Текст книги "Крот в аквариуме"

Автор книги: Владимир Чиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

– Поясните, пожалуйста, кто пытался сделать из вас пешку? – остановил его Духанин.

– Известное дело, кто! Верхушка советской власти и безраздельно господствовавшая в нашем обществе родная коммунистическая партия. Вернее, ее Политбюро, которое, как и Совет Министров, возглавлял тогда Никита Сергеевич Хрущев.

И Поляков начал разносить Хрущева на все корки за его маразматические лозунги о «коммунизме не за горами», за призывы «догнать и перегнать Америку». За антисталинский доклад на XX съезде КПСС «О культе личности и его последствиях». За то, что на этом съезде Хрущев обрушился на Сталина с грубыми нападками, принижал его положительные деяния и свалил всю ответственность за репрессии на него. Что из-за авантюрного доклада Хрущева на том съезде произошел раскол в международном коммунистическом движении и социалистическом лагере. Что это по его вине углубились разногласия с Китаем, которые дошли до ссоры и переросли в вооруженный конфликт.

– И если уж говорить о мотивах принятого мною решения об идейно-политической поддержке американцев, то это никак не измена Родине, – продолжал свой монолог Поляков. – И хотел бы еще подчеркнуть, что толчком к этому послужило и поведение Хрущева во время его известного визита в США, где мне тогда довелось воочию пообщаться с ним. Личное наблюдение за поведением Хрущева на сессии Генеральной Ассамблеи ООН произвело на меня удручающее впечатление. Я не представляю, как партия великой державы могла доверить управление страной такому ограниченному человеку, который не понимал реальности происходящего, был способен ввергнуть наше государство в любую политическую авантюру. Мне казалось, что Хрущев недооценивал тогда США как экономическую и военную силу. Неспособность США победно завершить свои военные действия в Корее и как-то отреагировать на события в Венгрии Хрущев посчитал политической слабостью Америки. Исходя из этого, я полагал, что предотвратить военные авантюры со стороны такого необузданного политика, как Хрущев, может только сильный противник в лице США. И потому я решил довести через американских коллег политические взгляды по вопросам войны и мира до руководства США.

Я знал, на что иду, понимал, что преувеличиваю свои возможности, но ничего не мог с собой поделать. Решил пожертвовать собой, хорошо понимая, как это может отразиться на моей семье, которую я горячо люблю. Но особенно потрясли меня события в Венгрии, Польше и Берлинский кризис, я имею в виду строительство стены. Наши действия, по моим убеждениям, не соответствовали тогда ленинской идее о праве наций на самоопределение и могли спровоцировать большую войну. На встрече с советским партийным активом в Нью-Йорке Хрущев открыто заявил, что только дураки могут верить в мирное сосуществование антагонистических систем. Что мы дадим существовать капитализму только до той поры, пока сможем задушить его. Цитирую, конечно, не дословно, так как эту тему он развивал пространно, обвиняя работников МИДа в мягкотелости и аполитичности. Такое высказывание Хрущева носило явно выраженный агрессивный характер. После этого мне очень хотелось ускорить вступление в контакт со спецслужбами США, чтобы, повторяю, довести до сведения политического руководства США, как понимает проблему «мирного сосуществования» первый коммунист мира. С того времени я убедился, что Советский Союз стал более вероятным источником гонки вооружений и возможным источником новой войны между США и СССР. Как человек, связанный с разведкой ядерного потенциала Америки и ее ядерного оружия, я отчетливо представлял себе, к каким неисчислимым жертвам мирного населения может привести подобная политика нашего лидера…

Генерал сделал паузу и вопрошающим взглядом посмотрел на Духанина, ожидая его мнения. Но следователь молчал. И Поляков вынужден был продолжить свои показания:

– Я, Александр Сергеевич, внимательно изучал все случаи вступления США в войну и не нашел в их истории ни одного факта вхождения в военные конфликты без обсуждения этого вопроса в конгрессе. Сама система государственного устройства и правления страной не позволяла сделать это. Появление же стратегических ракет в СССР я считал возможной подготовкой к развязыванию внезапного нападения на США. А стремление Америки увеличить свою военную мощь расценивал как создание средств устрашения и предотвращения развязывания очередной мировой войны. По долгу службы в представительстве СССР при ООН я занимался, повторяю, вопросами оценки и сопоставления ядерных потенциалов СССР – США. И ответственно заявляю вам, что к тому времени было заметное отставание американцев как в ударной силе ядерного оружия, так и в средствах его доставки. Поэтому во имя сохранения мира я и пришел к решению сообщить об этом американцам и предупредить их о военных авантюрах Хрущева…

Видя, как торопливо записывает следователь его показания, Поляков начал говорить чуть медленнее:

– А еще я не могу простить ему бездумного сокращения вооружений и численности Вооруженных Сил. Как сейчас помню, тогда увольняли сотни офицеров-фронтовиков, которым до выхода на полную пенсию оставалось всего несколько месяцев. Практически они выбрасывались на улицу. Мне противны были и его решения по снятию маршала Георгия Константиновича Жукова с поста министра обороны. И особенно снятие с должности генерала армии Сергея Матвеевича Штеменко, которого я глубоко и искренне уважал. А чего стоили экономические реформы Хрущева? Особенно в сельском хозяйстве. Во время отпуска в Москве в шестьдесят первом году я почувствовал резкое снижение уровня жизни населения и убедился тогда, что все обещания, данные Хрущевым от имени партии, – чистейший блеф. Проанализировав все, я понял, что мы живем не по законам общественного развития, а по партийным установкам. Мне стало ясно, что в нашей стране было полное пренебрежение законами социалистической экономики или даже отсутствие таковых в природе. И результатом этого явилось неполное обеспечение населения продуктами питания. У меня даже создавалось впечатление, что Хрущев, чтобы как-то оправдать провал своих политических и экономических амбиций, может так обострить международную обстановку, что доведет ее до глобального конфликта. С приходом к руководству партией и страной Брежнева я первоначально надеялся на поворот к реалистической внешней и внутренней политике государства, но потом убедился, что Брежнев задался главной целью – обеспечить военное превосходство СССР в стратегическом ядерном вооружении над США. Последующие события на международной арене – Кубинский кризис, инцидент в Чехословакии с ее оккупацией советскими войсками, пограничный конфликт с КНР – убедили меня в правильности принятого решения. Одной из причин сотрудничества с американцами послужило стремление свободно излагать свои взгляды и убеждения. Свойство характера работать «на грани риска» тоже способствовало принятию решения на измену Родине…

– Значит, это была все же измена, а не сотрудничество в прямом смысле слова? – ухватился за последнюю фразу следователь.

Поляков понял, что он проговорился, допустил фатальную ошибку, и стал думать, как ему выйти сухим из воды. «Если в КГБ нет ничего существенного на меня, нет уликовых материалов, а только косвенные признаки, не имеющие силу доказательств, то дальнейшая игра «кто кого?» стоит свеч. В самом деле, – продолжал он размышлять, – если бы следователь располагал доказательствами, то не ходил бы столько недель вокруг да около, а давно бы скрутил меня в бараний рог. Так что, Александр Сергеевич, своей обходительностью и хитростью вам не взять меня…»

– Я понимаю, что мой вопрос об измене оказался для вас, Дмитрий Федорович, весьма болезненным, – прервал его размышления Духанин, догадавшийся о колебаниях Полякова, какой дать ответ на его вопрос. – Не надо вам ничего придумывать, скажите прямо, что вы действительно изменили Родине, которая дана нам один раз и до самой смерти. Родина, она, как мать, всегда у нас одна. Двух родных матерей не бывает, как не бывает и двух родин. И ее не выбирают по вкусу или желанию, точно так же, как не выбирают себе мать. Не зря же говорят, возблагодари за честь называться ее сыном и за трудное счастье служить ей. И еще хранить и оберегать ее, делать для нее все, что в твоих силах. Вы, Дмитрий Федорович, надеюсь, понимаете, что Родина-то всегда проживет без нас, а вот сумеем ли мы прожить без нее? Хорошо сказал об этом двести лет назад один из вождей якобинцев Дантон [98]98
  В 1794 году Дантон был осуждён и казнён.


[Закрыть], отказавшийся бежать из Франции, где ему грозила смертная казнь. Он сказал тогда: «Разве можно унести отечество на подошве башмаков?» Вот скажите мне, как вы, генерал советской военной разведки, относитесь к нарушению присяги и измене Родине?

Поляков, не отводя взгляда, сказал:

– Во-первых, я не изменял Родине, я всегда оставался ее патриотом. А во-вторых, Родина для меня – понятие абстрактное, потому что шестнадцать взрослых лет я прожил вне ее – в США, Бирме и Индии. Плюс четыре года войны с фашистской Германией. Получается, двадцать лет…

– Ну как же так, Дмитрий Федорович?! – воскликнул следователь. – Родина, за которую вы воевали четыре года, стала вдруг абстрактным понятием? У меня в голове это не укладывается. Меня волнует до сих пор вопрос, почему предают иногда те, кто предавать, казалось бы, ну никак не должен!

– В таком случае почему же вас не волнует вопрос об измене Родине сына бывшего министра морского флота СССР Юрия Носенко? Тем более что он был сотрудником Второго главного управления КГБ СССР. Или заместитель Генерального секретаря ООН, заместитель министра иностранных дел СССР Аркадий Шевченко, который тоже оказался агентом ЦРУ?

– Но сейчас не о них идет речь. В Евангелии от Святого Луки сказано: «Кто станет хитростью спасать душу свою, тот и погубит ее».

Генерал нервно потер щеку, в глазах его появилась настороженность.

– К чему вы сказали это сейчас? – спросил он холодным тоном.

Духанин остался доволен тем, что пробный шар относительно предательства прошел и затронул струны гордого, эгоистичного генерала. И после небольшой паузы, сделав бесхитростное, разочарованное выражение лица, махнул рукой.

– Да это я так… Из-за вашего абстрактного понятия Родины, – отделался он легкой, вроде бы добродушной иронией. – А еще из-за вашего ложного патриотизма, – добавил он.

Поляков вытер ладонью взмокший лоб.

– Зачем же ставить под сомнение патриотизм советского офицера, генерала-разведчика, сорок лет прослужившего в Вооруженных Силах страны?

– Из них четверть века вы с большим усердием служили Америке. Разве это не так, Дмитрий Федорович?

Поляков опять погрузился в глубокое раздумье: в памяти, как на фотобумаге, стал проявляться офис американской миссии при Военно-штабном комитете ООН, потом появился облик ее руководителя генерала О'Нейли и вербовщика из ФБР Джона Мори. Волна резкой боли вдруг захлестнула его мозг, он хотел уже рассказывать о том, как произошла его вербовка в ноябре 1961 года, но произнес совсем другое, почти шепотом:

– Что-то нервы у меня начали сдавать… Чувствую себя отвратительно… Нельзя ли, Александр Сергеевич, перенести продолжение допроса на завтра?

– Можно, – не колеблясь, ответил следователь, а про себя подумал: «Интересно, осталась ли в нем хоть капля совести и офицерской чести, чтобы сказать завтра всю правду?»

Затем Духанин стал торопливо оформлять протокол допроса. А Поляков, словно угадав его затаенную мысль, негромко проговорил:

– Завтра я, Александр Сергеевич, обязательно отвечу на ваш вопрос.

Оформив протокол и подавая его генералу, как ни в чем не бывало, равнодушно промолвил:

– Прочтите это, пожалуйста. Если согласны с изложенным, то подпишите как обычно: «Протокол мною прочитан, с моих слов записано правильно, дополнений и поправок не имею». И поставьте свою подпись.

После того как увели Полякова, Духанин решил подождать возвращения оперативно-следственных групп, которые были задействованы в тот день в проведении повторных обысков на квартире допрашиваемого, на даче и в доме его матери в подмосковном городе Щелково. Первыми вернулись и доложили о результатах обысков старшие двух групп во главе с Сергеем Шубиным и Владиславом Эсалниексом. Применив современную поисковую технику, они обнаружили в хорошо оборудованных тайниках транзисторный радиоприемник, музыкальный центр марки «Нэйшнл Панасоник», дорожный несессер, складной спиннинг иностранного производства, пластмассовую коробочку цилиндрической формы с крышкой бело-красного цвета, брелок для ключей, подзарядное устройство марки «Сони» и три аккумулятора к нему, две сменные приставки к ранее изъятому миниатюрному фотоаппарату «Тесина», «Энциклопедию рыболова» на английском языке, большое количество грампластинок иностранного производства в фирменных бумажных конвертах и многое другое.

А где-то ближе к полуночи из Щелкова позвонил Виталий Марков, который выезжал во главе третьей группы на обыск в дом матери Полякова, и в присущей ему полушутливой форме сообщил о какой-то очень загадочной находке. Какой именно, не сказал. Разговоры о подобных следственных мероприятиях по открытой связи велись в то время крайне редко, да и то с использованием условностей. Пришлось всем дожидаться его возвращения. И хотя наступила уже ночь и пошли вторые сутки напряженной работы, никто из следователей не расходился. Бригада Маркова прибыла в Следственное управление лишь во втором часу ночи.

Свой доклад Марков начал с самого существенного: он сообщил, что после детального осмотра дома следователи перешли на чердак и приступили к его обследованию. Известно, что чердаки очень часто служат местом сокрытия уликовых материалов и предметов. Так было и в этот раз. В расщелине поперечной балки перекрытия была обнаружена скрытая под слоем опилок свинцовая трубка с заклепанными концами. При вскрытии трубки внутри нее были обнаружены два кадра микрофотопленки с инструкцией по условиям проведения сеансов радиосвязи и схемой места постановки графического сигнала в Москве, а также три шифрблокнота для зашифровки и расшифровки агентурных сообщений. Это было то, что в юриспруденции называется прямыми доказательствами принадлежности таких вещей к возможной шпионской экипировке.

Ранее имевшиеся предположения перевоплотились в уверенность, и это давало повод для полноценного, наступательного ведения следствия. Переполнявшая всех радость добытых вещцоков заставила забыть об усталости от «мозговых атак» предшествующих дней и в особенности того дня и той ночи, когда проводились обыски. Виталий Марков был в центре восторженного внимания и в который уже раз пересказывал своим коллегам обстоятельства обнаружения свинцовой трубки.

В ту же ночь Духанин сформулировал для следователей своей бригады задачи по дальнейшему направлению работы с учетом новых данных, поступивших в результате обысков. Сделав паузу, он остановил взгляд на майоре Посевине:

– Проведение экспертиз изъятых предметов и вещей, как договорились ранее, остается за вами, Алексей Иванович. И сделать это надо как можно быстрее.

Затем, посмотрев на старшего оперативно-следственной группы майора Шубина, сказал:

– За вами, Сергей Николаевич, контроль сроков проведения экспертиз. При необходимости окажите помощь Посевину в подготовке постановлений о назначении экспертиз по каждому виду добытых в ходе обысков предметов.

– Хорошо, это мы сделаем, – ответил Шубин.

– Тогда все, вы свободны. А я пойду доложу Кузьмичеву о результатах вашей работы. Шеф тоже не уезжал домой и ждал вашего возвращения со следственных мероприятий.

Выслушав доклад Духанина, начальник отдела воскликнул:

– Но я же говорил, что не мог Поляков уничтожить все улики! С чем и поздравляю тебя, Александр Сергеевич!

– Спасибо, – ответил Духанин. – Мне очень не хватало фактических данных сотрудничества Полякова с американцами. Если экспертные оценки обнаруженных при обысках вещей и предметов подтвердят принадлежность их к шпионской экипировке, то это внесет перелом в общий ход расследования и позволит мне завершить следствие пораньше.

– Что ж, Бог в помощь тебе, Александр Сергеевич, – неожиданно произнес начальник отдела.

* * *

После успешно проведенных обысков Духанин пребывал в хорошем настроении. Расписавшись на талоне о доставке обвиняемого на допрос, он включил расположенный под крышкой стола тумблер, после чего над входом в кабинет загорелась лампочка красного цвета, означавшая, что за дверью идет следственное действие и любому человеку вход запрещен. Затем Александр Сергеевич задал несколько дежурных вопросов о самочувствии и состоянии здоровья Полякова, потом перешел к деловой части допроса:

– Итак, начнем наш рабочий день с известных философских изречений, относящихся к сегодняшней теме допроса. Жизнь устроена так, что все меняется, но ничто не исчезает, и все тайное рано или поздно становится явным. Вы, Дмитрий Федорович, конечно, понимаете, что у нас есть доказательства, неоспоримо свидетельствующие о предательстве и о вашем сотрудничестве с американскими спецслужбами. В свое время мы предъявим их вам. Думаю, что таковых наберется немало. Признаюсь вам, что для людей моего поколения, как, кстати, и вашего, воспитанных на советских идеалах, ваше преступление не поддается пониманию. У вас за плечами годы войны, было высокое положение в военной разведке. У вас была прекрасная семья. Вас уважали, ценили и любили. Для окружающих вы являлись образцом советского гражданина, патриотом своей страны. И вдруг выясняется, что все это сплошная декорация, бутафория, а на деле все обстояло по-другому. Вы были искренни в своих чувствах только по отношению к своей семье, но своими действиями вы и ей нанесли смертельный удар. Мне трудно представить, как ваша жена и дети справятся с постигшим их позором. И самое ужасное, что им теперь от этого никуда не деться.

И хотя мы с вами находимся по разные стороны баррикад, я по-человечески понимаю ту душевную боль, которую вы сейчас переживаете. Нам было ясно с самого начала, почему вы так старались убедить меня в своей невиновности. Тем самым вы стремились как-то уклониться от ответственности за содеянное, вы манипулировали показаниями в диапазоне от полного отрицания до совершенно абсурдных признаний об официальном сотрудничестве с американцами. При этом вы, конечно, боролись не столько за свою жизнь, сколько за сохранение чести семьи. Наверное, вы все же обратили внимание на то, что я путем небольших утечек в ходе допросов доводил до вас сведения о нашем знании некоторых фактов вашего сотрудничества с американскими спецслужбами. Но то ли вы не верили мне, то ли на что-то надеялись и потому продолжали с заметной для меня решимостью уклоняться от взаимопонимания. Я считаю, что пришло время говорить только правду. Конечно, это всегда трудно, но вы должны понять, что теперь вам от этого никуда не деться. Для начала даю маленькую подсказку: вспомните, что вы хранили в расщелине поперечной балки крыши дома вашей матери в городе Щелково, и соотнесите это знание с вашим поведением на предыдущих допросах. Думаю, что все после этого станет на свои места. И никакие контраргументы вам не понадобятся для смягчения или оправдания своего предательства…

Поляков чувствовал, как кровь приливает к голове, но он сдерживал себя и продолжал молчать, не поднимая глаз на следователя, опасаясь выдать свои чувства, ибо в душе соглашался с ним.

– Эксперты, – продолжал уверенно Духанин, – четко определят время изготовления и государственную принадлежность изъятых у вас при обысках предметов. Что касается их назначения, то оно уже нам понятно. А вы подумайте, как следует, и примите правильное решение. Было время разбрасывать камни, пришло время собирать их. Предлагаю начать с показаний о том, когда и кем вы были завербованы, что передавали и какие задания вам давались американцами. Исходите из того, что несущественных деталей для нас не может быть, поэтому прошу не упускать их в своих показаниях. Все ваши сообщения, как я уже говорил однажды, будут перепроверяться и потому не хотелось бы, чтобы между нами возникало недопонимание. Вы должны осознать меру своей ответственности и сделать все от вас зависящее, чтобы искупить свою вину хотя бы частично.

Что и говорить, подполковник Духанин умел профессионально вести допросы: иногда он просто слушал ответы на задаваемые вопросы, давая выговориться своему оппоненту, и только в крайних случаях, когда возникала в этом необходимость, мог чуть поднажать и подтолкнуть обвиняемого на путь откровения, чтобы достичь ожидаемого результата. Было и такое, что он давал упрямому и гордому генералу возможность забраться в самые дебри его лжесвидетельства, а затем несколькими деталями или фактами разрушал их в прах и добирался до истины. Но чаще всего допрос строился по жесткой системе: вопрос-ответ. Были и другие психологические и тактические приемы, каждый из которых в определенной степени учитывал особенности личности подследственного. Но общим для всех приемов оставалось правило неукоснительного соблюдения требований закона и обязательная психологическая совместимость следователя с допрашиваемым.

С того дня Поляков окончательно убедился, что Духанин располагает достаточным объемом компромата и вескими доказательствами его агентурной связи с американскими спецслужбами.

– Итак, начнем все сначала, – предложил ему следователь.

Закрыв глаза ладонями, Поляков надеялся, что короткое пребывание в «темноте» прояснит голову и подскажет, с чего лучше начать. Прошло несколько секунд, прежде чем он отстранил руки от лица и с тяжелым вздохом произнес:

– Если бы вы знали, Александр Сергеевич, как неприятно на старости лет оказаться в таком вот сложном положении. Вам, Конечно, это трудно понять. Вы – следователь, а я… – Он не договорил и, махнув рукой, добавил: – Я понимаю, что вас создала сама профессия, чтобы видеть в каждом допрашиваемом только преступника или врага народа…

– О моей профессии и о том, каким кого я должен видеть и воспринимать, – прервал его Духанин, – поговорим по завершении следствия, а сейчас давайте ближе к делу. И, пожалуйста, обо всем по порядку.

Какое-то время генерал Поляков продолжал взвешивать свое безвыходное положение. Когда, наконец, в подкорке его мозга прозвучал поданный инстинктом самосохранения сигнал к тому, что пора прекращать бессмысленную словесную дуэль со следователем, он сразу же побледнел от того, что придется говорить правду. Поначалу он даже засомневался, стоит ли раскрывать ее полностью. Обливаясь холодным потом, он достал платок, долго чихал в него, выигрывая время для продолжения размышлений.

– Начните свои показания с посещения офиса генерала О'Нейли в Нью-Йорке, – подсказал Духанин.

– Да что теперь говорить об этом! – И генерал опять сделал рукой легкую отмашку, потом опять вытер со лба пот. – Моя работа на ФБР и ЦРУ была подобна труду Сизифа, который бесконечно вкатывал на гору огромный камень, а он, достигнув вершины, снова скатывался вниз. Одним словом, это была бесплодная и бесславная работа на американцев.

– Побойтесь Бога, Дмитрий Федорович! Вы опять не искренни. Вы делали для Америки и ее спецслужб много ценного и полезного. А вот родную страну вы своей преступной деятельностью, наоборот, обкрадывали и унижали.

– Я считаю, что передача мной сведений американцам не принесла никакого вреда России. И время доказало, что я был прав. Как видите, ничего в мире и с Советским Союзом не случилось. Так какое же это преступление я совершил?

Духанин скептически усмехнулся, решив пока помолчать.

– Если даже и совершил, – продолжал Поляков, – то покажите всему миру свой гуманизм, что уголовное дело генерала Полякова не такой уж для советской державы принципиальный вопрос. Согласитесь, Александр Сергеевич, сильный всегда должен быть гуманным. Я же ничтожная песчинка, которая не может остановить процесс развития Советской страны. В Библии сказано, что Бог создал разведку в то же время, когда он сотворил и небо, и землю, и человека. Господь всегда помогал разведчикам выполнять задание, а тех, кто проваливался или изменял ему, не отталкивал от себя, а относился к ним по-божески, то есть прощал их грех. Вот и вы отнеситесь ко мне, грешнику, по-божески.

Выслушав эту «притчу» и рассуждения своего визави, Духанин с трудом сдержался, чтобы в резкой форме не поставить его на место. Но все же ответил:

– А что же вы не вспоминали Бога, когда решали: изменять или не изменять своей Родине? Так что, товарищ генерал, есть вещи и поступки, которые никогда не прощаются! А за вами так много грехов, что мы будем еще долго разбираться в них.

Генерал потер лоб рукой, то ли пытался сосредоточиться, то ли просто смахивал пот, потом сказал:

– Перед каждой загранкомандировкой и перед возвращением в Нью-Йорк, в Рангун или Дели из отпуска я всегда уничтожал улики. Но иногда кое-что прятал, да так, что потом забывал о них.

– Это даже хорошо, что вы забывали о них, – лукаво улыбнулся Духанин. – Надеюсь, что теперь-то вы не будете уклоняться от прямых ответов.

– Тогда, полгода назад, я сразу понял, по какой статье доставили меня сюда. Знал я и о том, что за незаконное хранение оружия генералов из разведки в Лефортово не привозят. К тому же при аресте ваши волкодавы, или как там они у вас называются, проговорились, что задерживают меня по статье шестьдесят четыре «а». Что ж, теперь мне действительно некуда деваться.

– Оно и понятно: человек задним умом крепок. Каждый арестованный, кто был не в ладах с законом, обычно стремился после ареста прибиться к закону и как-то поладить с ним, а вы – нет.

Духанин долго смотрел на Полякова, ожидая услышать от него что-нибудь в ответ, но, так и не дождавшись, взглянул на часы и сказал:

– Что ж… Разговор о том, почему вы пошли на предательство и какой ущерб нанесли нашей стране, продолжим теперь послезавтра. А вы за это время подготовьтесь к тому, чтобы изложить все четко и полно…

* * *

Следователь Духанин, понимая, что расследование уголовного дела на Полякова вступает в более ответственную фазу, занялся анализом имевшейся в ходе допросов и собранной оперативно-следственной группой информации, в том числе и опросов тех его сослуживцев, которые хорошо знали предателя. Наибольший интерес вызвали у Духанина показания начальника второго управления ГРУ генерал-лейтенанта Леонида Александровича Гульева, который в начале 60-х годов был подчиненным Полякова в нью-йоркской резидентуре. Он утверждал, что в провалах нелегальной сети военной разведки в США, а также некоторых агентов и доверенных лиц из числа иностранных граждан повинен только Поляков.

Духанин еще на предварительной стадии провел беседу с Гульевым и был уже тогда в курсе собранных им фактов, на основании которых подозревался в предательстве полковник Поляков. Но было в анализе тех фактов что-то искусственно натянутое, подогнанное под подозрения в отношении Полякова. И в то же время прекрасно воспитанному, интеллигентному, с широким кругозором и энциклопедическими знаниями генералу Гульеву нельзя было не верить. Тем более что следствие готово было тогда воспользоваться любым, даже мало-мальски или самым незначительным фактом в интересах дела. Но не могло быть и речи об использовании непроверенных фактов. Духанин по опыту знал, чем это может обернуться, тем более по таким делам, как измена Родине в форме шпионажа, когда обвиняемому грозила расстрельная статья.

Перед тем как вызвать на очередной допрос Полякова, Александр Сергеевич разложил по прозрачным папкам материалы допросов свидетелей и результаты проверки работы Полякова в США. Затем позвонил дежурному, чтобы привели к нему арестованного. Когда они остались вдвоем, следователь решил напомнить, на чем закончился позавчерашний допрос:

– Я просил вас два дня назад подготовить ответы на следующие вопросы: когда вкралось в ваше сознание намерение об установлении негласного контакта с американцами? Где и кто вас вербовал? Где проходили встречи и какого характера давались вам задания?

Поляков задумался, припоминая, как все начиналось и как потом все развивалось.

– Соображение о тайном контакте с американцами пришло мне в голову за полгода до окончания командировки в США, – начал рассказывать генерал. – После посещения офиса руководителя американской миссии Военно-штабного комитета при ООН у меня в тот же день вечером состоялась конспиративная встреча на одной из темных улочек Нью-Йорка с сотрудником ФБР Джоном Мори. Но назвался он мне тогда Джоном Муром. В первое время фэбээровец считал меня подставой КГБ, – и это сильно угнетало меня. И голос разума подсказывал мне, что я, наверно, совершил непоправимую ошибку. Но, к сожалению, в то время я не понимал, что со мной происходило. Я находился как будто во власти какой-то неодолимой силы, овладевшей мной и влекущей в неизвестном направлении. Видя, что американцы продолжают не доверять мне, я начал выдавать им на каждой встрече все, что знал на тот период работы.

Информация исходила из меня каким-то неконтролируемым потоком. Два фэбээровца, которые в первые два месяца приходили в отель «Камерун» для встречи со мной в зарезервированный ими конспиративный номер, сидели всегда с включенным портативным магнитофоном и боялись даже прервать меня. Сначала я выдал им фамилии шести наших шифровальщиков, потом начал раскрывать ведомственную принадлежность сотрудников советской миссии при ООН, советского посольства и резидентур КГБ и ГРУ в Нью-Йорке и Вашингтоне. И в дальнейшем я сбывал жадным до всякой информации американцам различные секретные сведения. Где-то за месяц или полтора до моего отъезда на родину фэбээровцы, продолжавшие подозревать, что я все же подстава советской разведки, под сильным нажимом выудили у меня сведения о нелегалах. Я вначале упирался, но они, как я понял, уже знали, что я занимался в ГРУ подготовкой нелегалов и организацией последующего вывода их в другие страны, в том числе и в США. Проявив к этому повышенный интерес, они начали прессинговать меня вопросами о методике обучения нелегалов.

Поляков сделал паузу, потом продолжил свой признательный, жестокий, по сути, монолог:

– Короче говоря, я рассказал им все о системе подготовки разведчиков-нелегалов в ГРУ. Потом как-то совсем легко, не ведая, что творю, начал выдавать нелегалов. Сначала я назвал выводившихся в США по линии нашего первого управления Жакоба, Гайда, Тропову, Шурову, Норда, Мэйси, Хильду и Агнессу. Но предавал я не только их, но и тех сотрудников специальной разведки резидентуры, которые поддерживали с ними связь и руководили их работой. Это полковник Сажин, майоры Фекленко и Зыков, подполковники Мошков, Федоров и капитан Семенов…