Текст книги "Нулевое измерение (СИ)"

Автор книги: Владимир Карман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Алкоголь действовал: Женик сидел перед ним серьезный, созревший к настоящему разговору.

– Давай, выкладывай, что там случилось, – сказал он с грубоватым участием. – Я ж тебя насквозь вижу. Придешь ты просто так водку пить ко мне, пьянице, как же. Не Кирилл же тебя под монастырь подвел...

– Ладно... Эдика помнишь? Как он являлся?

– Ну, помню, а что? – друг его заметно встревожился.

– Приходил,– соврал Володя, сам не зная зачем. И тут же пожалел: Женик выразительно и быстро побледнел.

– Ты чего? Пошутил я. Не было Эдика. Ну, успокойся... Лариса была.

– Она же улетела!

– Значит не совсем.

– Ты можешь нормально? Она что, – он покрутил пальцами, подыскивая слово.

– Жива, не бойся, я узнавал.

– Откуда же тогда?

– Но не с корабля, это точно.

– И что делала?

– Целовалась...

– Ну, мать...– он, кажется, начал приходить в себя.– И где она?

– Растворилась... Ну, так что это было, умник? Ты ж у нас все знаешь. Посоветуй, что-нибудь.

– Нашел советчика. А что тебя не устраивает? Хуже настоящей целуется?

– Не хуже.

– Ну и пусть приходит...

– Пусть... Только она разрешения не спрашивает.

– Слушай, на полном серьезе, ответь: врешь ведь?

– Хочешь, скажу, что соврал?

– Хочу! Хочу! Я хочу жить, хоть на Марсе, но по-человечески. Не желаю, чтобы мертвецы ко мне в гости шастали, даже если это друзья детства, понял? И ты, если раньше меня скопытишься, не приходи. Давай при жизни общаться.

– Успокойся, я же сказал, что Лариса живая.

– Живая! Живая она в корабле, а здесь какая?

Володя посмотрел на друга. Тот сидел, понурив голову. Волосы его иссалились и неопрятно наползали на довольно четко уже определившуюся раннюю лысину.

– Хорохоришься, а струхнул.

– Струхнул. Что им надо-то?

Они снова выпили, и еще. Потом сидели и бессвязно вспоминали из детства. Твердо решили, что должны держаться вместе, что Володя обязательно переберется к нему, что плевать им на марсиан. Нет ведь такой нации или расы.

При расставании долго обнимались. Наконец Володя вырвался и, натыкаясь в коридоре на встречных, поплелся домой.

...

А с Эдиком вышло вот как. Им с Женькой тогда по шесть лет было. Эдик – на год младше. Росли вместе, как братья. А потом Эдик заболел и умер. Некоторое время спустя сидели они с Жеником в комнате и вспоминали, какой Эдик был забавный и веселый. А тут еще его смешной рисунок попался, там Женик был нарисован – волосы из головы торчат, язык высунут, руки – грабли, ноги – грабли. Тот самый, который сейчас на двери висит.

– А меня,– сказал тогда Володя, – он не нарисовал, говорит: "Не красивый". – И даже голос его похоже скопировал, потому что, как Эдик говорил, в ушах еще звучало. И вдруг слева, где никого не было, его кто-то толкает. Обернулся – Эдик. Улыбается и рисунок протягивает: "Красивый, красивый, на – смотри!" Володя обомлел, руки поднять не может, а Эдик губы надул: "Не хочешь? А просил!" И рисунок на пол бросил. Тут Женик заплакал. Эдик на него посмотрел и говорит: "Чего ты ревешь? Думаешь, я умер? Дурачки, я в туннелю спрятался." И засмеялся, как всегда звонко и как всегда спиной бултых на диван, и ноги задрал.

Выскочили они из комнаты. К тете Вере, Женькиной матери, побежали. Когда вернулись, в комнате, конечно, некого не было. Ясно – почудилось. Только, как могло почудиться, если вдвоем видели? И диван смят, и рисунок посреди комнаты лежит. На нем Володя – четыре грабли, два кружка, на каких-то ступеньках сидит, а рядом ярко-красные цветы в человеческий рост. Рисунок тетя Вера подобрала, но он куда-то потом затерялся.

Глава шестая

Володя кое-как добрался до квартиры и, не раздеваясь, повалился на кровать. И тот час словно утонул в раскаленном, липком болоте. Некоторое время мучился, надеясь перетерпеть, но через некоторое время, проклиная пьянство, поплелся в ванную. Немного полегчало. Тогда он кое-как разделся и вновь ввалился в вязкое забытье.

Нечто подобное испытывал много лет назад, когда лежал в реанимационной палате военной клиники под Тверью (на марсианах специализируются военные медики). И тогда мозг тоже пронзали ослепительные желтые вспышки, сопровождающиеся пронзительной болью. С ним долго возились и отогнали-таки боль, правда, недалеко: его то и дело достигало ее затаенное дыхание. Сейчас в раскаленном сознании сошлись два пласта жизни. Ему снились воспоминания, он вновь ощущал, как горячий туман пропитал глаза, как приглушились, словно завернутые в вату, звуки. Вокруг что-то происходило, и он видел это, но обессиленный мозг не понимал уже сути. Но каким-то образом в этом алкогольном бреду присутствовал Антон...

На Земле Володя продержался почти десять лет. Первый год прошёл тяжело, но сносно, а потом как будто что-то сломалось. Резко, сразу: тяжелый обморок, военный госпиталь, палата реанимации. Более суток метался в кровати, опутанный проводами и трубками. А когда туман чуть рассеялся, от высокого прямоугольника окна наплыл на него, сгустившись, широкий избела-серый, словно вымоченный в тени, силуэт, и прокатился гулкий, как искаженный третьим эхом, голос.

А через несколько дней окончательно придя в себя, увидел и обладателя этого голоса: рослого мужчину в халате с закатанными рукавами. Мощные запястья, шея борца. Ну и доктор! Осмотрел, послушал пульс, проверил каким-то прибором, а потом проговорил очень серьезно:

– Да, молодой человек, вы нас вчера чуть было не озадачили, – и добавил, – сегодня еще поболейте, а завтра начнем поправляться.

Володя не поверил в 'начнем поправляться' – так было худо. Но к вечеру полегчало, и в эту ночь он впервые за несколько недель спокойно заснул. А посреди ночи проснулся. Не от боли, а от внезапно охватившей его безысходной и непреодолимой тоски. Невыносимо в пятнадцать лет не иметь прибежища во Вселенной.

Утром был обход, и командовал на нем вчерашний доктор – главврач Александр Прохорович Климов.

– Не мужское это дело, – сказал он, строго взглянув на володин распухший нос. – А, тем более, в военном госпитале. – Потом повернулся к сестре: "Подберите ему корсет и с завтрашнего дня можно вставать. Пусть гуляет по садику". И снова к нему:

– Скакать сам не станешь, а с наклонами осторожней. И ничего тяжелей ложки. Понятно? Позвоночник беречь! – Он посмотрел на Володю, и будто что-то вспомнил, – Поставьте-ка здесь еще кровать. Что он, как генерал, один в палате? Подселим платника. Есть там один кандидат на обследование.

Кандидат появился на другой день: рослый улыбающийся крепыш володиных лет с упрямым веселым взглядом. Был он по-спортивному ловок и по-спортивному же острижен. Не очень-то такого с больным спутаешь! С интересом осмотрел комнату, поставил на стул спортивную сумку, протянул руку.

– Антон, – проговорил старательным баском, при этом улыбнулся: ну приятно ему было знакомиться и все тут! Володя буркнул в ответ свое имя. Лучше бы оставаться одному. Не ладилось у него с земными. Ни в интернате, ни в художке. Какой он им товарищ! Те быстрые, веселые, а он еле ноги таскает. Да можно ведь и не общаться. Пускай себе живет. А пацан, между тем, устраивался основательно. Вещи разложил не просто аккуратно, а что называется "по струнке".

Поставил на полку книги: увесистый том и несколько брошюрок, выровнял. Перезаправил постель (виданное ли дело: не понравилось, как одеяло лежит!) Открыл окно, сдвинул стол ближе к свету, кровать перевернул так, чтобы видеть вход, смахнул из межрамья дохлую муху, влез на подоконник поправить соскочившую прищепку на шторах: не вживался в обстановку, подстраивал ее под себя. Повернувшись к Володе, спросил: "Оружие любишь?" не дождавшись ответа, задрал свитер. За поясом у него торчал пистолет с рубчатой рукоятью. Володя растерялся, и забыл о том, что собирался отмалчиваться.

–Настоящий?

–Да ну! Воздушка! – ответил Антон пренебрежительно, как о чужом. – Но хорошая. Мощная. Завтра постреляем. Хочешь?

На другое утро Володя проснулся с настроением жить. Такого с ним давно не было. День готовил какие-то события, что-то должно было произойти. Пусть мелочь, но свое. И этот парень...

В удаленном уголке парка, ротив глухой складской стены они вставили в развилку дерева консервную банку, повесили газету. Антон преподал ему "курс молодого бойца": вкратце рассказал об устройстве пистолета, показал, как совмещать мушку с целиком, довел до сведения прочие азы и, с удовольствием продемонстрировал, как "это делается". Стрелял он ладно. Воображал, конечно, однако, и было с чего. У Володи тоже получалось. Боезапас расстреляли за два дня, за это время и сдружились. Все свободное время от кормежек и володиных процедур, проводили у озера. Плавали, валялись на горячем песке, много разговаривали. Володя наговорился за эти дни за весь проведенный в молчании годы. Он показал Антону то, что никому не показывал – маленький голубой шарик марсианского стекла. Помял его в пальцах и протянул Антону, а ну-ка. И с удовольствием наблюдал, как удивился он, что в его руках шарик потерял пластичность. Почему? На этот вопрос Володя ответил не без гордости: 'Потому, что я марсианин!' И сам удивился, что 'марсианин' прозвучало гордо. Антон ему нравился. О таком друге – сильном, веселом – он мечтал. Но мечты эти, как ему казалось, были несбыточными. Ну зачем он – больной и скучный – нужен таким сильным и весёлым? И вот – пожалуйста! Только казалось ему странным то, что Антоном не интересовались врачи. Словно был он не в клинике, а в доме отдыха.

Однажды Володя острожно спросил у него: "А ты чем болеешь?"

– Воспалением хитрости. Я же тебе говорил: на обследовании лежу. Печень что-то того. – Он осторожно погладил левый бок.

– Печень с другой стороны!

– Да? А они, дураки, здесь лечат. А я, думаю, почему лекарства не помогают? Как ты думаешь, сказать, или обидятся?

В общем, отшутился. И Володя отстал: не хочет человек говорить, и не надо. Мало ли какие болезни бывают...

Когда кончились пульки, Антон придумал другое развлечение. Началось с рассказа: "Знаешь, как спецназ тренируют? Их от пуль учат увертываться.

– Ври. От пули увернешься, как же!

– Ну, когда выстрелят, уже не увернешься, надо в тот момент, когда стрелок уже решился на выстрел, а спуск еще не нажал. Называется инерционная зона. У нас инструктор по стрельбе – капитан Конев. Ох стрелок знатный! С двух рук по четырём мишеням. И всё зачёт. Они с командиром взвода лейтенантом Глебушковым, когда дежурят ночью, друг друга холостыми обстреливают метров с трех: если газами задело, то, типа, готов. Вот и мы так: нарежем ластик, ты постреляешь, а я потренируюсь уходить...

Они нашли алюминевую трубку чуть большую по диаметру, чем канал ствола пистолета, заточили ее о камень и нарезали из листа резины около полусотни пулек.

Антон был ловким и пружинистым, попасть в него было практически невозможно. Володю стрельба увлекала. В какой-то момент пистолет показался ему боевым оружием и стрелял он, как на поражение. И тогда... Он сразу понял: что-то не так, потому что хлопнуло особенно отчетливо, потому что Антон схватился за щеку, потому что предохраняющие его глаза очки полетели в траву. По щеке размазалась кровь. Володя смотрел, ничего не понимая. Пистолет оказался заряженным по-настоящему. Но откуда взялась пулька?..

Кто-то отодвинул его в сторону. Это был главврач. Забрал пистолет и сунул его в карман брюк. Затем подошел к Антону.

– Покажи, что там. – Тот убрал руку, щека была в крови.

– Пап, это я его попросил. Мы резиной стреляли...

– Пошли, я тебя посмотрю. Резина... Эта пулька височную кость пробивает. – Они ушли. Володя постоял немного и побрел прочь. Вернуться в палату было выше его сил. Он почувствовал себя преступником. Вышел за ограду в лес. На полянке неуклюже, в три приема, лег на спину и стал смотреть в высокое земное небо, гладкое, ясное, словно марсианское "стекло", только много ярче. Оказывается, он скучал по Марсу. И понял, что вернется, что Земля – это временно. На душе стало легче, и он задремал. Проснулся от того, что по лицу щекочась лапками, пробежал муравей. Когда открыл глаза, над ним с соломинкой в руках наклонился Антон.

– Одурел? Там уже розыск объявлять собираются. Пошли.

Сел, с трудом приходя в себя после сна. Увидел на щеке друга пластырь. Спросил виновато:

– Сильно?

– Ерунда. Ранение в голову для офицера не опасно. Там же кость! Кутузову два раза череп прострелили, и что? Ничего. До генерал-фельдмаршала дослужился.

– Как же ерунда? – не принял шутку Володя, – а если бы убил? – И вспомнив слова главврача, сказал, – в висок, например?

– Опозорил бы на веки. Убит из пневматического пистолета... Офицеру с таким прошлым карьеры не сделать.

– Но откуда пулька? Я ж отлично помню, что резиной заряжал. – Сказал и вдруг понял, откуда. Вспомнил свой азарт, вспомнил, с каким чувством стрелял. Предположение было фантастичным, но он уже твердо знал, почему так вышло. Хотя объяснить этого не мог. Полез в нагрудный карман, достал пластмассовый пенальчик, где лежала у него стеклянная марсианская горошинка. Он, как и предчувствовал Володя, был пуст.

– Потерял бусинку? – спросил Антон. Жаль. – Он обнял Володю за плечи: ему нравилось чувствовать себя сильным и великодушным. Они шли, обнявшись, по лесной дорожке к госпиталю. И не хотелось даже думать, что могло быть иначе, что Антон мог бы лежать где-нибудь в холодной мертвецкой, а главврач сидел бы рядом с ним, обхватив могучими и бессильными руками голову, проклиная затею впутать сына в это дело – в излечение марсианского доходяги, который и сам не жилец и... А что бы делал он сам?..

Слава Богу, что все обошлось, слава Богу. Он повторил это несколько раз, для верности вспоминая отца Кирилла: так надежней должны были его слова достигнуть ушей Того, благодаря Кому все кончилось благополучно.

– Да не убивайся ты так! Я тебя еще и благодарить должен, потому что мужчину шрамы украшают, – подбодрил его Антон. Хочешь в знак благодарности я тебе синяк поставлю?

– Молчи уж, подсадной.

Антон засмеялся: "Тогда правильней не подсадной, а подложный".

Все это лето, выписавшись из госпиталя, Володя жил на даче у Климовых у Селигера... А осенью вновь вернулся в госпиталь, где для него оборудовали палату с антигравитатором под кроватью. Тогда аппараты эти только появились и были еще несовершенны. Тут и жил, пока не закончил две школы – среднюю и художественную, а когда поступил в художественное училище, ему поставили более мощный антигравитатор, который устойчиво держал заданное значение и не отключался по несколько раз в сутки. У него неплохо шла живопись, а его марсианские пейзажи пользовались большим спросом. На последнем курсе Володю пригласили консультировать оформление раздела 'Марс' в учебном пособии по астрономии, кроме того, он иллюстрировал популярные издания о Марсе. А каждое лето Климовы забирали его к себе. По сути он стал, если не членом семьи, то ее близким другом. Все вместе ездили к морю, но больше всего времени проводили на даче. При этом Володя не был нахлебником. У него были хорошие заработки, да и пенсию, как марсианин, он получал солидную. Конечно, денег с него не брали, тем более, что семья генерала Климова была достаточно состоятельной. Но он мог позволить себе делать им подарки. Здоровье не то, чтобы наладилось: лечился он постоянно – но таких кризисов, как раньше, уже не было. И когда Антон, окончив военный институт, уехал по месту службы, и они почти перестали видеться, Володя понял, что на Земле его больше ничего не держит и стал думать о возвращении на Марс. Но случилось это не сразу. Была ещё учеба в академии художеств и даже поездка в Италию.

Глава седьмая

Корабль завис над планетой, встав на круговую орбиту. Пассажиры, одуревшие после трехмесячного безделья, зашевелились, ожили. Планетолет рассчитан на двадцать человек, не считая экипажа, но на этот раз привез он только восемь специалистов. 'Двадцатник' был самым маленьким межпланетником, курсирующим на трассе 'Луна – Марс', который в шутку называли еще космической маршруткой. Однако недобор пассажиров на спецрейсы не считался проблемой: случалось, что гоняли корабль и ради одного человека. Впрочем, это было даже выгодно – вместо пассажиров, шутили космолетчики, корабль брал на борт 'полезный' груз.

Началась предпосадочная канитель. Отзванивали предупредительные и подтверждающие сигналы, зажигались индикаторы готовности. Наконец поступила информация о том, что к кораблю пристыковалась капсула лифта. Пассажиры перешли по короткому узкому рукаву в круглую кабину, уселись в креслах, расположенных, словно лепестки в ромашке, по периметру. Кресел было двадцать, поэтому их рассадили, оставляя промежутки.

Как карусель в будний день, – подумал Антон, вспоминая детство.

Вещи сложили в решетчатый контейнер в центре кабины. Зажглась зеленая лампочка и табло с просьбой пристегнуть ремни. Притяжение резко уменьшилось. Кабину, как только капсула опустилась в атмосферу, начало трясти и раскачивать. Так продолжалось в течение получаса. Затем последовал мягкий толчок. Тело сново обрело вес, но не в полном земном объеме. После нескольких минут горизонтального движения вновь последовал мягкий толчок – теперь боковой. Вновь открылся рукав и через него пассажиры по одному пришли в подсвеченное голубым сиянием просторное помещение, со стенами словно из замутненного белым стекла. Это и было стекло. Но не обычное – марсианское. То, что 'стекло' светится и выделяет тепло, знали все. Но многие видели его впервые, потому рассматривали с интересом. Прикладывали к стене ладони. И, в самом деле, теплое! Вновь прибывшим нетерпелось взглянуть на Марс через легендарный проем, который, как известно, ничем не прикрыт, однако надежно удерживает земную атмосферу внутри Марсианских катакомб. И, как только рукав переходного коридора отошел, они получили такую возможность. Многие видели Марс впервые, и потому разглядывание красноватых песчаных дюн несколько затянулось. Впрочем, дежурная смена не торопила. Знали, что для новичков зрелище это притягательное.

Антона никто не встречал. Дежурный фицер отметил его командировочную карточку, всунув в разъем считывающего устройства, и пропустил на поднявшуюся из недр Марса огороженную круглую платформу. В основании ствола их встретил другой дежурный и проводил в помещение карантина.

Завтра в это время он будет в поселке, а еще через сутки встретится с Володей. Понятно, что ему это нужно и важно. А вот им это зачем? Ничего конкретного они по его поводу не сказали. Всё сводилось к одному: 'Оберегать от любых неожиданностей". Но раз следует оберегать, значит, есть какая-то угроза. Или это тот случай, когда человек представляет особую ценность и поэтому нуждается в усиленной защите? Только Володька-то каким боком в эту ситуацию вписывается? Он что – министр или учёный, занимающийся важной темой? Ну художник и достаточно известный. Только кто же станет охранять художника? Откуда у него враги? Вот и случай с Кульковым, тому доказательство. Кулькова надо было охранять в данном случае, а не Володю. Этот инцидент они разобрали детально. Мистику сразу же вывели за скобки. Да, в Марсианских катакомбах наблюдаются аномальные воздействия на психику. Нечто подобное наблюдалось там и раньше. Раздваивания, правда, не было, но были случаи, которые подпадают под определение 'сложной массовой галюцинации'. Например, несколько раз наблюдалось появление объектов, которые появиться никак не могли. Например, видели людей умерших или находящихся в данный момент за много километров от наблюдателей. Поэтому в деле Кулькова особую тревогу вызывало не то, что видели его дубликат, а то, что убит он был при выполнении задания особой важности. Теперь это задание надо будет выполнять Антону.

А суть его сводится к тому, чтобы выявить место производства и способы доставки на Землю задающих элементов генераторов силового купола. Этим занято сейчас несколько человек, направленных на Марс под прикрытием. Работать они будут автономно. Кто эти люди, Антону знать не положено, как, впрочем, и им не положено знать, кто он такой и зачем прибыл на Марс. Его единственный контакт – Мишин, который прибудет на Марс чуть позже. Официально он направляется на Марс для усиления местного спецназа.

Глава восьмая

– Здравствуй, Володя...

Увлёкся росписью иконостаса, заработался и не заметил, как подошел Усольцев. Здравствуйте пожалуйста – собственной персоной. Светлый костюм – на Марсе так не ходят, здесь в почете униформа – папочка в руках. Старичок, а лицо гладкое, почти без морщин, взгляд молодой, твердый, пронзительный и к нему ласковая, располагающая улыбка. Спросил:

– Ты меня вроде как сторонишься? Не зайдёшь никогда. По делу, или просто так. А мы ведь с тобой старый знакомцы. Да ты забыл, верно, как мы с вами дверь в дверь жили?

– Забыл, – признался Володя.

– Конечно, ты же совсем малец был. – Закивал головой Усольцев. И пошутил, – а сейчас вон как вырос. Художник с мировым именем.

– Вы тоже, – ответил Володя в тон ему, – заместитель мэра столицы Марса.

– Ну, уже не заместитель, уже почти мэр, вернее – исполняющий обязанности. Впрочем, при нашей текучести, а лучше сказать, летучести кадров, – он лукаво улыбнулся, – не удивительно, что из всех достоинств предпочтение отдается опыту.

Умеет же улыбаться! Многооттеночно, варьируя интонации улыбки, словно актер интонации голоса.

Они коснулись бегло того и сего, но разговор не вязался: Игорь Валентинович и сам отвечал односложно, и ответы на свои вопросы выслушивал с вежливым равнодушием, однако не уходил. Значит, было, о чем говорить, просто не здесь этому разговору место. И что же он хочет? Володя слегка забеспокоился: хуже нет участвовать в чужих заботах. Попробовал переждать: сколько же можно речи вести? Но не вышло. Видно было, что у этого старика к нему дело. Деваться некуда. Он спустился со стремянки.

– Пойдемте ко мне, посмотрите, как устроился: будто богомаз-послушник при церкви живу.

– Лучше уж ты к нам.

– В мэрию? – удивился Володя.

– Зачем в мэрию? – в свою очередь удивился Игорь Валентинович. – Я же говорю – к нам, к марсианам.

– В богадельню...– догадался Володя.

– Некоторые и так называют...– Игорь Валентинович чуть нахмурился. – Только, Володя, мы себя обрабатываем и ни на чьем иждивении не состоим. Живем общиной, это так. Все мы, марсиане, к одному месту сходимся. И ты к нам придешь, не сомневаюсь.

Был в сказанном подтекст, а, может быть, два раза произнеся "марсиане" и отделив интонацией последнюю фразу, он обозначил тему своего посещения?

– Не хочешь нас навестить? – Нажимал Игорь Валентинович. – Ведь четыре года, как прилетел, а ни разу и не был.

– Надо бы... Да вы ведь не особенно гостям рады.

– Тем, что не званы. Посторонним. Земным у нас делать нечего, да и... – он замялся, – им и самим не понравится. Ты – дело другое. Пойдем?

– Прямо сейчас?

– Что ж откладывать? Я к тебе гонцом. У нас ведь сегодня праздник.

"Богадельня" или официально: Поселение постоянно проживающих на Марсе граждан Российской Федерации – располагалась за церковью, которая разделяла марсианскую ойкумену на поселок и поселение. Богадельней поселение называли потому, что здесь проживало немало пожилых людей, заброшенных когда-то на красную планету судьбой. Мало кто оставался здесь по доброй воле. Заложили основу поселения когда-то матери-одиночки, родившие на Марсе и оставшиеся в поселке с детьми, а также младенцы, брошенные в родильном отделении поселковой больницы (малыши, рожденные в условиях гравитационной недостаточности, приравненные государством к инвалидам детства). Детишки вырастали, заводили своих детей, а те своих. Все-таки прошло семьдесят лет со дня открытия Внутреннего Марса. Все рожденные на Марсе вполне могли и не работать, потому что их содержание их обеспечивало государство. Однако работали почти все. Многие в оранжерее и на копировке, где обслуживали 3D-принтеры, часть обитателей богадельни были заняты в обслуге, некоторые занимали вольнонаемные должности в воинской части, а несколько человек даже служили там по контракту, были заняты марсиане даже на добыче, но таких насчитывалось единицы. Все-таки, даже при высокой автоматизации, в руднике требовалась физическая сила, в которой марсиане уступали землянам.

Особую категорию обитателей богадельни составляли мужчины, родившиеся на Земле: главным образом отбившиеся от вахт работяги. У каждого из них была своя история. Эти по прошествии шести лет (трех вахт) получали право на пайковую дотацию. Считалось, что после этого срока полноценная адаптация к земным условиям практически невозможна. Некоторым такого пособия вполне хватало, чтобы не утруждать себя какой-либо деятельностью. Но таких неустроенных было немного. Впрочем, умереть с голоду здесь никому и не дали бы. Все обитатели богадельни были связаны круговой порукой и жили дружной и замкнутой общиной. К себе они никого не звали, сами в поселок почти не выходили, а вопросы бытовые, которые время от времени возникали, решали через Игоря Валентиновича.

Володе обрадовались. Некоторых он знал, некоторых хорошо помнил, некоторых, напрягшись, вспомнил. Пришли они в разгар праздничного застолья. Володю усадили на почетное место, наложили на блюдо плюшек и подвинули поближе вазочку с вареньем. Спиртного за столом не было. Он сразу же оказался в центре внимания и в центре разговора. Отвечал на дежурные вопросы о том, чем занимается, как живет, почему не приходит и, что там на Земле. Про Землю, впрочем, спрашивали, что его несколько удивило, без особого любопытства.

Потом вопросы иссякли, и все как-то сразу потеряли к нему интерес и даже вроде бы перестали его замечать. Словно он стал невидимым. Разговоры вернулись в старое русло и говорили за столом о вещах ему незнакомых, а то и вовсе непонятных. И никому не было дело до того, что он не понимает, о чем речь. Лишь Игорь Валентинович не выпускал его из зоны внимания: радушно хозяйничал, предлагая того и другого. Володя отказывался, уже с десяток раз повторив "спасибо, нет", понимая, что это все прелюдия, что будет, будет разговор. Так и случилось. Игорь Валентинович, наконец, развел руками: "ну что с тобой поделаешь", и с заговорщическим видом, мол, есть у меня кое-что для тебя интересное, пригласил к себе.

Комнатка у Игоря Валентиновича была маленькой, чистой, технически плохо оснащенной: ни холодильной установки, ни стационарного переговорного устройства, ни экранов обзора, даже видика не было. Компьютер и микроволновка. Из мебели – кровать, покрытая простым одеялом, столик, полка с несколькими книгами, два мягких стула – элемент роскоши в спартанской обстановке – и все. Пол сиял голубизной: здесь "стекло" влезло прямо в жизненное пространство, стало составляющей быта. Усольцев, усадив гостя за стол, набрал на переговорнике номер, сказал ласково:

– Да, да, Марина, заходите. Мы уже дома. – И, сложив устройство, повернулся к Володе:

– Хочу показать тебе одного интересного парнишку. Как мне кажется – это очень талантливый мальчик. Мне бы интересно было узнать, что ты о нем скажешь... Ну и, если будет желание, если рассмотришь в нём искру божью, может быть...

Но его прервал звонок в дверь, и, Усольцев, сделав рукой жест, в котором изящно совместил сожаление по поводу того, что не закончил фразу и извинение по этому поводу, набрал на клавиатуре переговорника недлинный номер. Дверь открылась, и Володя увидел на пороге молодую женщину, а с ней мальчика лет десяти. Женщина поздоровалась, улыбнулась Игорю Валентиновичу, впрочем, отблеск ее улыбки, уже угасающей, достался и Володе. Мальчик буркнул что-то вроде 'здрасти' и набычился.

– Здравствйте, мои дорогие. Знакомься, Володя, это и есть, наш Игорек.

То, что он представил сначала мальчика, а не маму, Володю удивило. Удивил даже не сам факт, а то, что произошел этот моветон, не вяжущееся с изысканной галантностью хозяина. Но это удивление быстро прошло, поскольку он уже начинал понимать логику происходящего. Тем более, что Игорь Валентинович тут же достроил свою фразу словами:

– А имеем мы этот художественный талант благодаря его замечательной маме – нашей прекрасной Мариночке. Нуте-с, молодой человек, – вновь переключился он на мальчика, – извольте показать нам свои работы.

Марина поставила на стол сумку, которую держала в руках и принялась вынимать из неё статуэтки, выполненные из стекла. Они были однотипными: бородатые мужчины в античном одеянии. Впрочем, нет, не мужчины – мужчина. Один в нескольких лицах. Вернее, в разных позах. С мечом в руке, с мечом за поясом, без меча.

–Узнаешь? – спросил Усольцев, иронически сощурив глаза. И помог, чтобы не создавать неловкой паузы, – Марс, конечно, античный бог! И, скажем так, покровитель нашего поселения.

Володя, нагнувшись над столом, осмотрел изделия. Выполнено было весьма неплохо для мальца этих лет. Но дело было не в качестве изображения, а в материале. Фигурки, выглядевшие, как литые, на самом деле были вылеплены из марсианского стекла. Володя заметил кое-где следы пальцев, отчетливые, как на пластилине. Стекло, правда, проработано было не очень хорошо: попадались в нем и пузырьки, и кусочки нерасплавленной пены. Не хватало энергии растопить его и превратить в однородную массу. Но стеклянная статуэтка – само по себе явление из рада вон выходящее. И не только художественным, но и другим, может быть, еще более ценным в условиях Марса, талантом пацаненок обладал.

– Я, Мариночка, – вас не приглашаю задержаться, потому что времени у нас в обрез. – Закончил вдруг эту странную встречу Игорь Валентинович. – Там уж все собрались, наверное, а нам с Владимиром Ашотовичем еще кое-что обсудить надо. Вы уж идите, чтобы не опаздовать, а мы сейчас тоже подойдем. А статуэтку одну оставьте. Вот эту.

Марина молча сложила статуэтки в сумку, взяла сына за руку и вышла.

– И как тебе? – спросил Усольцев, когда за ними закрылась дверь.

– Талантливый мальчик... Интересный.

– Да, и мама тоже интересный человек. Удивительная женщина! Вот где подругу искать надо, Володя. У нас. Марина, например, с Марса не улетит. – И тут же, не давая Володе отреагировать на сказанное, увел разговор дальше, представив дело так, словно замечание это касалось только Володи, а совсем не имело отношение к Марине. Вроде бы дело и не в ней вовсе, а в том, что здесь, в поселении следует марсианам следует искать спутниц жизни.

У нас уже почти полсотни ребятишек. Правда, большинство без родителей. И подростков человек двадцать... Нас здесь уже больше, чем землян. И тебе у нас место найдется. Сколько ж можно одному быть?

– Дайте от прошлого брака отдохнуть...