Текст книги "Молчи или умри"

Автор книги: Владимир Голев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Дали мне оперативную группу и приказали обезвредить мародеров… Только уж ты, Марин, не вздумай об этом писать, не для газеты такое… Ну, двинулись мы по следу. Туда-сюда, один участок прочесываем, другой, до турецкой границы уже рукой подать. Кляну его, на чем свет стоит. Проворонили! И хоть желаю, чтобы убрался он куда подальше, все же готов себе локти кусать, что из-под носу уходит… Но шило, как известно, в мешке не утаишь, все-таки нашлись они в конце концов. Заскочили в один хуторок, потребовали снаряжения и харчей, коней сменили и – поминай как звали. Мы – вдогонку. А они снова будто сквозь землю провалились. Одни где-то их видели, другие врут, что видели, нарочно зубы заговаривают… Короче, два месяца, да нет, поболее мы охотились за ними. Не мы одни, понятно, многие пытались их выловить, ловушки расставляли. Но я хотел лично его поймать, в амбицию ударился. И вот однажды устроили мы привал на холмистом склоне, позевываю, кругом озираюсь и что, думаешь, вижу? Цигарку! И не какую-нибудь, самую настоящую самокрутку! Пососал кто-то малость и бросил. Повертел я в руках окурок, обследовал, махорка завернута в газету точь-в-точь как Делчо заворачивал. И газета из старых. Запасся, значит, язви его в бок. Стали мы спускаться по склону, окурки высматриваем. Так, от окурка к окурку и добрались до их бивака. Окружили их в кольцо, сдавайтесь, кричим. А они в ответ давай из ружей палить. Выждали мы еще немного, ан нет, молчат. Лопнуло мое терпение, а ну-ка, говорю, ребята, покажите им, таким-сяким, что не хуже их стреляете… В общем, изрешетили их тогда… Мировая акция!

Коев посмотрел на раскрасневшееся от возбуждения лицо Доки, на его руки, все еще сильные мужские руки, и невольно пожалел, что не был тогда с ними. Какую бы книгу мог «тиснуть» о преследовании банды! Но ничего не поделаешь. Каждому, как говорится, свое…

– А я, Дока, – заговорил Коев, – сперва вроде без серьезного умысла заинтересовался тем случаем со Спасом и Петром. Ну и Старым…

Дока удивленно поднял глаза.

– Захотелось разобраться в мистерии с убийством парней. Уже успел кое с кем встретиться, поговорить. Вот и тебя разыскал. Думается мне, доберусь все же до истины. Такое предчувствие, будто нащупал кое-какие нити. Кроме того, тебе я могу признаться, мучает меня вина перед Старым. Мог бы в свое время вмешаться, похлопотать, однако ничего не предпринял.

– Хорошее ты дело затеял, – одобрительно сказал Дока. – Очень важно выяснить, как такое могло случиться.

Коев пересказал с кем и о чем он говорил, поделился своими сомнениями и догадками.

– В документах, что мы тогда нашли в полицейском управлении, да и во всех других не оказалось ничего, за что бы можно было ухватиться, – посетовал Дока. – Ты, конечно, помнишь, в каком они беспорядке были разбросаны в кабинете Шаламанова. У нас тогда сложилось такое впечатление, будто они второпях расшвыряли все как попало. Но ничего подобного. Позже выяснилось, что это представление с бумагами они продумали в тонкостях, до самых незначительных мелочей. Нам поначалу, по молодости лет, все было яснее ясного, как дважды два – четыре. На поверку же вышло как в том анекдоте, что не всегда дважды два – четыре, судя по тому, даешь ты два раза по два или берешь. Даешь, так и трешкой обернуться может, а берешь, то и пятеркой. В общем, провели нас коварные шакалы, на удочку поймали, приманив парой заявлений, и пошли потом расследования, наказания.

– Хочешь сказать, пыль в глаза пустили, по ложному следу направили?

– Вот именно. Ловко от главного увели. Своих, мол, как следует трясите, там и предателя найдете. А мы и рады стараться, думая, что Спаса и Петра выдал человек, знакомый с инструкцией партии о массовизации партизанского движения, а такой может быть только среди своих. Лбы-то широкие, да мозгов не хватало…

– Потом и Старого исключили из партии…

– Да разве только его одного?.. Масса невинных людей пострадали. Взять хотя бы связного из центра. Он со Старым встречался. А потом как сквозь землю провалился. Видать, в канун Девятого взяли его, и с тех пор поминай как звали. Словно испарился.

– Мне довелось его видеть, – в задумчивости произнес Коев.

– А мне нет. – Дока подозвал официанта и попросил принести пачку сигарет БТ. – Так ни разу и не увидел, даже не знаю как выглядит. Да и знал ли его кто-нибудь еще, кроме Старого? Исчез человек, как земля его поглотила.

Вместе с сигаретами официант принес и ужин: салат из сладкого перца, отварной язык, жареное на решетке мясо, и кувшин красного вина. Дока знал толк в еде. Как видно, был он здесь своим человеком, потому как официант подавал ему отменные блюда, ни о чем не спрашивая. Только посоветовал отведать парной печеночки, мол, сегодня подвезли. Дока уплетал за обе щеки. «Жителям провинции только дай поесть в свое удовольствие, – снисходительно подумал Коев, – ни тебе лишние калории, ни холестерин им не помеха».

– Я сейчас сам себе хозяин. Жена уехала в Софию, за внуками некому ходить. Дочка двойню родила, а она у нас неженка, не привыкла работать, – жуя приговаривал Дока.

Коев подкрепился, выпил вина, и впрямь отменного, и снова подхватил начатую тему о былых временах.

– Человек заглядывал к нам ненадолго, оставаясь в доме считанные минуты. Не раздевался, не присаживался. Перекинется с отцом парой слов и за дверь.

– Как он хоть выглядел? – поднял голову Дока, дожевывая кусок печенки.

– Всегда носил черную шляпу. Таким я его и запомнил. К тому же мама, когда заходила о нем речь, всякий раз вставляла: Человек в черной шляпе.

– А в лицо запомнил?

– Шляпу он нахлобучивал по самые глаза, лба не разглядеть, а вот помню пышные черные усы.

– А волосы? – продолжал интересоваться Дока, ни на минуту не откладывая вилки.

– Да кто его знает. Стоило ему появиться, как Старый выталкивал нас за дверь. Бегите, мол, займитесь чем-нибудь. Мы с сестрой, естественно, стремглав выскакивали во двор или бежали на улицу.

– Мы долго ломали себе голову, куда подевался этот человек, пока не пришли к выводу, что его убрала полиция, и концы в воду. Другого объяснения не нашлось. Враги ведь тоже чуяли, что скоро их власти конец, так зачем же разглашать о новых жертвах…

– Отчего же они сами не сбежали?

– Ума, видно, не хватило.

– Шаламанова судили. На заседании он клялся, что готов нам верно служить, точно так же, как служил царю. Похвалялся своей опытностью, которая якобы еще может нам пригодиться…

– До самого конца не переставал предлагать свои услуги, пока не привели приговор в исполнение. Даже доказательства давал.

– Какие? – затаил дыхание Коев.

– Не спешите, мол, меня жизни лишать, просил. Перед самой смертью я кое в чем разобрался. Грехи на мне тяжкие. Увидите, искуплю я их, еще и вам глаза открою, век меня благодарить будете. «Ты, что ли, – кидались мы на него, – собака, собираешься нам служить?!» Били его прикладами, пока не вмешался бай Петко – нельзя, мол, заключенных бить, не положено. Поставили Шаламанова у выкопанной могилы, щетиной он зарос, на лице живого места нет, одни раны, скулит как пес. Выстрелили мы, а он стоит. Видать, руки у закаленных партизан дрожали, не так-то просто пристрелить связанного человека, иное дело в открытом бою… Как бы то ни было, упал все-таки. Цыган, выкопавший яму, вывернул ему карманы, нашел золотую табакерку. Я разошелся, цыгану затрещину влепил, а табакерку в могилу бросил. От шелудивого пса и золота не надо…

– Может, он и вправду что-то знал…

– Наверное, мог бы многое поведать, да мы, куриные мозги… Что тогда стоило оттянуть исполнение приговора, никуда бы он от нас не делся. Да что толку задним числом волосы на себе рвать, кулаками себя в грудь бить, коли господь бог разумом не наградил.

Коев отпил из своего бокала. Терпкий вкус напитка напомнил ему домашнее вино Старого. Точно такое же, слегка терпкое, отдававшее бочонком…

– Я, Дока, – задумчиво произнес Коев, – сомневаюсь в Соломоне. Этот хитрец кое-что знает.

– Не кое-что, а многое знает. Только молчит, как рыба. И за решеткой сколько времени просидел, и потом в комитет его вызывали – ничего не вытянуть, только отнекивается. «Я, – заладил, – отбыл свой срок. Хватит с меня. Было да сплыло». Окончательно пропился, человеческий облик потерял, на свинью стал похож…

– Встретил я его неподалеку отсюда, на Старопланинской. Запуган до смерти. Говорить со мной не захотел.

– Гм. Тоже скажешь, запуган. Пьянчужка разнесчастный.

– Нет, нет… Шепнул, что хочет мне что-то сказать, но только, говорит, потом. А пока, не тронь меня. В другой раз…

– Не верю, не верю! – Дока нажимал на сочную печенку. – Хоть тресни, не верю. Он мерзавец! Пес продажный!

Коев покачал головой.

– Чего только не бывает на этом свете. Будь что будет, завтра схожу к нему все-таки.

– Валяй, хотя и без толку. В другом месте надо покопаться, а вот где – убей меня – ума не приложу…

Димо Докову никак не хотелось расставаться со своим закадычным другом, и после ресторанчика он затащил его в Военный клуб, где как раз отмечалось какое-то торжество. Они подоспели уже к танцам. Напрасно оглядывался Коев по сторонам в надежде увидеть знакомое лицо. В зале было полно молодых офицеров, в новеньком обмундировании, пышущих здоровьем и энергией, но когда Доков представил его, выяснилось, что знали его отца, читавшего им курс лекций по политэкономии. Умный был человек, повторяли собравшиеся, в совершенстве владел марксистской наукой, тонко разбирался в политике, смелые мысли высказывал. Один из офицеров средних лет сказал, что Старый помог ему разобраться в вопросах экономики, а до этого он многое не понимал. Старый заставил на все взглянуть иными глазами. «В экономике, – убеждал, – на одних эмоциях долго не продержишься. На «ура» не возьмешь, заклинаниями ничего не добьешься. Экономика, – говорил, – развивается по своим законам, и законы эти железные». Разъяснил мне механизм ценообразования, затруднения, связанные с экспортом наших товаров и множество других весьма смутных для меня вещей. Растолковал доступно, так что усвоил я все эти премудрости не хуже, чем «Отче наш».

Неизгладимый след оставил Старый! Коев почувствовал себя полным ничтожеством по сравнению с ним. Взять хотя бы этих офицеров: действительно, наслышаны о нем самом, статьи его в газетах читали, вот разговор ведут о Старом. Нет, не зависть пробуждало в Коеве такое отношение, он был далек от такого чувства. Просто вдруг осознал, что имеет весьма расплывчатое представление о себе самом. Пожалуй, слишком он возомнил о себе…

В гостинице его поджидал бай Наско.

– Товарищ Коев, вас разыскивает директор… Послал меня сказать, что они дожидаются вас в ресторане «Алый мак».

– Спасибо, бай Наско, Жаль, устал за день, отдохнуть охота. Передай товарищу директору, что завтра зайду.

– Как скажете, товарищ Коев, – поклонился шофер. – Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, бай Наско!

Когда он, выйдя из лифта, направился к «покоям», как называл Марин Коев свой гостиничный номер, то ощутил знакомый запах духов. Сначала он как-то не придал этому значение, но потом инстинктивно остановился, втянул приятный запах и оглядел длинный коридор. Что за шутки? Ведь это Анины духи! Такие знакомые, что стоило ему встретить женщину, надушенную теми же духами, как он начинал оглядываться в поисках жены. Коев подошел к двери, достал ключ и вдруг теплые руки закрыли ему глаза.

– Аня! – воскликнул он.

Если бы даже и не духи, он все равно узнал бы эти сильные руки.

– Узнал все-таки, а? – ликовала Аня. – Не забыл…

– Как же мне не узнать тебя? Да еще эти духи…

– Нарочно немного капнула на дорожку, – отпустила она его наконец, и они вошли в номер.

– Да ты тут устроился словно паша. Небось, и гаремом обзавелся. Ну-ка показывай! Женские волосы, забытая ночная рубашка, сейчас поищем.

Снимая легкое кожаное пальто, она острым взглядом окинула помещение.

– О, еще одна спальня! Кого ты там прячешь? – Аня открыла шкаф. – Странно, никого… Невероятно, но факт. Чтобы ты целых три дня выдержал без женщины… Одна ванная, вторая… Господи, почему мы не живем в таком комфорте!

Она торопливо раздевалась, оглядывая наметанным женским глазом обстановку. Стянула сапожки – все в движении, в темпе, не отвлекаясь.

– Подумать только, действительно никого не застала.

– Упустила. Тут прошлой ночью побывала одна красотка.

– Ничего, я тебя выведу на чистую воду, сейчас ты у меня узнаешь!

Аня с ходу бросилась на него, повалила на диван, растрепала волосы, осыпая страстными поцелуями.

– Лгунишка! И что я в тебе такого нашла? – Она поднялась и, достав сигарету, жадно затянулась.

Коев снял пиджак, расстегнул сорочку и уселся напротив. Чертовски хороша в свои почти тридцать лет, никакого изъяна, подумал он. Красивое лицо, пестрые, искрящиеся глаза, все в меру – не худая, но и не полная, с мягкими, округлыми формами, в общем, то, что надо. Он не смог бы точно определить, что больше всего прельщало в ней, потому что она и как человек ему импонировала, понимая с полуслова, схватывая все на лету, готовая поступиться чем угодно ради него. Но все же неотвратимей всего как будто влекла ее всепобеждающая женственность. Аня не спекулировала своим равноправием, не злоупотребляла самостоятельностью, даже наоборот, с готовностью подчинялась ему. Конечно, не рабски, бывало, упрется иногда, так уже ни за что не отступит. И любила она его искренне и самозабвенно, без капли притворства и лукавства.

– Устроился тут в свое удовольствие, а я там майся одна. Высунув язык, несусь в агентство, как угорелая мчусь обратно, чего доброго, телефонный звонок упущу…

Марину Коеву не хотелось омрачать радость встречи, делясь своими тревогами, сомнениями, предположениями – тем, что занимало его все эти дни. Он только спросил, не проголодалась ли, но Аня ответила, что перекусила в поезде и что вообще не намерена терять драгоценное время на ужин, ведь наконец-то они вместе и совсем одни…

Резко зазвонил телефон.

– Ага, попался-таки голубчик! Посмотрим, что за краля тебя разыскивает, – прошипела Аня и лицо ее сразу сделалось злым. – Я подниму трубку.

И не успел Коев опомниться, как она уже осведомлялась, кто его спрашивает.

– Я не ошибся номером? – удивился мужской голос в трубке. – Мне нужен Марин Коев.

– Нет, не ошиблись… – разочарованно протянула Аня.

Коев взял трубку.

– Милен, ты?

– Что это за женский голос? Теперь понятно для чего тебе понадобилось оставаться. Ха-ха-ха! – смеялся друг. – И не вздумай праведника из себя строить!

Коев едва сумел вставить:

– Аня из Софии приехала.

– Аня? Ну так я вас поздравляю, – рокотал Милен. – Я послал за тобой бай Наско.

– Да, я его видел. Ничего, в другой раз…

– Понятно. Ну что ж, приласкай свою женушку. А жаль, у нас тут теплая компания собралась. Но раз такое дело… Короче, жду вас завтра обоих на комбинате.

Аня буквально сверлила его глазами.

– Опять ты обвел меня вокруг пальца, думаешь, нашел дурочку…

– Аня, – обнял ее Коев, – успокойся. Иногда мне кажется, что ты просто мечтаешь застать меня с другой. Тебе отчего-то до зарезу хочется уличить меня в измене, доказать, что у меня есть другая…

– Другие, – поправила она.

– Какая разница, одна или две? Вбила себе в голову чушь и носишься с ней… Спишь и во сне с другой меня видишь…

– Дурачок, я же безумно тебя люблю!

– Но ведь и я тоже…

– Да ты сроду меня не ревновал.

– Это я-то?

– А то кто же?

– Да я ко всем тебя ревную. Даже к твоей работе, к письменному столу, на который ты кладешь свои руки, к стулу, на котором сидишь, к телефонной трубке, которую берешь, к платью, шляпке, к…

– Говори, говори, милый, – млела она в его объятиях, – так приятно тебя слушать…

– …жизни без тебя не мыслю, не надышусь на тебя. Ни писать, ни связно говорить не умею, когда тебя нет рядом.

– Еще, еще, еще, – осыпала она его торопливыми поцелуями.

– Сам не знаю, болезнь это или любовь, но это так.

– Пускай болезнь! Самая неизлечимая! И чтоб вовек тебя не отпустила… – приникла она к нему, продолжая осыпать поцелуями…

Прав был мудрец, сказавший, что ссоры между влюбленными лишь подливают масла в огонь.

Марин Коев страстно и нежно любил эту женщину. С трепетом он смотрел, как срывает она одежды в полутемной комнате, предвкушая, как в беспамятстве замрет потом в его объятиях, заставив потерять всякое представление, где он и что с ним. Коев обожал ее тело, буйные волосы, разметавшиеся на подушке. Она завораживала исходящим от нее ароматом здоровья и силы, хотя была олицетворением нежности и хрупкости. Эластичная и гладкая кожа, пышная, упругая грудь, звонкий смех… Марин Коев покусывал ее маленькое ушко с сережкой, ласкал ее знойное тело; его опьяняли впившиеся в спину нежные пальцы, возбуждал томный сдавленный шепот… Весь этот рай могла ему дать одна только Аня и никакая другая женщина в мире…

Склонный к одиночеству, Коев долго не решался жениться. Не раз у него бывали длительные связи, однако он неизменно разочаровывался, заранее зная, что до брака дело не дойдет. С Аней все получилось по-другому. Он каким-то особым чутьем угадал, что это именно та женщина, с которой ему суждено провести остаток жизни. Как-то раз одна знакомая, гадая на кофейной гуще, предсказала ему, что на этот раз он не сможет отделаться от брюнетки. Он довольно засмеялся. О женитьбе никто тогда даже и не заикался. Он был уверен, что Аню этот вопрос серьезно не занимает, в противном случае она с присущей ей прямотой и упорством давно бы женила его на себе…

Нежась в Аниных объятиях, Коев подумал, что Аня – единственная женщина, которая своими ласками способна заставить его забыть все заботы и тревоги, безраздельно подчинить себе. «Пусть, – молил он, – пусть будет так, пусть я забуду обо всем на свете». Потом, когда они в блаженном изнеможении приходили в себя, Коев поведал Ане о всех событиях последних дней. Рассказывал обстоятельно, подробно. Аня вся превратилась в слух и, опершись на локоть, буквально пожирала его глазами, удивленно качая головой. «Так неправдоподобно, будто криминальный роман читаешь. Ты обязательно должен распутать этот тугой клубок, Марин! Ты уж не сердись за мою дурацкую ревность… Господи, да я тебе безоговорочно верю. Клянусь!» Коев продолжал рассказывать ей, выстраивая соображения и тут же сам себя оспаривая. Действительно, давно пора положить конец всем заключениям, внести ясность, расставить все на свои места. Как же тяжела его вина перед Старым! Огромная, непоправимая вина… Так кому же, как не ему, сыну, нужно восстановить доброе имя отца?

Он уже засыпал, когда Аня сказала, что приехала только повидаться и пятичасовым уезжает обратно.

– Что за спешка? – удивился он.

– Милый, – поднялась она, – никак не могу остаться. Ты же знаешь мою работу. В десять оперативка, а я даже никого не предупредила.

– Но я могу позвонить…

– Нет, нет! Мне надо лично присутствовать. Работы сейчас по горло, нельзя мне прохлаждаться.

Коев как-то сразу сник, хотя тут же подумал, что будь он на ее месте – поступил бы точно так же.

Полусонный, он отправился в ванную, умылся и стал одеваться. Перед выходом они выпили по глотку кофе, которое Аня привезла в крохотном термосе. Дежурный администратор не смогла сдержать любопытство:

– Уезжаете?

– Я остаюсь.

Улочку, ведущую на вокзал, заволокло густым молочным туманом. Влага холодила им лица.

Они миновали Военный клуб, булочную и закусочную, где официанты накрывали столики к приходу ранних посетителей, пересекли старую площадь и очутились перед вокзалом. Меньше пяти минут ходу! Коев жадно впитывал тишину и покой маленького городка. Иногда измотанный журналистской суетой, еле успевающий с одного совещания на другое, глохнущий от отупляющего шума трамваев и потока машин, он лелеял мечту об одной-единственной неделе отдыха в тишине и покое. Но эта вожделенная неделя по-прежнему оставалась лишь мечтой…

Выйдя на перрон, Аня и Марин издали уловили шум приближающегося поезда, который стоял здесь всего две минуты. Наконец белесое месиво прорезали два пучка света.

– А ведь знаешь, этот самый Ш. жив, – вдруг промолвила Аня.

Коев вздрогнул от неожиданности.

– Что, что?

– Жив этот… Ш., – раздельно повторила она. – Жив. Прошу тебя, будь осторожен! – прокричала она ему в самое ухо, потому что перестук колес заглушал ее голос.

– Надо же… Агата Кристи!

Поезд остановился.

– Вот мой вагон.

– Да, – машинально отозвался Коев. – Жаль, что уезжаешь…

– До чего ж ты недогадлив! Я, конечно, могу остаться, но чувствую, что тебе нужно побыть одному. Я только буду мешать. Выдастся свободная минутка, позвони. А не позвонишь, тоже не обижусь…

Поезд тронулся. Коев некоторое время бежал за вагоном. Аня махала из окна…

Вернувшись с вокзала в гостиницу, Коев завалился спать. Проснулся он поздно. Первое, что увидел, – яркое солнце, светившее в окно. Туман рассеялся так же внезапно, как и опустился. Комната выглядела совсем обыденно, словно и не было чудесной ночи, жарких поцелуев Ани, уходящего поезда. Лишь слабый запах духов витал в спальне, убеждая Коева в реальности произошедшего, в том, что это был не сон…

Ш. жив! – вспомнил он слова Ани.

Улица перед гостиницей напоминала веселую быструю речку: пестрели рекламы в витринах, спешили люди, мчались автомобили. Улица была торговой – универмаг, несколько гастрономов, магазины тканей, галантереи и скобяных товаров. У фонтана били копытами по мраморной мостовой две лошадки, запряженные в старомодный фаэтон. Украшенные лентами, цепочками и колокольцами, они будто дожидались киносъемки. Дед Пенчо, в прошлом участник конных состязаний и страстный любитель лошадей, был знаком с Коевым и не раз приглашал покататься в своей живописной коляске, как он называл свой фаэтон. Вот и на этот раз, завидев Марина, он крикнул ему: «Оставь ты бай Наско – эту старую калошу, садись, покатаю…» Коев засмеялся, на секунду представив себе, как он с форсом катит по городу в фаэтоне. Нет уж, только этого ему не хватало…

Бай Наско, главный конкурент деда Пенчо, ждал в машине за гостиницей. Он, конечно, слышал издевки своего соперника, однако промолчал, лишь бросив на него высокомерный взгляд. Коев подумал, что шофера прислал за ним Милен, и подошел к машине.

– Ты за мной, бай Наско? – поздоровавшись, осведомился он.

– Нет, нет! – вздрогнул тот. – Прибыли текстильщики из Англии, так я их на комбинат отвезу.

– Отлично, привет от меня товарищу директору.

Приметив иностранцев, выходивших из гостиницы, бай Наско завел мотор.

На горизонте, отчетливо выделяясь на фоне ясного неба, высился Старопланинский кряж. Скинув с себя туманное покрывало, он словно бы спустился вниз, поближе к городку. Среди красных черепичных кровель, отсвечивающих на солнце, Коев безошибочно выделил красивый особняк со свежевыкрашенным фасадом, где помещалось управление Министерства внутренних дел. Дальше виднелась гимназия, а за ней уже можно было угадать площадь… Когда-то там устраивались весенние ярмарки. Играла музыка, высоко взлетали в воздух качели, стоял шатер цирка «Добрич», гремели выстрелы в тире. Из паноптикума выбиралась стодвадцатикилограммовая госпожа Фанка и пискливым голосочком зазывала посетителей посмотреть на невиданные чудеса: теленка о двух головах, человеческие органы в склянке, препарированного крокодила, картинки и снимки с изображением извержения Везувия и покорения Килиманджаро… А на базарной площади устраивались гулянья. Сколько раз они удирали с уроков, не в силах устоять против соблазна покачаться на качелях, подивиться паноптикуму, покружиться в хороводе. Отчего же сейчас люди разучились радоваться?

Марин Коев постоял на площади, охваченный чувством ностальгии по прошлому. Вспомнилось, что ему самому не раз доводилось участвовать в ярмарках, играя в гимназическом духовом оркестре, – дирижировал отец. Мелодии, сочиненные бай Дико, были веселые и стремительные, с еле уловимой меланхолической ноткой. Что за дивные звуки издавала его труба, с каким упоением дул он в нее, чувствуя как в такт мелодии ходуном ходят руки и ноги, все тело неудержимо рвется в пляс. Неужто такими старосветскими кажутся нынче народные гулянья, что редко кто заводит веселые хороводы?

Начальник районного управления МВД, подполковник Жельо Пенев, принял Коева в своем рабочем кабинете – светлом и опрятном помещении, каким не мог похвастаться Коев в Софии, будучи главным редактором ежедневной газеты. Как будто он попал не в милицию, а в сверкающую чистотой больницу. В первый момент журналист даже было подумал, что вся эта обстановка плохо вяжется с Пантерой, его грубоватыми чертами, тяжелой поступью. Но вглядевшись, уверился в обратном: атмосфера самая что ни на есть подходящая, и его друг молодости чувствует себя в ней как рыба в воде. И телефон, и карандашница с остро заточенными карандашами, и блокнот, и статуэтка Ленина, наверняка привезенная из Советского Союза, и портрет Васила Левского в скромной рамке воспринимались как нечто единое и неделимое. Насколько Марин знал, с портретом Левского Пантера не расставался даже в партизанском отряде…

– Значит, это и есть твой «Ке-дез-Орфевр»? – засмеялся Коев.

– Только часть его, – добродушно ответил Пантера.

– У тебя тут уютно, молодец!

– Я ждал тебя вчера. Присаживайся.

– Вчера у меня было несколько других встреч, – начал оправдываться Коев.

– Эли! – позвал полковник секретаршу. – Свари-ка нам кофе, сама знаешь, как.

– Разумеется, товарищ начальник, – улыбнулась девушка и вышла. Улыбка у нее была красивой.

– Вот что значит быть большим начальником!

– Да уж куда там! Будто не знаем, что вы там в столице шагу без кофе ступить не можете… Так о чем ты говорил с нашими местными тузами?

– О многом.

– И гостья у тебя была…

– Вы что, следите за мной? – засмеялся Коев.

– Весь городок как на ладони, Марин. Справился насчет тебя у дежурной администраторши, она мне и доложила, что у тебя ночевала особа женского пола, которую ты выпроводил с утра пораньше.

Коев во весь голос расхохотался.

– Аня приезжала. О других встречах ты тоже, надеюсь, проинформирован?

– А ты как думал? Знаю, что с Вельо, с Докой успел повидаться…

– Нет, кроме шуток, я что – под надзором, что ли?

– Ничего удивительного! Они сами мне позвонили.

– Жалко, я думал, ты скажешь, что сунул мне в карман подслушивающее устройство…

– Эх ты, интеллигент паршивый! Стал бы я деньги на ветер бросать. Таких, как ты, подслушивать…

– Да уж, не на всякого потратитесь…

– Но ради тебя, почетного гостя, не поскупился бы, а? И не подумаем, будь спокоен!

Секретарша принесла две чашечки ароматного кофе. Коев с благодарностью принял чашечку из рук девушки.

– А вот вам и водички холодненькой! – Секретарша поставила перед каждым запотевший стакан.

– Дочка одного из наших сотрудников. Погиб на границе, – перехватил Пантера внимательный взгляд Коева.

– Когда?

– Год назад. Ты что ж, думаешь, в наше время без жертв обходится?

Коеву вспомнилось недавнее посещение границы. Один его близкий друг, командир пограничной части, пригласил на дикого кабана. Коев не был гурманом, но при мысли о возможности познакомиться с интересными людьми, бывалыми пограничниками, загорелся и вечером отправился на заставу. Приехал уже в сумерках. Из-за пригорка вынырнули две фигуры в маскировочных халатах. Проверка документов. Посветили фонариками, осмотрели машину. Он сообщил куда едет. Его пропустили, предупредив, что по пути остановят еще два-три раза, потому что объявлена боевая тревога. Командир заставы куда-то отлучился, попросив дежурного принять гостя. Дежурный пригласил Коева в караульное помещение, дал пачку газет… Спустя час из соседней комнаты донесся голос дежурного офицера. Отрывистые «да», «нет», «слушаюсь», «есть» мало что говорят штатскому человеку, но тем не менее у Коева появилось тревожное предчувствие беды. Дежурный подтвердил, что товарищ Коев ждет. Спустя минуту он заглянул в комнату и передал приказ начальника доставить Коева к нему… Они поехали на джипе петляющей горной тропой. Проехав десяток километров, джип остановился у барака, построенного в выемке скалы. О причинах поднятой тревоги Коев уже был осведомлен. Оказалось, что какой-то солдат из соседней части схватил автомат, сел в грузовик и погнал его к границе. Всю заставу подняли по тревоге…

Эта история всплыла, когда Пантера сказал про отца секретарши. «Как мог погибнуть отец девушки, почти ребенка, в наше мирное время?» – вертелось у него в голове, однако расспрашивать он не посмел. Только заметил:

– Ничего подобного не доводилось читать.

– И не прочтешь. Это один из тех случаев, которые в газету не попадают.

Они снова заговорили о гибели Петра и Спаса. Подполковник внимательно выслушал рассказ Коева о его встречах с Вельо и Докой, заинтересовался и репликой Ани о том, что Ш. жив…

– Ты всю королевскую рать впряг в свою повозку.

– Не то ее не сдвинешь с места, – не остался в долгу Коев.

Обсудили кое-какие подробности, и Пантера вспомнил о материалах, связанных с убийством.

– Знаешь что, дам я тебе эту папку. Покопаешься на досуге, умом пораскинешь.

Коев с готовностью согласился.

– Пойдем в кабинет моего заместителя по ГАИ, он как раз в отпуску.

Рабочая комната заместителя была увешана диаграммами и плакатами, наглядно демонстрирующими правила движения моторизованного транспорта. Окинув их беглым взглядом, Коев уселся за стол и сразу весь ушел в пожелтевшие страницы. Надпись на папке гласила:

Дело №

По расследованию убийства

двух подпольщиков: Петра Иванова —

– по кличке Орел и Спаса Петрова —

– по кличке Моряк, совершенном

14 марта 1943 года.

Коев выписал номер дела и углубился в чтение.

На первой странице шли показания полицейских агентов. «Двое коммунистов собирались бежать в лес к партизанам, при поимке оказали сопротивление, а господин начальник лично…» «Безграмотные простофили, – подумал Коев, – неучи, дубины стоеросовые служили в околийском участке. Не буквы – сплошь закорючки выводил Шаламанов, одна подпись чего стоит, так и прет самонадеянностью…» Коев напрягал память, вспоминая лекции по графологии, как можно истолковать такую заковыристо написанную фамилию? Дипломатичностью? Скрытностью? Вряд ли. Шаламанов проявил себя жестоким хитрюгой, коварным фашистским прихвостнем, дипломатичностью здесь и не пахнет… Дальше следовали казенные протоколы, заключение о смерти Петра и Спаса. Больше ничего. Однако внимание Коева привлекли красные цифры в верхнем правом углу последней страницы – третья и четвертая страницы отсутствовали. Надо же, какая досада. Коев снова принялся листать тощую папочку. Следствие велось уже после победы. Он перечитал свидетельские показания Ангела Бочева, Доки, Петра Дянкова, Вельо… А почему Старого не допрашивали? Он снова перелистал – сомнений не оставалось, Старый нигде не упоминался. Невероятно! Как могли обойти человека, ближе всех стоявшего к Петру и Спасу?! Коев пошел в соседнюю комнату.