рассуждения насчет названий месяцев. Старый недоумевал, зачем взят у европейцев «январь», раз есть у нас свой Большой Сечень? За ним идет и Малый Сечень – февраль. Для марта народ придумал название Баба-Марта… Он отмечал, что даже война, голод и карточная система не стали помехой для народных празднеств. Говоря о войне, однако, не преминул упомянуть, правда, в двух словах, о победе советских войск и потерях фашистов на Восточном фронте, перечислил немало боевых эпизодов, привел важные на его взгляд даты и цифры. Собственные мысли перекликались у него с высказываниями великих личностей, политиков. Вперемежку с ними мелькали сведения о погоде: например, «… пошел снег. Много снега навалило, пронизывающий холод…», «…багряный закат. К ветреной погоде…», «…думаю разводить пчел. Не только из-за меда. Интересно наблюдать за их жизнью…» По мере приближения даты убийства подпольщиков, Коев стал вчитываться пристальнее.

«1.III.1943

…сегодня в небе показались американские «летающие крепости». Несколько эскадрилий. Летели низко. Серебряные корпуса блестели на солнце. С пригорка по ним стреляли наши зенитки. Видел, как шрапнель осыпает самолеты, не причиняя им никакого вреда. Поднялись в воздух и истребители. То ли немецкие, то ли наши – не понять. Покружили и исчезли. Бой не состоялся. «Летающие крепости» полетели бомбить Плоешти».

«2.III.1943

Нашел в одном сундуке школьные тетрадки. Кто знает, с каких пор лежат. Сидел, исправлял ошибки. Ребята писали сочинение о Василе Левском. Все обрисовали Дьякона таким, каким его представил Вазов, пренебрегая историческими фактами. Любопытно. Детей привлекает не истина, а вымысел…»

Коеву вспомнилось, как часто Старый выступал против идеализации исторической личности. Их надо представлять правдиво, такими, какими они были в действительности, настаивал он. Мать держалась противоположного мнения. Наделенная недюжинным поэтическим талантом, она сделала своим девизом красоту, говоря, что ее, в частности, не интересует, каким точно был Левский, что она вполне верит Вазову, описывающему его героизм…

«3.III.1943

О. и М. хотят уехать».

(Больше ничего. «О. и М. – это Орел и Моряк», – подумал Коев. Он торопливо перевернул страницу.)

«4.III.1943

…на вокзале появились русские военнопленные. Многие ходили смотреть на них, несмотря на полицейский кордон. Их используют в качестве чернорабочих для разгрузки угля. Возможно, двое из них… (неразборчиво). Посмотрим, что будет дальше. В больницу опять привезли раненых немецких солдат. Сотни солдат. Ужасающее зрелище. С ампутированными руками и ногами. С перебинтованными головами. Есть и обмороженные. Но даже будучи калеками, успевают сбывать награбленное добро. Черный рынок процветает».

«5.III.1943

Снова пролетали американские «крепости». О. и М. спрашивали, какое решение принято. Видно будет. Жду Ш.».

(Коев еще раз прочитал запись. «Жду Ш.» Следовательно, Старый знался с Шопом. С Шопом или Ш. Одно и то же лицо. Шоп… Дядя звал его Шопом, вспомнил он слова Коны. Выходит…)

«6.III.1943

Был в Остенове, Габыре и Милеве. Встретился со старыми знакомыми. Хотел подняться в горы, однако наткнулся на полицейский патруль. Один остеновский пастух сказал мне, что не так давно там было сражение. Подтянули войска. Но кто с кем дрался – не знает, только слышал, как весь день и всю ночь грохотали пушки. Одного курсанта тяжело ранило, и его перенесли в загон для овец, там он и скончался. Ходят слухи, будто охотились за парашютистами, так оно или нет – не знаю. Во всяком случае однажды ночью какой-то лесничий увидел в лесу вооруженных парашютистов и сообщил в общину. День-два спустя лесничего нашли в лесу мертвым. Пристрелили…»

«7.III.1943

…У меня плохое предчувствие. Многое не могу объяснить. Кажется мне или на самом деле… (неразборчиво)… снова пошли провалы».

«8.III.1943

Решили с О. и М., чтобы я подал заявление на должность сельского старосты. Если назначат, то можно будет держать постоянно связь с партизанскими отрядами и базами…»

(У Коева потемнело перед глазами. Значит, это Петр и Спас уговорили его подать заявление. Вот о чем он молчал. Их не стало. Кто мог подтвердить, что они знали об этом? Делились ли они с кем-либо? Указание такое было или они сами решили?)

«9.III.1943

Ш. принес радостную весть. Все улажено. О. и М. сам передам…»

«10.III.1943

Третью ночь не смыкаю глаз. Засыпаю только на рассвете. Все мне кажется, будто за мной следят. Буду описывать все свои сомнения… (неразборчиво)… Только К. знает, где я прячу свои записки…»