Текст книги "Искатель. 1963. Выпуск №4"

Автор книги: Владимир Михайлов

Соавторы: Анатоль Имерманис,Корнелл Вулрич,Михаил Ребров,Гунар Цирулис,Василий Чичков,Михаил Сосин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Межулис вылезает из машины. Мара подходит к Доске почета и делает вид, будто внимательно изучает ее. Украдкой выглянув из-за столба, она видит, что Межулис прямиком направляется к Луриньшу.

– Ну, есть что-нибудь? – слышит она вопрос Межулнса.

Луриньш не спешит с ответом. Он с важностью достает из кармана пачку «Честерфилда» и щелкает по донышку большим пальцем. Из пачки выскакивает сигарета.

– Можно достать ананасы… На, закури!

Межулис презрительно смотрит на американскую сигарету и так же демонстративно вынимает смятую пачку «Беломора». Оба не видят Мару.

Зато Мара замечает, что Межулис, прежде чем прикурить, старательно сминает мундштук папиросы. Точно так же был смят мундштук окурка, который она видела около кафе, на том месте, где стояло украденное у Пурвнта такси. Теперь она прислушивается к разговору с удвоенным интересом. И уже следующие слова Межулиса кажутся более чем подозрительными.

– Можешь вечером приехать, – тихо говорит он Луриньшу. – Покрышки есть.

– Где достал? – спрашивает Луриньш, безуспешно щелкая зажигалкой в форме пистолетика.

– Не твое дело! – отрезает Межулис. Отведя в сторону руку Луриньша с зажигалкой, он зажигает спичку, затягивается и уже несколько дружелюбнее добавляет: – Я же не спрашиваю, где ты берешь ананасы.

Они уходят. Мара некоторое время еще стоит у Доски почета. Межулисом надо поинтересоваться – это ясно.

Собравшись отойти, Мара замечает еще одно знакомое лицо. На Доске почета, перед которой она все еще стоит, в самом центре красуется портрет Пурвнта.

* * *

Собеседник Мары – директор таксомоторного парка – напоминает профессора Ландовского: он то и дело пускается в многословные рассуждения, которые в общем-то мало что объясняют Маре. Но обычно люди, которые любят свою работу, любят и поговорить о ней…

На директоре кожаная куртка, как и у большинства шоферов. В каждой фразе его чувствуется глубокое понимание дела, которым он руководит. Видно, что этот человек немало лет сам покрутил баранку.

– Вообще-то ангелов у нас нет. Но если б все работали, как Пурвит, выполнение плана меня не беспокоило бы. Сами посудите: без году неделя, как он перешел к нам из транспортной базы, а уже на Доску почета угодил. Не хотелось давать ему отпуск, но что поделаешь – остался без машины, а свободной не было. Я ведь не могу заставить его сидеть тут и дожидаться, пока кто-нибудь из товарищей заболеет. При нашей бригадной системе не было возможности сразу предоставить ему другую машину. Пурвит это знает, потому сам и попросил дать ему теперь отгул. А знаете, – директор неожиданно приглушает голос, – если бы у меня было побольше свободного времени, я, наверно, засел бы писать роман. Особенно часто я об этом думал, когда сам работал на такси. Бывало, едешь и рассуждаешь про себя: вот счетчик крутится и крутится, он отмечает только рубли и километры. А ведь в машине сидят люди. Один смеется, другой плачет, один болтает без умолку, другой молчит. После смены иной раз сам себе кажешься таксомотором – нет, какой там! – целым автобусом, набитым разными людьми… А они переговариваются, рассказывают анекдоты, жалуются на судьбу, радуются успехам, целуются, рассуждают, где можно подработать, мечтают о чем-нибудь красивом. Знаете, люди, они вроде дорог: на каждой свои рытвины, свои ухабы. Но большинство – хорошие, настоящие люди!

Мара его больше не слушает. Из открытого окна, у которого стоит ее стул, до нее донесся голос Межулиса.

– В Ленинград? С удовольствием! – говорит он. – А когда выезжать?

– Сегодня вечером.

– Вечером у меня есть дело поважнее, – говорит Межулис.

– Вы совсем не слушаете! – не на шутку обижается директор.

– А на каком счету у вас Межулис? – спрашивает Мара, казалось бы, ни с того ни с сего.

– Человек, – директор разводит руками. – Воспитываем, делаем, что можем…

В кабинет без стука входит Мурьян.

– Ну, что у вас, товарищ Мурьян? – вежливо спрашивает директор.

– Да все то же, – недовольным тоном отвечает Мурьян. – Жена в роддоме, ребенка оставить не с кем, а вы все одними обещаниями кормите…

– Потом поговорим, Мурьян. У меня вот как раз товарищ из…

– Из редакции, – опережает его Мара.

Мурьяиу только того и надо.

– Вы из редакции? Так напишите, что ребенка не могу устроить в детсад.

– Без паники, Мурьян, – урезонивает его директор, а затем, как бы извиняясь, обращается к Маре: – Ничего, и эту трудность одолеем.

* * *

По дороге к воротам Мара оказывается свидетелем маленького эпизода, который придает ее подозрениям уже вполне определенное направление.

Диспетчерская. Стены увешаны плакатами автоинспекции, распоряжениями директора, сведениями о забытых в такси вещах и оставленных в залог документах. В диспетчерской никого нет.

– Шофер машины 54–25, сдайте кассу и путевку, – слышен неторопливый женский голос из репродуктора.

Межулис распределяет деньги на две пачки. Большую он сует в карман, меньшую вместе с путевкой подает в окошко.

– Разрешите, – говорит он и придвигает поближе к себе телефонный аппарат. – У кинотеатра «Пионерис»? Ладно, в шесть буду! – договаривается он с кем-то.

* * *

По вечернему бульвару идет погруженный в раздумье человек. Когда он входит в пространство, освещенное витриной кинотеатра, мы узнаем Эрберта. Он проходит мимо Мары. Она сидит на скамье, усеянной влажными листьями, и с видом школьницы записывает что-то в толстую общую тетрадь.

Эрберт останавливается у входа и смотрит на часы – без десяти шесть. Он оглядывается по сторонам, отыскивая кого-то глазами.

– Нет лишнего билетика? – обращаются к нему.

Эрберт даже не отвечает на вопрос.

Мара прилежно рисует. На странице появляется изображение такси с несуразно большим номером «24–25 ЛАГ», папироса с измятым мундштуком, лицо с чертами Межулиса. Рядом она вырисовывает большой вопросительный знак. Как раз на него опускается сорванный ветром листик. Мара смахивает его.

– Готовишься к экзамену в автоинспекции? – произносит Эрберт, незаметно подсевший к ней – Добрый вечер!

Мара захлопывает тетрадь, на которой крупными буквами выведено:

«КТО УКРАЛ ТАКСИ??»

– Может быть, я? – шутит Эрберт,

Мара подымает воротник и ежится.

– Продрогла я совсем.

Эрберт заглядывает в глаза девушки, прикасается рукой к ее лбу.

– Температуры у меня нет, – говорит Мара. – Знаешь, а Григаст все-таки сжалился надо мной.

– Поздравляю! Значит, повышение временно откладывается… А что, если б ты все-таки надела пальто? – Эрберт берет лежащее на скамье пальто.

– Пошли.

– Может, есть два лишних билета? – умоляюще просит у самых дверей шестнадцатилетний юнец. – Вопрос жизни и смерти! – добавляет он, оглядываясь на девушку рядом.

– А может, отдадим? – говорит Эрберт. – Честно говоря, сегодня мне…

Мара решительно ведет его в кинотеатр.

В вестибюле, отделенном от улицы стеной из сплошного стекла, – фотовыставка. Пейзажи, портреты, стройки, машины, космические ракеты и космонавты – документы эпохи. Их с интересом рассматривают посетители кино.

Мара с Эрбертом, занятые каждый своими мыслями, проходят мимо стенда.

– Подумаешь, великое дело, – говорит Мара, – попасть или не попасть в кино! Вот у меня действительно вопрос жизни и смерти…

– Не шути такими словами. Знала бы ты…

– Если я опять оскандалюсь, то даже Григаст не спасет меня от архива!

– Это тоже можно пережить, – улыбка Эрберта вымучена. – А вон без «Витафана» я как без рук.

– Ты насчет диссертации?

– Диссертация может и подождать. А больные? Для многих «Витафан» был последней надеждой… Ты, Мара, не сердись, но сегодня мне и впрямь не до кино.

Мара смотрит на Эрберта и нежно касается его лба рукой.

– И это говорит знаменитый врач… Нет, тебе определенно надо сегодня развлечься. Увидишь, как это поможет!

– Помочь мне может только «Витафан», – упрямо говорит Эрберт.

Мара останавливается у стеклянной стены и рассеянно глядит на улицу.

– Какое дело тебе поручили? Кражу?

Мара не отвечает.

– Служебный секрет? – спрашивает Эрберт. – Извини.

– От тебя у меня нет секретов… Боюсь, Григаст опять будет смеяться надо мной… Начнет читать мораль: преступность – болезнь. И следователь борется с ней иногда скальпелем, а иногда и лекарственными средствами, – подражает голосу Григаста Мара.

– Так же, как и врач…

– Главное – поставить верный диагноз…

Мара умолкает на полуслове. По тротуару не спеша прохаживается Межулис в своем черном плаще. Он явно кого-то поджидает. В зубах у него папироса. Межулис смотрит в вестибюль, замечает Мару с Эрбертом, круто поворачивается и исчезает.

Эрберт смотрит в направлении взгляда Мары, но Межулиса уже не видно. Зато появляется Ирена. Она тоже кого-то ищет. Эрберт хотел было приветственно приподнять шляпу, но блондинка уже скрылась в том же направлении, что и Межулис.

– И каков же на сей раз твой диагноз? – спрашивает Эрберт.

Но Мары уже нет рядом с ним.

В полном недоумении Эрберт выходит из кинотеатра. Увидев юнца, стремившегося попасть на фильм, он отдает ему билеты.

* * *

Добежав до перекрестка, Мара замечает, как Межулис с блондинкой садятся в такси. Машина трогается… Так! В воображении Мары все отчетливей вырисовываются обстоятельства кражи: это дело рук Межулиса при соучастии блондинки, которая должна была задержать Пурвита в кафе. А сейчас преступники, по всей вероятности, направляются к спрятанной где-то машине, чтобы снять с нее шины. Надо проследить за ними! Как назло, поблизости нет ни одной машины. Завидев приближающийся к перекрестку большой автокран, Мара выходит на проезжую часть и, подняв руку, преграждает ему путь.

Пропустив такси, бородатый сержант-орудовец подымает жезл. Его жест останавливает у перекрестка автокран.

В кабине рядом с толстым, добродушного вида шофером сидит Мара. Она нервно барабанит пальцами по ветровому стеклу.

– Никуда твой парень не денется, – улыбается шофер, – Подцепим на крюк и прямым путем в загс!

Наконец громоздкая машина трогается.

– Вон! – восклицает Мара.

Такси, за которым следит Мара, останавливается у подъезда двухэтажного дома. Из него выходит Ирена и, на прощании помахав Межулису, отворяет освещенную парадную дверь.

«ФАРМАЦЕВТИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ» – написано на вывеске.

* * *

Комната Мары обставлена скромно и современно. Уйма книг – полки занимают целую стену. Тахта, словно клин, рассекает комнату надвое. Передняя часть служит гостиной. Тут стоят низкий столик, модные табуретки, торшер. В глубине комнаты, у окна, – рабочий кабинет. Тут находится письменный стол, кресло, полка с юридической литературой. На столе небольшая фотография Эрберта в стеклянной рамке.

Небрежно раскидана одежда – наверное, Мара очень спешила. На тахте лежит толстая тетрадь с рисунком: рядом с изображениями такси и Межулиса появилось лицо Ирены, знак вопроса жирно перечеркнут, а под ним возникла надпись:

«В И Т А Ф А Н».

В двери появляется мать Мары. В руках у нее пальто дочери и толстый шерстяной шарф.

– Мара, где ты?

Но Мара уже выбежала во двор, кинула привычный взгляд на брезент, под которым со дня покупки стоит «Волга» семейства Лейи, и, нырнув под арку ворот, принимается торопливо красить губы.

Этот дворик – своеобразный, романтический уголок старой части города. Он значительно ниже уровня уличной панели. Слева возвышается жилой дом, справа – церквушка. Высокая, искрошенная каменная стена отделяет этот двор от соседнего дома, пятиэтажного, с балконами.

Из открытого окна квартиры слышен голос радиодиктора: – …ожидается понижение температуры, кратковременные дожди.

Тут же в окне появляется лысина старого Лейи. Он машет рукой.

– Мара, мать зовет!

Мара стирает помаду, с сожалением смотрит на остаток губного карандаша и послушно возвращается.

Немного погодя она вновь появляется во дворе – теперь уже в пальто и шерстяном шарфе. Сверху раздается голос матери:

– Мара! Мара!

Мара спасается бегством.

* * *

В кабинете Григаста сидит женщина в форме бойца военизированной охраны.

– Вы говорите, Эрберт? – задумчиво повторяет Григаст. – И как раз в ту ночь… Интересно!

– Он приехал на такси…

Майор сопоставляет рассказ Мары с только что услышанным, и в его воображении возникает картина:

…Туманный вечер и ворота порта, перед которыми тормозит такси. Из машины выходит Эрберт и, предъявив дежурной пропуск, исчезает в темноте, где воет корабельная сирена.

Григаст собирается закурить, но вовремя замечает, что вложил в мундштук целую сигарету. Режет ее пополам и спрашивает:

– На каком судне он был?

– На западногерманском. На «Марии-Терезии». Перед этим позвонил из бюро пропусков капитан. У него заболел матрос.

– Как выглядел?

– Корабль? Серый, с белой надстройкой. Такой же, как все…

– Нет, Имант Эрберт!

– Да ничего в нем такого не было, – пожимает плечами женщина. – Плащ, в руке чемодан.

– Быстро он ушел?

– Через полчаса…

– Пароход?

– Ну да, пароход! Через полчаса после того, как доктор сошел на берег.

– Чемодан проверяли?

– Чей? Доктора Эрберта? Да это же золото, а не человек! Я каждый вечер мужу твержу: «Болей, покамест доктор в портовой амбулатории работает!» Говорят, когда он кончит свою диссертацию…

Вдруг Григаст удивительно легко поднимается с кресла – в кабинет входит Мара.

– Спасибо, достаточно! – перебивает он женщину.

– …Тогда его в академию переведут, – продолжает она.

Григаст берет ее под руку и ведет к двери.

– Хорошо, хорошо. От души благодарю за марки. – И он бесцеремонно выпроваживает за дверь обескураженную женщину.

Закрыв дверь, Григаст пытливо смотрит на Mapу: не заподозрила ли она чего-нибудь? Не слышала ли имени своего возлюбленного? Но его беспокойство напрасно – у Мары куча новостей.

– Чувствую, что сейчас вы затребуете санкцию прокурора на арест, – улыбается Григаст.

– Дело сложнее, чем вы думали…

– Что ж, это уж шаг вперед. Рассказывайте!

– Такси угнал водитель Межулис. После чего он…

– По порядку и с подробностями! – перебивает ее Григаст.

– Все? И про шофера Мурьяна, который возит с собой в такси пятилетнюю дочку из-за того, что детсады переполнены? Может, вы скажете, что и об этом?..

– В такси? Где, бывает, ездят пьяные, всякие там парочки и черт знает кто! – Майор тянется к телефону.

– Постойте, товарищ майор! Надо немедленно арестовать Межулиса, пока он не успел распродать «Витафан»!

– Интересно… Чем вы можете доказать его вину?

– Тут все ясно и без доказательств. Вы же сами всегда проповедуете, что из одного озорства никто не станет угонять такси. Когда я узнала, где работает его сообщница Ирена…

– Ирена Залите? Лаборантка фармацевтического института? Продолжайте.

– Она работает в лаборатории, где изготовляют «Витафан»! Она задержала в кафе Пурвнта, чтобы Межулис успел на краденом такси доехать до института и забрать «Витафан», который был уже…

– Послушайте, товарищ Лейя, – сухо говорит Григаст, – вы никогда не пробовали писать детективные романы? Жаль. Фантазия у вас есть, а вот кропотливости в уточнении обстоятельств не достает. У института замечено не такси, а светлая «Волга», номер которой оканчивается на два нуля. – И, не обращая внимания на недоумение Мары, Григаст крутит диск телефона. – Детский сад?

* * *

Тормозя около старинного дома, таксомотор заезжает в лужу и окатывает грязью старого Ценципера. Ценципер готов разразиться бранью, но видит, что из такси выходит его соседка Мара, и тогда он, человек воспитанный, аристократическим жестом приподнимает шляпу. С нее падает комок грязи. Ценципер качает головой, белоснежным платком вытирает шляпу и направляется к парадному.

«Этот дом находится в ведении совета персональных пенсионеров», – сообщает табличка на стене. Поверх таблички мелом сделана другая надпись:

«Памятники старины. Находятся под охраной государства».

Ценципер снова укоризненно качает головой, снова достает из кармана платок и стирает выведенные детской рукой каракули. Озорная рожица мальчишки появляется в окне дома напротив.

Войдя во двор, Мара сердито смотрит на покрывающий машину брезент, затем так же сердито – на небо, которое вот уже несколько часов одаряет город никому не нужным дождем. И вдруг – чудо! Дождь унимается, между двух корабельных мачт поблескивает солнце. На балконе пятого этажа тотчас появляется женщина в мужском мохнатом халате и начинает выбивать ковер.

Мимоходом Мара дергает за край брезента, чтобы стряхнуть с него накопившуюся в складках воду. Результат неожиданный: голуби, укрывшиеся под брезентом от дождя, выпархивают и попадают под водопад. Брызги летят на Мару.

Перескакивая через несколько ступенек, Мара мчится вверх по лестнице, на ходу надевая плащ и шляпку, повязывая шею платком. Вот она уже стоит у кухонной двери своей квартиры. Мара уже достала ключ, но тут вспоминает о чем-то. Вынимает из сумочки платок и стирает с губ помаду.

В гостиной, радостно скуля, девушку приветствует Флоксик – маленькая белая собачонка. Но своего места в кресле перед радиоприемником Флоксик не покидает, потому что слушает любимую музыку – джаз. Родители Мары – за своими любимыми вечерними занятиями: отец пишет мемуары, мать пришивает пуговицы к толстой вязаной кофте дочери. Пришивание пуговиц доставляет ей всегда такое удовольствие, что Мара старается терять их хотя бы по штуке в день.

Из обстановки комнаты заслуживают упоминания лишь два громадных доисторических кресла – для удобства Флоксика одно из них придвинуто к радиоприемнику – и стол. Это самый обычный стол, но по неписанной конвенции он разделен строго пополам между отцом и матерью. Отец бдительно следит за тем, чтобы граница между зонами не нарушалась. Любой пришелец с чужой территории, будь то катушка ниток, пуговица или наперсток, незамедлительно водворяются восвояси. На половине матери находится швейная машина, коробка с рукоделием и несколько различной величины металлических коробочек с запасом пуговиц на целое столетие.

Граница между «сопредельными государствами» проходит по груде книг о 1905 годе. Отца, по-видимому, вдохновляет на творчество сам вид книжных переплетов – Мара ни разу не видела, чтобы он перелистывал какую-нибудь из этих книг. Георг Лейя целиком полагается на свою память, потому на титульной странице рукописи так и написано:

«Георг Лейя. Воспоминания боевика».

Судя по стопе чистых листков, которая значительно толще готовой рукописи, старый Лейя не сомневается в своем здоровье и намерен работать над книгой целые годы.

Даже не поздоровавшись с родителями, Мара направляется к приемнику и поворачивает ручку настройки.

– Опять это идиотское завывание! – возмущается она. – И все потому, что оно нравится Флоксику. Я тоже человек!

Как только фокстрот сменяет тихая симфоническая музыка, Флоксик прижимает уши и недовольно урчит.

Отец даже не подымает головы. По-стариковски бормоча себе под нос, он продолжает писать:

«Вдруг Робчик крикнул: «Казаки!» Я выхватил из кармана маузер и прицелился…»

– Да засунь ты ради бога свой маузер обратно в карман! – поднимается со стула мать и подходит к Маре. – Доченька, что с тобой? Нынче ведь грипп на каждом шагу! Долго ли…

– Я должна работать! – Мара уходит в свою комнату.

Мать вздыхает.

– Бедная девочка! Целыми ночами готовится к шоферскому экзамену, только и знает, что автомобили рисует… Георг! Я же с тобой разговариваю!

– «…И бросился бежать». Точка. Слушаю тебя?

– Незачем было покупать эту «Волгу». Нынче утром Ценципер рассказывал…

– Как он ездил контролером на автобусах?

– Нет, про автомобильные катастрофы! Каждый день люди разбиваются.

– Опять ты за старое! Чего говорить, когда машина уже на дворе, – оправдывается отец.

– Мог бы давать ей на такси. Но за рулем!.. Мара ведь совсем ребенок!

– А ты забыла, Берта, какая сама была в ее годы? – в голосе отца звучат юношеские удалые потки.

– Что ты говоришь! Тогда было другое дело! – категорически возражает мать.

* * *

В своей комнате Мара, не раздеваясь, в туфлях валится на тахту и зарывается головой в подушку. Никого ей сейчас не хочется видеть, даже Иманта. Такой провал!.. Мара вдруг поднимается, хватает со стола общую тетрадь, выдирает листок с рисунком, гневно комкает его и хочет выбросить. Но замахнувшаяся рука замирает в воздухе. Значит, сдаться? Нет! Недаром Григаст сказал, что в ее жилах течет кровь старых революционеров. Мара разглаживает рисунок и вдумчиво глядит на него. Затем перечеркивает такси, Межулиса и опять думает. Надо искать новый подход, новые версии, но ведь к некоторым правильным выводам она все же пришла! Наконец рядом с Иреной и словом «Витафан» Мара рисует «Волгу» с большим номерным знаком??00.

* * *

Большой гараж. Он поминутно освещается вспышками электросварки. В гараже штук двадцать машин. Старший лейтенант Климов с завгаром проходят по рядам машин и присматриваются к номерам. Наконец Климов останавливается около светлой «Волги» с номером 56–00.

– Нет, товарищ начальник, – говорит завгар. – Эта машина вчера из гаража не выходила.

Он подымает крышку капота. Там зияет пустота, двигателя нет.

* * *

– Товарищ майор, разрешите доложить, – в кабинет Григаста входит старший лейтенант Климов.

Держа пинцетом почтовую марку, Григаст изучает ее через лупу. Он бросает вопросительный взгляд на Климова.

– Все светлые «Волги» с номерами, оканчивающимися на два нуля, проверены, – докладывает Климов. – Ни одна из них не имеет отношения к делу о краже «Витафана».

– Все проверены?

– Одна еще нет, – признается Климов.

– Почему?

В дверь стучат. Входит юноша в спецовке, вымазанной краской.

– Витол? – удивляется Григаст. – Я же распорядился оформить вас на работу.

– Потому и пришел, товарищ майор. Во вторник начинаем красить ваш кабинет.

Витол уходит.

– Что за машина? – продолжает прерванный разговор Григаст.

– Светло-серая «Волга», государственный номерной знак 75–00, еще не эксплуатируется и стоит под брезентом на улице Крастмалас, дом один. Речь о ней может не идти. Владельцы вне подозрений.

– Проверить все-таки не мешало бы. Для полноты счета.

– Но она же принадлежит отцу нашей сотрудницы, бывшему комиссару вашего батальона подполковнику Лейе.

* * *

Двор полон людей. Тут и Мара со своими родителями, и Григаст с Климовым, и любопытные соседи; среди них старый Ценпицер и маленький Густ – мальчуган, который, как подозревает Мара, делает «приписки» к табличке на доме.

– Да, нехорошо, Григаст, – говорит отец Мары. – Приходишь раз в десять лет. И если бы не моя «Волга», так вообще не зашел бы.

Григаст пожимает плечами.

– Что поделать – служба такая.

Григаст и старший лейтенант берутся за чехол. Но он не поддается – тяжелый и намокший брезент словно прирос к машине. Позвав на помощь Мару и Ценципера, Григаст командует:

– Раз, два – взяли!

Брезент сползает…

Вместо новой светлой машины стоит видавшее виды дряхлое такси.

– Где же наша «Волга»?! – восклицает мать Мары.

Не веря своим глазам, Мара медленно обходит машину, пока нe останавливается у номера 24–25 ЛАГ. Все растерянно переглядываются, смотрят на машину.

Не смущены только Флоксик и соседский мальчик Густ. Собачонка задирает ногу, выражая свое презрение к ветхому такси. Мальчик трогает руками машину – настоящее такси!

– Назад! – кричит Григаст.

Поздно. На дверце машины отчетливо виден след выпачканной мелом руки.

Григаст задумчиво глядит на машину, деловито открывает свой портфель и говорит:

– При осмотре должны присутствовать двое понятых.

– Когда я работал контролером на автобусе… – несмело заговаривает Ценципер.

– Спец по автомобилям? Очень хорошо, товарищ…

– Ценципер. – Он польщен и приподнимает шляпу.

Отец Мары, оправившись от замешательства, тоже делает шаг вперед, но Григаст, приложив руку к козырьку, вежливо говорит:

– Извините, товарищ подполковник, вы являетесь заинтересованным лицом. Прошу вас… Да, да, вас! – Григаст отдает предпочтение одному из соседей.

Майор и Климов тщательно осматривают такси.

Обнаружив в пепельнице окурок папиросы с характерно смятым мундштуком, майор прячет его в конверт.

– Не понижаю, почему на переключателе таксометра нет отпечатков пальцев? – бормочет старший лейтенант.

– Потому, что перчатки можно купить в любом галантерейном магазине, а голову – нет, – угрюмо роняет Григаст.

– Извиняюсь, но когда я работал контролером… – начинает Ценципер.

– На автобусах… Знаю, знаю.

– Это было потом. А до этого в таксомоторном парке… Вы обратили внимание, что счетчик переключен на кассу?

Ценципер показывает на окошечко таксометра, где видна плата за проезд: 1 рубль 60 копеек, и буква «К».

– Какое это имеет значение? – тотчас заинтересовывается Григаст. – Объясните. И желательно со всеми подробностями.

– Видите ли, товарищ майор, – слушая Ценципера, можно подумать, что он декламирует любимое стихотворение, – счетчик может быть поставлен на любое из трех положений: выключен, включен и «касса». Первое, по-видимому, не нуждается в комментариях. Будучи работником милиции, вы сами сделаете единственный и правильный вывод… Когда же счетчик включен, его механизм работает, отмечая не только пробег в километрах, но и стоимость проезда и стоянок. Когда пассажир прибыл к месту назначения, шофер переключает счетчик на «кассу», фиксируя плату за поездку. Теперь счетчик не работает, но машина еще не свободна – иногда требуется несколько минут, чтобы рассчитаться с шофером.

– Интересно, – задумчиво произносит Григаст. – Значит, вы хотите сказать, что тут, несомненно, виден «почерк» профессионального таксиста?

– Имею честь! – Была бы возможность, Ценципер приложил бы руку к козырьку. – Осмелюсь даже пойти в своих выводах дальше: так поступил бы только водитель такси с большим стажем, для которого это движение стало автоматическим. Надо полагать, что он приехал сюда без пассажира и только по привычке, останавливая машину, переключил счетчик… В моей практике приходилось встречаться с шоферами, которые делают это нарочно, на каждой остановке, даже если пассажир не намерен выходить из машины, – таким образом они лишний раз взимают посадочную плату, план опять же…

Мара не слушает. Впечатление такое, будто она издали заметила нечто очень важное.

Мара подходит к таксомотору и открывает заднюю дверцу. Да, сомнений нет, на сиденье лежит маленькая улыбающаяся головка из слоновой кости. Та самая!..

Мара в замешательстве. Затем она хватает головку. Григаст оборачивается.

– Что вы там делаете?

– Ничего, – Мара вымучивает улыбку и крепче сжимает в кулаке свою находку.

Григаст хочет что-то сказать, но передумывает. Ведь это дело – своего рода проверка и Мары тоже.

* * *

«Внимание! Внимание! К городу приближается ураган! Граждане, не выпускайте детей из дома! Тщательно закрывайте двери и окна!» – слышится в соседней комнате голос диктора.

Ветер распахивает притворенное окно и врывается в комнату Мары. Опрокидывает портрет доктора Эрберта, листает тетрадку и открывает страницу с рисунками. Рядом со смятым мундштуком папиросы Межулиса нарисована головка Будды. Страницы тетради отчаянно трепещут – совсем как крылья напуганной птицы.

Летят взметенные ветром листья, полощут брезентовые чехлы на лошадках и колясках карусели. В парке нет ни души, только два перепуганных мальчугана лежат за каруселью и держатся друг за друга.

В парк въезжает милицейская машина. Из нее выскакивает лейтенант, хватает ребятишек, несет в машину. Она тотчас едет дальше.

Ветер срывает со стены кинотеатра афишу, гонит к опрокинутой скамейке. Это та самая скамья, на которой однажды сидели доктор Эрберт и Мара. Борясь со встречным ветром, мимо проходит Мара. Погода, очевидно, соответствует ее настроению – на душе у Мары тоже буря. Ведь не может быть, чтобы Имант оказался причастен к этой краже! Мара не допускает этого и сама во что бы то ни стало хочет выяснить все обстоятельства, которые привели к недоразумению.

* * *

Ветер рвет лозы дикого винограда, вьющиеся у больничного окна. Окно закрыто, но белая занавеска колеблется.

В небольшой палате все бело: стены, тумбочки, кровати. Бледны и усталы лица женщин на койках.

– Буря-то какая! – говорит одна из них, постарше, глядя в окно.

Вторая, помоложе, кивает.

– Хотите? – Она протягивает соседке апельсин и поправляет ленту, которой перехвачены ее длинные черные волосы.

– Спасибо, – говорит пожилая женщина. – Какой красивый! Теперь я опять научилась радоваться. Какая красивая буря!.. С тех пор, как знаю, что буду жить…

– Если бы не «Витафан»… – говорит молодая. – Я ведь одной ногой была уже в могиле. Муж не пережил бы!

В палату входит медсестра с корзинкой. В корзине ананасы.

– Муж вам кланяется, – говорит она молодой женщине, глядя, куда поместить корзину.

В конце концов сестра ставит ее на пол – тумбочка завалена апельсинами и другими фруктами. Даже на подоконнике, у вазы с яркими цветами, лежат всякие лакомства.

– Я бы ничего не имела против, чтобы и мой работал шофером, – говорит пожилая. – Если б, конечно, еще и любил, как ваш.

– Какая буря! – Сестра проверяет, хорошо ли закрыто окно. – Мой муж – в море…

– Сестричка, почему нам сегодня не кололи «Витафан»? – спрашивает молодая.

Медсестра смущена. Сделав вид, будто не расслышала вопроса, выходит из палаты.

Комната врачей. На стене висит большая таблица, в которой расписаны ежедневные дозы инъекции «Витафана». Графа «7-й день» пуста.

Профессор Ландовский смотрит на таблицу с таким видом, словно перед ним портрет его личного врага, потом принимается нервно шагать по комнате. Эрберт стоит у окна и неподвижным взглядом смотрит на гнущиеся под бурей деревья.

– Главное, чтобы среди больных не поднялась паника, – говорит профессор.

– А что я им скажу? – Эрберт не оборачивается, закатывает рукава. – Что собираюсь еще отплясывать на их золотой свадьбе? Я не из породы старорежимных домашних врачей.

Он подходит к умывальнику и намыливает обнаженные по локоть руки. Профессор не без тревоги наблюдает за его движениями.

– Значит, все-таки решили оперировать?

– А как бы вы поступили на моем месте? – Контрвопрос Эрберта звучит почти с упреком.

– Дал бы двойную дозу «Витафана», – горько усмехается Ландовский.

– Вот именно! – Зрберт берет щетку и энергично трет ею руки.

– Эрберт, – после паузы говорит профессор, – мы не можем рассчитывать на успех операции.

Эрберт молча продолжает мыть руки.

– Эрберт, – в голосе профессора раздражение, – вы же сами понимаете: процесс распространился на весь организм. И нелепо надеяться…

– Так что же прикажете теперь делать? Ожидать, пока милиция доставит нам «Витафан»?

– Боюсь, что это столь же безнадежно, – упавшим голосом говорит профессор. – Между прочим, майор Григаст опасается, что «Витафан» переправлен на иностранное судно.

Эрберт резко оборачивается, но ответить не успевает – в комнату входит медсестра.

– Больная в операционной, – докладывает она.

Эрберт выходит.