Текст книги "Нулевое измерение (СИ)"

Автор книги: Владимир Карман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Пойти к нему? Нет, туда лучше днем, ночью он скорей всего не один. Есть еще Кирилл. К нему можно всегда. Но не хочется, ох как не хочется. Однако на глаза вновь попались мокрые тапки, и Володя поспешно набрал отца Кирилла, успокаивая себя мыслью, что он, наверняка, спит и телефона не услышит. Но тот откликнулся сразу, словно ждал звонка.

Володя наскоро собрался и вышел в коридор, соединяющий "особняк" с демократической "общагой". Пропускник, почуяв знакомый биокод, с готовностью залязгал засовами и откатил массивную дверь. Из "общаги" пахнуло перестоявшимся запахом самопроизведенного алкоголя – последнее издыхание ушедшей в иной мир вахты. Это самый трудно удаляемый след многодневной плановой оргии, которую безопасней легализовать, а, значит, хоть отчасти проконтролировать, чем запретить. В плане культурных мероприятий, "отвальные" значатся как "Прощание с Марсом." Местные интеллектуалы прозвали их Луперкалиями.

Келья отца Кирилла располагалась на первом ярусе, отделенном от общаги длинным коридором и пропускным пунктом, за которым находился поселок навсегда осевших на Марсе бывших землян, называемый в просторечье 'богадельней'. Келья была рядом с храмом, как и положено жилью священника. Храм-невидимка, иначе не скажешь, не имел внешних очертаний, потому что, как и все помещения здесь, был вырублен в породе и выходил в общий коридор лишь дверью, правда, не пластиковой, а дубовой массивной, по-церковному украшенной резьбой. Но переступив порог, человек попадал в настоящий храм. Внушительных размеров, хорошо обустроенный, с блестящим позолотой алтарем, сориентированным строго на марсианский восток.

Кельей квартиру Кирилла прозвали не зря: иначе и не скажешь. Голые грубые стены. Выкрашенная в голубое штукатурка, покрывающая каменную вырубку, жесткая кровать под серым солдатским одеялом, общепитовский стол из пищеблока, но застеленный чистой, рукодельно вышитой скатертью, в углу поблескивали в лампадном отсвете массивные оклады икон в несколько этажей, "батин вернисаж" согласно устной поселковой традиции.

Отец Кирилл внешне нисколько не омарсился, хотя полжизни прожил в катакомбах: но ведь и на Земле полжизни. Типичный сельский батюшка, как изображают их в фильмах.

– Чайку поставить?

– Да. Чайку. – Кирилл вышел на кухню, куда у него было выселено все мирское. Там же за шкафчиком, не сразу заметишь, висела и юбилейная, в блюдце величиной, медаль, отлитая из титана в честь Кириллова семидесятилетия, а на ней текст, по поводу которого было немало споров: не слишком ли? Выгравировано же там следующее: "Митрополиту марсианскому Кириллу Первому". И хотя он был всего лишь приходским священником Московской Епархии, на Марсе, кроме него, а значит и главнее, попа не было. Но опасались напрасно: Кирилл дар принял, хотя меж других даров как бы не заметил. И даже на гвоздике повесил, пусть и не на виду.

Чай был разлит в граненые стаканы, вставленные в массивные, витые подстаканники, в розетки плюхнулось малиновое варенье, в хлебницу – кусок пирога. Деликатес по марсианским понятиям.

Володя взял было стакан, но тот плохо держался в руке, и он вынужден был поставить его обратно. Отец Кирилл, будто бы и не заметил, знай прихлебывал из блюдечка и только время от времени упирался в Володю глазом: ждал, когда тот разговорится, но не дождавшись, завел речь о своем. Мол, храм устроился, украсился и Володина в том заслуга немалая. За труды спасибо. Как бы хорошо было, теперь, когда время у него свободное появилось -явный намек на отлет Ларисы – продолжить: ведь многое еще сделать предстоит. Потом незаметно перевел разговор на личное. И Володя оттаял, разговорился. Рассказал о тенях, неизвестно кем отбрасываемых на стены, бормотаниях за спиной, а потом и о сегодняшнем, без деталей, конечно. Легче стало: успокоился, но и пожалел. Зря все это. Что священник скажет догадаться нетрудно: нечистая сила, искушение, молись, мол, и все пройдет. Но хоть душу облегчил. Расскажи такое атеисту, психиатра вызовет, батюшка же с пониманием выслушает, отнесется серьезно. Да что толку-то?

– Тебе бы причаститься, исповедоваться, но ведь, – он тяжело вздохнул. И добавил, – а ну-ка пойдем.

Володе не хотелось покидать защищенное пространство этой мрачноватой, обжитой (намоленной?) кельи, но он подчинился и неохотно двинулся за Кириллом. К его удивлению тот прошел мимо церковной двери и повел его по коридору в другую сторону от общаги. В богадельню? По вырубленным в породе ступеням они спустились в подвал. Под ногами засияло марсианское стекло. Здесь оно пробивалось снизу. Свет от него отбрасывал причудливые голубоватые тени на потолок, словно переворачивая реальность. Отец Кирилл остановился около одной из дверей, негромко постучал.

– Ктой-то среди ночи ходит? – спросил недовольный старушечий голос.

– Это я, Тарасовна, Кирилл.

– Батюшка? Ахти мне! Заходи пожалуйста. – Она спешно, путаясь в засовах, открыла дверь. – А я, горетница, и не сплю, молитовки читаю. И ты, как раз, будто Богом нанесен. Благослови...

– Бог благословит. – Кирилл мелко перекрестив воздух напротив старухиного лица и, подав для поцелуя руку, продолжил. – Я вот знаю, что ты по ночам не спишь, потому и зашел невзначай. Кошки-то твои, Тарасовна, где? Покажи человеку.

Комнатка была небольшая. Половину ее занимал стол, покрытый потертой, сбившейся на сторону скатертью, над ним темнели иконки: Божья матерь с младенцем-Иисусом, Николай угодник, еще кто-то бородатый. Рядом пластмассовая, со склада, полочка с кухонной утварью. И неожиданно – сияющая никелированными шарами на спинке железная кровать. Откуда она здесь?

– Так одна у меня кошка, батюшка. Гдей-то шастает... Я ее не приваживаю – вдруг начальство препятствует кошек держать! А она все одно – приходит. А кто с тобой, и не знаю. – Она подслеповато присматривалась к Володе, наклонив на бок голову.

– Это наш богомаз, Владимир. Церковь будет расписывать.

– А... Вот и хорошо, хорошо. И молодой. Тамошний?

– Нет, бабушка, наш. Где кошка-то твоя? Позови. Да и откуда она у тебя, Тарасовна, ведь здесь кошки не водятся?

– А приблудилась, батюшка. Я у Боженьки ее не просила, сама пришла. Что от Бога-то я знаю. Вот и кроватку вымолила, и салфету, аккурат как у матери когда-то была. – Она достала из шкафчика допотопную – с бахромой – скатерть и принялась накрывать ею стол прямо поверх грязновато-белой.

Отец Кирилл не торопил ее. Он показал Володе на колченогий табурет, и сам сел на другой. Подождав, когда бабка перестала суетится, напомнил: ты б, Тарасовна, кошку позвала...

– Ой, и вправду!

Она наклонилась и запела под кровать: 'Кис-кис-кис'. Где ж ты ходишь, а? Вот гулёна. Иди, сметанки дам.

И тотчас сверху раздался мелодичный громкий мяв. Володя вскинул голову: на шкафчике сидела рыжая симпатичная кошечка. Она встала навстречу хозяйке и, как только та подняла руки, прыгнула ей на грудь и принялась тереться головой о щеку.

– Любишь сметанку, а? Любишь? Вот, батюшка, кошечка.

– Откуда ж у тебя сметанка, Тарасовна? – Отец Кирилл взял кошечку и принялся гладить ее, от чего та блаженно прикрыла глаза и заурчала.

– Сметанку я б сама ела, так нет же ее. Это я для приману говорю.

– А чем же кормишь?

– А ничем. Сама где-то находит. Мышей, может, ловит или еще что.

– Каких мышей, Тарасовна?

– И то правда, батюшка. Откуда мышам взяться? Сколько на этом Марксе – а ни разу не видела... А вот же водются где-то.

Отец Кирилл передал кошку Володе. Тот погладил ее по гибкой, чуткой спине, почесал за ушами. Была она, как настоящая. Не отличить. С нормальными кошачьими реакциями: гладят, жмурится и урчит, за ухом чешешь, снова жмурится и урчит. Он резко столкнул ее на пол, спиной вниз. Кошка спружинила, приземлилась, как ей положено, на лапы и, фыркнув, принялась чесаться.

Бабка посмотрела на него неодобрительно.

– Царапается, – пояснил он виновато.

Кошка меж тем шмыгнула под кровать и злобно оттуда зашипела. Через некоторое время вышла, но была уже не рыжей, а черной с белыми пятнами. Не замечая изменений, Тарасовна подхватила её на руки...

...

Потом они снова сидели в келье.

– А вещи?– спросил Володя, – кровать, салфетка...

– Салфета? Никто не знает. Прихожу как-то, а они уже есть.

– Бог дал? – Володя не то, что съехидничал. Сказалась привычка к празднословию.

– А Бог все дает. – Ответил совершенно ровным голосом Кирилл. – Даже, когда кажется, что лишает. Я ведь знаю, Володя, твои горести. И скажу: к лучшему ваше расставание. Жили вы не венчано, в грехе. А тебе это вовсе ни к чему.

– Невенчанные. А с кем мне на Марсе венчаться?

– Это другой разговор. Отдельный. Сейчас не о том. Ты вот о Боге не думаешь, а он о тебе думает. Ты в него не веришь, а он в тебя верит. Он уж сколько лет ведет тебя, и все, что ни происходит в твоей жизни, – все к лучшему. И даже то, что ты не веруешь еще – тоже к лучшему. Потому что не готов ты судьбу свою пока принять, а будь верующим, начал бы на Бога роптать. А это грех большой. Ответь мне, ты молиться не пробовал?

– Пробовал, – сказал Володя тихо.

– И что же?

– Не получается...

– Не получается... А знаешь отчего? Ты у Бога только просишь, чтоб дал, а его и благодарить надо за то, что дано.

– Ну, мне-то далось, как же! Катакомбы. Пожизненное заключение.

– Да, катакомбы. Но ведь самые первые христиане именно в катакомбах храмы устраивали, в катакомбах они самые лучшие и волнующие свои часы проводили! Неважно, где тело, главное – где душа обитает.

Он помолчал, словно собирался с мыслями. Володя понял, что узнает сейчас то, ради чего Кирилл в последние годы всячески приближал его, ради чего сегодня принял его посреди ночи, а может быть... может быть, и ждал все эти дни...

– Ты вот говоришь,– начал он глухо, – что Марс тюрьма. А ведь это, как смотреть. Монастырь ведь тоже для кого-то тюрьма: стены, распорядок строгий, еда скудная, неволя, лишения. Недаром же в прошлые века рядом с монахами узников содержали. Но дело не в камне, в человеке. Вот Рублев – чернецом был, а радость творчества познал. От нас зависит, будет наше прибежище местом радости или скорби. Надо тебе сюда перебираться, к общине.

Вот куда он меня – в монахи. Или как там на их речении: в чернецы, схимники, иноки? Чтобы ниточка не оборвалась, чтобы преемственность была. Восьмой десяток, как ни как, кому все это оставить? Священнику-вахтовику? Двухгодичнику?

– Смутил я тебя своей поспешностью? В мои годы это извинительно, каждый день – божий дар. Да и ждал я немало. Но теперь пора. Пора о себе подумать. Оставь суету. Приходи, селись здесь. Тут тихо, думается хорошо и работается хорошо. Берись за роспись, уж больно лики у тебя хорошо получаются, особенно глаза. Иной раз, кажется, будто смотрят они, лики-то. Это ведь тоже знак!

– Приду. Поживу.

– Вот и хорошо.

Когда прощались, Володя спросил то, о чем давно уже судачат в поселке:

– А правду говорят, что вас на Марс против воли направили? Как бы в изгнание.

Отец Кирилл поднял удивленно брови, этот вопрос он, видно, не ожидал услышать. Но ответил.

– Пустое. Я сам себе это служение выбрал. Я монах, а монашество здесь усугубленное. Да и не каждому выпадает божья милость проповедовать на небесах.

Глава четвертая

Антон откинулся в кресле, занимавшем почти треть гравитокабины. Еще два кресла пустовали. Они пустовали почти всегда. Во всяком случае, за три месяца полета он лишь несколько раз видел их занятыми. Оказывается, он был самым активным читателем бортовой библиотеки, как называли ее по-старинке члены экипажа, хотя книг тут, конечно, не водилось. В планетолете искусственная тяжесть создается в трех отсеках: в командном пункте корабля, в столовой, которая по совместительству является и кают-компанией, и в информатории. Команда и пассажиры – несколько крупных чинов и крупных специалистов – предпочитали кают-компанию, то есть общение друг с другом, а не с информативными единицами. Антон же уединялся по двум причинам. Первая – не очень-то ему уютно было в генеральской (пусть не по реальным званиям, а по статусу) компании, где он чувствовал себя чужеродным элементом, второе – чтобы как можно быстрее освоиться с новыми условиями несения службы, следовало как можно лучше узнать об этих условиях.

За время полета он перелопатил горы марсианской информации, приходя сюда почти ежедневно. Хорошо освоился с переплетением марсианских катакомб и шахт, расположением рудников и обогатительных участков, изучил схемы подземных, а точнее, подмарсных, – если, конечно, так можно выразиться, – ходов жилого сектора.

В синий цвет на схемах были окрашены все коммуникации, проложенные землянами, красным – те, что имели явно искусственное происхождение, однако созданы были до появления здесь людей. Синие – кривые и тонкие, красные – жирные, прямые, как стрелы. И несколько зеленых пятнышек – огромные пещеры. До сих пор ученые спорят об их происхождении. Одни утверждают, что возникли эти пещеры естественным путем, другие, упирая на то, что в каждой из них сосредоточено огромные скопления жидкой, стекловидной субстанции, предполагают происхождение искусственное. Правда дикий вид пещер, совершенно неотесанных в отличие от аккуратно вырезанных туннелей, смущает и сторонников гипотезы озер-резервуаров.

Антон знал, конечно, еще из школьных учебников об удивительной истории открытия туннелей. На самой заре освоения Марса российская экспедиция в одной из расщелин северной оконечности равнины Аргир обнаружила словно бы вылитую из стекла башенку. Да что учебники! Об этом было много написано и в научной, и в художественной литературе, сняты документальные и приключенческие фильмы. Открытие произвело сенсацию, потому что башенка это была явным свидетельством существования марсианской цивилизации. Башенка представляла из себя голубоватый цилиндр высотой около семи метров и в диаметре около пяти метров. Широкая арка вместо двери. На первый взгляд могло показаться, что вход этот открыт всем ветрам. Но как раз для воздуха арка была непреодолима. Невидимая мембрана – какое-то отливающее фиолетовым силовое поле – перекрывало доступ марсианской атмосфере. Хотя, скорее, наоборот: мембрана эта, принцип действия и природа которой так и не были установлены учеными, препятствовала выбросу наружу воздуху из шахты, вершиной которой и была башенка, а значит и из катакомб, где атмосферное давление по неведомым науке причинам было таким же, как на Земле. А вот людей и технику эта мембрана пропускала свободно. Разрешала она и выставлять наружу добытую в недрах руду. Не удалось установить того, кем и когда поставлена эта башенка. Именно не построена, а поставлена: была она монолитна, и походило на то, что влита в грунт, образую своей подземной частью вертикальную шахту глубиной почти в километр. Стекловидный материал, из которого она состояла, был чист и блестящ как снаружи, так и внутри строения: никаких следов от 'наждаков' – беспрестанно обтирающих скалы пыльных бурь – на ее внешней стороне не оставалось.

И это не удивительно. Как потом выяснилось, марсианское 'стекло' представляет собой материал необычайной твердости, не поддающийся ни механическому, ни химическому воздействию. Но выяснить, из чего оно состоит, ученым не удалось. Хотя есть некоторые предположения, однако ни твердо обосновать свои выводы, ни тем более, получить подобный материал искусственным путем, те, кто считают, что раскрыли тайну, не смогли. Но загадка 'стекла' не единственная тайна Марсианских катакомб. Не удалось также установить почему атмосферное давление здесь равно земному и каким образом поддерживается в шахтах необходимое для дыхания соотношение кислорода и азота.

Туннель, в котором недавно вместо механических подъемников установлен гравитационный лифт, является, по образному выражению литераторов, немало заработавших на обыгрывании марсианской сенсации, горлышком 'бутылки'. Сама же 'бутылка', заключающая в себе несколько сотен кубических километров марсианской пароды, располагается на более чем километровой глубине. Впрочем, сравнение с бутылкой, зарытой в Марсе, было не совсем удачным, так как удалось прощупать ее стенки лишь у основания 'горлышка'. А дальше они так широко расходились в стороны, что показания приборов постепенно теряют их. Так что никто с уверенностью не может сказать, что 'бутылка' эта существует на самом деле. Однако угасание сигнала настолько плавное и предсказуемое, что, исследователи уверены – происходит оно естественным путем, в силу нарастания помех, создаваемых рудными массами. Но что было дальше, за зоной видения приборов, доподлинно не известно.

И в самой башне условия существования вполне земные, но разместить базу здесь было невозможно из-за недостатка места. Некоторое время ее использовали как перевалочный пункт. Потом началось изучение недр, и вскоре земляне принялись за обустройство глубин планеты. Оказалось, что в недрах есть и вода. Возле одного из естественных стоков, организовали поселение. Земляне поначалу использовали для устройства жилья существующие туннели, а затем, словно муравьи, нарыли здесь и свои ходы. Нутро 'бутылки' оказалось настоящей сокровищницей – оно было плотно набито минералами и металлами, многих из которых на Земле или очень мало или же нет совсем. Главную цель добычи составлял титан.

Поначалу база была постоянно действующей исключительно для того, чтобы 'застолбить' место и не допустить в катакомбы чужаков. Геологоразведкой занимались мелкие группы, меняющие друг друга. Работали в них лишь добровольцы, на которых смотрели, как на смертников: несолидная на вид защита башни вызывала недоверие. Но шли годы, и она укрепила свою репутацию. В то время как отказывали герметичные купола, накрывающие марсианские поселения в других районах Марса, выходили из строя системы жизнеобеспечения скафандров, башенка работала надежно. Содержание же ценных металлов в породе было столь высоко, что добыча их окупала все затраты. Однако промышленная добыча ископаемых в первые полвека после открытия была невелика. Все упиралось в проблемы транспортировки. Но с запуском регулярных рейсов 'платформ', двигающихся по курсу Земля-Марс-Земля под действием солнечного ветра, ситуация изменилась. Эти тихоходы, прозванные марсианами 'телегами', при условии их регулярной отправки обеспечивали землянам стабильную доставку руды. Вот тогда и потребовались рабочие руки. В жерло Марса сбрасывали социальных хлам: приговоренных к пожизненному заключению, добровольцев из числа тех, кто получил большие сроки и для жизни на земле не имел никаких перспектив. Но этого вскоре стало недостаточно. Сюда потянулись желающие заработать, а чуть позже и романтики, нанимающиеся в вахты не столько для горных работ, сколько для того, чтобы отыскать здесь следы древней марсианской цивилизации. Таких было очень много. За этим летели серьезные молодые люди, главным образом техническая интеллигенция. Но и лириков хватало. Немало было среди них молодых семейных пар. Такому движению очень способствовала реклама, которую создавала этому месту научная и околонаучная литература. В 'бутылке' постоянно работали научные экспедиции, целью которых было обнаружение следов марсианской цивилизации. Впрочем, в силу малой доступности для землян из-за испарений 'стекла' многих районов марсианских недр, проводить серьезные поисковые работы было невозможно.

Около семидесяти лет назад в недрах Марса стала складываться туземная община, живущая по своим законам и согласно укоренившимся традициям. Она сумела без посторонней помощи избавиться от претензий уголовной элиты, которая пыталась поначалу установить здесь свою власть. Конечно, сделано это было не без помощи военных, развернувших в 'бутылке' базу. К тому времени нарыли уже достаточно. Истощенные выработки приспосабливали под жилье: рушили перемычки между квершлагами и штреками, там, где они образовывали достаточно густую сеть, и разделяли образовавшиеся пустоты стенами, выгораживая место для жилья. Колония разрасталась за счет высокой рождаемости и за счет 'невозвращенцев'. Рождение ребенка для женщины часто становилось причиной, перечеркивающей возможность возвращения на Землю. Община уже во втором поколении приобрела признаки внеземной цивилизации. Ее представители не только не одичали. Наоборот, сильный интеллектуальный потенциал, сконцентрированный первым поколением, определял кинетику развития нового этноса. Электронные методы обучения ликвидировали само понятие культурного центра и культурной периферии.

Таким образом, в недрах "космического яблока", как принято было называть в прессе Марс, зародилась и благополучно развивалась новая цивилизация. Эта аналогия была замечена первым поколением – поколением добровольцев-романтиков, называвших себя в шутку катэрами, от 'caterpillar', что означает 'гусеница'.

Антон взглянул на экран внешнего обзора. Вон оно, это яблоко, багровеет в компании двух горошин-лун – Фобоса и Деймоса. Сегодня это трио заметно подросло.

Глава пятая

Вернувшись от Кирилла, Володя выпил водки и поужинал. Вернее, позавтракал. Ночные страсти немного отступили и ощущения притупились, а разговор с отцом Кириллом уже не будоражил так, как там, в келье. Он вспомнил убогую обстановку монашеского жилья, а ведь к этому еще и пост, и многочасовые молитвы. Нет, это не для него. Это даже хуже, чем сейчас. Была бы Лариса, чего бы еще желать? Стало быть, искать успокоение надо не в молитве. Уютный полумрак комнаты расслаблял, и было почти хорошо: тоска отступила, оставалась лишь грусть.

В самом деле, много ли человеку надо? Семейный уют, достаток, вечера, заполненные детскими голосами. Всего этого он лишен. Был какой-то проблеск. Какая-то иллюзия семьи. Игра в семью. Нет, видно, предопределено ему жить в холостяцком беспорядке. Случайные связи, поиск забвения в спиртном. Конечно, может с новой вахтой прилетела какая-то женщина, с которой у него могут возникнуть серьезные отношения. Как с Ларисой. Но тогда вновь предстоит болезненный разрыв. Перелюбливать каждые два года – это тяжело. Кстати, что там Кирилл говорил про венчание? Так просто или со значением? Он вспомнил сегодняшнее свидание с Ларисой. Вспомнил спокойно. Привык или водка лечит? И тут же подумал: интересно, придет еще? Не со страхом подумал, а с волнующим сердце чувством. Пускай бы. Какая разница, откуда? Она ведь теплая и живая...

Водка действовала: потянуло на общение. Надо пойти к Женику, в общагу. Где еще можно так классно набраться, как не у сердешного друга детства?

...

Пока он переживал свои драмы, произошло заселение новой вахты. В коридорах шатались незнакомые парни и молодые женщины, путали двери, спрашивали друг друга что где: осваивались. Из комнат, стоило открыться дверям, неслись гул оживленных голосов и запах консервов. Отмечали прибытие. К вечеру все перепьются. Это, как водится. Володя с трудом переносил атмосферу первых недель новой вахты. Не по душе ему были эти «привальные», не нравились хозяйские и слишком земные повадки вновь прибывших. Так, наверное, чувствуют себя невоинственные жители маленькой страны, терпящие постой чужой армии. Впереди мелькнул погонами участковый. Хотел было догнать, переговорить, спросить, что нового по Кулькову, но тут нос к носу столкнулся с Жеником.

Вид у друга был такой, будто с утра "работал с документами". Но нет, в дни смены вахты комендант был всегда в полном порядке, чем очень гордился и о чем постоянно напоминал начальству. Провалы начнутся недельки через две, когда все направится, покатится по инерции. Тогда вот увидеть его можно будет лишь утром во время отправки смены: согласно должностной инструкции начальникам всех рангов положено находиться на выпуске. Марсианам многое прощается, а если точнее – все. Чем еще Земля может компенсировать их поломанные судьбы?

– Вовка! – закричал тот радостно, схватил его в охапку, стиснул крепко.

– Ну ладно тебе, что ты орешь, будто год не виделись. – Но проняло, растрогало. Кто еще ему здесь так обрадуется?

– Пойдем ко мне! – Женик ухватил Володю за руку – цепко ухватил, с чувством – и поволок по коридору. – Сегодня уж ты ко мне зайдешь обязательно.

– Да я к тебе и шел.

– Врешь, гад, когда такое было?

Это правда. Он последнее время избегал встреч с другом. А ведь были когда-то неразлучны. Жилье комендантское встретило запущенностью и беспорядком. Володя с неудовольствием подумал, что у него тоже скоро будет так: первые едва заметные ростки неухоженности уже проклюнулись. Улетела Лариса, и некому полоть.

В этой общаговской комнатушке прошла Женькина жизнь. Безвыездно. Так получилось, что он никогда не жил в богадельне. На стене все еще висит картинка, нарисованная Эдиком – та самая – на которой изображен Женик в стиле "точка, точка, два кружочка". Осколок детства. А рядом – еще один портрет – акварельный. Это уже Володина работа, там Женику четырнадцать. Мгновение, выхваченное из юности. Дальше красочно оформленный стенд с винными этикетками. Это уже отзвук возмужания. Экспозиция завершена: вина Женик больше не пьет. Зачем так тратиться, когда ему подчинен весь спирт поселка?

– Все, Вовик, я свое дело сделал: вахту расселил. Теперь можно и отметить. – Он поставил на стол прозрачную пластиковую канистру. – Думаешь легко расселять? Все на нервах. Начальник рудника оборзел гад: орет "сели, где хочешь". Хотел я ему сказать: у тебя, козла, в апартаментах поселю, занял один три комнаты. Каждый раз численность повышает, а где я койко-мест наберусь? Я еще в прошлый завоз говорил: вырубайте новый коридор. Это им дорого, а мне, что делать? Я саннормы должен соблюдать или нет? Люди, хоть и на Марсе, а должны жить по-человечески. Куда ж я лишних рассую?

– Ну, ты-то рассуешь, – подольстил ему Володя.

– Я – да, – охотно согласился Женик, но вздохнул, – только трудно. Утиснулись дальше некуда.

– Все равно по двое на каждую койку улягутся.

– Это точно, – хохотнул Женик. – Но ты представляешь, главный инженер, не рудниковский – Федорыч мужик нормальный! – а с фабрики, на тебе наезжать начал. Мол, зачем ему мастерская, при таком дефиците жилья, пусть на квартире рисует. Умник! Я ему врезал. Марсиан, говорю – не трожь. Тем более, что наш Володька – мировая художественная знаменитость! Ну ты знаешь, как я могу! Он аж сжался. Валентиныч тоже вмешался. Сам же марсианин. 'Вы, – кричит, – не смейте наши местные таланты зажимать! Его картины в лучших музеях Европы размещены! Дискриминация!' И все такое. Он мужик культурный, сказать умеет.

– Усольцев крикнул? – ехидно переспросил Володя.

– Ну, не крикнул, не крикнул – сказал. Зачем ему кричать, когда его и так услышат? Зам мэра все-таки. А может и мэром будет. Ведь сейчас какая свадьба пошла: в армию марсиан берут уже года как два, в полиции – марсиане, зам по быту – марсианин. Ну и я – человек в поселке не последний.

– А ты разве марсианин? Ты же "землянин в бессрочной командировке".

– Ладно, давай выпьем, что зря болтать. За то, чтоб все было по-нашему... И не печалься. Одна улетела, другие прилетели. Вот сейчас выпьем, и я скажу, что мне в тебе не нравится. Ладно?

Он разлил в стаканы. Интеллигентно: понемногу.

– Я тост скажу. Выпьем за правильно организованный быт. Идеал – это семья. Выпьем за семейную жизнь с марсианской спецификой. А специфика в чем? В двухгодичной периодичности. Да такая наша судьба: каждые два года менять жен. И не надо драматизировать. Это естественно. Этот ритм заложен природой не познанных нами космическими силами. Каждые два года Земля и Марс сходятся на самое близкое расстояние, и, понятно, что именно в это время к нам завозят все необходимое: оборудование, рабочую силу, невест.

– Давай уж выпьем, балаболка.

– Успеешь набраться. Ты что думал, сюда женщин везут, как специалистов? Подумай сам, почему это в вахтах их примерно столько же сколько и мужиков? Или с другой стороны: зачем столько обслуживающего персонала? В три смены за пылесосом ходят! Тут же и марсианок достаточно. Они, конечно, большей частью на стекле работают и в оранжереях, но и на кухню бы хватило. Ну, вот скажи, нужны мне при таком хорошем техническом оснащении три поварихи?

– А разве нет?

– Не, ну, конечно, лично я возражать не буду. Но пищеблоку нет, не нужны! Да одной при этой технике много. Их сюда везут, чтоб мужики не бесились... Ладно, выпьем! Про поварих я тебе отдельно расскажу... Вздрогнули.

Закуска была отличная. Женик приволок ее с собой: оказывается, он нынче принимал экзамен у новой столовской смены, и они расстарались, желая понравиться начальнику.

– Ешь, ешь, я уже напробовался... Особенно там одна есть. Поцелуева Инесса Борисовна. И я тебе скажу: во баба! Настоящая Инес-с-са! – и он размашисто очертил в воздухе ее достоинства.

– Тебя в этот раз за нее бить будут? Смотри, Кулькова нет, заступаться некому.

Женик помрачнел.

– Жалко парня давай-ка за упокой души. Дурило, не чокаются за это.

Он нервным рывком вывернул свой стакан из-под удара. Выпили – А что, правда, будто его каким-то копьем прикончили?

– Говорят так. Но копья не нашли. Рана словно от копья, колотые.

– Может быть, отселенцы? Они психи. Могут...

– Их и крутят в первую очередь. А во вторую меня. Я ведь рядом был. А больше никаких следов.

– Не, тебя не могут подозревать. У тебя мотива нет. – с умным видом изрек Женик. А с Инесской я тебя обязательно познакомлю. – Вернулся он к старой теме. – Хочешь уступлю? Забыл, ты худеньких любишь, как Лариска! Ну, молчу, молчу. В среду мы собираем сабантуйчик, какую присмотришь – твоя будет. Обещаю!

– Ты их что ли выдаешь?

– Дурак! Ты знаешь кто я?

– Комендантишко!

– Темнота. Я здесь король!

– Ага король – дерьма, тепла и пара!

– Ничего себя – дерьма! Видел бы ты их! А король, потому что все женщины хозобслуги мои подданные и готовы по моему слову любого не только накормить и обшить, но и обласкать, тем более, что все равно этим будут заниматься и без указаний. Какая им разница с кого начинать?

– Не старайся. Женщины, быть может, мне скоро совсем не понадобятся.

Женик чуть было не выронил вилку.

–Ты чего, это? – Он сделал страшные глаза.

– Не, – засмеялся Володя,– Кирилл меня в монахи зовет.

– Вонна что! Так ты в святоши податься решил! В отшельники?! Отец Олодимир, отслужив обедню, отправился окрестными огородами отыскать огурчика, около ограды он обнаружил обнаженную Ольгу... Видишь, все равно этим заканчивается. А "Отче наш" знаешь?

– Долго выучить?

– Верно. Недолго.

– Зато проповедовать буду на небесах.

– Фиг там, на небесах! Что это под ногами припекает, а? Не преисподняя?

– Тем более, проповедовать у врат преисподней еще большая ответственность. Последний заслон. – Володе самому понравилось, как он сформулировал.