Текст книги "Белая ворона. Повесть моей матери"

Автор книги: Владимир Фомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Но мне нестерпимо хотелось в рай, и мысль моя, ограниченная тесными рамками черепа, в поисках решения металась, как птица в клетке, билась о стенки и не выдавала никакого результата. С тем я и засыпала. На рассвете, то ли во сне, то ли при пробуждении приходило само по себе предельно простое, красивое решение, и я удивлялась этой простоте. Экзамен происходил до тех пор, пока я не стала лечиться голодом.

Но не только ночью, но и днём при ярком солнечном свете я снова раздваивалась, видела свою жизнь, которая стала уже прошлым, видела, что в прошлом всё искажено: меня считают опустившейся женщиной, пьяницей, наркоманкой и бомжом; сплетни и небылицы оплетали моё имя. На восьмой день голода все болезненные симптомы прошли. Этому способствовало то, что с 1 января 1989 года я уже рассталась с работой. Новый Год встречали в моей квартире с коллегами: плясали, пели, вкусно ели, пили – никто ничего не заметил, что происходило в моей голове. Я категорически отказалась от операции и бегала по лесу на лыжах. С 9 января я чувствовала себя психически здоровой. Произошло полное стирание памяти, и я до сих пор не знаю, о чём я беседовала с "Этим". Осталось только одно ощущение, что экзамен я всё-таки провалила, а "Это" ничего другого от меня и не ждало.

Я наслаждалась жизнью, свободой. Больше не было проблем с больными, а заботы о внуке доставляли только радость. Лес и приусадебный участок давали средства к скромному существованию. Но через год случилось самое страшное, чего я боялась много лет: сошёл с ума сын, и в марте моя крыша вновь поехала, за компанию. В это же самое время, за 100 километров от нас, в Костроме, через много лет ремиссии, возникло обострение болезни и у Лёни. Об этом я узнала по двум его письмам, которые резко отличались от всех других. Так у троих близкородственных людей в одно и то же время возник психоз.

Это произошло так.У сына не клеилась семейная жизнь. В Москве он познакомился с баптистами и другими религиозными конфессиями, с увлечением стал читать Библию и запомнил многое из неё близко к тексту. В один из его приездов домой у нас завязался крупный спор насчёт Бога. Он засыпал меня цитатами из Библии, а я отвергала их железной логикой своего материалистического рассудка, но он не унимался. Наконец, раздражение моё достигло предела, и я сказала ему: " Твой Христос – типичный персонаж из психушки с систематизированным бредом и манией величия. Не нужен мне твой квадратный рай, где нет солнца и травы, а есть такие дураки, как ты. Я лучше к чертям в ад пойду, они хоть умны, но я точно знаю, что после смерти меня ждёт полное небытие". Тут с ним стало плохо. Он поднял своё лицо и руки кверху и истерично закричал: "Господи!!! Дай мне великих страданий, но только чтобы моя мать поверила в Тебя!"

В этот миг со мной случилось невероятное состояние, которого никогда прежде не было и, наверное, не будет. Я получила уверенность, что поверю в Бога. Это не было мыслью, так как я ещё не успела подумать – так молниеносно это произошло. Это не было моим внутренним голосом, потому что тогда я не могла сказать такое. Это были не слова, а чувства – ощущение, пришедшее извне. Я почувствовала над собой неограниченную беспредельную власть чего-то такого великого и могущественного, что даже мысль о сопротивлении не могла возникнуть. Это было похоже на приказ, но всё-таки не было приказом, потому что это констатировалось, как свершившийся факт, как данность, как реальность, в которой невозможно даже чуть-чуть усомниться. Не успев ничего сообразить, я уверенно и спокойно ответила кричащему:

– Конечно, я поверю, не сомневайся.

– Правда? – спросил он тихо, и по лицу его катились крупные слёзы.

– Конечно, правда, – ответила я, ни мало не сомневаясь. Спор закончился, он сел в поезд и поехал в Москву.

Позднее я узнала, что через час после бурного разговора у него поехала крыша., через пять дней он впал в полное беспамятство и в глубокий сон. Его возили на скорой помощи по больницам, предполагая тяжёлую черпно-мозговую травму отравление неизвестным ядом, воспаление мозга. Не найдя этого, отвезли в психушку, так как в течение пяти дней до этого у него было неправильное поведение. Там, открыв глаза, он не мог вспомнить: кто он, своё имя, фамилию, адрес, год, месяц, число. Его привязали к кровати в наблюдательной палате, где обследовались уголовники из тюрьмы, симулирующие психические заболевания. Уголовники издевались над ним, били, приходил санитар и добавлял ещё. Так получил он страдания, которые просил у Бога, а я пошла в земной ад при жизни.

Разумеется, я и не подумала верить в Бога, так как была несклонна к мистике и предпочитала не веру, а убеждения, подтверждённые фактами, но задумалась очень крепко. Меня удивило поведение моего сына. Зачем ему нужны великие страдания для того, чтобы именно я поверила в Бога, какой ему навар от этого? Ответ на этот вопрос я нашла быстро: он был уже болен, когда разговаривал со мной, а сильная эмоция спровоцировала кризис. Мой ответ ему: "Конечно, поверю,"– тоже легко объясним. Это рефлекторный ответ врача, профессиональная привычка соврать больному, чтобы он успокоился. Но в том то и дело, что я не врала. Я отчётливо помню – это была такая сильная уверенность, какой у меня от роду не было ни в чём, потому что таков мой склад. Прежде чем утвердится какая-то мысль, она долго взвешивается. Если про таких говорят, что они живут по пословице: "семь раз отмерь, а один – отрежь", то про меня можно было сказать, что я семь раз отмериваю, а на восьмой начинаю вновь перемеривать и так ни к чему и не прихожу. Нерешительность – противоположность опрометчивости, то есть в то время я не могла так думать самостоятельно, и это было как бы сильное воздействие на меня извне.

Моя болезнь в этот раз протекала по-другому. Появились зрительные и слуховые расстройства. Не знаю, можно ли назвать это галлюцинациями, но когда я хотела послушать пластинку с классической музыкой, пластинка вдруг начинала безобразно фальшивить, и вместо прекрасных мелодий я слышала ужасную фальшь. Изменились и лица окружающих людей. Лица перестали быть красивыми, появилась явная асимметрия лиц, у некоторых – расходящееся косоглазие, которого я раньше не замечала. Люди стали как бы прозрачны, и главные их недостатки, которая я замечала в них до своей болезни, стали выходить наружу. Лица были как афиши. Равнодушные стали ещё равнодушнее и несли на лицах печать мертвенности. Хитрецы имели лисьи выражения. Довольные жизнью походили на сытых и наглых котов, наглость наглых кричала об этом выражением лица. Замученные трудом имели унылые серые лица с грустным взглядом лошадей. Все лица были кривыми, как в кривом зеркале, как будто между мною и людьми стояла какая-то искривляющая пространство преграда. Совершенно мёртвое, застывшее лицо было у моей матери. "Мама, ведь ты уже давно умерла", – думала я, смотря на её лицо, и плакала о том, что потеряла свою мать. Одновременно я понимала, что больна, и мой организм вырабатывает мескалин (галлюциноген), и продолжала скрывать от людей свою болезнь.

Я считала, что могу ходить по воде, но садилась в пароход только для того, чтобы об этом никто не узнал. Подобный бред и искажение пространства отмечались и у сына, но у него было нарушение пропорций: он видел себя великаном, а других гномами, и усилием воли он изменял величины и вес предметов

Только три человека имели красивые одухотворённые лица. У двоих из них из глаз лился голубой цвет, и я удивлялась тому, что карие глаза могут сиять голубым светом. Очень красивым мне казалось лицо своего сына. На фоне гадостных лиц пациентов психиатрического отделения его лицо казалось лицом ангела. Оно было единственно живым. Он был в аду по моей вине. Больные, окружающие его, были чертями, принявшими очертания людей, и издевались над ним. Мне нужно было быстрее взять его из отделения и отвести в Заречный, на природу, пока он там не погиб и не превратился в чёрта, как все психически больные.

Там, в Заречном я утратила ощущения реальности и видела настоящее, как давно прошедшее. Вот мы сидим за столом, пьём чай, комната освещена только огнём из печки. Тишина, покой, и возникает ощущение, что эту картину я уже видела тысячу раз. Мир вращался, и всё повторялось уже миллионы лет. Это была запись жизни, подобная прокручивающейся киноплёнке. Ничего нельзя было изменить и выйти из заколдованного круга. Мне стало казаться, что мозг моего сына разрушен полностью психиатрами, и он превратился в овощ, стал тупым, бездушным автоматом, но кричал из психушки: "Мама, спаси меня, и помоги нам всем". И от боли за него я не мыслями, а чувствами закричала на всю Вселенную: "Господи! Услышь меня и помоги мне".

Я поняла, что Он услышал моё отчаяние, так как из радиоприёмника полились прекрасные мелодии симфонической музыки. Я слышала и знала их раньше, но в этот раз их исполняли непревзойдённые музыканты, и я увидела другой мир и всех тех же людей, но в новом свете. Они были настоящими и живыми, только жили не на Земле, а где-то до времени в голове у бесконечного Бога, а на Земле существовала только их искажённая тень. Что-то находилось в атмосфере между Богом и Землёй, и это искажало замысел Бога и мешало людям иметь свой настоящий облик. Я видела сноху Тоню одновременно такой, какая она есть, и какой должна быть; своего спившегося соседа, бывшего талантливого музыканта, я видела как человека, достигшего непревзойдённых высот в музыке, а своего сына – ребёнком, который никогда не повзрослеет.

Я находилась в забытьи, как бы в полусне. И тут на фоне отчаяния ощутила невыразимое блаженство, как будто меня пожалел и обнял сам Христос. Я не принимала никаких лекарств, и мою психику, поставленную уже на смертельную грань распада, стали защищать собственные наркотики счастья, которые были припасены природой и Богом на такой пожарный случай. Так верующим помогает сила искренней молитвы. Молиться – это молить себя, также, как и умываться – умывать себя. "Ибо Он в тебе, призови его – и услышит".

Я стала настраивать себя на здоровье, болезнь постепенно уходила. В этот раз я обошлась без лечения голодом. Я стала постепенно приближаться к Богу, изменяя себя и своё мировосприятие. Мерилом ценности и судьёй стал Христос. Его терпение – примером. Он был всегда рядом, готовый прийти на помощь. (И не по воде, как думают многие, а по воздуху, через тысячи лет, мгновенно). Его Слово – Он сам – огненными буквами, его кровью, были вписаны в моё сознание, и всегда при мне. Мне стало легче жить, и я вернулась на работу.

17. Управление сознанием.

Вполне возможно, что всё вышеописанное не было шизофренией, а лишь непроизвольной имитацией её, подобной истерии. Истерия, как и любая болезнь – борьба за жизнь, приспособление к ней, удобный выход из конфликтной ситуации. Болезнь подсознательно желательна, удобна человеку – поэтому и развивается. Мне нужен был отдых, но нельзя бросить больных, и тогда для успокоения своей совести потребовалась болезнь, и она пришла, как приходила к моим больным, которых я внимательно наблюдала. Желающих работать на моём месте не находилось никогда. До меня работали временно несколько быстро сменяющихся невропатологов, и после меня вот уже 8 лет желающих не нашлось. Вот почему я не сбежала на более лёгкую работу. Мне было жаль своих больных.

В институте отмечался такой феномен, называемый "болезни третьего курса". Часть студентов, в том числе и я, при изучении болезней переносили их на себя, искали симптомы их в себе и находили. Это было что-то вроде самовнушения, истерии. Так и у меня. При изучении пороков сердца я находила у себя не только недостаточность митрального клапана, но и другие пороки сердца. При изучении Лор-болезней заболевали горло и уши. При изучении эндокринологии возникали явления тиреотоксикоза. При изучении хирургии я получала дважды направление на операцию апендэктомии, так как появлялись все симптомы аппендицита, субфебрильная температура и лейкоцитоз в крови. Взяв направление в стационар, я представляла шрам на животе, что меня очень огорчало, так как утрачивалось моё сходство с Дианой, богиней охоты, которую я видела в Эрмитаже. Я ложила направление в карман и забывала, что мне нужна операция, и все симптомы проходили сами собой. Я пишу это к тому, что человек может надумать свою болезнь, если будет о том думать, а также и вылечиться от неё, думая о здоровье. То есть, управление своим сознанием – это не фантастика, а реальность. Человеку возможно всё. Григория Грабового напрасно записали в аферисты. Я не знаю его методики управлением сознания, но воскрешение умерших в своём сознании и общение с ними, как с реальными людьми, вполне возможно. Вполне возможно управлять и своими эмоциями. Для этого существует аутотренинг, медитация и другие методики. Каждый человек вполне может быть счастливым, управляя своим сознанием, даже не имея никаких благ жизни.

За примером ходить недалеко. В нашем доме на первом этаже жил Валентин, человек не от мира сего, или ещё одна "Белая ворона". В молодости, ещё при Сталине, он отсидел в тюрьме десять лет, и когда его спрашивали, за что он получил такой срок, он смеялся и отвечал: "За поджоги снежных гор". Наверное, это так и было, потому что этот добрый и миролюбивый человек не мог совершить никакого другого зла. До перестройки он работал фотографом, а потом, как и многие безинициативные люди, стал безработным. Он безотказно помогал всем в нашем доме, никогда не прося платы за помощь. Соседи жалели его и кормили, но он очень стеснялся и отказывался. Тогда мы ему говорили, что решили выбросить пищу на помойку и просили его выручить нас и съесть. В его квартире не было никакой мебели кроме одной табуретки и кровати. Книги лежали стопками прямо на полу. У него была только одна рубашка, и он категорически отказывался брать какую-либо одежду от нас. Он говорил, что когда вымоется, то и рубашку сразу выстирает, а утром опять наденет её уже чистую. Он был одиноким. Женщины обманывали его, как могли: обирали его, когда у него были деньги. Одна из них оставила ему сына Павлика, которого он вырастил. Тот стал священником и бросил отца, уехав куда-то далеко. Другая женщина стала рожать ему ребёнка уже через четыре месяца совместной жизни. Он насмешил всех врачей роддома, когда беспокоился, сможет ли четырёхмесячный ребёнок выжить. Под старость он остался совсем один, мастерил иконки Божьей матери, освящал их в церкви и продавал по одному рублю за штуку. Но этого было недостаточно, чтобы жить: он обменял двухкомнатную квартиру на одну комнату с доплатой, затем обменял комнату на какую-то развалюшку, а потом ему исполнилось 60 лет, и ему дали минимальную пенсию. Так и жил он, ни на что не жалуясь, всегда с приветливой доброй улыбкой, довольный жизнью, и отказываясь от помощи. Ему всегда всего было достаточно, даже когда он голодал неделями, и лицо желтело и опухало от голода. Он очень много знал, с ним можно было поговорить обо всём. Он мог летать во сне и легко научил меня этому. Он управлял своим сознанием. Он жил с Богом на небесах.

Только один шаг от управления снами и воскрешения мёртвых в своём сознании. В передаче "Пусть говорят" Григорий Грабовой несколько раз повторил: "Я не воскрешаю, вы сами будите воскрешать". По его методике сами люди воскрешают своих близких, то есть управляют своим сознанием. Нечто подобное происходило и со мной. Когда умерла Мария Васильевна, наша няня, лицо её преобразилось и стало одухотворённым. Я не могла наглядеться, и мёртвое тело её притягивало меня к себе. Все родственники собрались вместе на тесной кухне, где можно было только сидеть, а я легла вместе с гробом, и мне было спокойно и приятно спать с ней вместе. Ещё раньше, задолго до своей смерти, Мария Васильевна просила меня, чтобы мы попричитали над гробом, когда она умрёт, чтобы все люди знали, какая она хорошая. Она очень дорожила мнением людей. Мне было смешно тогда это слышать. Но когда 2 апреля ярким солнечным днём уносили розовый гроб на моих глазах, мне стало так больно, как будто оторвали кусочек моего сердца. Какая-то сила заставила меня кричать и причитать так сильно, как никогда не кричали при проводах покойников. На кладбище я не пошла, мне нужно было делать уборку и накрывать на стол, но я долго не могла придти в себя.

С этого дня мне стал сниться один и тот же желанный сон: я стояла у гроба Марии Васильевны и пристально смотрела на мёртвое лицо. Вдруг лицо начинало оживать, открывались глаза, шевелились руки, она выходила из гроба, мы садились за стол за наш чай, и начинались наши неторопливые беседы; после чего она снова возвращалась в свой гроб и говорила мне: "Ты только никому об этом не рассказывай, и мы будем пировать с тобой всегда". Так было каждую ночь, и я просыпалась с чувством праздника. Я, конечно, рассказала о своих удивительных снах, и они постепенно стали исчезать. На 40-й день, следуя предрассудкам, мы ждали каких-то проявлений со стороны умершей. Вечером вдруг загремела посуда в шкафу. Смешно. "Это совпадение. Покойники не встают", – сказала мама. В эту ночь я спала плохо, ждала прощального стука. На рассвете около пяти часов утра я услышала лёгкий, едва уловимый стук. Я запрограммировала своё сознание на стук, и оно выдало этот стук.

Под гипнозом люди видят то, что угодно гипнотизёру. Больной истерией перестаёт ощущать боль, он выключает чувство боли или ощущает слепоту, глухоту, параличи, которых нет. Следовательно, можно путём определённой методики наяву по собственному большому желанию ввести себя в сонное гипнотическое состояние, в котором можно будет общаться с умершими дорогими людьми, подобно тому, как я общалась с Марией Васильевной, не подозревая о том, что это сон. Очевидно, некоторым из пациентов Григория Грабового это удавалось, но это грех, и в Библии запрещено вызывать мёртвых даже в своём сознании. Нельзя уходить от жизни в свои фантазии. Нужно иметь мужество видеть реальную жизнь такой, какова она есть.

А она, жизнь, прекрасна, несмотря ни на что, и я люблю её свою единственную и неповторимую, как искорку, вспыхнувшую на краткий миг в вечности. Я благодарна Богу за то, что Он извлёк меня из небытия и подарил мне Жизнь. Я сожалею только об одном, что так быстро с ускорением год от года летит время: "летят за днями дни, и каждый день уносит частичку бытия…".

28 февраля 2008 года.