Текст книги "Искатель. 1963. Выпуск №4"

Автор книги: Владимир Михайлов

Соавторы: Анатоль Имерманис,Корнелл Вулрич,Михаил Ребров,Гунар Цирулис,Василий Чичков,Михаил Сосин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Раздался сильный взрыв. И на том месте, где боролись Джулиано и Гуго вырос столб земли, шлака и пыли. И еще взрыв! Меня подбросило в воздух и шмякнуло о землю. На какое-то время я потерял сознание. Очнулся – кругом туман, темень и гарь. Воздух ядовито-едкий. Дышать было трудно. Я нащупал на лбу кровь.

Как я полз до воронки и сколько времени занял этот стометровый путь, не могу припомнить, но у меня осталось на всю жизнь ощущение клейкого удушья. Как будто кто-то огромный и тяжелый, навалившись на меня, грязной рукой крепко зажал мне рот и нос и визжал в самое ухо. И вот я опрокинулся в глубокую воронку, сполз на дно и там увидел Марчелло.

Он лежал на боку, обсыпанный комьями земли, его вытянутая левая рука хватала воздух. Я подполз, перевернул его на спину, огромное пятно крови растекалось по штанине. Он был жив и что-то шептал одеревеневшими губами.

Я приложил ухо к его рту и скорее понял, чем услышал, два женских имени.

ИЗ БЛОКНОТA ИСКАТЕЛЯ

ИСЧЕЗАЮЩИЙ ОСТРОВ

Шел 1865 год…

Английский бриг «Фолкен», подняв все паруса, двигался в южных водах Тихого океана.

Неожиданно раздался крик впередсмотрящего:

– Земля!

Матросы высыпали на палубу. Считалось, что в этой части океана неоткрытых островов уже нет. Во всяком случае, этот на картах адмиралтейства не значился. Моряки определили его координаты, нанесли на карту и дали название «Фолкен-Айленд» в честь своего корабля, что в переводе означает «Соколиный остров».

Так в пятидесяти милях северо-западнее острова Тонга-табу в архипелаге Тонга впервые увидели новую землю.

Только через двадцать девять лет другой корабль подошел к «Соколиному острову».

Однако вместо него моряки увидели лишь отмель… Но в том же 1894 году Фолкен-Айленд вновь вынырнул из пучины. Команда другого корабля измерила его. Остров оказался длиной в пять километров, а высота его достигала пятнадцати метров.

Через четыре года остров снова исчез…

Зато в 1927 году моряки опять обнаружили его. Он поднимался над уровнем океана на 142 метра! Власти королевства Тонга водрузили над островом свой флаг. Поспешили – остров исчез снова…

Еще раз Фолкен-Айленд напомнил о себе уже в 1940 году. Он появился из глубин кучей черного вулканического песка высотой около девяти метров. На него высаживались. Почва была горячей, но никаких следов извержения – ни дыма, ни пара – обнаружено не было.

Спустя три года своенравная земля опять погрузилась в океан. И с тех пор не появлялась.

Ученые считают, что Фолкен-Айленд – плод подводной вулканической деятельности. Но окончательная разгадка исчезающего острова еще не найдена.

В. ШТЕЙН

Уильям АЙРИШ
СРОК ИСТЕКАЕТ НА РАССВЕТЕ[4]4
  Продолжение. См. «Искатель» №№ 2, 3.


[Закрыть]

Рисунки С. ПРУСОВА

ДВАДЦАТЬ МИНУТ ПЯТОГО

Он знал фамилию и занятие человека, и не только фамилию, но и имя, и ему лишь предстояло узнать, где этот человек находится. Но когда он вспоминал о том, как мало времени у него оставалось, он думал, что ничего не сможет сделать.

Куин зашел в закусочную, маленькую, в каких по ночам едят шоферы. Взял телефонную книгу. В телефонной книге было три Артура Холмза. Но это еще ничего не значило. Ведь он посмотрел только в одном районе Нью-Йорка, в Манхэттене. Оставались еще Бруклин, Куинз, Бронкс, Стейтен, а пригороды – Лонг-Айленд и прочие места. Он был маклером. Куин мало знал о маклерах, но ему казалось, что они все живут в загородном поясе.

Один из этих трех Холмзов жил на 19-й улице, другой – на 60-й, а третий – на улице, которая имела название, а не номер. Названия этого Куин никогда раньше не слышал. И он начал звонить.

Он набрал номер и не вешал трубку. Кто же быстро ответит в такое время?

Наконец женский голос, заспанный, хриплый (это с 19-й улицы), сказал:

– Чего там?

– Мне нужно поговорить с мистером Холмзом, с мистером Артуром Холмзом.

– Вот как! – сказал голос высокомерно. – Ну, так вы немного опоздали, минут на двадцать.

Она уже собралась повесить трубку. Куин это понял по тону – повесить резко, со злостью.

– Вы мне не можете сказать, где его найти? – Он чуть не споткнулся на собственных словах, так быстро он их произнес, чтобы не дать ей повесить трубку.

– Он в участке. Можете найти его там. С какой стати вы звоните домой?

Он пошел и сам сдался? Пошел сам!.. Значит, все уже кончено. Может быть, они напрасно себя мучили всю ночь…

Но ему нужно было знать твердо. Как он мог узнать? Может быть, сама женщина не знает. Во всяком случае, по голосу непохоже. У нее голос такой, будто она не волнуется. Наверное, это какая-нибудь служанка или экономка в доме.

– Он маклер, да? Ну, знаете, он играет на бирже?

– Кто? Он? – Пятнадцать лет подавляемого недовольства звучало в этом голосе. Целая жизнь, проведенная в ссорах, была вложена в один этот слог. Наверное, трубка в руке Куина должна была растаять от жара ее гнева и превратиться в липкую массу. – Да, маклер! Может, ему хотелось бы быть маклером. Он сержант в полиции, в десятом участке, на двадцатой улице. И больше он никем никогда не будет, потому что на большее у него не хватает мозгов. И можете ему это от моего имени передать. И если вы с ним будете разговаривать, скажите, чтобы он не врал, что он маклер. Небось заходит во все пивнушки и треплет, что он бог знает кто! Однажды он выдумал, что он телохранитель губернатора. А в другой раз сказал, что находится на секретной службе. Теперь он уже маклер! Мне надоело, что ему звонят ночью всякие его пьяные друзья…

Она резко повесила трубку Один из тех! Куин не хотел иметь дело ни с кем из них. Даже на расстоянии двух миль, по телефону. Он все делал для того, чтобы не иметь дела с ними.

Пока он пришел в себя, прошла целая минута. Надо продолжать. Ему не хотелось продолжать, но надо было.

60-я улица.

На этот раз ответили сразу – должно быть, ждали у телефона. Это был молодой голос, лет этак двадцати, или, может быть, простодушная манера говорить создавала такое впечатление. Ведь бывают голоса, которые никогда не становятся взрослыми. Этот голос таил в себе такое нетерпение!.. Куину показалось, что это было нетерпение, переходящее в страх.

У Куина создалось впечатление, что ждали именно его звонка: ведь в такое время мог быть только такой звонок. И голос не слушал, что говорит Куин, голосу важно было только услышать, что звонит мужчина. И этого было достаточно. Голос заговорил, совершенно не останавливаясь, как будто пунктуации не существовало.

– О Бикси, я думала, что ты уже никогда не позвонишь! Почему ты так долго! Я уже много часов жду. Я уже все упаковала и сижу на чемоданах. Я пыталась дозвониться до тебя несколько раз, но произошло что-то непонятное. Мне сказали, что такого не знают. Смешно, не правда ли? Бикси, на минуту я так испугалась. – Она засмеялась. – Ведь у тебя все мои деньги и все мои драгоценности. Что бы я делала!.. Я только сейчас подумала об этом. И я ведь уже послала ему телеграмму. Я знаю, ты не велел мне посылать ему телеграмму, но мне показалось, что это будет справедливо. Так что теперь мы уже просто должны сделать то, что решили… – Поток остановился. Голос догадался. Хотя Куин ничего не говорил, но голос догадался.

– Это что, не…

Голос умирал. Может быть, не физически умирал, но как-то весь сжался.

– Простите, может быть, я не туда попал, – мягко сказал Куин. – Мне нужно… Я хочу поговорить с Артуром Холмзом.

Голос уже был мертв. И этот мертвый голос сказал:

– Он в Канаде. На рыбной ловле. Он уехал в прошлый вторник. Вы можете найти его по адресу…

– В прошлый вторник… Простите.

– Повесьте, пожалуйста, трубку. Я жду звонка.

Он повесил трубку.

Следующий на очереди был тот Холмз, который живет на улице с названием.

Телефонистка коммутатора сказала, наконец:

– Там не отвечают.

– Продолжайте звонить, – попросил он.

Она продолжала.

Наконец гудки прекратились. Он подумал, что телефонистка перестала звонить, и только через мгновение он понял. Она не перестала. Просто трубку сняли. Кто-то снял трубку и не говорил ни слова. Кто-то слушал и не говорил ни слова. Тот, кто боится!

Так это началось. Оба молчали. Куин выжидал. Один из них должен сдаться. Сдался Куин.

– Алло, – сказал он тихо.

Другой прочистил горло и сказал тихо:

– Да.

Начиналось хорошо. Начиналось по-настоящему. А он уже боялся надеяться.

Это был мужской голос, очень низкий и очень осторожный. Даже в одном этом слове «да» он был осторожным.

– Это мистер Артур Холмз?

Он должен удержать его. Должен узнать, он ли это, и удержать его. А потом… А потом… Сначала надо начать.

– Кто это?

Он не признался, что он Холмз. И Куин решил принять это как само собой разумеющееся.

– Мистер Холмз, вы меня не знаете…

Голос не попался на эту удочку.

– Кто хочет говорить с мистером Холмзом?

Он попытался снова:

– Вы моего имени не знаете, мистер Холмз.

И снова голос избежал ловушки.

– Я не сказал, что меня зовут Холмз. Я спросил, как зовут вас. Если вы мне не скажете, кто вы, я не могу сказать вам, сможет ли мистер Холмз подойти. Возможно, он и не сможет в такое время. Если вы не скажете, кто вы и зачем вам нужен мистер Холмз…

Вот этого самого «з а ч е м» и ждал Куин. С этого он и мог начать.

– Хорошо, – сказал он с обманчивой покорностью. – Я скажу вам. Зовут меня Куин. Мистер Холмз не знает меня, а я хочу вернуть ему чек, который ему принадлежит.

– Что? – сказал голос быстро. – Что вы сказали?

– Я сказал, что у меня есть чек, который принадлежит мистеру Холмзу. Но мне надо узнать: с тем ли мистером Холмзом я говорю. Это мистер Холмз, мистер Артур Холмз, который работает в маклерской фирме «Уэдерби и Додд»?

– Да, – сказал голос быстро. – Да, именно тот.

Первый раунд выигран. Он пойман. Теперь надо думать только о том, как бы заставить его подойти поближе. Он пойман.

Куин повторил то, что сказал уже дважды: «У меня есть чек, который принадлежит вам». Он забросил этот крючок и ждал, пока тот клюнет.

Голос был очень осторожен.

– Я не понимаю. Если вы говорите, что я вас не знаю, откуда у вас может быть мой чек? – Голос набрал скорость. – Боюсь, что вы ошибаетесь.

– Да нет, он у меня в руке, мистер Холмз!

Голос как бы споткнулся и с трудом произнес:

– На чье имя выписан?

– Одну минутку. – Для большего эффекта Куин помолчал мгновение, а потом сказал – с такой интонацией, будто читал вслух: – Сивен Грейвз.

Он хотел, чтобы у Холмза создалось впечатление, что чек попал к нему случайно, что он ничего не знает. Ведь между ними еще слишком большое расстояние.

Голос задохнулся, как будто не мог выйти из горла. Куин слышал, как он старается вырваться из горла.

«Он! – думал Куин. – Он. Если он так себя ведет на расстоянии, то можно себе представить…»

Комок проглочен. Голос внезапно заговорил:

– Ерунда. Я не выписывал чека на это имя. Послушайте, мой друг, я не знаю, чего вы хотите, но я советую вам не…

Куин старался казаться спокойным.

– Если вы сравните его с корешками вашей чековой книжки, вы увидите, что я говорю правду. В правом углу здесь есть номер двадцать. Значит, это двадцатый чек в вашей книжке. Выписан он на Кейсовский национальный банк. Датирован 24 августа на сумму в двенадцать тыс…

Куину показалось, что человек на другом конце провода рассыпается – что-то стукнуло, звякнуло, будто трубка выпала у него из рук.

Попался. На этот раз попался!

Теперь он уже мог начать выдумывать:

– А каким образом, каким образом к вам попал этот чек?

– Я нашел его, – сказал Куин просто.

– А не скажете ли вы мне, а не скажете ли вы мне, где вы его нашли?

Ага, он нервничает! Он слишком часто дышит и вдруг вообще перестает дышать. А потом он снова начинает быстро дышать. Куин слышал все это так, будто он держал около уха не телефонную трубку, а стетоскоп.

– Я нашел его в такси, на сиденье. Наверное, кто-то в этом такси открыл в темноте бумажник и выронил чек.

Пусть думает, что Грейвз.

– А кто был с вами, когда вы его нашли?

– Никто. Я был один.

Голос попытался быть скептичным, как бы вызывая Куина на признание.

– Ну, рассказывайте! В таких делах две головы всегда лучше, чем одна. Ну, скажите, кто был с вами?

– Да я же вам говорю – не было никого. Вы не знаете, что человек иногда может быть один? Со мной никого не было.

Голосу хотелось услышать именно это. Голосу понравились эти слова. Куин понимал это.

– Кому вы его показали? С кем вы разговаривали с тех пор, как нашли?

– Ни с кем.

– А кто с вами сейчас?

– Никого нет.

– Как это у вас возникла мысль позвонить мне в четыре тридцать утра?

– Я подумал, что, может быть, он вам очень нужен, – сказал Куин с обезоруживающей простотой.

Голос старался создать впечатление, что он обдумывает,

– Предположим, это правда. Теоретически. Но, предположим, я бы сказал, что мне этот чек не нужен, что он не имеет для меня никакой ценности. Что тогда вы с ним сделаете? Выбросите его?

Как будто бы на его вопрос могло быть два ответа!

– Нет, – сказал Куин спокойно, – тогда я постараюсь найти человека, на имя которого он выписан. Стивена Грейвза. Попробую найти его.

Если до сих пор на голос ничего не влияло, то тут он попался. Но, надо прямо сказать, и до этого он тоже уже попался.

Куин почти слышал, как переворачивается его сердце. Как сердце вот-вот упадет в трубку.

Кто-то вмешался в их разговор. Телефонистка сказала: «Ваши пять минут кончились. Опустите еще одну монетку, пожалуйста…» Она имела в виду Куина.

Он взглянул на монетку, которую держал наготове в руке, на тот случай, если этот звонок окажется неудачным. Помедлил мгновение, чтобы испытать того.

Голос закричал дико:

– Одну минуточку! Не разъединяйте нас, ради бога!

Куин опустил монетку. Послышалось щелканье, и они продолжали, как и прежде.

«Я еще боялся потерять его! – подумал Куин. – Это он боится потерять меня».

Голос был сильно напуган. Он решил больше не притворяться.

– Ну, хорошо, мне бы хотелось взглянуть на чек, который у вас, – сдался он. – Чек ни для кого не имеет никакой ценности. Просто произошла ошибка и…

Куин не поддался.

– Чек был возвращен банком, – сказал он резко.

Голос и это проглотил – не метафорически, а буквально.

– Разрешите мне спросить вас… Вы сказали – ваша фамилия Флин?

– Куин. Но это не имеет значения.

– Скажите мне что-нибудь о себе. Кто вы? Что вы делаете?

– А какое это имеет отношение к нашему разговору?

Голос снова начал:

– Вы женаты? У вас есть семья, которую вы содержите?

Куин ответил не сразу. Зачем он это спрашивает? Чтобы решить, сколько ему уплатить за молчание? Нет. Здесь какие-то темные цели. Может быть, он хочет узнать, будет ли меня кто-нибудь разыскивать, если… если что-нибудь случится со мной.

Он почувствовал, как у него на затылке зашевелились волосы.

– Я одинокий, – сказал он. – Я живу один.

– У вас даже нет товарища по квартире? – мурлыкал голос.

– Никого. Как одинокий волк.

Голос, казалось, обнюхивал это. Обнюхивал капкан, подходил ближе и, наконец, потянулся к приманке. И приманкой, почувствовал Куин, был уже не чек. Это была его жизнь.

– Ну, так послушайте, Куин. Мне бы хотелось взглянуть на чек, и, может быть, я могу что-нибудь для вас сделать.

– Ну что ж, это справедливо.

– Где вы сейчас находитесь?

Он подумал, можно ли сказать правду. Решил, что можно.

– Я на пятьдесят девятой улице, знаете – маленькая закусочная… На пятьдесят девятой улице. Я говорю отсюда.

– Я сейчас оденусь… Видите ли, я уже был в постели, когда вы позвонили. Я оденусь и выйду, а вы идите… Дайте-ка мне подумать. – Голос пытался что-то придумать. И не только где им встретиться, а что-то еще. Куин спокойно ждал. – Так, я попрошу – идите к площади Колумбус, знаете, где Бродвей отходит от Центрального парка? Там на углу есть кафетерий, он работает всю ночь. Войдите туда и… У вас есть с собой деньги?

– Нет.

– Ну, все равно, зайдите туда. Вас там не будут тревожить. Скажите, что вы кого-то ждете. Сядьте к окну, к самому окну, выходящему на Бродвей. Через пятнадцать минут я там с вами свяжусь.

Зачем ему нужно, чтобы я пошел в другое место? Почему не встретиться со мной здесь? Наверное, он боится попасть в ловушку. Боится, что здесь со мной кто-нибудь есть. Он не сказал: «Я с вами встречусь». Он сказал: «Я с вами свяжусь». Он хочет сначала посмотреть на меня. Он ведет умную игру, но какой бы умной она ни была, это его не спасет. Чек у меня. И он хочет получить его, даже если это займет всю ночь и ему придется обойти весь Нью-Йорк.

Со своей стороны, Куин разыгрывал ничего не подозревающего простака.

– Хорошо, – сказал он.

– Через пятнадцать минут, – сказал голос.

Беседа окончилась.

Куин отошел от телефона, прошел в мужской туалет. Прислонился К стене и снял башмак. Достал из кармана чек, обернул его кусочком бумаги, положил в башмак и снова надел. Он брал пример с Грейвза.

Он вышел в зал и остановился возле прилавка, где лежали подносы и приборы.

В закусочной, кроме него, никого не было, а официант за стойкой смотрел в другую сторону. Куин взял нож и потрогал лезвие. Тупой. Хотя бы для морального воздействия, если не для физического. Он завернул нож в бумажную салфетку и сунул его во внутренний карман пиджака.

Он прошел через парк к площади Колумбус и пришел к кафетерию примерно через двенадцать минут. Он сел за стол у окна, выходящего на Бродвей, и стал ждать.

Раза два он оглянулся. Посмотрел в дальнее окно, выходящее в парк. Ему показалось, что за окном стоял автомобиль. Постоял, а потом медленно отъехал. А может быть, автомобиль просто остановился на мгновение у светофора.

Прошло пятнадцать минут. Потом восемнадцать. Потом двадцать.

Он начал нервничать. «Может быть, я не понял? Может быть, ему нужно было время, чтобы удрать? Может быть, он больше боится меня, чем хочет получить этот чек? Уверен, что убийца он! Это наверняка он. А теперь я все испортил и потерял его!»

Его лоб покрылся испариной. Он вытирал ее, а лоб снова покрывался испариной.

Внезапно рядом, в будке кассира, зазвонил телефон.

Куин оглянулся, а потом снова стал смотреть в окно.

Кто-то стучал в стекло. Он снова оглянулся и увидел, что кассир зовет его.

Куин подошел, и кассир сказал:

– Кто-то хочет поговорить с человеком, сидящим у окна. Послушайте, сюда нельзя звонить…

Но передал Куину трубку.

Звонил Холмз:

– Алло, Куин!

– Да. Что с вами случилось?

– Я жду вас в закусочной Оуэна. Это на пятьдесят первой улице.

– Что это вы выдумываете? Сначала велели мне прийти сюда. Чего вы хотите? Зачем вы заставляете меня бегать?

– Ладно, приходите сюда. Возьмите такси, я заплачу. Когда вы придете?

– А на этот раз вы не шутите?

– Я уже здесь.

– Ну ладно. Сейчас посмотрю, там вы или нет.

ДВАДЦАТЬ СЕМЬ МИНУТ ПЯТОГО

Ресторан был уже закрыт. Ее туда не пустили. Из ресторана один за другим выходили и исчезали в улицах люди. Те, кто зарабатывает там на жизнь. Для служащих ресторана сейчас пять часов дня. У них ведь часы показывали не то время, что у всех людей.

Брикки ходила по тротуару перед входом.

Там, в этом ресторане, рыжеволосая женщина в светло-зеленом платье передала Грейвзу записку. Хорошо. Теперь подумаем. Чтобы написать эту записку, ей нужны были карандаш и бумага. Женщины такого типа, как она, не носят с собой в сумках такие вещи. Обычно они свои сообщения передают глазами или бедрами. Может ли быть, что у этой были бумага или карандаш? Может. Тогда, значит, мне не повезло. Будем исходить из того, что у нее ничего не было. В таком случае она должна была у кого-нибудь их попросить. Вряд ли она подошла к танцующим и сказала: «Одолжите мне бумагу и карандаш». Вряд ли также могла она подойти к какой-нибудь парочке или компании, сидящей за столом, и попросить у них. Кто остается? Официант за ее столом – если она сидела за столом. Бармен – если она стояла у стойки.

Поэтому Брикки ходила взад и вперед перед рестораном.

Даже на улице она могла более или менее точно опознать тех, кто выходил. Эта задорная малышка, которая сейчас вышла, довольно модно одетая, наверно, девушка из гардероба.

Брикки остановила ее.

– Никакая женщина не брала у меня карандаша. По правде говоря, у меня его и нет.

И она пошла вдоль улицы – маленькая птичка на крохотных ножках.

А эта молодая негритянка, наверное, работает в туалете.

– А какой карандаш? – спросила она. – Для бровей?

– Нет, обычный карандаш, которым пишут.

– Нет, туда не заходят для этого, дорогая. Вы ошибаетесь.

– И никто не спросил у вас карандаша в течение всего вечера? – настаивала Брикки.

– Нет. Это единственное, о чем меня не просили. Да у меня и нет там карандашей. Это идея: завтра принесу с собой карандаш. А вдруг кто-нибудь попросит?

Вышел мужчина.

Он остановился и покачал головой.

– Нет, на моем конце стойки никто не спрашивал карандаш. Узнайте у Фрэнка, когда он выйдет. Он работает на другом конце.

Он ушел.

Еще один. Потом еще.

– Да, я Фрэнк.

– У вас одалживала карандаш девушка, высокая девушка с рыжими волосами, в светло-зеленом платье? Вспомните, кто-нибудь у вас брал карандаш?

Он кивнул.

– Да, – сказал он. – Помню. Рыжая. Я помню. Около двенадцати ночи.

– А вы не знаете, как ее зовут?

– Нет, не знаю. По-моему, она работает в ресторане, где-то рядом.

– А вы не знаете в каком?

– Нет, не знаю. Мне так кажется, потому что кто-то спросил ее: «Что ты здесь делаешь? Ты уже у себя кончила?»

– Но вы не знаете…

– Я не знаю, кто она, где она работает. И вообще я ничего о ней не знаю. Она взяла у меня карандаш и нагнулась над стойкой. Что-то написала, а потом отдала мне карандаш.

Он постоял еще немного. Больше им не о чем было говорить.

– Очень хотелось бы помочь вам…

– Если бы вы могли это сделать!.. – сказала она тусклым голосом.

Он повернулся и пошел прочь. А она стояла на тротуаре совсем потерянная. Наверное, больше она ничего не узнает. Она была так близка к решению задачи – и так далека!

Она подняла голову. Он обернулся. И вдруг подошел к ней.

– Вы, кажется, очень огорчены?

– Очень, – призналась она.

– Может быть, это вам поможет? Я не знаю, работаете ли вы сами в ресторане или нет, но у людей, которые работают в ресторане, смешные привычки. Здесь неподалеку есть аптека, где они все собираются после того, как рестораны закрываются. Я имею в виду всяких певичек. Им там нравится. Они собираются там и едят мороженое или сбитые сливки. Сходите туда, может быть, что-нибудь узнаете. По-моему, имеет смысл попробовать.

Имеет смысл! Она бросилась бегом. Он удивленно посмотрел ей вслед. Она бежала всю дорогу – два коротких квартала.

Они, конечно, не стояли все толпой у стойки, как она думала.

Может быть, потому, что было олень поздно и большинство уже ушло домой. Их было трое, у одной была борзая собака. Наверное, она вывела ее погулять перед сном. Они все сгрудились вокруг этой собаки, кормили ее остатками со своих тарелок и забавлялись. Хозяйка собаки была в накинутом на плечи пальто, а под пальто виднелась пижама. Она была без чулок, в домашних туфлях. Рыжей женщины среди них не было.

Внимание посетительниц перешло с борзой на Брикки.

– Она говорит о Джоан, я полагаю, – сказала одна из них. – Вы ведь про Джоан спрашиваете?

Откуда она знала!

Они не знали фамилии этой Джоан.

– Она здесь бывает. Поэтому мы ее и знаем.

– И я ее знаю, – сказала вторая.

– Ее сегодня здесь не было, – сказала третья. – Пойдите к ней в гостиницу, поищите там. Это здесь, неподалеку. Гостиница называется «Конкорд», или «Комптон», или что-то в этом роде. Потом она добавила; – Я не знаю, живет ли она там сейчас, но дня два назад она там жила. Я как-то шла с ней до гостиницы с моим песиком.

Они снова занялись собакой. Брикки их больше не интересовала.

Гостиница была одним из тех заведений, которые обслуживают «ночных бабочек», карточных шулеров и прочих мошенников. Брикки не боялась таких гостиниц. Она встречалась с их жителями у себя в дансинге каждый вечер.

Она подошла к ночному дежурному со спокойствием человека, который уверен, что его не прогонят. Ночной дежурный – некрасивый человек, с бельмом на глазу, в воротничке, который он не менял уже неделю, и с запахом прокисшего алкоголя изо рта – чуть подался ей навстречу.

Она удобно оперлась локтем о его стол и сказала весело:

– Привет!

Он открыл рот и показал ей просветы между зубами. Наверное, он хотел улыбнуться. Свободной рукой она вертела за ручку свою сумочку.

– В какой комнате живет моя подружка? – спросила она, оглядывая с независимым видом заплесневевший холл. – Мне нужно к ней подняться, кое-что ей рассказать. Знаете – Джоан, в светло-зеленом платье. Я с ней только что рассталась в аптеке, но… – Она улыбнулась ему. – Я не могу ей не рассказать этого сейчас же. – Она хлопнула себя по коленке. – Это так смешно! Она умрет на месте!

– Это кто? Джоан Бристоль? – спросил он, разглядывая ее своими пустыми глазами и немножко хихикая, как бы ожидая, что она поделится с ним шуткой.

– Ага! – сказала она и, хихикнув, ткнула его в бок локтем. – Послушай-ка, тебе, наверно, будет интересно. – Она наклонилась к нему. Он вытянул шею.

Внезапно с переменчивостью, типичной для девицы, роль которой она играла, Брикки передумала:

– Обожди, сначала я ей расскажу, а тебе – потом, когда спущусь. – Она отошла, но прежде похлопала его по плечу. – Ты обожди меня, папочка. Не уходи. – И потом, будто в скобках, будто все еще думая о смешном, она бросила: – Так в каком она номере?

Он попался на удочку. Она очень старательно играла свою роль, и роль ей удалась.

– В четыреста девятом, милочка! – Он даже поправил свой засаленный галстук, как бы утверждая свое существование в той атмосфере, которую она на мгновение создала, – в атмосфере интимности, которая не считалась с тем, в какое время можно посещать друзей, в атмосфере безобидного легкомыслия.

Дежурный встал и шагнул к доске со звонками в номера. Наверное, в этом-то и заключались его обязанности.

– Не надо! – весело крикнула она уже от лифта. – Ей не надо одеваться для меня. И лучше, если я приду к ней без предупреждения.

Он рассмеялся и не стал оповещать Джоан Бристоль о том, что к ней кто-то идет.

Брикки вошла в лифт. И лифт стал медленно подниматься.

Медленно, очень медленно полз лифт. А потом он остановился, и она вышла.

И лифт медленно, медленно стал опускаться.

Она пошла по пахнущему плесенью, тускло освещенному коридору, по ковровой дорожке, существовавшей только из упрямства. Двери – темные, непроницаемые двери – двинулись ей навстречу. На них было страшно смотреть. Как будто бы вся надежда исчезла. Как будто бы нет надежды и у тех, кто входит в эти двери. Еще один ряд ячеек в этих колоссальных сотах – в Нью-Йорке.

Человеческие существа не должны входить в такие двери, не должны жить в таких комнатах. Туда не попадает даже свет луны. Они хуже, чем могила, потому что в могиле ты ничего не чувствуешь. Если могилы для нас всех создал господь бог, то уж, наверное, не он создал эти ряды дверей в третьеразрядных нью-йоркских гостиницах…

Коридор казался длинным, но, может быть, это потому, что ее мысли неслись слишком быстро. Мысли неслись с бешеной скоростью, а сама она очень медленно шла по коридору – к близкому разрешению всего.

«Как мне туда попасть? И если я туда попаду, как мне узнать, она ли убила его? А если я и узнаю, как мне заставить ее вернуться туда, на семидесятую улицу? Заставить ее вернуться без шума, без полиции… Я одна, и мне никто не поможет. Ведь если вмешается полиция, нас с Куином посадят в тюрьму – по подозрению – и будут там долго держать…»

Она не знала, она не знала, как это сделать! Она только знала, что она пойдет туда, потому что иного выхода у нее нет. И ей не к кому обратиться за помощью. Только к ее единственному во всем этом городе другу.

«О, часы на башне «Парамоунт», которые не видны отсюда! Ночь кончается, и автобус скоро уйдет. Помогите мне сегодня!»

Номера на дверях окружали ее: шесть с одной стороны, семь – с другой. Еще восемь – за поворотом. А там – тупик. Коридор кончался дверью, самой последней дверью, четыреста девятой. Дверь выглядела так безлично. А ведь за этой дверью – все ее будущее.

«От этой двери, от этого куска старого, темного, поцарапанного дерева зависит, стану ли я снова человеком или на всю жизнь останусь крысой в дансинге. Почему дверь может иметь такое значение в моей судьбе?»

Она посмотрела на свою руку, будто хотела сказать: «Ты это сделала? Какая ты смелая!» Рука сама постучала в дверь – не ожидая, пока ей прикажут.

Дверь открылась, причем у Брикки было еще время подумать, что сказать, когда дверь откроется. И они стояли друг против друга и смотрели друг другу в лицо: эта женщина и она. Жестокое, покрытое маской грима лицо было очень близко от ее лица, так близко, что она видела забитые пудрой поры. Враждебные, настороженные глаза были так близко, что она видела красные паутинки в уголках.

Ей вспомнился коридор в доме Грейвза. И то, как она шла там в темноте с Куином. И она поняла, даже не осознав этого, что опять ощущает запах тех духов.

Глаза уже изменились. Враждебная настороженность превратилась в явный вызов. Низкий, хриплый голос. Голос, который не позволит шутить.

– Ну, в чем дело? Ты что, пришла сюда одолжить чашку сахара или попала не в ту дверь? Тебе здесь что-нибудь нужно?

– Да, – сказала Брикки тихо. – Нужно.

Она, должно быть, затянулась сигаретой перед тем, как открыть дверь: внезапно из ее ноздрей двумя злыми струйками вырвался дым. Она была похожа на сатану. Она подняла руку – закрыть дверь перед Брикки.

Брикки хотелось повернуться и уйти. Повернуться и быстренько уйти. Господи, как ей хотелось повернуться и уйти! Но она не могла себе этого позволить. Она знала, что войдет, даже если это будет означать ее собственную гибель. Дверь должна остаться открытой!

– Убери ногу! – злобно прохрипела женщина.

– Мы друг друга лично не знаем, – сказала Брикки тем грубым голосом, которым часто говорила в дансинге. – Но у нас есть общий друг.

Джоан Бристоль дернула головой.

– Одну минутку! А ты кто? Я тебя раньше никогда в жизни не видела. Какой общий друг?

– Я говорю о мистере Стивене Грейвзе.

Белая вспышка беспокойства промелькнула по лицу женщины. Но она могла точно так же реагировать, если даже только попыталась шантажировать Грейвза, а потом ушла.

До этого момента на стене комнаты, которую видела Брикки, лежала неясная тень, какая-то легкая тень. Теперь тень быстро задвигалась, очень быстро, но бесшумно, и исчезла.

Глаза женщины на мгновение сверкнули в том же направлении, а потом, как будто она получила какой-то сигнал, направленный ей, снова обратились к Брикки. И в ее напряженном голосе сквозила угроза:

– А что, если вы войдете и выскажетесь?

Она распахнула дверь. Не гостеприимно, а повелительным, резким движением, как будто говоря: «Либо вы войдете по собственной воле, либо я вас сюда втащу».

На какое-то мгновение Брикки еще была свободна. Позади нее простирался длинный коридор. Она подумала: «Ну вот, сейчас я войду. Надеюсь, что выйду отсюда живой».